Текст книги "Серенгети не должен умереть"

Автор книги: Михаэль Гржимек

Соавторы: Бернхард Гржимек
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Несколько раньше я говорил о реке Серонере. Надо сказать, что она оживает только в сезон дождей; в это время действительно иногда приходится по нескольку дней пережидать, пока появится возможность пересечь этот бурный поток на машине. В сухое же время года, то есть с июня по октябрь, это лишь высохшее русло, в котором только кое-где остаются бочажки с водой. Туда-то и приходят на водопой все животные, а семьи персонала, живущие в хижинах вокруг тернеровского дома, стирают в них белье, черпают из них воду для домашних нужд и ежедневно моются в них с мылом с головы до ног. Можно себе легко представить, как выглядит и пахнет эта непроточная вода.

Мы привозим эту жидкость в больших железных бочках на машине, и бои стирают в ней наше белье. В этом кроется причина, почему в африканских тропиках лучше носить желтую одежду или цвета хаки. Наше нижнее белье, по идее белое, с каждой стиркой все больше желтеет. Когда мы его «чистым» привозим с собой во Франкфурт, наши супруги брезгливо берут его двумя пальцами и бросают в грязное белье.

Как следует отстирать тут что-нибудь можно только дождевой водой, а ее очень мало. В Банаги и Серонере эту воду во время дождей по специальным трубам отводят с крыш в подземные зацементированные резервуары. Туда же по зацементированным канальцам стекает вода с ближайших холмов. Эти резервуары запираются на замки и засовы. Нам оттуда выдается только одна бочка воды в неделю для готовки пищи и для чистки зубов. Из предосторожности мы ее пропускаем еще и через бактериальный фильтр. Но как-то я застал поваренка Ямбуну набирающим воду не через фильтр – так, дескать, «быстрее».

Над этим Ямбуной нам приходится то плакать, то смеяться. То он стоит возле кипящих яиц и глубокомысленно глядит на песочные часы, забыв их предварительно перевернуть; то в воде из-под яиц он заваривает чай, приобретающий подозрительно синевато-зеленоватый оттенок. Так как он боится львов, мы каждый вечер вынуждены отвозить его на машине до домиков, где спят другие слуги. Вечно мы его пичкаем пилюлями, потому что он подвержен приступам малярии. Нам давно бы следовало с ним расстаться, да уж очень мы к нему привязались.

Все бои любят таскать сахар, да и спички тоже исчезают с поразительной быстротой. Наш повар смеясь рассказывал нам, как его отучила от этой скверной привычки прежняя хозяйка, у которой он мальчишкой обучался готовить. Несмотря на то что его ни разу не поймали на месте преступления, она все же в конце месяца вычла из его жалованья деньги за один фунт сахара.

«Откуда она знает?» – недоумевал он.

А объяснялось все очень просто: его хозяйка ежедневно сажала в сахарницу живую муху. Часа через два муха исчезала – значит, Дезуза опять открывал крышку сахарницы!

Однажды вечером мы сидели при свете фонаря за столом перед нашим домиком. Внезапно до нас донесся стук копыт и не успели мы вскочить, как в лагерь ворвался взрослый гну и остановился как вкопанный, не добежав двух метров до нашего стола. Мы, разумеется, вскочили и заорали, а животное вытаращило на нас глаза, потом повернулось и убежало прочь. Не успели мы сесть, как опять послышался топот и гну вторично вынырнул из темноты. На этот раз странное животное не добежало до стола только полметра. Мы замахнулись на него своими куртками, и оно снова исчезло в темноте. С нас довольно. Мы выносим из дома ракетницу и ждем его возвращения. Гну не заставляет себя долго ждать. На этот раз топот приближается с неимоверной быстротой, нагоняя на нас непонятный ужас. «Гну-призрак» появляется в третий раз, но теперь опрокидывает стулья, чудом не сворачивает стол, проносится мимо нас и с громким плеском прыгает в бочажок позади дома. Нам так и не удалось узнать, какой бес вселился в этого гну.

