Текст книги "И стал тот камень Христом"

Автор книги: Мигель Отеро Сильва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Иоанн-смертник

Махеронский замок, который был возведен Александром Яннаем в военных целях, разрушен римлянами и заново отстроен Иродом Великим, сохранил в память о своем военном предназначении только искалеченные крепостные стены. Перестраивая интерьер, Ирод Великий отнюдь не придерживался иудейского стиля прежних времен. Просторные залы были убраны коврами и подушками для сидения, и при этом в них преобладали пронзительно красный и убийственно черный цвета. Длинные коридоры, украшенные тонкой деревянной резьбой, ветвились и пересекались, образуя лабиринт. Арки, инкрустированные бирюзой и зеленым эйлатом, соединяли высокие стены. В открытых двориках многочисленные водоемы и купели, одетые в бронзу, отражали облака и пополнялись дождевой водой. Многоцветные кирпичные террасы, выдававшиеся наружу, позволяли созерцать темное волнение Мертвого моря, смотреть на островерхие холмы, шеренгами уходившие в сторону иудейской пустыни, или вглядываться в тропки, прорезавшие кровоточащими царапинами голые крутые склоны. Внизу, в конюшнях, ржали резвые арабские кони. А еще ниже, в подземном узилище, вот уже десять месяцев томился в цепях Иоанн Креститель, не видя рядом никого, кроме пауков и крыс.

Махеронский замок пышно украшен, дабы со всей торжественностью отпраздновать день рождения Ирода Антипы, пятидесятый день рождения, если Иродов старый учитель греческой риторики Ириний не сбился со счета в своих воспоминаниях. На рассвете потянулись цепочки рабов, сгорбившихся под тяжестью всякой снеди, к огромной кухне, сверкавшей, как начищенная бронзовая лампа, где перед печами старший повар Бохус, огромный широкобедрый евнух, повелевал, подобно визирю. Щекочущий ноздри запах блюд, специй, ароматических трав, сочных фруктов распространялся по залам легкими аппетитными волнами.

В пятом часу пополудни начали съезжаться приглашенные. Их встречали у правых крепостных ворот слуги из рабов и вольноотпущенных, вели к главным воротам, откуда, пройдя сквозь двойной строй солдат-фракийцев – телохранителей тетрарха, – гости попадали в церемониальную галерею, где их принимал Ирод Антипа со своей супругой Иродиадой. Наиболее важной персоной среди этих именитых гостей был римлянин Люций Вителий, который в ту пору разъезжал по городам Сирии и Палестины посланцем императора Тиберия, сумев выслужиться перед Римом ценой долготерпения, лести и унижений. Люций Вителий преодолел горную дорогу к замку, удобно возлежа в крытом темно-зеленом паланкине, который тащили шесть рабов-нубийцев и охраняли десять декурионов в полном обмундировании: шлемы, щиты, доспехи, мечи, металлические краги и кованные железом сандалии, воинственный грохот которых разгонял пугливых ящериц. На гнедом жеребце со сбруей, украшенной серебром, и в сопровождении разнаряженных воинов явился родной брат тетрарха Ирод Филипп[22]22
  Ирод Филипп – второй единокровный брат Ирода Антипы, сын Клеопатры.


[Закрыть], тетрарх Итуреи и Трахонтиды. Также верхом, но на буланом и более горячем коне прибыл Арбелай, повелитель Каппадокии, великолепные одежды которого не скрывали уродливости его корявой физиономии. Трясясь на коренастых сивых мулах, покрытых голубыми попонами или ничем не покрытых, но как один звеневших колокольчиками на шее, приехали из Иерусалима весьма достойные персоны. Синедрион направил на празднество Гершона бен Хануна, находившегося в родстве с первосвященниками Анной и Каиафой. Вместе добрались до замка крупнейший землевладелец Иосиф из Аримафеи и Симон бен Иоханан, самый известный торговец хрустальными кубками. На какое-то время забросил свои пергаменты мудрый Исаак Аталеф, знаток древнейших утопий. Стекались к крепости аристократы-саддукеи, пальцы которых были унизаны аметистами и топазами; благочестивые фарисеи в бархатных митрах, всезнающие левиты, самодовольно поглаживающие свои курчавые, книзу раздвоенные бороды. Последними на конях-полукровках с равнин Сарона явились правительственные чиновники тетрарха: первый советник, хранитель казны и главный военачальник.

