Текст книги "У тихой Серебрянки"

Автор книги: Михаил Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Возвращались торопливо, но возле деревни долго сидели в кустах, наблюдая за улицей и шоссе. Кажется, ничего подозрительного нет. По дороге проносятся машины, не останавливаясь в Серебрянке. Немцев не видно на улице. Люди как ни в чем не бывало копают картошку на огородах.

– Порядочек! – шепчет Михаил и вдруг без всякого перехода спрашивает: А ты помнишь, какое сегодня число?

Вот это да! Сегодня же первое сентября – начало занятий в школе! Было бы, если бы не война. Вот она, школа, зияет незастекленными окнами. Пусто, безлюдно возле нее.

Уже садилось солнце, а о машине, сожженной в полутора километрах от Серебрянки, никто не говорил. Было даже обидно: сделали такое дело, а люди не знают.

Вечером я пошел к Нине Язиковой.

– Давненько, коллега, не виделись, давненько, – сказала она. – Почему не заходишь? Все с Прохоровым водишься, а нас забыл.

– Да вот зашел... Может, есть что-либо из художественной литературы? Захотелось почитать, а то и азбуку можно забыть.

– Найдется. Ну, так с первым сентября, Михаил Афанасьевич! Отличных вам успехов в воспитании подрастающего поколения... – Слезы заблестели в ее глазах.

Нина вздохнула, опустила голову. Белокурые волосы заслонили впалые щеки. Но такое длилось с минуту. Нина резко приподняла голову, зачесала волосы на затылок, положила подбородок на сплетенные пальцы рук.

– Почему же ты молчишь? Почему и меня не поздравишь?

Тихо тикали ходики на стене, рядом висел отрывной календарь, а на нем чернела цифра "31". Нина заметила мой удивленный взгляд, хрустнула пальцами.

– Не могу, никак не могу сорвать этот листок. Сорвешь, а под ним... Нет, пусть будет август! – Она тряхнула головой, и густые волосы снова поплыли к вискам. – Пусть!

– Нет, ты не права! – резко сказал я. – Давно пришла пора для первого сентября! Пора кончать каникулы!

Она удивленно и в то же время настороженно взглянула на меня:

– Пришла? А кого же учить? Как учить? Чему учить?

– На все эти вопросы один я не уполномочен ответить.

– А кто уполномочен? – Лицо ее вдруг засветилось надеждой, она подалась вперед, глаза просили-молили ответа.

И я сказал:

– Подпольная комсомольская организация может ответить на все твои вопросы, Нина Язикова.

– Есть такая организация?! – Она уже тормошила меня за рукав. – Есть, да?

С Михаилом Прохоровым мы заранее договорились: при разговоре с Ниной, Марией, Броней и Катюшей скажем, что подпольная организация уже действует.

– Да, есть такая организация.

– Боже мой, а я-то думала: все, конец... Так примите меня, примите! Ну, не могу же сидеть без дела, без пользы. Ты же знаешь меня.

– Я, Нина, вовсе не за книгой пришел к тебе.

– Спасибо! Честное комсомольское, никогда не подведу!

Она подошла к календарю, протянула руку и спросила все еще с плохо скрытой тревогой:

– Так срывать?

Ходики показывали 9 вечера, когда я уходил от Нины Язиковой. В руке у меня был обычный "Букварь" – Нина заставила взять для маскировки.

В тот же вечер Михаил Прохоров поговорил с Марией Потапенко и своей сестрой Броней. Он тоже сказал, что в Серебрянке есть подпольная организация и предложил им вступить в нее. Девушки с радостью согласились.

Теперь нас шестеро с Катей Савельевой. Моего Василька решили пока не посвящать в свои дела. Когда понадобится, тогда и расскажем ему. Он и так нам первый помощник.

Через неделю мы впервые после оккупации собрались все вместе, пришли в колхозную баню, где по-прежнему жил Михаил с семьей. Не было с нами только Савельевой: до Кормы около тридцати километров, не так просто преодолеть их, когда вокруг гитлеровцы. Но к ней я непременно пойду.

Как только тетя Лёкса, мать Михаила, ушла к соседке, я положил гитару на стол.

– Внимание! – поднял руку Прохоров. – Слово Дмитриеву.