Наконец лесничие парка застрахованы в Лондоне в качестве пассажиров самолета; теперь нам с Михаэлем можно приниматься за перепись четвероногого населения Серенгети. Для этой цели мы поделили наше огромное «государство» на 32 района, каждый из которых обследуется отдельно. Это дело отнюдь не простое, потому что у нас нет настоящей карты местности, мы располагаем лишь схемой, на которой большинство рек и холмов даже не обозначено. Расстояния тоже не совпадают. Поэтому нам приходится запоминать границы каждого района либо по какой-нибудь особенной скале, либо по высохшему речному руслу, либо по какому-нибудь вулкану, маячащему на горизонте. А там, где и это не удается, мы сбрасываем бумажный пакет с известкой – пакет лопается, и получается белая метка.

Михаэль все время за пилота. Ему надо чертовски внимательно следить, чтобы оставаться точно над выбранным районом и, не отклоняясь от курса, летать все время туда и обратно, отмеривая равные полоски.

Мы летаем по компасу точно с востока на запад и обратно; при здешнем постоянном восточном ветре он для нас всегда либо попутный, либо лобовой, так что нас не заносит вбок. Как правило, мы летим на высоте 60-100 метров. С такой высоты хорошо просматриваются 500 метров территории с каждой стороны, легко различить животных и даже выделить молодняк. Обычно кроме Михаэля в самолете сидят еще два «счетчика», одним из которых неизменно бываю я. Мы оба смотрим в одну сторону, чтобы затем сравнить, что у каждого получилось. Это необходимая страховка от ошибочных подсчетов. Каждый из нас держит на коленях разграфленный листок, в котором указано 20 наиболее важных видов животных.

Когда под нами пусто или время от времени пробегает лишь одинокая гиена или группа страусов, мы летим со скоростью 220 километров в час. Если же внизу животных много, Михаэль выпускает закрылки и мы замедляем свой полет до 50 километров в час. Однако в здешнем горном воздухе часами этак не полетаешь: может перегреться мотор. Каждый из наших «счетчиков» должен научиться с высоты правильно определять полосу шириной 500 метров. Для этого мы в Банаги отметили равные отрезки территории побеленными известью камнями и для начала совершили с дюжину пробных полетов вместе с нашими помощниками, чтобы они научились определять нужное расстояние. В конце каждой полосы следует крутой вираж, а это у непривычных людей часто отражается на желудке.

Благодаря хорошей видимости Михаэль сразу же может замедлять полет, как только впереди показываются какие-нибудь животные. Так километр за километром мы и «прочесываем» степь Серенгети и высокогорье с исполинскими кратерами.

В районы, где ведется подсчет, мы прилетаем из Банаги, а вечером возвращаемся домой. Можно себе представить, какие огромные расстояния нам приходится покрывать и сколько безумно дорогого бензина расходовать. Бензин нам привозят из-за океана. Его переправляют по железной дороге через всю Танганьику к озеру Виктория, затем снова погружают на пароход, а уж после этого на грузовиках (когда дороги проходимы) развозят по нашим опорным пунктам. С каждым километром стоимость его повышается, и чаще всего канистры и бочки прибывают наполненными лишь до половины… Вот так вместе с этим бензином и улетучивается все наше состояние…

Интересно, что думают степные животные о такой грохочущей в воздухе «зебре»? Одиночно пасущиеся антилопы конгони, гну, топи и зебры почти не обращают на нее внимания. Однажды мы не смогли приземлиться лишь потому, что один самец томми не соблаговолил встать и уйти. Небольшие же группы животных, состоящие из 5-15 зебр или гну, наоборот, как правило, при появлении нашей машины отбегают в сторону, но не дальше чем на 100 метров. Часто они спешат пересечь нам дорогу, так же как они это делают с автомобилями.

