Текст книги "Серенгети не должен умереть"

Автор книги: Михаэль Гржимек

Соавторы: Бернхард Гржимек
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Мы решили попробовать пробраться к Алжиру вдоль берега, над самым морем, но и здесь клочья облаков опустились так низко, что местами сливались с морской пеной.

Спустя полтора часа, совершенно вымотанные, мы вернулись на аэродром в Оран. Служащий аэродрома качает головой:

– Вам следовало держаться над горами хотя бы на высоте триста метров! Радуйтесь, что вас не подстрелили. Только три недели назад тут угробился один такой лихач.

На другое утро мы стараемся держаться на почтительном расстоянии от опасных гор. Мы летим вдоль берега, и нам видно, что наделала разбушевавшаяся стихия: мосты напрочь снесены, улицы размыты, в горах и на холмах ни одного более или менее крупного животного. А ведь прежде отсюда, с моря, мореплаватели могли наблюдать за антилопами и даже львами. Еще в 1892 году вот там, напротив, на горе Эду, близ алжирского порта Бон, встречали львов. Последние львы Марокко, весьма мирного нрава, продержались в тех местах даже до 1922 года. Эти черногривые берберийские львы по праву считались самыми красивыми львами в Африке. Их кровь и сейчас еще течет в жилах некоторых обитателей зоопарков.

Нам еще несколько раз приходится попадать в кратковременные ливни. При этом Михаэль старается пролетать под тучами, я же за то, чтобы обойти их стороной.

Дело в том, что дверка, которая надо мной, пропускает воду. Под давлением свистящего ветра дождевая вода просачивается в стыках сквозь пенопластовую прокладку. Мне приходится держать над головой тряпку и время от времени ее выжимать. В такой позе рука быстро затекает, и кончается дело тем, что вода мне все-таки попадает за шиворот. А сторона, где сидит Михаэль, остается сухой.

Так мы пробиваемся мимо Алжира, вдоль всего берега, до Туниса, а затем идем к югу. Наконец мы выбрались из этой «хляби небесной». Пускай ливень путешествует дальше по Италии и мочит даже Балканы. Мы же летим туда, где светит солнце, и никакая «небесная постирушка» больше нас не задержит.

На аэродроме в Триполи мы уже не впервые. Нам не раз случалось торчать здесь ночью около часа, когда мы прилетали в Африку на большом пассажирском самолете. На рифленой жести ворот аэровокзала еще сохранились следы от пуль со времени африканских походов Роммеля. А на банкнотах нового королевства Ливии можно полюбоваться изображением старого короля Идриса эль-Сенусси с феской на голове, но по ним нельзя угадать, сколько пиастров они стоят, потому что цифры обозначены только по-арабски. Хотя и считается, что мы тоже пользуемся арабскими цифрами, но настоящие арабские выглядят совсем по-другому.

Теперь нам хочется семимильными шагами наверстать все наши вынужденные задержки в пути. К счастью, у нашей бравой «зебры» есть «второе дыхание»: мы встроили перед двумя задними сиденьями большой запасной бак для горючего. С помощью маленького ручного насоса из него можно перекачивать бензин наверх, в те два бака, которые размещены справа и слева в крыльях. Таким образом мы сможем без посадки долететь до Тобрука и даже, может быть, до Александрии в Египте.

По воздуху добираешься очень быстро, вот только на противных аэродромах постоянно застреваешь! Вечно одна и та же волокита! Сначала нужно разыскать бензоколонку и набрать горючего. Потом таможня. Затем следует визит к метеорологам, которые должны нам выдать секреты направления ветра и состояния облачности. И наконец вверх по лестнице, в командный пункт. Там нужно заполнить план полета и получить его одобрение.