Стены зала, где происходило пиршество, призрачно мерцали, словно фосфоресцирующие берега какого-то моря. То там, то сям из искусно скрытых щелей вырывались огненные вспышки и обдавали струями света мантии и тюрбаны пирующих. Два огромных ветвистых светильника, вытянувшись вверх бронзовыми кактусами, искрились своими горящими плошками. С трех сторон главного стола, украшенного гирляндами из виноградных лоз и веток лаванды, располагались ложа Ирода Антипы, римлянина Люция Вителия и Иродиады. Женщинам Палестины было запрещено участвовать в общественной жизни, но тетрарх, испросив разрешения у своих гостей, получил их согласие на то, чтобы его супруга – моя любимейшая супруга, так он сказал, – могла бы присутствовать на праздновании его дня рождения. В курильницах слегка дымились благовонные смолы и бальзам из тубероз, наполнявшие ароматом воздух и услаждавшие души. Мелодичная взволнованность арф сопровождалась легким посвистом флейт, нежными переборами цитр и стрекотом кастаньет, а все вместе создавало благозвучие под стать пению Суламифи. Разноплеменные рабы и рабыни несли над головой серебряные блюда с произведениями кулинарного искусства, созданными евнухом Бохусом, бесспорным творцом новой восточной кухни. Яичные бульоны, приправленные орехами из Смирны; супы из кислого молока, подаваемые в китайских фаянсовых чашах и покрытые зонтиками укропа; морской окунь из Великого моря под соусом из кунжутных семян и имбирного корня; форель из Иордана, осыпанная свежим виноградом и коринфским изюмом; филе антилопы, залитое соусом из тутовых ягод; тушканчики, жаренные с корицей и гвоздикой; птенцы горлицы, копченные с мятой; дикие утки, начиненные жирными маслинами из Переи; куропатки с нежной вареной чечевицей, украшенные спелой смоквой и вялеными абрикосами; козий сыр с Царской горы; клубника из Иерихона в апельсиновом сиропе, присыпанном зеленым перцем из Мадраса; варенье на розмариновом меду. Подоспевали и амфоры с вином, которые то и дело опустошались, чтобы наполнять кубки гостей иудейскими винами из давилен Иерихона и Адораима; ароматными винами, привезенными из Библа и Дамаска, сладкими винами с Самоса и густыми и терпкими из Спарты.

Внезапно раздался негромкий торжественный глас трубы, и тотчас умолкла музыка, стих шум разговоров и позвякивание кубков. Сложился веером огромный золототканый занавес в глубине зала, и появилась в дымке фимиама принцесса Саломея, дочь Иродиады от ее первого мужа, Ирода Боэтуса Покинутого. Саломее еще не минуло и тринадцати лет, но она была прекрасна, как финиковая пальма, ее талия покачивалась, как пшеничный колос. Сверху донизу ее окутывала красно-синяя шаль наподобие плаща бедуинских шейхов, а по плечам рассыпались волосы, перевязанные золотой с драгоценными камнями лентой, пересекавшей лоб. Ее ноги в атласных, шитых серебром туфлях на каблучках засеменили к столам с яствами. Тут она сбросила шаль, обнажила, скинув туфли, свои лилейно-белые ножки, легким взмахом руки подала знак арфам и флейтам и начала танцевать.

И тринадцати лет еще не исполнилось Саломее, но ее маленькие груди были как новорожденные газельки, а соски – как их носики-зернышки. Не было ей и тринадцати, но ее руки трепетали в экстазе танца, как у гетеры, вздрагивающей от страстных порывов любовника. Не было ей и тринадцати, но ее упругие бедра созревшей женщины раскачивались, словно зовя к любви. Не было ей и тринадцати, и ни один мужчина еще не побывал на ее ложе, но в ее глазах сверкали зеленые светлячки желания, а животик дрожал мелкой дрожью, как розовая медуза; ее лобок все четче рисовался под парчой, будто на глазах зреющий, манящий и запретный плод.