Большие стада, состоящие более чем из 50 животных, убегают значительно дальше, подчас за многие сотни метров, потом останавливаются и глядят нам вслед. Отсюда, сверху, нам прекрасно удалось проследить, отчего это происходит: отдельные особенно пугливые животные внезапно бросаются бежать, увлекая за собой все остальное стадо. Чем больше гну пасется вместе, тем больше вероятность, что среди них найдется одно или несколько животных с особо чувствительными нервами, – потому-то большие стада чаще удирают, чем маленькие группы или отдельно пасущиеся животные.

Газели обычно сохраняют полное спокойствие; убегают они только тогда, когда мы спускаемся совсем низко, на высоту 20-10 метров от земли, причем делают они это очень своеобразно, совсем не так, как большие гну и зебры. Эти малютки стремительно разлетаются в разные стороны и, петляя зигзагами, удирают. Наверно, такой способ помогает сбить с толку нападающего на них орла.

Даже тогда, когда мы выключаем мотор и спускаемся в планирующем полете, зебры все равно нас замечают уже на высоте 50 метров. Жирафы, стоящие под деревьями, никак не реагируют на самолет; к ним вообще можно подлетать совсем близко: в лучшем случае они отбегут метров на 50, не больше. Точно так же обстоит дело и со страусами. Чаще всего они распускают хвост и крылья и начинают танцевать воинственный танец – наверное, хотят нагнать страху на врага. Павианы же спасаются на ближайших деревьях.

Труднее всего подсчитать огромное стадо гну, этак в 5 тысяч голов, потому что при снижении самолета они начинают беспорядочно бегать в разные стороны и в такой момент действительно напоминают растревоженный муравейник. Заметив издали такое скопление, мы сейчас же резко набираем высоту. Ведь наша прекрасная «Утка» способна подниматься кверху почти так: же круто, как лифт. Там, наверху, мы уже совершенно спокойно кружим над стадом и прикидываем примерную его численность. Заодно устанавливаем, куда оно направляется, чтобы не посчитать его вторично в другом районе.

Часто мы находимся в воздухе три часа подряд. Это не так-то просто – беспрерывно обшаривать глазами землю, боясь что-нибудь пропустить, да при этом еще подсчитывать в уме и запоминать, чтобы в удобный момент быстро занести в блокнот. Перерывов нам делать нельзя, потому что с тремя или четырьмя пассажирами на борту мы не хотим приземляться и взлетать в неприспособленных для этого местах.

Вскоре я замечаю, что мы уже даже во сне начинаем бормотать цифры. Однажды вечером мне показалось, что у меня от вечного гула что-то случилось с ушами: в них что-то свистело, гудело и жужжало. Но когда я приподнял подушку, то обнаружил под ней малюсенький транзистор, который потихоньку подложил мне Михаэль. Его дала нам с собой одна фирма, чтобы мы его опробовали в Африке. Он очень чувствителен, однако здесь почему-то принимает только шорохи, помехи и завывания.

В ту ночь мне приснилось, будто мы с Михаэлем летим над Брюсселем, откуда мы прежде часто отправлялись в Бельгийское Конго. Внезапно глохнет мотор. Пытаясь элегантно приземлиться на узкой улочке, мы повисаем на крыльях меж двух проводов. Одно крыло при этом ломается. Наши пассажиры (я даже не знаю, кто они такие) выбираются наружу, и один из них говорит: «Никогда больше не соглашусь летать на этом драндулете!» Мы выгружаем свой скарб, и вдруг из одного ящика выползает габунская гадюка и кусает меня. Михаэль бежит в ближайшую аптеку. «Змеиной сыворотки у нас нет, – говорит ее владелец, – но я сейчас же выпишу ее из Парижа…»

Сыну в ту ночь тоже снился самолет. Как будто Михаэль на нашей новой машине въезжает в какой-то ангар, ворота которого недостаточно широко открыты. Оба крыла обламываются, и он остается сидеть в этом обрубке.

Таким образом, мы летаем не только с утра до вечера, но еще и ночью… в кровати.