В качестве конечного пункта я вписываю Тобрук, но начальник заявляет, что там военный аэродром. Он зачеркивает «Тобрук» и вписывает вместо него «Бенгази». Теперь остается только заплатить налоговые сборы и выписать чек на бензин. На все это уходит не менее двух часов. И вот когда мы наконец со вздохом облегчения снова оказываемся в воздухе, то вспоминаем, что забыли поесть. Поскольку моей жены здесь нет, я чувствую себя обязанным проявлять материнскую заботу по отношению к Михаэлю. Итак, я предлагаю ему бутерброд с сыром, правда уже несколько зачерствевший, потому что приобретен он еще в Марселе. Сын отказывается его есть. Это у него от матери: волнение у них всегда отражается на желудке. Конечно, этот длительный полет его очень волнует, хотя он и виду не подает. Но яблоко он все-таки соглашается съесть. Затем открывает маленькое окошко из плексигласа, врезанное слева от него в ветровое стекло, и яблочный огрызок летит вниз, прямо на прекрасную асфальтированную дорогу, которую когда-то Муссолини проложил здесь вдоль берега. А за ней лежит пустыня… бескрайняя пустыня… Огромное песчаное королевство Ливия.

Дорога пуста. Лишь изредка можно встретить одинокий грузовик. Ни одного селения, только тут и там палатки бедуинов. Ровно через каждые 15 минут под крылом появляется четырехугольное здание постоялого двора; они похожи одно на другое как две капли воды. Как-то много лет назад я уже видел в иллюстрированном журнале эти элегантные «отели пустыни».

Нажимаю на рычаг управления и прохожу над одним из них очень низко. Теперь там хозяйничают бедуины; во дворе гора пустых железных бочек, а из-под веранды выскакивают козы.

Ручной насос что-то забастовал, и нам приходится искать место для посадки, чтобы канистрами перелить бензин из запасного бака в основные. В нашей летной карте указано, что здесь должна быть запасная посадочная площадка у Марбл-Арч. Тут не селение, а, как и указывает название, только арка. Это и есть та самая огромная триумфальная арка из белого мрамора, которую Муссолини в свою честь воздвиг прямо посреди дороги, идущей вдоль берега. Рядом заброшенный аэродром, оставшийся, как видно, со времен последней войны. Он построен, по всей вероятности, немцами. Мы идем на посадку и пролетаем на высоте трех метров над широкими асфальтированными дорожками. Они все потрескались, из щелей пробиваются густые пучки травы. Вокруг одни руины домов и казино. Кто, интересно, здесь жил? Кто здесь погиб?

Мы выбираем более или менее ровный отрезок посадочной полосы и приземляемся. Совсем рядом бедуины пасут стадо дромадеров. Они приводят нам двух ослов, и мы все вместе плетемся за длинноухими к домику из рифленой жести. И какой сюрприз – это действительно бензоколонка! На канистрах аккуратно помечено по-немецки: «Наполнено в мае 1956 г.». Значит, это горючее уже полтора года хранится здесь рядом с забытой триумфальной аркой дуче…

На ослах канистры доставляют к нашей «Утке». Кстати сказать, счет за эти услуги вместе с дюжиной других счетов из 12 различных стран по истечении года прибыл к нам во Франкфурт.

Сколько, интересно, осталось до захода солнца? Нам объясняют на пальцах: примерно два часа. Но когда мы уже в воздухе проверяем это по справочникам, выясняется, что солнце в этих местах исчезает за горизонтом значительно раньше. Красный шар все быстрее и быстрее скатывается к краю пустыни.

Для этих кочевников там, внизу, оно давно уже зашло. Когда радиокомпас наконец настраивается на Бенгази, становится почти темно. Там, на аэродроме, специально для нас освещают посадочную полосу. Как две нитки бус, сверкают два ряда керосиновых ламп, из которых языками выбивается пламя.

– Кто из вас командир корабля? – строго спрашивают нас на командном пункте. И затем еще строже: – Где это вы были так долго?

В столь длительную задержку в Марбл-Арч усатый шотландец решительно не верит.

– Если ваш самолет делает двести двадцать километров в час, почему же вы тогда в Триполи записали в своем летном плане, что вам нужно семь часов до Бенгази? Ведь на самом деле требовалось только четыре?

