Текст книги "И стал тот камень Христом"

Автор книги: Мигель Отеро Сильва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Варавва

По велению римского прокуратора Понтия Пилата Иисус Назарянин и Иисус Варавва заточаются в одно и то же подземелье под башней Антонии, во тьме которого закованный в цепи Иисус Варавва пребывает в одиночестве уже не первую неделю.

Обоих возмутителей спокойствия ведут через толпу, которая уже безмолвствует, ибо ее желания удовлетворятся: Иисус Варавва получит свободу, а Иисус Назарянин будет распят. Приговоренный к смерти Иисус Назарянин идет, устремив вдаль ясный, отсутствующий взор; Иисус Варавва, который должен быть выпущен этим же вечером, шагает, не скрывая своей ненависти к освобождающим его тюремщикам и своего презрения к властелину, его помиловавшему.

Иисус Варавва отнюдь не разбойник с большой дороги, как говорится в смертном приговоре Пилата, а вожак повстанцев-зелотов. Обвинение, которое против него выдвинул прокуратор, было законным, поскольку римское право карает «распятием, смертью от диких зверей на арене цирка или ссылкой на остров» тех, кто свершает тягчайшие преступления, как, например, Варавва, убивший императорского солдата (но в этой дальней провинции Иудее представители Цезаря не тешили себя ни кровожадными зверями и не спроваживали преступников на острова, а попросту распинали). Иисус Варавва – вождь зелотов, приверженный своей земле и поднимающий народ против римского владычества, а все люди такого рода считаются бандитами и убийцам, как гласит надпись на дощечке, прибитой к перекладине, на которой их распинают.

Это старая история печальной борьбы иудейского народа, в частности, его самых обездоленных слоев, против идумейских угнетателей и римских захватчиков. Прошел почти век в междоусобных войнах и мятежах, заливших кровью палестинскую землю. Тысячи евреев были обезглавлены Иродом и его сыновьями, тысячи евреев были распяты римским воинством, тысячи евреев были проданы в рабство. Осады городов и сражения в открытом поле всегда завершались уничтожением плененных евреев. Последние восстания были подняты фарисеем Садоком в Иерусалиме (ибо вначале фарисеи были глашатаями израильских низов, поднимавшихся против иродианской деспотии и аристократии) и Иудой Голонитом в Галилее. Это движение, как и прежние, было разгромлено, однако на его пепелище родилось сообщество зелотов, которое не принимает покорности («затаись на время, народ мой, пока не схлынет ярость») сановных фарисеев, а пытается фарисейской доктриной[41]41
  В частности, учением о существовании загробной жизни.


[Закрыть] оправдать наступательный порыв, приближающий освобождение и достижение конечной цели. Главный постулат зелотов: «Один Яхве – царь, ему одному мы служим»; под таким стягом силятся они выкинуть из Израиля завоевателей-язычников и установить теократию. Они решительно отвергают подати цезарю, налоги цезаря, обожествление цезаря, ибо сердцем своим не приемлют иного Бога и повелителя, кроме Яхве. Потерпев поражение от армий цезаря, они устраивают засады, затевают схватки, в которых умерщвляют римских солдат или жестоко избивают тех, кто помогает завоевателям. Прокураторы и префекты травят зелотов, как мелких хищников, но те снова объявляются там, где менее всего их ждут, и продолжают сражаться. Они не составляют какого-то политического единства, а действуют разрозненными группами, хотя все охвачены одним пламенем борьбы за независимость и равенство. Беспощадной мощи поработителей они противопоставляют фанатическую мощь порабощенных. Иисус Варавва – один из самых неистовых вожаков.

Прозвание «Варавва» означает «сын отца» (бар авва) или, по мнению других, «сын учителя» (бар раббан). Впрочем, оба толкования совместимы, так как и учитель и отец в Израиле почитаемы одинаково. Итак, Иисус Варавва идет в свое узилище вместе с Иисусом Назарянином.

Оба входят за железную решетку, и каждый опускается на предназначенный ему матрац. Их ложа не что иное, как два серых мешка, набитых дроком и воняющих мочой и калом.