Я встал с узкой лавки и чуть не стукнулся головой в низкий закопченный потолок, обвел всех глазами.

– С каждым из вас уже был разговор, что в Серебрянке создана подпольная комсомольская организация. Давайте сегодня оформим ее: изберем секретаря и командира боевой группы.

Тихо-тихо, будто и нет здесь нас. Но вот скрипнула табуретка, поднялся Прохоров.

– Предлагаю избрать секретарем комсомольской организации Михаила Дмитриева. Будут ли другие предложения?

– Нет, – послышалось в ответ.

Проголосовали единогласно.

– Спасибо за доверие, товарищи! – От волнения сжало горло.

Я снова стоял у стола, стараясь взять себя в руки. Пожалуй, прошла минута, пока заговорил. Теперь голос звучал тверже. Говорил о том, что нам придется работать в тяжелых условиях фашистского террора, поэтому нужна строжайшая дисциплина. Никто из посторонних не должен знать об организации, враг не пощадит нас, погибнут родные и близкие, даже Серебрянку могут уничтожить гитлеровцы.

– Давайте же поклянемся, что будем бороться с фашистами, пока бьется сердце, – и первым произнес: – Клянусь!

– Клянусь! – повторил Прохоров.

– Клянусь! – в один голос вылилось это обещание.

– Теперь нас стало больше. Вскоре еще прибавится сил, поэтому нужен руководитель боевой группы. Рекомендую утвердить командиром Михаила Прохорова.

За Прохорова проголосовали тоже единогласно. Он поднялся и потребовал собирать оружие, патроны, гранаты, тол, прятать все в надежном месте, причем у каждого подпольщика должен быть свой тайник. Если гитлеровцы обнаружат один такой "склад", остальные сохранятся.

После Прохорова выступила Броня. Она предложила:

– Давайте сегодня же сорвем все немецкие приказы. А то как бельмо на глазу.

Допоздна засиделись бы в тот вечер, но в сенях брякнула щеколда. И только в тот миг я понял оплошность – никого не поставили караулить.

Я схватил гитару, ударил по струнам, а Броня бросилась к дверям. К счастью, вошла мать, и дочь закружилась перед ней и запела:

Пусть он землю бережет родную,

А любовь Катюша сбережет.

– Ну, пошли на улицу, нечего тут коптиться, – недовольно проговорил Михаил.

Мы пытались отправить девушек по домам: сами, мол, справимся с немецкими приказами. Но первой запротестовала Нина Язикова, ее поддержала Мария Потапенко. Пришлось вместе идти к зданию довоенного сельмага, стены которого густо были облеплены приказами, объявлениями, плакатами...

4

Семья наша большая. Пришлось идти на заработки. Копал у соседей картошку, ремонтировал дома – короче, делал все, что скажет хозяйка или хозяин. Нелегко было, но надо же приготовиться к зиме.

Довелось ездить и в лес за дровами. Обычно отправлялись вдвоем с Михаилом на двух телегах. Нагрузим один воз, затем – второй. Однажды мы увидели на земле толстый кабель. Местами его присыпало листвой, можно было пройти рядом и не заметить.

– Ловко спрятался! – Михаил приподнял кабель. – Как подохший уж... Да только не подох он, живет еще телефонными разговорами.

Он схватил топор, но я запротестовал. Прежде всего надо обезопасить себя, иначе немецкие овчарки по следу найдут нас. Прохоров недовольно хмурился, но уже было видно, что я убедил его. Однако Михаил, наверное, не мог вот так сразу согласиться с моим мнением.

– Ну а что ты предлагаешь?

Коль кабель местами густо присыпало листвой, следовательно, он не один день лежит здесь, значит, и еще два-три часа останется лежать. За это время мы заготовим дрова, выедем на дорогу, оставим лошадей, а сами – сюда. Если же перерубим кабель сейчас, то нужно немедленно убираться из леса. А почему, спросят хозяева, вы без дров приехали?

– И не дадут нам корзину картошки, – зло усмехнулся Михаил.

Мы отъехали с полкилометра и как раз нашли рухнувшее на землю дерево. Нарубили два воза дров и выехали на просеку. Лошадей оставили на небольшой поляне, положили им сена.