Они, конечно, подозревают, что мы нарочно указали неверное время, чтобы тайком пошпионить по стране.

Весьма удрученные, мы ложимся спать в роскошном бенгазийском отеле. И вот перед сном Михаэля внезапно осеняет:

когда начальник диспетчерской башни в Триполи вычеркнул в нашем летном плане «Тобрук» и поставил вместо него «Бенгази», он забыл выправить указанное ранее время!

Над Киренаикой мы с Михаэлем попеременно сменяем друг друга у штурвала, чтобы иметь возможность повнимательнее высматривать животных. Но там, внизу, пасутся лишь одни верблюды, больше никого не видно, не считая нескольких птиц. Тем, что эта территория теперь покрыта зеленью, она, как ни странно, обязана последней войне. Вместе с кормом для лошадей сюда завезли семена одной травы, до того произраставшей только в австралийской полупустыне. Когда окончилась война, зазеленело сначала вокруг Эль-Аламейна, а затем пышный зеленый ковер, достигающий местами двухметровой высоты, протянулся в обе стороны вдоль берега до самой дельты Нила, а также в глубь континента. Новому зеленому пришельцу потому так хорошо удалось здесь прижиться, что он вначале разросся на устрашающих минных полях, проложенных итальянцами, немцами и англичанами от самого берега в глубь страны на 150 километров. Мины таятся там до сих пор, и никто не решается разгуливать между ними. Только зеленая трава перешагнула через «зону смерти».

Но это единственное, что оживляет пейзаж. В основном же под нами печальные последствия войны – бесконечные окопы, сожженные дома, блиндажи, заброшенная железная дорога, по которой на расстоянии тысячи километров не встречается ни единого поезда, солдатские кладбища.

У египетской границы прекрасная асфальтированная дорога обрывается. Зато море здесь удивительно светлое, лазурное, и мы парим над сверкающей пеной прибоя…

В нашей жизни мало мгновений, когда мы чувствуем себя по-настоящему счастливыми и ничего лучшего не желаем. Вот это – одно из них. Мы здесь совершенно одни между прозрачно-голубой водой и прозрачно-голубым небом – двое мужчин по ту и по эту сторону вершины жизни. У нас общая цель, общие интересы. На молодых руках Михаэля, которые покоятся сейчас на штурвале, еще только начинают набухать вены зрелости. Эти руки продолжат нашу работу, когда мои устанут. Мало кто так, как я, может быть уверен, что его дело попадет в столь горячие и надежные руки.

В Александрии легко приземляться: весь аэродром в нашем распоряжении. Международные воздушные линии сейчас не проходят через Египет, так что на летном поле стоит лишь несколько самолетов. Когда мы подкатили к месту стоянки, нам навстречу не торопясь вышло пять собак, которые с серьезным видом стали рассматривать нашу машину.

Надо же было нам прибыть как раз в магометанский праздник, когда ресторан и бюро по обмену валюты закрыты! Однако таможенники любезно одолжили нам денег на такси до гостиницы. В служебном отношении они, надо сказать, очень аккуратны. Они спрашивают нас о валюте, и я с готовностью выкладываю перед ними все остатки денег, накопившиеся в моих карманах, – из ФРГ, Швейцарии, Франции, Испании, Алжира, Туниса и Ливии. Все старательно подсчитывается. Затем эти же любезные таможенники предлагают мне подписать какую-то длинную писанину на арабском языке, что я, пожимая плечами, и делаю.

Старательный египетский механик развинчивает фильтр нашего мотора. Оказывается, он полон металлических опилок: в Оране самолет заправили грязным бензином. Опилки стерли поршни ручного насоса на запасном бензобаке, но эти металлические частицы, к счастью, задержались в фильтре мотора. Мы сейчас же покупаем себе собственную воронку и замшу для фильтрования.