Саломея не была обнажена, но все они видели ее нагой. Принцесса из династии Иродов, девственница асмодейского[23]23
  Асмодей – злой дух, умерщвлявший женихов Сарры (Книга Товита, 3, 8).


[Закрыть] рода-племени, не смела оголяться перед мужчинами, но все они видели ее голой. Когда кончился танец, она рухнула наземь – косуля, сраженная мечом музыки. Когда приутихли восторженные голоса, она встала – воскресшая жестокая богиня, – а гости погрузились в бездну молчания, будто пантера сладострастия одним ударом лапы сбросила их туда вместе с их шумом и гамом. Ирод Филипп, тетрарх Итуреи и Трахонтиды, повернул лицо к соседнему ложу, занятому его братом Иродом Антипой, и сказал:

– Сколько лет принцессе Саломее?

Ирод Антипа ответил:

– На сорок меньше, чем тебе.

– Я на ней женюсь, – сказал Ирод Филипп.

– Хочу, чтобы ты знал: ей еще нет и тринадцати, – сказал Ирод Антипа.

– Я на ней женюсь, – сказал Ирод Филипп, будто говорил сам с собой. – Я женюсь на ней до того, как поспеют хлеба.

– Хорошо, ты женишься на ней, – согласился, улыбаясь, Ирод Антипа.

В эту минуту тихо заворковали тамбурины, и Саломея легкими шагами направилась к столу, у которого на главном ложе из трех возлежал тетрарх.

– Ты так танцевала, как никогда не станцевать и ангелу небесному, – сказал Ирод Антипа, и его громко произнесенные слова были услышаны всеми присутствующими. – Проси у меня все, что хочешь, и я тебе дам. Даже если попросишь полцарства, получишь его.

Саломее было неполных тринадцать, и она не знала, что ответить, чуть не сказала, что ничего не хочет, что танцевала просто так, но ее мать успела шепнуть ей на ухо:

– Проси голову Иоанна Крестителя!

Саломее было неполных тринадцать, и она даже слышать не слышала о существовании пророка и ведать не ведала, зачем матери понадобилось обезглавить какого-то безвестного человека.

– Проси у меня полцарства и получишь, – настаивал Ирод Антипа, глядя на мать, хотя обращался к дочери.

– Проси голову Иоанна Крестителя! – повторил злой голос Иродиады.

И Саломея сказала:

– Я хочу голову Иоанна Крестителя на серебряном блюде.

Ирод Антипа скорбно уставился на гостей, особенно долго смотрел на священников-фарисеев, которые более всех были смущены неслыханным требованием принцессы. Потом сказал:

– Не требуй этого у меня, Саломея, Иоанн Креститель – нищий пророк, который никому не вредит своими проклятиями и сквернословием. Я сам спущусь в темницу, где он сидит, чтобы наставить его и успокоить. Умоляю тебя, проси у меня полцарства взамен его головы. Я подарю тебе самые красивые замки у Галилейского моря, осыплю тебя брильянтами и жемчугами, велю сделать корону с топазами и сапфирами, ты станешь разъезжать по городам Иудеи в карете из золота и серебра, запряженной лошадьми цвета белого мрамора; ты выйдешь замуж за моего брата Ирода Филиппа, за этого скромного и щедрого тетрарха Итуреи и Трахонтиды, но только не проси у меня голову узника.

Шепот матери впивался ей в ухо:

– Проси голову Иоанна Крестителя!

Саломее надоело это странное препирательство, смысла которого не понимала. И она сказала Ироду Антипе:

– Ты всегда держишь свое слово, тетрарх. Я хочу, чтобы перед двумястами свидетелями ты выполнил свое обещание и велел принести мне голову Иоанна Крестителя на серебряном блюде.