Берегом речки прошли метров триста, потом – по мелководью и снова выбрались на берег. Недолго искали черный кабель. Вот он пересекает лесную лужайку. Еще на берегу речки мы прихватили с собой по плоскому камню.

Михаил побежал на противоположную сторону лужайки, поднял руку над головой: приготовиться!

Я положил камень под кабель и распрямился. Рука Михаила вдруг резко опустилась, и я изо всех сил взмахнул топором. Сыпанули искры, топор соскользнул с камня, по обух впился в землю. Рассеченный кабель сверкал медными прожилками.

Отрубленный кусок мы вдвоем потащили к речке, затоптали на дне. Потом пришлось изрядно поколесить: переехать шоссе и лесом снова выехать на него, чтобы немецкий пост увидел, что мы везли дрова не от речки Черная, а совсем с противоположной стороны. И хорошо, что так сделали.

Под самый вечер гитлеровцы подняли переполох. Из комендатуры приехала специальная команда, начались допросы. Кроме нас за дровами в тот день ездили еще двое, но они были на противоположной стороне шоссе. И они, и мы проезжали мимо немецкого поста, ехали через всю деревню. Так что свидетелей было достаточно, и нас с Михаилом не заподозрили в диверсии. Гитлеровцы решили, что это сделала какая-то группа красноармейцев, выходящая из окружения. Впрочем, такой слух распространился и об автомашине, сожженной между Хмеленцом и Серебрянкой.

В ненастную погоду мы бродили по окрестным лесам и кустарникам – искали оружие и боеприпасы. Уже к концу сентября наши лесные тайники пополнились винтовками, патронами, гранатами. Обычно делали так: на дне окопа настилали листву и мох, затем обертывали мешковиной или старой одеждой хорошо смазанные винтовки и патроны, прикрывали мхом и присыпали землей, старательно маскировали сверху листвой. Мы решили не прятать в одном месте более пяти винтовок, и уже некоторые из нас собирали оружие во "вторые склады". Кстати, об этих местах знали только трое: тот, кто собирал, так сказать, хозяин, и мы с Михаилом. Это была необходимая мера предосторожности.

Вскоре мне посчастливилось: я тоже нашел ручной пулемет, исправный, с диском. А через день повезло нам двоим – мне и Михаилу. Под мостом через речку Серебрянка мы нашли присыпанные песком деревянные ящики. В них оказался тол – по двадцать шашек в каждом. Видимо, при отступлении наши саперы готовились взорвать мост, но по каким-то причинам не успели. Дождливым вечером эти ящики перенесли в лес и тоже спрятали.

Все шло, казалось, хорошо. Но в самом конце сентября комендатура стала брать на учет каждого мужчину. Гитлеровской Германии нужны были рабочие руки. И не только обычные, а и кровавые руки – полиция. Нужны были и учителя – чтобы калечить души. Подбором занялись староста Артем Ковалев и бургомистр Михайло Бычинский. В первую очередь они подобрали себе помощников полицейских.

Однажды поздним вечером меня вызвал во двор Иван Селедцов, местный парень. Я знал его, как и многих ребят из Серебрянки. Среди других он ничем особым не выделялся. Иван сказал, что немецкий офицер, который стоит у них на квартире, говорит, что его, Селедцова, и меня отправят в Берлин на учебу. Мурашки пробежали по спине от такой новости. Но все-таки надо что-то ответить ему.

– Особой охоты у меня нет. Ежели ты желаешь, езжай, – сказал я.

– А кто будет спрашивать о нашем желании? Схватят, повезут, и пикнуть не успеешь... Что же делать, ну, скажи?

А вдруг его специально подослали ко мне?

– Поживем – увидим. – Я старался быть безразличным, а самого пробирала дрожь.

Попадешь в Берлин, оттуда не вернешься. Да и понятно, чему они там будут учить.

Назавтра я ушел к сестре, в Белев. Полторы недели прятался на чердаке дома, в гумнах. Боялся, а вдруг, чтобы найти меня, довская комендатура свяжется с кормянской, и нити приведут сюда, к старшей сестре.

Когда вернулся в Серебрянку, Ивана Селедцова уже не было в деревне. Его отправили в Германию, и парень как в воду канул. За мной раз десять приходили немцы и староста. Мать говорила, что ушел в Гомель устраиваться на работу.