После этого случая мы уже никогда больше не отходили от нашей «Утки», когда посторонние люди заправляли ее бензином. И мотор честно проработал еще 300 часов и ни разу не зачихал.

Механик смущенно сообщил нам, что, к сожалению, не может дать нам бензина. Необходимый нам высококачественный бензин (с октановым числом «80») выдается здесь только для нужд военно-воздушных сил Египта. Я спешу вверх по каменной лестнице к военному коменданту аэропорта и показываю ему официальные сведения, которые его правительство помещает в летных каталогах всего мира. Там говорится, что на египетских аэродромах можно свободно купить бензин любого сорта. Майор лично связывается по телефону с военным министерством в Каире, но там отвечают, что продажа разрешена только за доллары. А их у нас с собой нет, и нам ничего не остается, как заправиться автомобильным бензином, что в высшей степени неприятно.

Рано утром мы вылетаем из Александрии и направляемся вверх по Нилу до Луксора. Сверху территория Египта напоминает лунный ландшафт: насколько хватает глаз, повсюду скалы, песок, потом снова скалы и снова песок… Ни деревца, ни листочка, ни травинки. Эту пустыню с севера на юг пересекает лишь узкая зеленая полоса плодородной земли – русло Нила, окаймленное берегами, поросшими буйно цветущей растительностью. Но полоса эта очень узка, всего по три километра с каждой стороны реки, а дальше опять начинается пустыня, где вся жизнь замирает.

Я тяну на себя рычаг управления, машина поднимается выше, кругозор расширяется, но бесконечная пустыня – зрелище столь безотрадное, что сердце невольно сжимается. Уж лучше лететь над Нилом. Когда мы спускаемся ниже, рыбаки со своих лодок машут нам руками. Огромные желтовато-коричневые паруса приветливо кланяются нам вслед.

На поезде от Каира до Луксора 12 часов езды. Из окна вагона пассажиру кажется, что он едет по зеленому цветущему земному раю. Мы же одолели это расстояние за два часа, и за это время нам стали понятны все заботы Насера.

У таможенника в Луксоре не хватает двух пуговиц на мундире, но его это волнует не больше, чем нас. Мы охотно принимаем его приглашение выпить вместе по чашечке кофе. Вечером мы совершаем вылазку к храмам Карнака, затем я принимаю ванну в гостиничном номере, а потом мы распиваем с нашим приветливым чиновником бутылку египетского вина. Он в хорошем настроении и оживленно с нами беседует, не подозревая о том, что на следующий день ему предстоят большие волнения.

Отчаянно жестикулируя, он объясняет нам утром, что у нас не все в порядке с деньгами: несколько больше французских франков, а ливийских пиастров не хватает. Оказывается, на той бумаге, которую я, не читая, подписал в Александрии, содержимое моих карманов было указано с разницей в несколько пфеннигов. Но и тут находится какой-то выход из положения, и спустя час мы можем наконец отчалить.

Правда, это была лишь досадная случайность, но она испортила нам настроение, и поскольку мы опять не получили приличного бензина, то остались недовольны страной фараонов. Чтобы сорвать на чем-нибудь свое зло, мы поступаем как озорные мальчишки: начинаем совсем низко петлять над Нилом и рассматривать на самом близком расстоянии знаменитые пирамиды владык. Такие дерзости запрещены предписанием – нас вызывает радист из диспетчерской башни Луксора, в эфире слышна его ругань (правда, добродушная): он требует, чтобы мы сейчас же убирались на высоту 700 метров. Ну, так уж и быть, уберемся. После круга почета над Асуаном мы ненадолго приземляемся в Вади-Хальфа, расположенном близ египетской границы, но уже в Судане.

Итак, Египет позади; мы летим дальше на юг и наконец решаемся оторваться от Нила как от поводыря и пускаемся наискось через Нубийскую пустыню. Таким образом нам удается за три часа срезать самую большую петлю, которую делает Нил в своем странствии по Африке. Вот эта пустыня действительно выглядит так, как ее изображают в детских книжках с картинками: ничего, кроме желтого песка. Не видно даже камня, не то что травинки.