Первым заговаривает Иисус Варавва:

– Я рад своему освобождению, равви, но никогда не думал, что получу его в обмен на кровь невинного.

Говорит Иисус Назарянин:

– Истину говорю тебе: не твоя вина в том, что сотворили Иосиф Каиафа и Понтий Пилат. Первосвященники готовили смерть мою потому, что мои проповеди о любви и милосердии потрясали столпы их алчности и человеконенавистничества. Римский же прокуратор хотел нашей смерти, твоей и моей, потому что боялся, как бы твои поступки и мои слова не повели к мятежам против владычества империи, которую он представляет. Пилаты и каиафы, волки и лисы – звери одной породы.

Говорит Иисус Варавва:

– Послушай-ка, равви: те, кто кричал «Отпустите Варавву!», были не те, кто кричал «Распять Назарянина!» Мои соратники разошлись на праздник Пасхи, чтобы кричать «Отпустите Варавву!», по всем селениям и дорогам Иудеи. Те, кто кричал «Распять Назарянина!», были не мои друзья, а твои враги. Но Пилат хитро подстроил дело так, чтобы свобода одного обернулась смертью другого.

Говорит Иисус Назарянин:

– Ученики мои сильны духом, но слабы телом. Твои последователи не жалели жизнь свою, чтобы отвоевать тебе свободу; мои апостолы бежали в страхе с того места, где меня схватили, а возле претории уже не было тех народных толп, которые меня превозносили при въезде в Иерусалим. Требуя твоей свободы, а моей смерти, люди, отвечающие на вопросы Пилата, высказались в пользу искупления насилием и против искупления любовью. Но истину говорю тебе: они ошибаются.

Говорит Иисус Варавва:

– Они не ошиблись, равви. Народ шел за тобой и ждал, когда ты укажешь им путь, чтобы сломить своих насильников, и ты казался людям новым Давидом, который повторит его чудеса и добьется спасения Израиля. Но они тебя покинули, когда услышали, как ты проповедуешь согласие и послушание. Я сам хотел стать твоим учеником, но когда услыхал, как ты на одной горе галилейской сказал, что в ответ на пощечину врага надо подставить и другую щеку, я ушел от твоих овец.

Говорит Иисус Назарянин:

– А потому, что ты не понял меня, Иисус Варавва. Народ Израиля вечно сбивают с пути его неистребимая жажда мести и его упорное желание отплатить за обиду и кровь еще пущей кровью. Против этого укорененного злопамятства и говорил я, прося подставить недругу вторую ланиту, но говорил я не о ланитах лица и никоим об разом не о ланитах души, а о воображаемых ланитах, таящих пагубный гнев самолюбцев. Никогда не учил я бедных быть трусливыми равнодушными и податливыми. Истину говорю тебе: пришел я не мир принести земле, но меч, и пришел принести огонь, и как бы мне хотелось, чтобы этот огонь уже воспылал! Но меч мой – это меч правды, а огонь мой – огонь жизни, и никоим образом это не металл и не костер, обращенные в орудия мести. Превыше всего я возношу любовь, и быть ей горнилом, преобразующим человека, и быть ей краеугольным камнем для построения иного мира. Любовь побуждает меня защищать гонимых и бросать вызов деспотам; ради любви к добру я сражаюсь со злом, ибо невозможно любить бедных и не биться за них. Завтра я буду распят, и смерть моя обратится в бурю любви, которая повергнет в прах крепостные стены душегубов, меня распинающих.

Говорит Иисус Варавва:

– А правда ли, когда ты говорил, чтобы кесарю воздавали кесарево, ты призывал смириться и платить подати Риму? Знаешь ли ты, что платить эти подати – значит признавать власть императора-язычника превыше власти Господа Бога? Знаешь, что из-за отказа платить налоги гибли целые поколения израильтян, а многие израильтяне готовы умереть и теперь? Знаешь, что сопротивление поборам стало ярким факелом самых грозных наших восстаний?