Однажды рано утром – Василек еще спал и не мог предупредить меня – к нам в хату вошел Артем Ковалев.

– Ну вот и хорошо, что дома тебя застал, – усмехнулся он.

– Работу все ищу...

– Ты работу ищешь, а работа – тебя. – Староста уселся на табуретку. Многое ты потерял, что поехал в Гомель. Ну что составляло подождать еще два дня? Уже в Германии был бы, да не где-нибудь, а в самом Берлине! О-о, ты не знаешь, что такое Германия, не представляешь...

Артем Ковалев часто расхваливал немецкие порядки, это была его любимая тема разговора.

– Так что за работа ищет меня? – прервал я его разглагольствования.

Староста укоризненно покачал головой, видимо, не понравилось, что не дал ему выговориться.

– Если вторично вызовут тебя, чтобы без фокусов! А ты, дед, смотри за внуком!

Это звучало явной угрозой. Однако я горячо отрезал:

– Никуда не поеду!

И вышел из дому.

Что же делать? Как это я, советский учитель, пойду работать на немцев? Да еще куда ехать – в Берлин, в фашистское логово... А не пойти, сбежать мать, братья, сестрички, дедушка и бабушка ответят за меня. Артем Ковалев не бросает слов на ветер. Завезет всех, как заложников, в Довск, в комендатуру.

Не позавтракав, я пошел к Михаилу Прохорову, торопясь, рассказал, что произошло.

– Нашел над чем голову ломать! – усмехнулся он. – Да мы этого немецкого холуя мигом уберем – и концы в воду.

– Я согласен! Сегодня же!

– Ого какой прыткий. Ты уж позволь мне самому этим заняться.

После полудня Михаил сам зашел ко мне, устало присел на скрипучую табуретку и сказал:

– Собирайся, пойдем в Федоровку.

– Зачем?

– Надо.

Михаил иногда любил сделать что-либо таинственное, преподнести сюрприз. Видимо, и сейчас что-то придумал. Возможно, станковый пулемет нашел или что-то другое.

Федоровка от нас километрах в двух. Шли молча, затем Михаил начал рассказывать, как гитлеровцы морили голодом и избивали пленных, натравливали овчарок.

– Счет к фашистам у меня большой. Пора рассчитываться, пора!

Прохоров не скрывал, что все свободное время пропадает в лесу – ищет партизан. Но, видимо, пока их нет в здешних местах.

– Я дальше так не могу. Вот иногда думаю: возьму пулемет, лягу на шоссе и такого* переполоха наделаю... Нет, одного пулемета мало, возьму и твой. Хорошо?

– Ну, укокошишь десяток гитлеровцев, а они расстреляют семьи, а может, каждого десятого из Серебрянки. Так же сделали под Рогачевом... Нет, надо что-то другое придумать.

– Да-а, ну и товарища я себе приобрел! – криво усмехнулся Михаил. – Все обдумываешь, примериваешься...

– А ты безрассудно торопишься, – отрезал я.

Мы наверняка поругались бы, если бы не входили уже в Федоровку. В этой деревне мы нашли добрых и умных советчиков – Арсена Степановича Бердникова и Самуила Павловича Дивоченко. Это к ним и вел меня Михаил Прохоров. Он был ранее знаком с Арсеном Степановичем, а у того почему-то сегодня был и Дивоченко.

Бердников, грузный, солидный мужчина лет сорока пяти, сильно пожал руку, пристально посмотрел на меня, отступил на шаг и, можно сказать, буквально всего обшарил взглядом. Человек этот, подумалось, видит меня насквозь.

– Вот он, – Бердников кивнул на Прохорова, – рассказывал о тебе. Это хорошо, что ты сдержан. Пороть горячку в нашем деле никак нельзя. Тут уж не семь, а тридцать семь раз отмерь, а раз отрежь.

Он неторопливо прошелся по комнате, круто повернулся и снова стал против меня, тут же озадачив вопросом:

– Когда хворает корова? – И сам же ответил: – Без жвачки... А человек без дела... Знаю, что вы оба не "хвораете". Это хорошо. Только чересчур рискуете.