Мы никогда бы не решились углубиться в нее, не проходи по ней железная дорога, построенная еще лордом Китченером для облегчения борьбы с Махди. Через каждые 100 километров – станция. Сверху это словно игрушечные домики, поставленные на голом полу рядом с детской железной дорогой. Все на один лад.

Поезд нам встретился только один раз; мы пошли на снижение, а все пассажиры высунулись из окон и махали нам руками. По этому песчаному безмолвию поезд тащится, наверное, не чаще чем раз в неделю.

Когда мы снова достигли Нила, и он и зеленые полосы по его берегам стали заметно уже. Зато теперь в пустыне то тут то там что-то начинает зеленеть. Мы набираем высоту, чтобы разглядеть в дымке на горизонте следующий поворот реки и срезать его по прямой. Ровно за полчаса до захода солнца мы приземляемся в Хартуме.

На следующее утро я стою в Омдурмане, на противоположном берегу Нила, перед мечетью, в которой погребен великий Мухаммед Ахмед эль-Махди. Она вся разукрашена цветными электрическими лампочками. Памятник его противнику англичанину Гордон-паше изображает того верхом на бронзовом верблюде. Когда Махди со своими свирепыми дервишами ворвался в Хартум, Гордона-пашу обезглавили, а голову его на длинном шесте выставили напоказ.

Только через 14 лет, в битве за Омдурман (в которой участвовал молодой Черчилль), лорду Китченеру удалось победить сторонников Махди. После этого сожженный дотла старый Хартум расцвел вновь, отстроенный в современном стиле. На улицах, где раньше царил палящий зной, теперь посажено 10 тысяч деревьев, дающих тень и прохладу.

У памятника «Гордон верхом на верблюде» есть своя история. Сначала он стоял на площади Святого Мартина в Лондоне. Затем в 1902 году его решено было переправить в Хартум; при погрузке на корабль он упал за борт, и его с большим трудом достали со дна Темзы. То же самое повторилось во время выгрузки уже на Ниле. А на том месте, где он сейчас водружен, он чуть не провалился в рыхлую почву. В Хартуме рассказывают забавный анекдот про этот памятник. Один из прежних английских чиновников якобы регулярно по воскресеньям после посещения церкви гулял со своим маленьким сыном возле памятника Гордону. Обычно они останавливались и несколько минут смотрели на него в почтительном молчании. Через некоторое время сын отправился учиться в Англию и прислал оттуда письмо. В Лондоне, дескать, ему все очень нравится, но не хватает воскресных прогулок с отцом к памятнику. «Да, кстати, отец, а как зовут того человека, который сидит верхом на гордоне?»

Я навестил моего африканского коллегу, директора прекрасного Хартумского зоопарка, в котором многие прирученные животные свободно разгуливают прямо среди посетителей. Обсуждая, хорошо ли это или плохо, мы незаметно переходим на профессиональные темы.

А Михаэль в это время мучается с нашей «Уткой». Дело в том, что мы, чувствуя себя гордыми обладателями машины новейшей модели, решили продемонстрировать перед англичанами замедленный полет с сильно приглушенным мотором, однако температура мотора при этом стала угрожающе нарастать, стрелка дошла почти до самого края шкалы. Мы были совершенно ошеломлены. Но местные инженеры показали нам три авиетки, имеющие такой же американский мотор «ликоминг», с которыми во время пробных полетов над Хартумом случилась еще более неприятная история: они просто загорелись. Устройство для охлаждения мотора не выдерживает здешней палящей жары. Если бы Михаэль не следил так внимательно за приборами, наша поездка окончилась бы уже здесь. На всякий случай мы заказываем по телефону соответствующему предприятию в ФРГ дополнительную охлаждающую установку. Мы просим прислать ее сразу в Восточную Африку и зарекаемся здесь, в этой жаре, отваживаться на замедленные полеты. Нет, мы не имеем права ничем рисковать:

мы не можем ставить под удар то ответственное дело, которое на себя взяли.

