Текст книги "Оппозиция его Величества"

Автор книги: Михаил Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

«Оппозиция его величества»

Мы знаем, что среди «важных государственных лиц», на сочувствие и, быть может, содействие которых рассчитывали декабристы, чаще других упоминаются имена Ермолова, Мордвинова и Сперанского. Но наряду с ними в показаниях декабристов мы встречаем и имена Воронцова, Закревского, Киселева.

Это, конечно, не случайно, и попытаться разобраться в этом необходимо. Однако сразу же заметим, что при исследованиях на тему «нет дыма без огня» очень важно не путать, условно говоря, горящую сигарету с пожаром на нефтебазе, к чему мы иногда очень склонны.

Уже говорилось о цепи якобы противоречивых поступков Ермолова и Киселева, которым, в отличие от Воронцова и Закревского, «разрешается» противоречивость. С одной стороны, они близки, они тяготеют к декабристскому кругу, прежде всего в смысле плохо скрываемого недовольства тем, что они видят в стране. Они лично близки со многими декабристами. Можно ли считать чистой случайностью, что два любимых адъютанта Ермолова, прошедших вместе с ним славные 1812–1814 гг. – М. А. Фонвизин и П. Х. Граббе, – были видными деятелями Тайного общества, а Н. П. Воейков, адъютант уже кавказского периода, привлекался к следствию, хотя и был оправдан? А Басаргин, адъютант Киселева? До какой степени простиралась дружба Киселева с Пестелем, Бурцевым и другими членами Южного общества?

Ермолов и Киселев как могли покровительствовали им, пытались облегчить их участь. Широко известно, что Ермолов фактически спас Грибоедова, дав ему возможность уничтожить все компрометирующие материалы, и аттестовал всех арестованных офицеров-кавказцев самым похвальным образом. В упоминавшейся уже главе «Ермолов и ермоловцы» в книге Нечкиной «Грибоедов и декабристы» показан «вольнодумный» пласт жизни и деятельности «Проконсула». Как, например, ведет себя Ермолов в истории с испанским революционером Ван-Галеном! Тот вступил на русскую службу, воевал на Кавказе, хотя и вопреки рекомендации «вышних». После начала революции в Испании царь приказал Ермолову выслать его с фельдъегерем и передать на границе австрийским властям. Ермолов поставил под сомнение царский приказ, дал ему 500 рублей золотом собственных денег и письмо к генералу Го гелю с просьбой о содействии. И написал царю и Волконскому весьма жесткие письма, недвусмысленно укоряя их за некорректные приказания. А таинственная история с пропажей списка членов Южного общества, доставленного Киселеву его агентурой и затем странным образом очутившегося не у начальства Киселева, а у декабриста Бурцева, который его уничтожил?! Версия о том, что Киселев сделал это намеренно, представляется убедительной.

С другой стороны, Ермолов и Киселев совершают ряд поступков резко диссонирующих, как считают некоторые современники и особенно потомки, столько что названными. Об этом уже говорилось выше. Хотя и остается загадочный пока эпизод с задержкой присяги Кавказского корпуса Николаю I Ермоловым, но что он, в сущности меняет? Поднимать корпус, разбросанный на территории в несколько тысяч квадратных километров, и вести его против царя – до этого мог додуматься только сумасшедший, а Ермолов им не был, или революционер, которым он тоже не был, хотя в последние годы желание переместить его «влево» наблюдается у некоторых исследователей достаточно отчетливо.

На наш взгляд, между этими «линиями» поведения Ермолова и Киселева противоречие только внешнее, и внешнее постольку, поскольку их оценивают извне, со стороны. Заметим, что из круга людей, по-настоящему знавших того же Ермолова, упреки такого рода практически не слышны. Попытки же связать концы, исходя только из того, что видно всем и каждому, не всегда плодотворны.