– Риск – благородное дело, – отпарировал Михаил.

Бердников нахмурился, остановил на нем свой тяжелый взгляд:

– И так еще говорят: не спеши на тот свет, сделай здесь все как след. Понятно?

Он опустился на стул, положил на стол натруженные руки. Они чем-то напоминали руки моего деда Степана, только больно уж спокойно лежали на столе.

До сих пор молчавший Дивоченко – хмурый, чем-то похожий на цыгана заговорил медленно, будто подыскивая слова. Но голос его был строг и категоричен, как голос человека, уверенного в своей правоте:

– Я вам скажу прямо, без обиняков. Никаких рискованных шагов не делать. Вы здесь не одни работаете и своим необдуманным риском можете завалить всех. Поэтому без наших указаний ничего серьезного не предпринимать. Дисциплина и порядок – прежде всего.

Он умолк и пристально из-под насупленных бровей рассматривал меня. Затем хлопнул ладонью по столу, снова заговорил:

– Ну а теперь насчет тебя, Дмитриев. Вопрос уже обсуждали коммунисты. В Германию ехать не надо. Чем это кончится, мы не знаем. Надо идти к ним на работу здесь, в Серебрянке. Сам знаешь, работать можно по-разному. Будет что непонятно, приди, посоветуемся. Чтобы умно поступать, одного ума мало.

И опять хлопнул ладонью по столу.

– Так все-таки работать? Да ни за что на этих гадов работать не буду! зло отрезал я.

– Ну, это ты напрасно, – мягко вступил в разговор Арсен Степанович Бердников. – Я – старый коммунист, председателем сельского Совета был до войны, думаю работать председателем и после освобождения от коричневой чумы, если, конечно, люди доверят. Но теперь в нашем положении надо водить фашистов за нос. Вот смотри, читай... Ковалева же пока не трогать: не пришел срок.

Я читаю справку и не верю своим глазам: Бердников Арсен Степанович церковный староста Сверженской волости...

Долго сижу на лавке у стола, молчу, думаю.

– Так что же, я должен работать... на немцев?

Пристальный взгляд Самуила Павловича Дивоченко снова лег на меня:

– Не на немцев. А на Советскую власть. По поручению коммунистов будешь работать в Сверженской школе. Вот-вот немцы откроют ее.

Это была моя первая встреча с коммунистами Арсеном Степановичем Бердниковым, довоенным председателем Сверженского сельского Совета, и Самуилом Павловичем Дивоченко, инструктором Журавичского РК КП(б)Б, оставленными для подпольной работы в тылу врага.

В годы войны Журавичский район оказался в более сложных условиях, чем Кормянский.

Кормянский район находится вдалеке от шоссейных и железных дорог. Вея территория за рекой Сож – огромные лесные массивы, которые соединяются с Брянскими лесами. Возможно, мои товарищи по истребительному батальону ушли туда.

Через Журавичский район проходили важные коммуникации гитлеровской армии, в частности Варшавский тракт, по которому осуществлялось снабжение фронта на центральном направлении. Вдоль коммуникаций гитлеровцы насадили сильные гарнизоны. Там нет больших лесных массивов. Все это, по-видимому, затрудняло развитие партизанского движения в Журавичском районе.

Немаловажную роль сыграл и тот факт, что в самый канун оккупации района был убит осколком немецкого снаряда первый секретарь РК КП(б)Б Н.Ф.Шлыков, а председатель райисполкома Ф.И.Мышак и другие ответственные лица по различным причинам эвакуировались в советский тыл с последними отходящими на восток частями Красной Армии. Правда, в небольших лесных массивах возле Рискова и Сверженя были оставлены коммунисты – организаторы партизанского движения.

Видимо, я перенервничал, к тому же простыл, поэтому несколько дней пролежал в постели. Вскоре ко мне заглянул Михаил Прохоров и сказал, что Бердников торопит с выполнением поручения – надо расширить комсомольское подполье, чтобы на его основе создать партизанский отряд.

Скрепя сердце, я сдался: пошел оформляться на работу, Учителю-то можно заходить в каждую хату.