Первых семь жирафов, повстречавшихся нам в дикой местности, мы приветствуем кругом почета. Громыхающая гигантская птица, как ни странно, их не напугала. Может быть, они на самом деле приняли нас за летающую зебру? Во всяком случае они не убежали, а только вытянули свои и без того длинные шеи и с удивлением нас разглядывали.

Здесь, на Белом Ниле, уже нет железной дороги: она сворачивает вместе с Голубым. Река становится все шире; она разветвляется на множество рукавов, большие водоемы чередуются с сочными зелеными коврами болот. Именно здесь и обитает знаменитый челноклюв «абу маркуб», или китоглав, и именно здесь 40 лет назад Бенгт Берг разъезжал на своем пароходике, замаскированном пучками камыша под плавучий остров. Ему первому удалось заснять этих удивительных птиц на кинопленку, однако и он не сумел найти гнезда с птенцами. Еще ни одному европейцу не удалось разыскать челноклюва, насиживающего яйца. Пять лет назад Хартумский зоопарк прислал нам во Франкфурт двух таких гигантских аистов с их нескладными клювами; они здравствуют еще и по сей день.

У самого берега то тут то там мы замечаем водяных козлов:

местные жители гонят скот с длинными, загнутыми в виде буквы «и» рогами.

И вот наконец мы добрались до Джубы, административного центра самой южной, Экваториальной провинции Республики Судан.

Джуба – это большая деревня. В диспетчерской башне аэропорта сидит радист-африканец. Он рассказал нам, что по утрам на пустынных взлетных дорожках любят играть леопарды: там сухо, а кругом вся трава еще в росе. К радиоаппаратуре нужно подходить очень осторожно, потому что ядовитые змеи – мамбы – любят греться на теплых трубах.

Мы пошли побродить по Джубе. Какой-то европеец решил с нами заговорить. Он, оказывается, уже два года как здесь, а раньше работал в Омдурмане.

Наш собеседник – врач. Ему здесь нравится, даже несмотря на то, что вчера к нему в дом забралась ядовитая змея, которую его слуги разрубили на части, а несколько дней назад леопард утащил его ручную обезьяну, привязанную цепочкой к дереву перед домом. Между прочим, из отеля, где мы остановились, леопард вчера утащил двух собак.

В госпитале Джубы работает только пять врачей. Здешние больные явно терпеливее, чем мы, европейцы. Люди с ущемленной грыжей восемь дней тащатся в больницу, причем по дороге еще едят и пьют. Просто каким-то чудом половина из них ухитряется остаться в живых. Недавно в больницу был доставлен мальчик, у которого живот был насквозь проткнут копьем. Железо в двух местах прорвало тонкий кишечник. Родные мальчика не извлекли копья, а лишь укрепили его так, чтобы оно не шевелилось. И малый выжил!

Мы вылетели сегодня спозаранку и опять ничего не успели проглотить, кроме одной булочки. А сейчас время обеда уже прошло, и дело движется к ужину. Хозяин маленького отеля в Джубе, грек по происхождению, утешает нас тем, что в половине восьмого губернатор Экваториальной провинции по случаю Рождества устраивает праздничный ужин, на который мы тоже любезно приглашены.

И ведь правда – сегодня Сочельник. Мы об этом совершенно забыли. В прошлом году мы с Михаэлем праздновали Рождество тоже далеко от дома – в Стэнливиле, в Бельгийском Конго. Но тогда с нами были жены, и, по бельгийскому обычаю, мы весь вечер должны были старательно плясать. А танцоры мы, надо сказать, никудышные.

Официанты-африканцы украшают ресторан. Это обходится недорого: достаточно только срезать ветви веерных пальм, растущих прямо перед домом, и острым крюком оборвать красные цветы, которых полным-полно на кустарниках вокруг. Рождественская елка напоминает тую, пассажирский самолет доставил ее сюда с гор Бельгийского Конго. По английскому обычаю, ее украсили разноцветными лампочками, серпантином и воздушными шарами.