Ирод Антипа в деланном отчаянии откинулся на свое ложе, складки туники прикрыли сивую бороду. Палач, все видевший, стоявший у одной из боковых стен как статуя колосса – ноги врозь, в руках огромная острая сабля, – шагнул вперед, чтобы получить приказ, которого ждал:

– Отруби в темнице узнику голову и принеси ее сюда на серебряном блюде!

Снова заиграли цитры и флейты, но теперь их тихие звуки сливались в скорбную и заунывную мелодию. Рабы наливали из золотых амфор последнее вино, самое густое и сладкое, но кубки стояли нетронутыми. Глаза всех были устремлены на дверь, где исчезла фигура палача и где он должен был появиться вновь.

Он и появился вскоре, неся страшную отрубленную голову. Длинные космы свисали с краев серебряного подноса и кропили кровью шероховатый мозаичный пол; черные капли загустевали во взлохмаченной бороде, рот кривился застывшей гримасой негодования и отвращения; глаза, никем не закрытые, продолжали смотреть с дикой яростью затравленного волка.

Палач пересек зал и протянул Саломее этот ужасающий дар, который она требовала, но девочка повернулась и, громко плача, побежала по коридорам и не останавливалась, пока не ворвалась в свои покои, где, содрогаясь всем телом, упала на подушки ложа.

Немного спустя туда же на цыпочках вошел Ирод Филипп, и Саломея тотчас поняла, что он пришел ее насиловать. Она не сопротивлялась, потому что была изнурена бурным танцем и ошеломлена видом головы без туловища. Была и еще одна, не менее веская причина уступчивости: ее отчим Ирод Антипа объявил ей о предстоящей свадьбе с этим похотливым козлом, который так хрипло дышал, раздевая ее.

Ирод Филипп довольствовался малым, ибо для продолжения у него не было сил, о чем он и сам прекрасно знал. Он так же ушел на цыпочках, как и пришел, оставив Саломею в полной растерянности подростка, пытающегося представить себе свое будущее, и с мазком крови на чреслах, гораздо более светлой крови, чем та, что капала из перерубленных вен пророка. Саломее еще не было полных тринадцати, а в ту нескончаемую ночь она испытала самые сильные потрясения в своей жизни. Как же так? Я выйду замуж за тетрарха Ирода Филиппа, который приходится мне дядей, потому что он брат моего отца Ирода Филиппа Боэтуса, и он же брат моего дедушки, потому что он дядя моей мамы Иродиады, а я сама – внучка Ирода Великого по линии моего отца и его правнучка по линии моей матери, потому что она тоже внучка Ирода Великого от асмонеянки Мариамны; мой отец, Ирод Филипп Боэтус, – сын Ирода Великого и Мариамны (второй), которая была дочерью первосвященника Симеона бен Боэтуса; а этот Ирод Филипп (который меня сейчас обесчестил и хочет стать моим супругом) – тоже сын Ирода Великого и одной иудейки из Иерусалима по имени Клеопатра, и, наконец, мой отчим Ирод Антипа – тоже сын Ирода Великого и самаритянки Мальфасы. В каком же родстве между собой будут дети из моего чрева от Ирода Филиппа? Выходит, сама я буду свояченицей моего отца, теткой моей матери, внучатой племянницей моего супруга и правнучкой моего деда? Мысли Саломеи бились в этой паутине, пока ее не сковал сон.

Ирод Антипа, сумрачный и одинокий, бродил по большому дворцовому залу. Гости распрощались один за другим, не приходя в себя от потрясения, – в их числе был и Люций Вителий, который, казалось бы, достаточно нагляделся на гладиаторов, приконченных на аренах Рима. Потом исчезли музыканты, палач, евнухи, рабы, телохранители. Последней покинула тетрарха Иродиада, которая и осталась бы, но ей было больше невмоготу ощущать на себе взгляд мертвых очей Крестителя. Слуги погасили огни; в зале тихо мерцали желтые язычки четырех фитилей. Голова пророка виделась в полутьме отсеченной головой черной лошади. И тут Ирод Антипа услышал слова, срывавшиеся с мертвых губ, вопли, несшиеся из перерезанной глотки, страшные поношения, которые не могла прервать даже смерть:

– Твои мозги – зловонный тлен, верблюжий навоз, облепленный мерзко-зелеными мухами. Твои руки воздвигли башни мнимого господства, построенного на песке лжи и предательства, украшенного лестью и подлостью, опирающегося на грабеж и насилие, скрепляющего стены свои смесью крови и слез, берущего гранит основы своей из неистощимой каменоломни страданий народных.