И ПОДО ЛЬДОМ РЕЧКА ТЕЧЕТ

1

Первый урок – в седьмом классе. Хотя до войны вел историю, математику, язык и литературу, сейчас поручили зоологию. Учителей не хватает: на семь комплектов – шесть человек. Правда, классы небольшие, всего лишь по десять пятнадцать учеников. Родители стараются под всякими предлогами не "записать в школу" своего сына или дочь.

За расшатанными, с облезшей краской скамейками настороженно притихли ученики. Вчера под вечер сам разбирался, что такое зоология, что она изучает, а сегодня стараюсь преподнести им свои знания. Наглядных пособий нет. Местные учителя говорят, что их разбили и пожгли, когда в первые дни оккупации в здании школы останавливалась какая-то немецкая часть.

Только три книги на весь класс. Мне говорят, что еще повезло. Хуже тем, кто преподает историю и литературу. Занимаемся-то по довоенным советским учебникам, и в волости директору приказали, чтобы портреты руководителей партии и правительства затушевали чернилами. Вот поэтому у учеников "не оказалось" учебников – всего лишь один-два на класс. И мы довольны, что наши школьники не хотят портить книги.

Минут за десять до конца урока вдруг раскрывается дверь, и в класс вскакивает немец с автоматом на шее. Широко расставив ноги, он спрашивает, что это за собрание. Как могу, растолковываю: новые власти, мол, открыли школу, сегодня второй день занятий.

– Гут, гут! – ухмыляется он и велит положить книги на скамейки.

Перелистывает одну, вторую и вдруг начинает кричать: в учебнике литературы он увидел портрет Сталина. Тут же выдернул лист, порвал его на мелкие кусочки, а мне тычет кулаком в самый нос. Я боюсь одного: только бы не расстрелял детей. Пусть меня убьет раньше...

В каждом классе побывал этот немец – проверил учебники.

У всех учителей вид удрученный, словно на похоронах. Мы думаем, как спасти книги. И вдруг приходим к выводу, зачем затушевывать портреты? Можно же аккуратно по краям заклеить их. Так, мол, – это объяснение для "властей" – книга выглядит эстетичнее.

Теперь учебники по истории и литературе появились у каждого второго ученика. Аккуратные белые прямоугольники были на месте портретов. Притом смазывали клейстером не всю обратную сторону прямоугольника, а лишь края его, значит, сам портрет сохранялся. Ну а текст как был, так и остался прежним, советским.

И все-таки с тяжелым чувством каждый вечер возвращался домой. Кому скажешь, что работаешь по заданию коммунистов? Хотя и веду зоологию, предмет вовсе не политического значения, да все-таки в школе, которую открыли оккупанты. Стыдно людям в глаза посмотреть. Не объяснишь им, не расскажешь. Нужно сжечь школу во что бы то ни стало!

Вскоре я встретился с Михаилом Журавлевым. Хотя он и мой троюродный дядя, но только на четыре года старше меня. Наши возрастные, что ли, интересы, совпадали. Еще до войны, когда он – курсант военного училища приезжал на побывку, вместе гуляли на вечеринках, бродили по окрестным лугам и лесам. Между нами установились отношения более дружеские, чем родственные.

Михаил Журавлев, будучи раненным, попал в окружение, вырвался из него и пришел домой, живет теперь у старшей сестры Маши.

– Чем занимаешься, товарищ лейтенант?

Видимо, в моем вопросе изрядно было укоризны и издевки, потому что Журавлев пристально вглядывался в мои глаза. Прошли молча несколько шагов.

– По хозяйству занимаюсь. Но есть и главная работа...

Со слов Бердникова я знал, что кроме нашей организации на территории сельсовета действует еще какая-то. С большой радостью услышал, что именно он, Михаил Журавлев, возглавляет Сверженскую подпольную комсомольскую. Возникла она чуть позже нашей, но тоже в сентябре 1941 года. Оказалось, что некоторые мои ученики-старшеклассники являются членами этой организации.

– Так, говоришь, школу надо сжечь? Надо! Но осторожно. Запомни: немцы не дураки – могут заподозрить. Но, с другой стороны, школа – хорошее место, куда могут прийти связные.