Мы сидим за празднично сервированным столом. Уже восемь, половина девятого, а гости все не идут. Хозяин сочувствует нам и приносит виски. Воздух страшно влажный, а термометр показывает больше 40 градусов. Радио передает музыку из Омдурмана. Непривычные для нашего уха гнусавое пение, резкие звуки скрипки, и все это в очень быстром темпе, часами подряд. Постепенно от этого начинаешь стервенеть.

«Наверное, все приглашенное общество задержалось на богослужении в церкви», – подумал я. Но когда гости наконец явились, оказалось, что все они были в кино.

Губернатор и его заместитель – африканцы примерно пятидесяти лет, в безукоризненных белых смокингах и с хорошими манерами. Их европейские гости, в основном греческие торговцы, без галстуков, некоторые в рубашках с короткими рукавами, зато дамы все в вечерних туалетах.

Сильно перченный суп носит название «а-ля Назарет», затем следует коктейль «а-ля Вифлеем», в котором плавают какие-то неведомые нам ягоды, напоминающие вишни. Индейка страшно жесткая, ее почти невозможно разжевать.

Губернатор производит впечатление настоящего джентльмена. Преисполненный собственного достоинства, он с вежливой улыбкой слушает болтовню своей молодой соседки по столу. Она жалуется, что скучно праздновать Рождество в маленькой Джубе и что гораздо лучше было бы поехать в Гранд-отель, в Хартум. Вероятно, это местная «примадонна».

Пудинг заливают ромом, поджигают, и он стоит весь в голубом пламени. Он страшно приторный. В качестве сюрприза в него запечены маленькие суданские монетки, и не успеваю я опомниться, как две из них уже оказываются у меня во рту. Должен признаться, что до тех пор я их и в руки-то брезговал брать – до того они были грязные…

Рядом со мной сидит швейцарец. Оказывается, ему в Хартуме понадобилось целых шесть дней, чтобы получить разрешение на проезд в Джубу. Теперь он уже восемь дней сидит тут, но не может выехать, потому что денежный перевод задержался, а арендовать машину в этой деревне невозможно.

По углам зала стоят огромные букеты кричаще ярких бумажных цветов; они до того пестры, что я готов счесть это явной безвкусицей. Однако Михаэль установил, что это самые настоящие, живые африканские цветы. А все, что естественно, не может быть безвкусным.

Англичане празднуют Сочельник несколько своеобразно, подобно тому как мы устраиваем новогодний карнавал, и суданцы переняли это у них. Каждый из нас получает бумажный колпак и должен его надеть. Губернатор находит, что Михаэлю он очень к лицу. Потом нас снабжают хлопушками и искусственными «снежками» из бумаги. Кое-кто из греческих торговцев считает очень остроумным окунать их в свой бокал с вином, прежде чем запустить в голову своему визави. К сожалению, эти мокрые шары красятся, и белоснежные смокинги хозяев покрываются безобразными красными пятнами. Я-то заблаговременно натянул себе скатерть до самого подбородка, и просто поражаюсь выдержке и любезности губернатора и его заместителя, которые спокойно улыбаются в то время, как их смокинги приводят в полную негодность. И только когда кто-то из подвыпивших европейских гостей начинает швыряться бананами, их у него вежливо отнимают.

Страшно усталые, мы наконец в первом часу ночи укладываемся спать в павильоне, построенном в парке. Над нами медленно вращается огромный вентилятор. Вот так прошла наша ночь под Рождество. Нам надо как следует выспаться «в запас», потому что завтра мы хотим во что бы то ни стало завершить наше путешествие.

Мы летим через Уганду до Энтеббе у озера Виктория, там мы заправляемся и продолжаем наш полет над лесистыми горами до самого Найроби, столицы Кении.