Ведь помощь «несчастным» – а декабристы в их глазах именно такими и были – прямая обязанность всякого нормального человека. Это норма людей их круга. Характерно, например, что Денис Давыдов обратил внимание на разжалованного декабриста Гангеблова, только узнав его историю. Можно привести немало примеров, когда они старались тем или иным способом облегчить участь пострадавших по разным причинам офицеров. Для наших героев такая помощь была разновидностью той постоянной заботы о подчиненных всех рангов, которая проявлялась и была совершенно обычной для них. Если их поддержкой пользовались люди благополучные в сравнении с декабристами (тот же Якубович в 1825 г. был явно в более выгодном положении, чем в 1826 г.), то тем более на нее могли рассчитывать те, кто оказался в положении беспрецедентном по тому времени. Знаменитый эпизод с Грибоедовым произошел бы, окажись на его месте и другой человек. Сама постановка вопроса – спасти или выдать – была оскорбительна для них. С одной важной оговоркой – в пределах той свободы, которую им давало их положение или служба. Любой приказ имеет свое число «степеней свободы» и наши герои как опытные бюрократы это хорошо знали, как и «обязанность повиновения в точном смысле».

Легко представить, что Киселеву было неприятно передавать «наверх» список, в котором фигурировали его приятели, однако по должности он знал образ мысли приятелей приятелей, как, например, В. Ф. Раевского. Вот, например, что Киселев писал Закревскому по поводу будущего декабриста кн. Ф. Шаховского: «Отставьте Шаховского и удалите от военной службы всех тех, которые не действуют по смыслу правительства – все они в английском клубе безопасны, в полках же чрезмерно вредны. Дух времени распространяется повсюду, и некое волнение в умах заметно. Радикальные способы к исторжению причин вольнодумства зависят не от нас; но дело наше не дозволять распространяться оному, укрощать сколько можно зло. Неуместная и беспрерывная строгость возродит его, а потому остается зараженных удалять и поступать с ними, как с чумными: лечить сколько возможно, но сообщение воспрещать. Вот, по-моему, чем обязаны прямые слуги Государя и верные сыны отечества, призванные к охранению общества от бед и напастей. Вот чем мы обязаны. Чем же обязаны столпы государственные, не подлежит моему суждению и я о сем молчу.

Касательно армии я должен тебе сказать, что в общем смысле она, конечно, нравственнее других, но в частном разборе, несомненно, найдутся лица неблагомыслящие, которые стремятся, но без пользы, к развращению других. Мнение их и действия мне известны, и потому, следуя за ними, я не страшусь какой-либо внезапности и довершу начатое. Сабанеев мне помощник отличный» [243]243
  РИО, т. 78, с. 86.


[Закрыть].

Этот отрывок интересен во многих отношениях, но нам сейчас важно одно: эти строки со всей определенностью показывают, насколько далек от истины был Александр I, если считал Киселева одним из «миссионеров» Тайного общества. Здесь же нужно сказать, что отставки М. Ф. Орлова – вопреки некоторым мнениям – Киселев добивался не потому, что нужно было «зараженных удалять», а потому что для Орлова это был наивыгоднейший вариант в той ситуации, который избавлял его от следствия, в ходе которого ему было трудно оправдаться.

Теперь два слова о политике Ермолова в Дагестане. Дело не в том, что вообще говоря Ермолов был ничуть не более жесток, чем его преемники – Паскевич, Розен, Воронцов. Главное заключается в том, что набеги горцев Ермолов не только не рассматривал как борьбу свободолюбивых народов против колониального угнетения России, но и очень удивился бы, скажи ему кто-нибудь об этом. Горцы были для него грабителями и разбойниками, которые мешали нормальному развитию присоединенных к России территорий и казачьих областей. И если в 1812 г. Ермолов, не задумываясь, велел повесить русских солдат, уличенных в мародерстве, то тем менее могли рассчитывать на снисхождение горцы. Свою основную задачу, как говорилось выше, он видел в превращении подвластных территорий в «российские уезды», а их жителей – в русских. Вопросы сохранения национальной самобытности десятками народов, населявших Кавказ и Закавказье, его совершенно не волновали. Он был твердо убежден, что «здесь без страха ничего не сделаешь». Его преемники были не столь откровенны, но действовали не менее решительно.