Грифы и другие хищные птицы, сидящие на земле возле какой-нибудь падали, завидя нас, обычно не трогаются с места Зато к летящим птицам мы сами должны относиться с величайшей осторожностью. Аисты и хищные пернатые всегда только в самый последний момент уступают дорогу самолету До них, видимо, не доходит, с какой бешеной быстротой летит такая металлическая птица.

Поскольку мы, «счетчики», должны все время смотреть на землю, Михаэлю одному приходится следить за тем, чтобы не столкнуться с птицами. Он держится от них подальше, так как мы знаем, что столкновение даже с небольшой птицей означает нашу неминуемую гибель. Господин Реппле, наш летный инструктор, однажды чуть не разбился, потому что дикая утка со всего размаха врезалась в крыло его самолета, пробила в нем глубокое отверстие и так там и осталась.

Если сарычи и грифы парят где-то в стороне от нашей воздушной трассы, они не проявляют ни малейшего страха, а лишь очень внимательно наблюдают за самолетом. Это объясняется тем, что в воздухе у них, по-видимому, нет врагов. Поскольку мы всегда их быстро обгоняем, мне часто кажется, что они летят задом наперед.

Бегущие по степи большие кафрские дрофы при нашем внезапном появлении обычно прижимаются к земле и сильно вытягивают вперед шею. При этом они голову поворачивают так, чтобы одним глазом наблюдать за самолетом. В такой странной позе эти птицы обычно отбегают куда-нибудь в сторону и только очень редко поднимаются на крыло. И наши европейские аисты, которые как раз в это время здесь зимуют, и красивые венценосные журавли отлетают в сторону от нашего самолета не больше чем на 20 метров даже в тех случаях, когда мы держимся на высоте всего лишь 40 метров.

Хотя я почти всегда сидел слева, а остальные «счетчики» сменяли друг друга справа, итоговые цифры показали, что с правой стороны животных оказывалось примерно столько же, сколько с левой. До нашей «переписи» все время считалось, что в Серенгети живет еще более миллиона крупных животных.

Нам же во время наших многочисленных полетов удалось подсчитать:

газелей (Gaze/la thomsonii thomsoniiи Gazella granti robertsi) – 194 654

гну (Connochaetus taurinus albojubatlis) – 99 481

зебр (Equus burchellu boehmi) – 57 199

антилоп топи (Dumaliscus korrigum eurus) – 5172

антилоп канн (Taurotragus oryx pattersonianus) – 2452

импала (Aepyceros melampus melampus) – 1717

кафрских буйволов (Syncerus caffer aequinoctialis) – 1813

конгони (Alcelaphus buselaphus cokii) – 1285

жирафов (Giraffa camelopardalis tippelskirchii) – 837

водяных козлов (Kobus defassa raineyi) – 284

аистов (Ciconia ciconia) – 178

антилоп бейза (Oryx beisa callotis) – 115

слонов (Loxodonta africana) – 60

лошадиных антилоп (Hippotragus equinus langheldii) – 57

носорогов (Diceros bicornis bicornis) – 55

страусов (Struthio camelus massaicus) – 1621

Следовательно, в общей сложности в национальном парке Серенгети обитает 366 980 крупных животных. Возможно, их и больше на какой-нибудь десяток тысяч: может быть, мы кого-нибудь и пропустили. Но все равно это составляет только треть того, что предполагали. Однако и приведенные цифры показывают, что животных здесь огромное множество. Но смогут ли они и дальше здесь существовать? Хватит ли корма в долинах, горах и кустарниковых степях парка для того, чтобы сохранились эти последние гигантские стада? Мы уже и сейчас не раз встречали стада гну за пределами парка. А теперь его еще собираются урезать и передвинуть границы. И ведь никто не в состоянии проследить за путями кочевок целых армий гну и газелей, никто не ездил за ними вслед, никто не знает, куда топают эти сотни тысяч копыт. Мы полны беспокойных предчувствий.

Глава шестая
КАК ПОКРАСИТЬ ЗЕБРУ В ЖЕЛТЫЙ ЦВЕТ?