Говорит Иисус Назарянин:

– Как мог бы я восхвалять поборы, делающие бедных еще беднее, отнимающие хлеб у детей бедняков? Но я не возвел в религиозную заповедь отказ платить подати. Когда у дверей храма слуги первосвященников спросили меня, надо ли платить налоги, они хотели узнать, не бунтовщик ли я, подстрекающий нарушать законы цезаревы, чтобы в подобном случае схватить и судить меня как врага их политики. Но Сын человеческий не угодил в западню и ответил им, что любовь к богу не имеет ничего общего с уплатой налогов. То, что я предлагаю, – несравнимо более величественно и обновляюще. Я предлагаю изменить этот несправедливый мир и сделать мир иным, где ничего не будет дано цезарю и все будет отдано Богу.

Говорит Иисус Варавва:

– К завоеванию царства Бога Израилева мы шли вместе, хотя того и не знали, равви. На костях наших предков нечистые воздвигли свои роскошные дворцы, кровью наших предков полили свои бескрайние виноградники, а иноземные стражники охраняют стены Святого города; Израиль – это пес, привязанный к позорному столбу захватчиками. Но написано: настанет день, когда Иаков пустит корни, Израиль даст ростки и цветы его, и плоды покроют землю. И еще написано: с господом восторжествует и прославится род Израилев.

Говорит Иисус Назарянин:

– А я говорю тебе, Иисус Варавва, что Царство Божие – это не клад, зарытый в чистом поле и ждущий, пока отроют его руки, богом избранные; это и не сад плодовый, уготованный только нам, израильтянам, а горизонт, открытый для всех людей мира сего, и в первую очередь для бедных, которые ныне – последние. Отец небесный не только Бог евреев, а единый Бог всех сущих и пока еще неведомых народов. Цепи, опутывающие руки человека, не будут разорваны одной нацией, мнящей себя для того предназначенной, а Отцом небесным, который растворит двери Царства всякому, кто постучит в них с любовью к ближнему и с верой в справедливость. Царство Божие подобно малому зернышку, которого в поле не видно среди остальных, но потом, когда оно выбьется ростком из земли, станет самым высоким кустом с такой роскошной листвою, что птицы будут вить гнезда в его тени, и не только воробьи, ласточки, вороны и дикие голуби Палестины, но птицы любой страны, любого оперения, любой песни.

Говорит Иисус Варавва:

– Ты говоришь так, будто бы сегодня ничего не случилось, равви. Будто ты и слыхом не слыхивал, что завтра тебя будут сечь бичами и прибивать к перекладине римские легионеры по наущению иудейских жрецов. Говоришь, словно ты и не видел, как разбежались кто куда твои ученики; будто и не слышал, как толпа требовала твоей смерти. Не спрашивал ли ты себя, что останется от твоих проповедей о Царстве Божьем после того, как ты в муках умрешь на столбе? Не боишься ли, что твое учение будет навсегда погребено вместе с твоими останками и что жертвуешь ты собой без всякой пользы?

Говорит Иисус Назарянин:

– Ты до сих пор не ведаешь, что Мессия, Сын Божий – это я, тот, кто с тобой говорит, Иисус Варавва. Я пришел в мир как свет, чтобы всяк, кто верует в меня, не остался во тьме. Сын человеческий был предан одним из своих апостолов и отдан в руки первосвященников и книжников синедриона. Они приговорили меня к смерти и отдали во власть язычников, язычники станут издеваться надо мной, истязать меня и убьют, но на третьи сутки я воскресну. Мир меня больше не увидит, но те, кто меня любит и следует моим заветам жить по справедливости, меня увидят, да. И я попрошу Отца небесного дать им другого заступника, который был бы с ними навечно, – дух правды. Я ухожу, чтобы вернуться, Иисус Варавва.

Говорит Иисус Варавва:

– А я скажу тебе про себя: я выйду из этой темницы, чтобы снова, как раньше, ни перед кем не гнуть спину, драться за свободу и равенство. Со мной рука об руку будет биться несметная масса безвестных мятежников, которые скорее погибнут в страшных мучениях и не устрашатся видеть, как четвертуют их отцов и братьев, чем склонят голову перед кем-либо, кроме Бога. Мы – или наши сыны, а не они, так наши внуки – освободили Иерусалим от ига, которое его гнетет.