Мы наладили постоянную связь с организацией Михаила Журавлева, в которую входили Лена и Матвей Шаройко, Григорий Бычинский, Мария Корниенко, Иван Кудрицкий и Николай Петроченко. Они, как и мы, совершали отдельные диверсии, вели разъяснительную работу среди населения.

Вскоре Серебрянская организация пополнилась, В ее ряды приняли Виктора Потеева, Нину Левенкову, Якова Якубова, моего брата Василька.

Занятия в школе шли, как говорится, через пень-колоду. Правда, учеников прибавилось, особенно в седьмом классе. Дело в том, что наши подпольщики стали агитировать за "новую школу". Комендатура и бургомистр часто требовали выделить подводы для доставки фуража и боеприпасов к линии фронта. Уедет парень – и ни его, ни лошади, ни телеги То ли угоняли ребят в Германию, то ли погибали в дороге. Надо было сохранить молодежь. Учеников же не брали в извоз. Вскоре юноши, у которых не пушок золотился на верхней губе, а чернели усы, возгорели желанием учиться в "новой школе".

Однажды Михаил Журавлев передал мне небольшой лис* бумаги.

– Ну, дорогой мой племянник, вот и начнем совместно работать. Поручи своим ребятам сделать полсотни экземпляров. Я своим уже дал задание.

Это была первая сводка Совинформбюро, которую я прочел после отступления наших.

– Где ты взял ее? – спросил я Журавлева.

– Один знакомый передал...

– Не доверяешь, да?

– Не лезь в пузырь, Миша. Поговорю с ним: если он согласится, я сведу вас.

– Конспиратор...

– Ну уж так положено, извини. Ты не сердись, а действуй. Только писать печатными буквами, чтобы по почерку не могли определить, чьей руки работа.

С какой радостью перечитывали и переписывали эту сводку! Значит, Москва держится! Значит, врут немцы, что "Москау капут"!

2

Михаил Журавлев познакомил меня с Татьяной Федоровной Корниенко. Мы "нечаянно" встретились, когда я из Сверженя возвращался в Серебрянку. Она была в стареньком ватнике. Голова повязана выцветшим клетчатым платком. На ногах – разбитые ботинки. Крестьянка-старушка, да и только – так могло показаться с первого взгляда. Кстати, в то время многие одевались в лохмотья, чтобы не привлекать внимания гитлеровцев. Корниенко была секретарем партийной организации в местечке Свержень. В начале войны ее вызвали в райком и сказали: "В случае оккупации района останетесь здесь для создания подполья, ребенка и мать эвакуируем в тыл". После этого Татьяна Федоровна была в Гомельском обкоме партии на инструктаже по ведению подпольной работы в тылу врага. Там ей выдали документы о том, что она якобы выпущена из тюрьмы.

Через неделю после захвата немцами Журавичского района Корниенко пришла на место явки, в федоровский лес. Встретилась с лесником Никитой Васильевым. От него узнала, что некоторые товарищи из районного актива сейчас живут в деревнях на полулегальном положении. Значит, есть с кем начинать работу! Татьяна Федоровна имела встречи с Арсеном Бердниковым, Феодорой Марковой, Власом Прохоровым и другими коммунистами. Мать и ребенка Корниенко не успели эвакуировать. Поэтому Татьяна Федоровна стала жить в Свержене. Она помогла создать здесь комсомольскую организацию, рекомендовала Михаила Журавлева руководителем подполья.

Недавно к ней заходил секретарь Рогачевского райкома комсомола Адам Андреевич Бирюков, старый мой знакомый. Вместе учились в институте, только он шел на год впереди меня. Он обрадовал Татьяну Федоровну: в соседнем, Рогачевском районе уже действует подпольный райком партии. Бирюков пришел сюда разведать, создан ли Журавичский подпольный райком. Но райкома еще не было, действовали лишь партийные и комсомольские организации в Свержене и Серебрянке. Адам Андреевич посоветовал, как дальше вести работу (все-таки рогачевские подпольщики уже имели кое-какой опыт), оставил августовский номер "Правды".

Мы долго разговаривали с Татьяной Федоровной. Я рассказал о наших комсомольцах, о том, что уже сделали, в частности, что неделю назад ночью вместе с Иваном Потапенко и Михаилом Прохоровым под Хмеленцом спилили четыре телефонных столба и оборвали провода.