И все-таки имена Ермолова, Закревского, Воронцова и Киселева не случайно звучат в показаниях декабристов. Не случайно хотя бы потому, что на Паскевича, П. М. Волконского, Милорадовича или Васильчикова декабристы не рассчитывали. Следовательно было что-то, подкрепляющее их более или менее гипотетические надежды. Это «что-то», понятно, включало и прежнюю репутацию, и тот шлейф правды, неправды, слухов всех видов, который тянется за каждым значительным человеком, как спутная струя за самолетом, и который в большой степени формирует представление современников об этой личности. Современники в целом достаточно остро чувствуют, насколько тот или иной государственный деятель «вписывается» в господствующую линию государственной политики. Поэтому на фоне прогрессирующей обезлички верхов Империи, когда все дороже ценились не только мундиры, но и души, «застегнутые, как чемоданы» (слова Д. В. Давыдова), наши герои начинали выглядеть несколько старомодно. Отсюда же – по неизжитой привычке за высоким лбом Екатерины II непременно увидеть стриженную в скобку голову Пугачева – достаточно настойчивые попытки «записать в карбонарии» того же Ермолова, которые предпринимаются в наши дни.

Мы уже говорили о том, что мнение о назначении Ермолова на Кавказ как ссылке по меньшей мере не учитывает точки зрения самого Алексея Петровича, хотя она обнародована более века назад. Тем не менее желание «сослать» Ермолова на Кавказ не ослабело до наших дней. Пример это частный, но показательный: так социальная репутация влияет на восприятие личности современниками и потомками. Легенда возникла, на наш взгляд, потому, что она удобно ложится на репутацию Ермолова, вечно преследуемого, вечно фрондирующего и т. п. И если ошибался Давыдов, хорошо знавший Ермолова, тем легче ошибались люди, наблюдавшие его со стороны.

Нечто подобное имело место и с другими героями этого рассказа. Их социальная положительная репутация и видимоевсем поведение оставляли как будто некие резервы скрытойоппозиционности, сверх того, что было на виду. И этого уже было довольно, чтобы во времена, когда Власти требуются не личности, а бездумные исполнители, их подозревали в «карбонарстве». Причем подозревали по обе стороны уже почти готовой к тому времени «баррикады».

Но были ли эти потаенные резервы оппозиционности?

«Я прибыл в Тифлис в 1827 году, 2 февраля. В то время еще был главнокомандующим Алексей Петрович Ермолов, уже ожидавший смены и потерявший свою популярность; про него говорили тогда, что он только либерал-прапорщик; но он мог играть роль Валленштейна, естьли б в нем было поболее патриотизма, естьли б он при обстановке своей того времени и какого-то трепетного ожидания от него людей ему преданных и вообще всех благородномыслящих не ограничился каким-то непонятным равнодушием, увлекшим его в бездейственность, в какую-то апатию, за которую Николай вместо благодарности заплатил ему неблагодарностию…» – так начинается очерк «Ермолов», приписываемый перу декабриста Цебрикова [244]244
  Исторический сборник вольной русской типографии в Лондоне А. И. Герцена и Н. П. Огарева, кн. 2, 1861., с. 240.


[Закрыть]. Смысл этих резких и обидных слов ясен: Ермолов обманул, предал людей, веривших в него. Декабрист считает так: если ты порядочный человек, ты не можешь не быть с нами, теми, кто восстал против самодержавия, а если не поддержал нас, значит, – непорядочный.