Говорит Иисус Назарянин:

– Я предрекаю, Иисус Варавва, что никто в мире не будет сражаться с таким геройством, какое вы щедро проявите, когда встретите врага в тысячу раз более могучего, чем вы. Придет час, и весь народ последует за вами, как река овец, обращенная в бурный поток храбрых львов, и вы разобьете вдребезги римский гарнизон Иерусалима и повергнете закаленные в боях центурии, которые пошлет против вас легат Сирии, и примкнут к вашему восстанию бедные евреи всей Палестины. Суверенная империя цезарей (чьи легионы захватили самые дальние города и усмирили самые строптивые земли) будет вынуждена бросить против вас всю свою безмерную мощь, чтобы заставить вас сдаться или истребить вас навеки. На ваши головы и на ваши семьи обрушатся страшные беды, но вы не отступите. Каждый почти безоружный зелот встанет перед десятком римских солдат в латах, с копьями и на борзых конях, но вы не отступите. Голод и проказа кинутся на вас яростными волчицами, псы будут терзать ваших мертвых братьев, огонь испепелит кровли ваших домов и колыбели ваших детей, вы преклоните колена пред одром и прикоснетесь губами к смертельной ране родителя, но вы не отступите. Ваши женщины испытают муки еще более страшные, нежели ваши... И блаженны будут бесплодные, блаженны будут утробы не родившие и сосцы не питавшие, ибо большее бедствие постигнет ту, которая увидит сына своего, в муках погибшего, так станут говорить матери, но и они не отступят. Непобедимое войско римское должно будет убить последнего из вас, должно будет сровнять с землей город и храм, а победные стяги врага будут развеваться только над рядами виселиц с повешенными и над столбами с распятыми[42]42
  Речь идет об Иудейском восстании 66—73 гг. н. э. против римского владычества.


[Закрыть]. Истинно говорю тебе эти пророческие слова, Иисус Варавва, хотя знаю, что мои предсказания великих несчастий не сломят тебя, и ты без страха пойдешь навстречу своей смерти, как всегда шел и раньше.

Диалог обрывается, когда в темницу входят четыре стражника, чтобы выпустить на свободу Иисуса Варавву. Иисус Назарянин прекрасно знает, что вожак зелотов не вернется домой живым. Понтий Пилат ни за что не выполнит своего обещания отпустить злостного врага, который убил одного римского легионера и жаждет смерти многих других. Если узник приговорен к высшему наказанию за тягчайшее преступление – а с Вараввой именно так и было, – никто не имеет права отменить приговор, даже сам судья или губернатор, его вынесший, ибо только цезарь Тиберий может это сделать своей властью. «Понтий Пилат безжалостен по природе, его жестокое сердце полностью лишено сострадания; он ублажает себя тем, что притесняет и унижает тех, над кем поставлен властвовать; ему доставляет радость посылать людей на смертную казнь без всякого судьбища», – пишут в своих пергаментах иродианские книжники, хорошо его знавшие. Да, Иисус Варавва не вернется домой живым. Дом его – лачуга без светильника и без стола, прилепившаяся к холму неподалеку от Навозных ворот, лачуга с одним оконцем, выходящим в долину Енном, как раз в тот овраг, куда люди свозят мусор и всяческие отбросы. Иисус Варавва живет там вместе с полуслепой старухой, пекущей ему хлеб и варящей похлебку. Вот уже много дней старуха ждет его, сидя у порога, но Иисус Варавва не приходит и никогда не придет. На безлюдной улице, проходящей вдоль южной стены Святого города, четверо стражников обнажат свои мечи и пронзят ими грудь и спину могучего зелота. Его огромное мертвое тело будет валяться на земле три дня и три ночи, и никто – кроме мух – не осмелится тронуть его: ни мужчины, ни женщины, ни дети. Более ничего не будет известно в Иерусалиме об Иисусе Варавве, никто не узнает даже, кому вздумается предать земле его кости.