Ты отнял у брата своего его законную жену, чтобы насытиться ею, похотливый кабан, утолить свою чувственность, а не чувство любви. Ты соблазняешь безвольных подкупами и подачками, запугиваешь трусливых угрозами и пытками, бросаешь куски со своего стола сквалыгам и блудницам, лицемерно поклоняешься храму Всевышнего, не обретя веры в святость его, ибо скверна твоя пропитала тебя еще в утробе матери, и как ни тщись отмывать свою душу жавелем, ополаскивать ее благовонными водами, никогда тебе не стереть с нее пятен позора, не развеять ее смрада.

Дабы умертвить меня преступным образом, ты вместо сабли использовал голые ноги юной девы, связал себя публичной клятвой, дабы сбить с толку тех, кто желал быть сбитым с толку; ты явил всем супругу свою зачинщицей казни, моей казни, жажду которой ты сам заронил в ее сердце. Много честных людей попадет и завтра в твою западню: они будут винить в моей гибели Саломею и Иродиаду, но тебе не дано обмануть Сына человеческого; он раскроет твое коварство, злокозненность грязной лисицы и выплеснет на твое величие тетрарха свое презрение плотника.

Услышь от меня пророчество Господа Бога:

Ты, сын первого Ирода, тетрарх Галилеи и Переи, слушай меня. Царь набатейский[24]24
  Речь идет о Гарете, царе набатейском, чьи владения граничили с палестинской Переей. Дочь Гарета была первой женой Ирода Антипы.


[Закрыть] никогда не забудет, что ты выгнал его дочь без всякой на то причины, царь набатейский выполнит клятву отомстить тебе за свое поругание, его тараны разрушат стены твоей крепости, пыль из-под копыт его коней покроет саваном твои города, а в это самое время умрет и римский император, который сейчас тебя опекает и охраняет; и его место займет другой, который с большой охотой выслушает жалобы твоих врагов, и ты будешь отсюда изгнан, и бросишь эти горы и долины, какими тут владеешь; твои рабы и наложницы тебя не пожелают знать, и побредешь ты по голым полям, отравленным ненавистью оскорбленных, и только одна Иродиада разделит твое несчастие, но присутствие сообщницы не позволит тебе забыть улицы, мощенные окровавленными трупами, а проказа каленым железом выжжет на твоем теле свои клейма, и ты будешь выть, как роженица, а голодные псы будут лизать твои раны, и только полубезумная Иродиада будет бдеть возле тебя без слез в последнюю ночь твоей смертной агонии.

Таково прорицание Господа Бога.

Мое рассеченное горло снова сможет заговорить, чтобы вынести твои преступления на суд Божий. Мои вновь ожившие руки взмахнут бичом, чтобы заставить тебя пасть к ногам ангелов, карающих без пощады; мои расправленные плечи столкнут тебя в геенну огненную. И когда твоя гордыня развеется прахом, когда твое имя станет всего лишь символом беззакония, Иоанн Креститель будет славиться в грядущем старцами и детьми, которые под звуки лютни в песнопениях своих, сложенных моим отцом Захарией, станут называть меня пророком Всевышнего, ибо шел я впереди Господа, чтобы расчищать его стези.

Таково прорицание Господа Бога.

Дьявол

Расставшись с Иоанном Крестителем, Иисус не разрешает своим трем спутникам идти за ним в пустыню. Он просит их направиться в Галилею, где в синагоге Капернаума они снова встретятся перед севом хлебов. Фома-рыбак знает те места как свои пять пальцев, рыбаки Андрей и Иоанн тоже избороздили на лодках все озеро. Иисус признается, что после крещения Святой Дух зовет его одного предаться размышлениям в горниле пустыни, прежде чем посвятить себя выполнению предначертаний Отца небесного.