– Да вот в школе работаю, – пожаловался я.

– Не один ты послан на работу. Мы направили наших людей в различные организации, чтобы срывать замыслы оккупантов.

Я задумался, потом сказал:

– Ну а пятьдесят экземпляров Сводки Совинформбюро сегодня к вечеру будут готовы. Думаем отнести в Малашковичи, Юдичи, Сипоровку. Пять экземпляров передадим в Корму – скоро должна прийти к нам "в гости" Катюша.

– Только будьте осторожны. Главное, чтобы не было провалов. Берегите людей!

Своей осторожностью она напоминала Арсена Степановича Бердникова. Я понял, что непреложное правило в работе подпольщика – осторожность, осторожность и еще раз осторожность.

На следующее утро, будто растревоженные шершни, засуетились полицейские, старосты. Они шныряли по всем деревням, срывали, соскабливали сводки Совинформбюро. Но в комендатуру не спешили докладывать: знали, за такое гитлеровцы не погладят своих холуев по головке. Немецкие прихвостни в открытую говорили, что это дело рук подпольщиков и окруженцев, угрожали нам.

В доме честного советского человека Онуфрия Шаройко собрались коммунисты. Сюда пришли Татьяна Федоровна Корниенко, местная учительница Феодора Тимофеевна Маркова, Арсен Степанович Бердников, Самуил Павлович Дивоченко, попавший в окружение Иван Афанасьевич Михунов, до войны работавший в Минске, Григорий Федорович Савченко – бывший заместитель директора одного из черноморских санаториев, довоенный секретарь Ляховичского райкома партии Владимир Данилович Горбачев. Пригласили и меня с Михаилом Журавлевым. На этом собрании заместителем секретаря – Татьяны Федоровны – избрали Михунова. Шефство над подпольными комсомольскими организациями партийная организация поручила Арсену Степановичу Бердникову.

Коммунисты решили любыми путями достать радиоприемник. Это задание поручили Т.Ф.Корниенко и Ф.Т.Марковой. Чтобы найти приемник, надо побывать не в одной деревне. Для женщин это менее опасно, чем для мужчин.

3

Прочтя "Правду", которую Татьяна Федоровна передала в ноябре через Журавлева, я написал листовку, а затем наши подпольщики собрались вместе и обсудили ее текст. Долго спорили. Михаил Прохоров настаивал, чтобы она была длинной – со сводкой Совинформбюро. С его мнением не согласились И вот почему. Во-первых, листовка должна быть написана на одной стороне листа, чтобы приклеить к забору или стенке. Во-вторых, писать придется печатными буквами, значит опять-таки нужен короткий текст. Сводку же Совинформбюро лучше написать отдельно.

Вот какая была она, наша первая листовка:

"Товарищи! Не верьте брехне немцев! Москва немцами не занята и никогда не будет занята! Москва живет! Не давайте фашистам хлеб, одежду! Бейте ползучих гадов на каждом перекрестке! Гоните их с нашей земли! Смерть фашистам!"

Снова заспорили, надо ли писать "Прочитай и передай другому!".

– Выходит, – горячилась Мария Потапенко, – мы наклеим, а кто-то прочтет и сорвет. Иначе, как же выполнить совет "и передай другому"?

– А давайте напишем просто, – как всегда спокойно предложила Нина Язикова. – "Расскажи об этом соседу, знакомым!"

Через день снова встревожились немецкие холуи. На заборах и стенах домов во многих деревнях волости и в самом Свержене появились листовки на тетрадных страницах. "Новые власти" опять ругали окруженцев, грозили комендатурой. Зато наш сосед Змитрок Кильчевский, обычно уравновешенный, степенный старик, взволнованно говорил мне:

– Правду в мешке не утаишь! Аж на душе легче стало от этих листков... Ну и что, ежели бои в Подмосковье? Никогда не сдастся Москва. Никогда, вот поверь мне, старику, никогда! – Кирчевский вдруг повернулся, кивнул на речку. – Вот скоро мороз скует ее. А вода и подо льдом течет! Так и тут: сколько бы "бобики" ни подбрехивали фашистам, люди знают правду. Правду ничем не задушишь. Она, как наша тихая Серебрянка, и подо льдом течет!