Сегодня нам предстоят серьезные дела. Но прежде всего я вспоминаю за завтраком, что у нас нынче «пилюльный день». Поскольку на этот раз мы прибыли в Африку в четверг, значит, каждый четверг должны проглатывать по две пилюли резохина. Герман полагается на свой настенный календарь, в котором он каждое утро вычеркивает по одному дню, и утверждает, что еще только среда. Он спорит со мной на бутылку джина и, разумеется, проигрывает ее, так как упускает из виду, что у меня на руке швейцарские часы, показывающие не только число, но и день недели и какая сегодня луна. Во время экспедиции все это зачастую важнее знать, чем время суток.

Резохин горький, как желчь, но ничего не поделаешь – глотать надо. Один из двух механиков, которые недавно чинили наш самолет, год назад внезапно слег. Ему пришлось пять недель проваляться в больнице с тяжелейшей малярией. Живя постоянно в городе Найроби, где малярия практически ликвидирована, он и не подумал принять профилактические таблетки, когда вылетел к озеру Виктория, где надо было поменять пропеллер у самолета, потерпевшего аварию. Во время наших первых поездок в Африку Михаэлю и мне приходилось принимать еще атебрин, от которого все тело постепенно становилось желтым.

– Ямбо, бвана. – Четырнадцатилетний мальчик, появившийся в дверях, хочет продать нам четыре яйца. Мы вежливо отказываемся, так как предпочитаем привозить свежие яйца самолетом из Найроби. Тогда юноша объясняет, что он хочет нам подарить эти яйца. Ну, разумеется, нам не хочется оставаться в долгу, и мы тоже делаем ему подарок, намного превышающий стоимость яиц. Яйца, как выяснилось потом, все оказались тухлыми.

Между прочим, сегодня мы отправляемся ловить зебр. Ведь теперь нам известно, что у нас в Серенгети 367 тысяч подопечных, и среди них 57 тысяч «тигровых лошадок», то есть здесь только наполовину меньше лошадей, чем в конюшнях у всех крестьян Швейцарии, вместе взятых. Теперь нам с Михаэлем хочется узнать, как нашим полосатым лошадкам живется здесь, в степи. С самолета нам этого никогда не удастся выяснить. Мне хочется привести один пример. В наших записях за прошлый год 25 января помечено, что большие стада гну ведут себя крайне странно. Дойдя до небольшого обмелевшего ручья шириной не больше 60 сантиметров и, может быть, 20 сантиметров в глубину, они долгое время бегут вдоль берега до какого-то определенного места, где гуськом переходят его вброд. Между тем они могли бы запросто пересечь такой ручеек в любом месте. Более того, когда над ними пролетаешь в бреющем полете и они бросаются бежать, то возле такого ручейка создается толкучка, животные не решаются его перейти, разбегаются в разные стороны вдоль берега, а еще охотнее поворачивают назад. Четыре недели спустя Михаэль приписал на полях: «Ерунда!» Дело в том, что за это время мы успели сходить к этому «ручейку». Оказалось, что на самом деле он достигает в глубину двух метров, а в ширину – шести. Трава, казавшаяся нам сверху совсем обычной, была полуметровой и даже метровой высоты.

Так и с зебрами. Откуда нам знать, то ли самое стадо мы видели вчера у холма Лемута, которое пасется сегодня в 40 километрах от него? Да и те ли самые зебры пасутся в национальном парке в декабре, что паслись здесь в июле?

Теперь мы заняты именно тем, что изыскиваем способ пометить отдельных зебр и целые стада, чтобы их потом можно было узнать. А это не так просто.

Добрых советов мы получаем предостаточно: рыть западни, подсыпать усыпляющие средства в питьевую воду. Но я ведь ветеринар и прекрасно знаю, как долго любая лошадь будет терпеть жажду, прежде чем решится выпить такую подозрительную бурду, и как важно точно знать дозу такого снотворного. Если животное выпьет слишком много, то погибнет, а доза, рассчитанная на зебру, окажется пагубной для других видов животных, которые приходят пить из того же бочажка. Во время сезона дождей водоемов повсюду много, так что неизвестно, куда сыпать, да и в сухое время пришлось бы развозить усыпляющее средство целыми центнерами.