Иисус Назарянин поднимается со своего матраца, подходит к Иисусу Варавве, который уже повернулся к решетчатому выходу, целует его в щеку и говорит:

– Истину говорю тебе: завтра будешь со мною в блаженной обители.

Голгофа

Палачи раздевают Иисуса, чтобы распять. Его тело уже не тот прямой белый ствол, что погружался в воды Иордана при крещении от рук Иоанна. Теперь его тело – изрубленное дерево, покрытое ранами и ссадинами. Его спина – полоска поля, изрытого кровавыми бороздами после сечения. Его плечи истерты в кровь корявой и тяжелой перекладиной. На его коленях, разбитых при падении о дорожные камни, запеклась кровь и пыль. Шипы тернового венца когтями впиваются в лоб, в голову. Его глаза – мутное и скорбное стекло, равнодушное к слепящему солнцу.

В последние часы он перенес самую страшную боль всей своей жизни. По воле Пилата он был привязан к мраморной колонне и жесточайше избит палачами, поочередно его истязавшими. Эти низкорослые и жидкобородые изверги распаляли самих себя истошными воплями и люто орудовали плетьми: палки с пятью длинными кожаными ремнями, каждый из которых нес на себе тяжелый и колючий металлический еж, со свистом резали воздух. Пилат приказал дать узнику тридцать девять ударов (это число было такой же иудейской традицией, как омовение рук), но палачи не утруждали себя счетом. Когда число ударов перевалило за шестьдесят, истязание сменилось бранью и плевками – старания изуверов отнюдь не были направлены на смягчение бесчеловечной расправы прокуратора. «Привет тебе, царь иудейский!» – кричали они жертве, оплевывая и пиная ее. Затем на изувеченное тело накинули пурпурную мантию, которая, впрочем, была не мантией[43]43
  В синодальном русском переводе Библий – «багряница».


[Закрыть], а куском старой римской хламиды; сплели терновый венец, напялили на голову, и казалось, будто тернии зелеными побегами выбиваются из-под волос. Сам Пилат показал его еще раз орущей толпе (уже избитого, уже истекающего кровью, уже в шутовском наряде царя), дабы еще раз услышать вопль «Распни его!» и окончательно успокоить свою совесть. Сам Пилат написал на дощечке слова «Иисус Назарянин, царь иудейский», чтобы все их видели на предназначенном ему столбе. Напрасно первосвященники и книжники возражали против такой надписи, заверяя, что иудеи не признают иного царя, кроме Тиберия, и клянясь, что дадут отрубить себе руку, лишь бы Иисус не был объявлен иудеем. Центурион, ведавший церемонией казни, и четверо его солдат вывели узника из крепости Антонии, взвалив ему на плечи бревно для креста. Конный центурион возглавлял процессию, обливаясь потом под солнцем, искрившимся на золотой чешуе его кирасы. Процессия направлялась к Эфраимовым воротам по узким улочкам, битком набитым людьми, отовсюду пришедшими на празднества Пасхи; из верхних окошек домов выглядывали широко раскрытые глаза, испуганные лица. Какой-то карлик, одетый в красное, семенил рядом и оглушительно бил в барабан, хотя делать этого никто его не просил и не обязывал. Следом бежали зловещие псы, которые умели карабкаться на столбы, чтобы урвать кусок-другой от тела казненных. Иисус спотыкался и падал на колени, но палачи стегали его и заставляли вставать. Центурион, боясь, что этот изможденный человек умрет раньше срока, подозвал крестьянина, возвращавшегося с работы, и велел ему помочь смертнику тащить бревно. В толпе поднялся дикий гам, но ни один крик не был криком одобрения или радости за Назарянина. Только ученица Иисуса по имени Мария Магдалина и другие женщины, в отдалении следовавшие за ней, заплакали и стали бить себя в грудь в знак печали. Одна из них подошла ближе, чтобы обтереть платком испачканное лицо мученика; ему почудилось, будто он узнал лицо Марфы, той, что всегда старалась услужить ему. Марфа бережно вытерла кровь на лбу и спрятала на груди платок, запечатлевший на своих нитях Христову боль. Подчиняясь пророчеству Исаии, раб Божий не издавал ни звука, ни стона, как агнец, ведомый на заклание. Был уже шестой час, и солнце сияло на небе, когда процессия подошла к холму, где должны были распять Иисуса.