Естественно, я не собираюсь «защищать» Ермолова от Ермолова. Тем более, что это не единственный взгляд на него из декабристской среды. Здесь важна альтернатива, перед которой Цебриков ставит Алексея Петровича, да и не только его. Но если такой взгляд со стороны столько перенесшего по тем временам, и все же менее не сломленного участника 14 декабря понятен и по-своему оправдан, то куда труднее согласиться с нынешними суждениями, которые, по сути, тоже ставят всех современников декабристов перед выбором: либо на Сенатскую площадь, либо в Грузино, к Аракчееву. Для Пушкина и Карамзина, к примеру, при этом делаются исключения. Не упоминаю уже о том, что иметь две логики для объяснения однопорядковых в принципе явлений, – это, как говаривал В. Б. Шкловский, «неправильный метод». Ведь в конечном счете и после 14 декабря остались люди, которые не пришли ни к первым, ни ко вторым, условно говоря. Последние годы правления Александра I – это еще не эпоха Выбора, а только одна из репетиций оного. Эта эпоха наступит век спустя. А ставить наших героев и им подобных перед дилеммой: либо Тайное общество (не говоря уж о цареубийстве), либо «передние» Аракчеева все равно, что предложить человеку на выбор – застрелиться или принять яду, когда у него есть возможность просто выйти вон в любую дверь.

Подобно большинству современников наши герои остались в стороне. Их многое сближает с декабристами, но в главном они расходятся. Так разные врачи, наблюдая одни и те же симптомы болезни, ставят разный диагноз и назначают разные методы лечения.

А реформы? Увы, император скорее всего был прав, когда в 1814 г. и позже говорил, что «нет людей». Воронцов и Киселев – этого мало для преобразования России. Впрочем, нет. Реформы нужно было поручить проводить Аракчееву и аракчеевцам. Они бы постарались сделать все сообразно желаниям царя, ибо по службе рассуждать не привыкли.

Нужно ли пояснять, что и в этом тоже – драма нашей Истории?

* * *

В 1909 г. в Англию поехала делегация III Думы. На обеде у лорда-мэра Лондона П. Н. Милюков произнес речь, в которой сообщил, что «пока в России существует законодательная палата, контролирующая бюджет, русская оппозиция останется оппозицией Его Величества, а не Его Величеству». К «русской оппозиции» это заявление имело очень косвенное отношение. Но эта знаменитая фраза очень точно обозначила некое явление. Действительно, почти во все времена, во всех странах, при всех режимах есть люди, выражающие свое недовольство нередко весьма громко, но притом никогда не посягающие на Основы и вовсе не от нехватки храбрости, а по убеждению, что Основы эти самые лучшие, правильные и т. д. при всех недостатках. Такие люди и составляют «оппозицию Его Величества», какое бы имя «Величество» не носило, в отличие от тех, кто видит свою задачу в замене Основ. Кредо первых – эволюция, вторых же – революция.

Судьба «оппозиции Его Величества» сравнительно благополучна в странах, где осуществились «конституционные мечтания», и куда менее спокойна в странах, имеющих «склонность» к деспотизму, особенно в периоды, когда эта «склонность» становится господствующей, а верховная власть не терпит возражения уже не только от врагов, но и от друзей, когда критерием лояльности выступает тщательность соблюдения формы, а не верность сущности содержания.

Герои этого рассказа – ярчайшие, быть может, представители «оппозиции Его Величества» своего времени. Они были людьми, прекрасно видевшими все пороки существующей системы, причем тем яснее, что принадлежали к элите государственных деятелей. Они порицали эту систему в том виде. Они страдали за нее, как только и могут страдать люди любящие свое Отечество. И все же несмотря ни на что, считали ее лучшей для той России, чем «мечтания» декабристов.

Мы уверены, что хорошо знаем, что им надо было делать, за кем идти, точнее, кого вести и куда.

Время как будторассудило.

Но легче ли им, не знающим того?

И легче ли нам?