Но есть в Восточной Африке, а именно в соседней Кении, несколько отличных ловцов зверей. Самого опытного среди них, Кэрра Хартли, я знаю много лет. В последнее время он, правда, уже редко отлавливает животных, потому что сейчас зоопарки сами разводят таких обычных степных животных, как зебры, гну и наиболее часто встречающиеся виды антилоп, и не платят за них тех больших денег, что раньше. Зато он теперь постоянно держит на своей ферме полуприрученных львов, леопардов, гиен, кафрских буйволов и жирафов, чтобы американские и немецкие кинокомпании могли снимать свои приключенческие фильмы без особой затраты времени и лишних хлопот.

Лесничий парка Серенгети Гордон Пульман – сводный брат Кэрра Хартли, он много лет работал вместе с Кэрром. Средний палец его правой руки до сих пор не сгибается, и вот почему. В одно прекрасное воскресенье к Кэрру прибыл американец, которому понадобилось срочно отснять кадры борьбы леопарда с африканцем. Разумеется, речь шла о не совсем взрослом леопарде, к тому же приученном играть со своим служителем-подростком. Заснятые на пленку, эти игры выглядели потом страшно опасными.

Но Кэрр Хартли по воскресеньям не работает. Американцу же очень жаль было потерянного времени, поэтому он стал все больше и больше набавлять цену, пока Хартли наконец не смягчился и не дал своего согласия на съемки. Поскольку паренек, обслуживающий леопарда, был в церкви, его пришлось заменить другим. Но этот бой не очень-то доверял леопарду, ему вдруг стало страшно, и он бросился бежать. Животное настигло его в два прыжка, схватило зубами за шиворот, а когтями разодрало грудь. Подоспевший Гордон сунул в пасть хищнику все пять пальцев и затолкал ему его собственные губы меж зубов. Леопарду волей-неволей пришлось разжать клыки, но зато когтями он все сильнее впивался в кожу мальчика. Киношники побоялись вмешаться. Подбежавший наконец Кэрр Хартли был вынужден застрелить этого ручного леопарда. А мальчика пришлось зашивать в больнице.

Гордон невероятно смелый парень, но он ничуть этим не кичится. Его жена Конни родом из Лондона. Как-то, уже после долголетнего знакомства, она мне призналась, что я с первой же минуты, сам того не подозревая, завоевал ее сердце. А дело в том, что, зайдя в их столовую, я сказал, что удивляюсь, какие у них чистые и блестящие полы – на них прямо есть можно.

– Знаешь ли, – призналась она мне потом, – вот так хозяйничаешь год за годом посреди степи, и никто не замечает, сколько приходится возиться, чтобы содержать кухню и комнаты в чистоте. А тут вдруг приезжает этакий знаменитый профессор из Европы и нахваливает твои полы…

При этом глаза доброй Конни наполнились слезами.

Что мы только не вытворяли с Гордоном Пульманом за рулем нашего полосатого вездехода! Носились со скоростью 50 – 60 километров прямо по степи, по высокой траве. Гордон либо обладает шестым чувством, либо у него особый ангел-хранитель, во всяком случае он никогда не угодит колесом в какую-нибудь нору, отчего обычно сразу ломается ось, и не врежется в термитник.

Вот, к примеру, сейчас он едет рядом с большим страусом-самцом. Эта громадная птица высотой два с половиной метра в беге, шутя и играя, делает трехметровые шаги. Гордон едет именно с такой скоростью, которая позволяет мне со своей фотокамерой «Практисикс» все время оставаться на одном уровне с бегущей птицей и спокойно снимать ее обыкновенным объективом с выдержкой 1/1000 секунды. Михаэль снял с петель дверку и лежит на животе, привязанный веревкой. Он проводит рапидную съемку, с помощью которой потом можно будет тщательно проследить все движения бегущей птицы. Спидометр показывает 50 километров в час, страусу этот бег наперегонки, по-видимому, не составляет особого труда; когда через 22 минуты мы останавливаемся, он продолжает бежать еще два километра, значит, он никоим образом не выбился из сил. У страусов, должно быть, исключительно выносливые сердца.