Палачи обнажают изувеченное тело приговоренного к смерти. Его кладут спиной на бревно, которое он тащил от претории. Раскидывают в стороны его руки, как крылья альбатроса, и торопливо прибивают их к дереву. Сосновое бревно небрежно обтесано и усеяно струпьями коры и острыми зубьями щепок. Палачи, орудующие молотками с ловкостью кузнецов, бьют по шляпкам гвоздей. Гвозди пронзают кожу, ткани, нервы, дробят мелкие кости ладони. Ручейки крови струятся из перебитых вен. Пальцы судорожно скрючиваются, как корешки, а большие пальцы, словно вывихнутые, топырятся в сторону. Палачи привязывают веревкой перекладину вместе с телом Иисуса к голому стволу, который одиноко высится на холме в ожидании двух своих ветвей, и столб становится крестом. Так же, как прибивали руки, прибивают болтающиеся ноги: пронзая мускулы, разрывая нервы, разбивая кости, проливая ручьи крови. Во время этого действа жрецы Каиафы трясутся в патриотическом экстазе: они убивают одного человека, чтобы спасти целый народ. «Ты, разрушающий храм Божий и снова созидающий его в три дня, спаси себя, сойди с креста!» – говорят они. «Если ты Сын Божий, если ты угоден Богу, пусть Он избавит тебя теперь», – говорят они. Солдаты Пилата чуть не падают со смеху и ждут минуты, когда смогут поделить между собой одежду умирающего. Обессиленный, полумертвый Иисус едва шевелит губами, тщась произнести слова покаяния.

Рядом высятся еще два креста, на которых висят мужчины, как и он, приговоренные к смерти. Иисус не видит их, но слышит их проклятия и хриплые стоны. Это два зелота, последователи Вараввы, которые должны были быть распяты со своим вожаком, но Пилат распорядился иначе. На дощечке, где указана их вина, кратко написано: «бандит». Так именуют римляне всякого, кто участвует в мятежах против власти цезаря. Это же слово должно было стоять и на дощечке Иисуса, если бы не злокозненность Пилата, придумавшего издевательскую фразу. Одного из обреченных зовут Димас, и он очень известен в бедняцких кварталах Иерусалима. Имя другого осталось тайной: он отказался отвечать на допросах в претории и не выдал себя под пыткой. Оба в криках изливают муку, но люди слышат не жалобные вопли, а дикий рев проклятий.

Иисус Назарянин не кричит. Молча страдающий, обливающийся кровью и потом, он терзается еще и жаждой, мучающей всех распятых, жгущей нутро каленым железом. Он видит облака, слышит шум, ощущает свои страдания, но гвозди обрекают его на неподвижность, руки не могут отогнать даже мух, облепивших раны; когда ноги тянутся к земле, которая от них так далека, пытка становится невыносимой, боль пуще того обостряется. Там, внизу, горланят торговцы съестным, тявкают собаки, спорят из-за его хитона солдаты, плачет и целует его ступни Мария Магдалина, непрерывно бьет в барабан мрачный карлик. В его мозгу, бесконечно страдающем, и по его губам, бесконечно сухим, легким отзвуком скользят строки псалмов Давида, которые Иосиф, его отец, читал ему в Назарете: Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня? Боже мой! Я вопию днем, – и Ты не внемлешь мне ночью, – и нет мне успокоения... Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет... Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои... Поспеши на помощь мне: избавь от меча душу мою и от псов...

Смерть наступает неторопливо, по капле вычерпывая жизнь изнурением и жаждой. Один из солдат прикоснулся губкой, смоченной в уксусе, к его рту. Воздух уже не проникает в опавшие легкие; голова болит больше всех ран, дуновением проносится стих Давида: «К Тебе, Господи, возношу душу мою. Боже мой! на Тебя уповаю...» В начале псалма сердце разрывается, он роняет голову на грудь и умирает.