Он сворачивает с дороги, ведущей в Иерусалим, на каменистую тропу, которая тянется наверх к темной и оголенной громаде гор. Чтобы дойти до самой вершины, надо пробираться сквозь заросли крапивы, стегающей одежды и обжигающей тело; надо осторожно ступать по камням, срывающимся вниз из-под ног, и прокладывать дорогу в частом кустарнике. Клубком свернувшиеся змеи таятся среди колючек, следя за пришельцем, нарушившим их покой; огромные пауки качаются на ветках кустов, полчища скорпионов расползаются по земле живыми черными пятнами; ненасытные стервятники кружат низко, высматривая, не подаст ли кто признака жизни под засохшей травой.

Иисус добрался до вершины горы и стал обозревать окрестности. В северной стороне лесные дебри Самарии не позволяют видеть голубизну Генисаретского озера, но и не заслоняют белую голову горы Ермонской, которая господствует над всей далью. На юг медленно движется тонкая лента Иордана. В западной стороне раскинулся Иерусалим, и отсюда можно видеть его стены, или они ему только видятся.

Карканье хищных птиц, вой гиен и шакалов, скорбные всхлипывания ветра – здесь единственные голоса Вселенной.

Иисус постится сорок дней и сорок ночей, не освежаясь ягодами можжевельника, не призывая ангелов-хранителей, как это делал Илия, а стойко претерпевает все лишения. Только иногда решается испить гнилой водицы, которую после редких дождей оставляет жара в расщелинах скал. Двадцать первых дней проходят час за часом в молитвах и размышлениях. Иисус пытается понять еще не познанную суть самого себя, Иисус повторяет псалмы, которым учил его отец Иосиф: «Господи, сердце мое – ладан образу Твоему, руки мои, воздетые к небу – как подношение вечернее», «Спаси и помилуй нас, Господи, ибо исчезает верность, пропадает честность»; Иисус думает, вспоминая книгу Исаии, на страницах которой брильянтом сверкает мессианское пророчество: «И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его; И почиет на Нем Дух Господень...» «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их». «...Земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море».

Последние двадцать дней – самые долгие и тяжелые, его силы истощаются, как вода в летнюю засуху, голодание грозит изнурить вконец, сон и бодрствование начинают сливаться воедино, стирается грань между явью и дремой, шумом льющихся слез отдается в мозгу плач Иеремии: «Язык грудного младенца прилипает к гортани его от жажды; дети просят хлеба, и никто не подает им».

И в этот момент является Дьявол, нет, не как образ во плоти, вынырнувший из мрака, а как облако цвета меди и с запахом меди; или как сгусток дыхания зелени, облепившей склоны горы, где лежит кающийся, или как начало начал, не в облике человека, но со своими словами и доводами. Иисус ощущает его присутствие и понимает, что предстоит одолевать искушения.

Соблазну подверглись Адам и Моисей, да и весь народ Израиля не раз подвергался соблазнам. Искушение – это риск, неотделимый от разумного бытия, и если хочешь жить с людьми и подобно людям, необходимо пройти испытание.

Искуситель говорит:

– Если ты Сын Божий, прикажи этим камням обратиться хлебами.

Иисус отвечает:

– Если раньше твоя злокозненность разбилась о смирение и покорность Иова, то какими силами сможешь ты ввести во грех меня? Из-за твоих злодеяний Иов потерял весь свой скот, молния испепелила его пастухов и овец, три халдейских отряда увели его верблюдов и закололи кинжалами сторожей, страшная буря лишила его семерых сыновей и трех дочерей, тело его покрылось гнойными язвами, кожа его прилипла к костям, братья и друзья его бросили, гниющая плоть отвратила от него даже его собственную жену, и все же тебе не удалось склонить Иова к подлости и заставить согрешить хотя бы в речах. И ты думаешь, что моя воля слабее, чем у Иова? Ты, наверное, считаешь меня большим ослушником и худшим слугой Господа Бога, чем Иов? Или ты пришел уже уверенный в своей победе? Я никогда не превращу эти камни в хлеба, ни эти лужи в кувшины вина, ни эти обломки скал в изысканные яства, подававшиеся царю Соломону. Ибо во Второзаконии написано: «Не одним хлебом живет человек, но всяким словом, исходящим из уст Господа».