У них и мужественные сердца. Недавно мы встретили страуса и страусиху с восемью птенцами. Гиена надумала одного из них утащить. Началась дикая суматоха, визг и писк; страус взял на себя охрану потомства, а страусиха смело погналась за гиеной и бежала за ней добрый километр. Через два дня мы опять встретили то же семейство, но на этот раз с ними было уже только шесть птенцов.

В другой раз мы видели, как пара страусов неподвижно стояла посреди голой, выжженной степи, распустив крылья. Оказалось, что они таким способом создавали тень для своих детей. Если вы будете наблюдать за убегающим страусом, может случиться, что он внезапно исчезнет из поля вашего зрения. Если пойти вслед за ним, то можно увидеть, что он сидит где-нибудь, прижавшись к земле и вытянув вдоль нее шею. Отсюда, наверное, произошла сказка о птице страусе, которая прячет голову в песок и думает, что ее не видно. Первыми об этом написали древние арабы, а уж за ними через все века повторяли римские и прочие составители книг. Чаще всего таким образом ложатся на землю молодые страусы. Когда же к ним приближаются, они мгновенно вскакивают и стремглав убегают.

Страусы умеют громко трубить, реветь и даже рычать, как львы. Для этого они набирают полный рот воздуха и с силой проталкивают его в гортань, которая при этом заметно расширяется. Клюв и пищевод наглухо закрываются, так что воздух не может выйти или проникнуть в кишечник. Их голая красная шея раздувается, словно баллон, и они испускают глухой рев, который, по-видимому, для других страусов и страусих должен означать: сюда не ходить – здесь моя резиденция!

Когда страус влюблен, он ведет себя не менее странно, чем мы в аналогичном состоянии. Страус в таких случаях садится на свои длинные ноги, ритмично бьет крыльями, запрокидывает голову назад и трется затылком о собственную спину. Шея и ноги у него в это время бывают ярко-красного цвета. Нам такое поведение самой крупной птицы на Земле кажется весьма комичным, но молоденькие страусихи отлично понимают, что он этим хочет сказать. Они кокетливо убегают, а он семимильными шагами мчится за ними вслед.

У древних египтян страус служил символом справедливости. Они заметили, что только у страусового пера опахала, расположенные по обе стороны стержня, имеют равную ширину. У любой другой птицы перья всегда имеют узкую и широкую сторону, то есть разделены «несправедливо». Уже древние египтяне заметили, что страусовые перья могут служить прекрасным украшением для шлемов, и, до тех пор пока только рыцари средневековья украшали ими свои головные уборы, диких страусов вполне хватало. Но когда в прошлом столетии эти перья вошли в моду у дам, страусы оказались в самом плачевном положении. В Аравии и Персии их давно уже всех истребили; в Северной Африке, севернее Сахары, сегодня можно найти в лучшем случае лишь скорлупу от страусовых яиц, оставшуюся от прежних времен…

Охотились исключительно на самцов, что наиболее пагубно для вида. На страуса-самца ложится очень много обязанностей по продолжению рода. Он настоящий, заботливый отец. Для начала он роет себе ямку в песке и садится в нее. Самки кладут яйца прямо ему под нос, и он закатывает их клювом под себя. «Папаша» насиживает яйца с раннего вечера до позднего утра, так что «мамаше» приходится сидеть на гнезде значительно меньше. Мы и по сегодняшний день не знаем точно, живут ли страусы на воле моногамно или у каждого самца несколько самок. Во всяком случае, когда самцов отстреливают и их становится все меньше, самки чуть ли не дерутся за последних оставшихся в живых. В таких случаях насиживающему самцу кладут под нос столько яиц, что в конце концов перед ним образуется целая гора, которую он не в состоянии прикрыть своим телом. В результате ни один птенец не вылупляется.

Страусы только потому избежали полного истребления, что люди научились разводить их в неволе.

Подобная же судьба постигла и тех животных, мех которых входил когда-либо в моду: шиншиллу, нутрию, черно-бурую лисицу и норку.

Только по наблюдениям на страусовых фермах и еще больше в зоопарках мы знаем теперь, как страусы размножаются. Первая такая ферма была создана в 1838 году в Южной Африке, а поскольку цены на перья все росли, вслед за ней были организованы и другие – в Алжире, Сицилии, Флориде, даже в Ницце на юге Франции.

Добиться размножения страусов в неволе совсем не так трудно, если только предоставить им для этого достаточно места. Ограда должна быть не ниже двух метров, иначе страус с разбегу запросто может ее перескочить. Взбешенного страуса следует серьезно опасаться. Он может ударить человека своей сильной двухпалой ногой прямо в лицо и отшвырнуть на несколько метров. До Первой мировой войны за хорошего производителя платили до 30 тысяч марок. Если в 1840 году из Южной Африки вывозили только тысячу килограммов перьев, то в 1910 году это число выросло до 370 тысяч. Перья у самцов не выдергивают, а аккуратно срезают у самого основания. Перья самок не в ходу, однако, когда у этих птиц вырезают яичники, у них появляется такое же оперение, как у самца.

Страусовое яйцо весит от полутора до двух килограммов, следовательно, столько же, сколько 25 – 36 куриных яиц. Скорлупа такая толстая, что скорее напоминает черепки фарфоровой посуды. Остается только удивляться, как птенцу страуса, вылупляясь, удается самостоятельно раздавить столь твердый футляр.

Не только вывести, но и вырастить маленьких страусят в европейском зоопарке удалось лишь однажды, а именно в Базеле несколько лет назад. Птенцов базельцы вывели так же, как это делается на страусовых фермах, – в инкубаторе, но из вылупившихся 11 страусят в живых остались только два, и то лишь потому, что к ним приставили постоянную служительницу, которая все время занималась с ними и научила их клевать пищу.

Маленькие страусы растут как грибы – каждый день на один сантиметр. Как только страусята начинают твердо стоять на ногах, они сразу же принимаются исполнять те же самые сумасшедшие танцы, что и взрослые страусы: они внезапно срываются с места, бегут без всякой видимой цели, затем начинают кружиться на одном месте, бьют при этом крыльями и под конец садятся на землю. Вид нашего полосатого самолета тоже часто вдохновляет страусов Серенгети на подобные дикие пляски.

Маленькие страусы, которых в Африке часто искусственно выращивают в домашних условиях, настолько привязываются к людям, что следуют за ними как преданные собачонки. Когда семья отправляется купаться, маленький страус бесстрашно плавает между людьми, словно утенок.

Здесь, в Серенгети, страусы приступают к насиживанию в сентябре, а на Рождество уже бегают по степи со своими цыплятками. Надеемся, что нашим 1600 страусам, живущим в Серенгети, никогда не придется пережить того, что выпало на долю страусов Юго-Западной Африки. Незадолго до Первой мировой войны там было решено строжайше охранять этих птиц из-за дороговизны их перьев. Во время войны ни у кого не было особой надобности в них стрелять; а поскольку страусовые перья за это время вышли из моды, то после войны пришли к выводу, что этих птиц расплодилось слишком много, и разрешили их свободный отстрел.

Сейчас же нашлись предприимчивые люди, которые стали их преследовать на автомобилях и отстреливать пачками. После одной только такой прогулки они зачастую возвращались с четырьмя-пятью сотнями страусов, кожа которых шла на изготовление бумажников и дамских сумочек. Сто и даже сто пятьдесят килограммов мяса, которые дает такая птица, никого не интересовали, особенно когда такому страусу было уже около 30 лет. Поэтому их разлагающиеся туши валялись по всей окрестности, а гиенам и грифам не под силу было сразу справиться с такой неожиданной благодатью…