Спрашивает Дьявол:

– Ты хочешь сказать, что хлеб и вовсе не нужен, что вся пища человека – это пища духовная; что одного слова Божьего хватит, чтобы насытить всех страждущих?

Отвечает Иисус:

– Нет, не духом единым жив человек. Он жив и хлебом. Но всегда найдется тот, кто будет втолковывать людям, что нуждаются они только в хлебе, дабы скрыть от них все значение духа. Всегда найдется и тот, кто присоветует людям жить только духом, дабы отказать им в праве на хлеб. И то и другое претит справедливости Отца небесного.

Тогда Дьявол взмывает в небо, прихватив с собой Иисуса, хотя тело спящего Назарянина остается лежать в пыли. Две пары чертенят – как черные волчата, запряженные цугом, – несут по воздуху призрачную карету с Дьяволом и Иисусом. Во мгновение ока пересекают они небо Иудеи и оказываются на самом верху Иерусалимского храма, над галереями, примыкающими к главному входу. Иисус обводит глазами стены из белого мрамора и округлости коринфских колонн, задерживает взгляд на портике, где бродят жрецы и простые люди, не смешиваясь друг с другом, и глядит еще ниже, туда, где ломаной трещиной уходит в землю сухое русло Кедрона.

Обернувшись, он видит, что Дьявол утратил свои расплывчатые очертания и превратился в знатного церковнослужителя. На нем длинные одежды из белого шелка, легкие шальвары, шитые золотом и серебром; пояс, унизанный драгоценными камнями, тюрбан с павлиньими перьями. На пальце правой руки, указующей в пропасть, сверкает рубин.

Искуситель говорит:

– Если ты Сын Божий, бросься вниз, ибо в псалме Давида сказано: «Ангелам своим (Бог) заповедает о тебе – охранять тебя на путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею».

Отвечает Иисус:

– Сначала ты просил сотворить чудо, чтобы я мог утолить свой голод, а теперь просишь у меня знамения, чтобы ошеломить людей. Истину говорю тебе, что желание творить чудеса на благо самому себе – это мошенничество, и вместо чудесных зерен получишь семена плевел. Можно обменять камень на хлеб, чтобы накормить голодного, но никто не утолит чудом собственный голод. Можно вылечить больного и облегчить страдание, но никому не избавиться чудом от своей агонии и собственной смерти. Сила божия – не колдовство во имя себялюбия и спеси. Броситься вниз с храма, и быть спасенным у самой земли ангелами Господними, и тем самым удивить толпы народные – это не божественный знак, а хвастливое деяние чародея.

Иисус смотрит на Дьявола с презрением и добавляет:

– Не всегда тот, кто сверзится с высоты, будет подхвачен ангелами, и ты это знаешь лучше других. Потому что во Второзаконии написано: «Не искушайте Господа, Бога вашего».

Снова сажает его Дьявол в свою сказочную карету, опять следы ее звездами метятся на небесах; мимо проносятся тучи, беременные дождями и молниями; видно, как рождаются и умирают жемчужные рассветы, глазурованные солнцем полудни и черные обсидиановые ночи. Внизу мелькают равнины, приговоренные навечно быть белой сушью; моря, наводящие тоску кровавыми пятнами кораллов и саванами пены; загадочные замки, воздвигнутые кем-то в безлюдной тьме леса. И вот наконец они прибывают на высочайшую гору, с вершины которой открывается великолепие всех царств мира.

Дьявол быстро обращается в благоденствующего и могущественного царя с кудрявой бородой ассирийского властелина, ниспадающей ему на грудь широкой волной. Одет он в длиннополую шелковую хламиду ярко-синего цвета, спускающуюся складками от шеи до пят и позволяющую видеть только острые кончики золотистых туфель. Тонкий льняной шнур опоясывает талию. Поверх хламиды накинута мантия из тяжелой парчи, расшитой арабским узорчатым орнаментом из цветов и пальм по белому полю. В руке – скипетр из чистого серебра, украшенный изящной серебряной обезьянкой. Вместо пышной короны – обруч из тусклого золота, усеянный сапфирами и жемчугами. Монарх величественным жестом указывает на необъятные долины и говорит:

– Я дам тебе власть над всем этим и славу, ибо и слава и власть даны мне, а я даю их тому, кому пожелаю.

Иисус его прерывает:

– Ты лжив, и ты – отец всей лжи, так же как когда-то ты стал заносчив, стал отцом гордыни с самого ее начатия. Эти земли, которые по-хозяйски обводишь рукой, принадлежат Богу, нашему Господу, ибо написано: «Только ты Бог во всех царствах земных».

Дьявол продолжает настаивать:

– Вся власть и вся слава будут твоими, если передо мной преклонишь колена и восславишь меня.

Отвечает Иисус:

– Дом Израилев не раз поддавался соблазну идолопоклонства, это так. Аарон, брат Моисея, сотворил золотого тельца, дабы народ боготворил его, это так. В не столь давние времена дом Израилев поклонялся Ваалу, разливал благовония и совершал возлияния у ног чужеродных богов, это так. Правда и то, что унижается Израиль, почитая и тебя, Дьявола, врага Господа, когда ты даешь ему кошели с деньгами, чтобы утолять его алчность, и раздуваешь костры насилия, чтобы удовлетворять его жажду мести. Но я устою перед искушениями, которым уступил дом Израилев, ибо мое царство не в этом мире, где царят деспотизм и зависть, а в мире, где править будут равенство и любовь.

Иисус обрывает свой разговор с искусителем резко и кратко:

– Уйди и сгинь, Сатана!

И Дьявол начинает исчезать, расплывается облаком медного цвета с запахом меди. Удаляется злобный голос потерпевшего поражение: «Еще встретимся, время наступит. Еще встретимся, время... Еще встретимся... Встретимся...» – невнятно шипят слова, как последние капли в огне.

В этот же миг с облаков опускаются семь ангелов. Шестеро – с золотистыми локонами и голубыми глазами, а у седьмого грива, как пронзительно черная молния. Одежды, подхваченные поясами и раздувающиеся пузырем у талии, так длинны, что в воздушных кружениях обвивают ангелам ноги, влекутся за ними шлейфом или скручиваются на ветру жгутом (синим, желтым, розовым, изумрудно-оливковым, бежевым, бело-серым). На спинах у них трепещут цветные крылья, покрытые белым пухом у оснований и зеленоватыми перьями по краям. На головах – венки из жасмина, а вослед им несется аромат тубероз.

Первые двое дуют в малый и большой рожки, которые свиваются золотыми спиралями; двое других перебирают струны цитр и гуслей, сделанных из розовой древесины; третья пара играет на флейтах из черного дерева и слоновой кости; седьмой ангел чистейшим голосом выводит рулады под легкий аккомпанемент своего ребаба[25]25
  Ребаб – арабский музыкальный инструмент типа лютни.


[Закрыть]:

– Поем осанну[26]26
  Осанна – молитвенный хвалебный возглас, изначально «Помоги, спаси» (древне-евр.).


[Закрыть] алчущему в пустыне, отвергшему соблазн отведать вина, хлеба и мяса. Восхваляем смиренного, отвергшего на крыле храма соблазн применить магию и колдовство. Благословляем скромного, отвергшего на вершине горы соблазн употребить могущество и власть. Воспеваем Сына человеческого, который поверг Дьявола и изгнал его в царство тьмы, где нечистый зубами скрежещет от злобы.

Семь ангелов подхватывают Иисуса и в торжествующем песнопении доставляют его на пустынный холм, где он постится и размышляет.

Где он спит.