Текст книги "Ночи дождей и звезд"

Автор книги: Мейв Бинчи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава девятая

В доме Фионы, как всегда, говорили о ней. Мать разглядывала фотографии Агия-Анны в «Ивнинг герольд».

– Представь, если бы Фиона была в этом месте! – сказала она с удивлением.

– Представить! – заворчал ее супруг.

– Но, Шон, она правильно сделала, когда позвонила, чтобы мы не беспокоились. Она хотя бы подумала, что мы волнуемся за нее.

– А почему мы должны волноваться? Мы не знали ничего, где она, кроме того, что она потащилась за этим подонком. – Отец Фионы не нашел ничего хорошего во всей этой ситуации. Он схватил пульт от телевизора и начал переключать программы. Жена встала и выключила телевизор.

– Маурин! Зачем ты это сделала? Я хочу посмотреть.

– Нет, ты не собирался ничего смотреть, просто не хочешь говорить о Фионе.

– Сыт по горло Фионой, – бросил он. – И мне безразлично, приедет ли она на серебряную свадьбу.

– Шон! Как ты можешь такое говорить.

– Что говорю, то говорю. Чего ей тут делать? По всякому поводу хныкать, виснуть на этом недоделанном идиоте, говорить нам, что мы не понимаем его?

– Она ребенок твой точно так же, как и мой.

– Она не ребенок. Если верить тебе… то она уже женщина двадцати четырех лет и должна решать все сама. Именно это сказала ты, защищая ее.

– Шон, я сказала, что нападками на Шейна мы только оттолкнем ее, что она достаточно взрослая, чтобы самой выбирать. Я не говорила, что она права во всем.

– Ах… – сказал он.

– Прошу выслушать меня. Пригласила сегодня Барбару, чтобы поговорить с ней обо всем. Они дружат с пятнадцати лет, и она расстроена не меньше нас.

– Ничего подобного. Она такая же несносная, как Фиона. Если вдруг появится накуренный дурью пьяница и неудачник, вроде Шейна, она тоже не устоит. Они все такие в наши дни.

– Мы не должны разговаривать с ней в таком тоне. Нам надо быть более открытыми с Фионой, сказать, что мы всегда здесь, если понадобимся ей.

– Не уверен, что всегда буду к ее услугам. Она наговорила обидных вещей и тебе и мне, помнишь?

– Это потому, что мы сами наговорили ей гадостей про Шейна. – Маурин пыталась быть справедливой.

– Она бросила семью, дом, хорошую работу… ради чего? Ради этого гнусного наркомана!

– Шон, сердцу не прикажешь.

– Нет, прикажешь. Мы же не ищем лунатиков, как Фиона. – Он был непреклонен.

– Она не думала, что влюбится в лунатика. Разве ей было бы не легче влюбиться в какого-нибудь приятного бухгалтера, или врача, или кого-нибудь с собственным бизнесом? Но этого не случилось.

– Ты вдруг стала такой доброй, – фыркнул он.

– Признаюсь, что очень была тронута ее звонком, когда случилась эта ужасная трагедия. И не важно, знали мы о том, что она там, или нет.

Послышался звонок в дверь.

– Это Барбара, будь умницей, не дури, пожалуйста, Шон. Возможно, она теперь наша единственная связь с Фионой, наша единственная надежда.

– Она тоже ничего не знает о мадам, – огрызнулся он.

– Шон!

– Ладно, – смирился он.

В доме Дэвида, расположенном в дорогом районе Манчестера, все смотрели теленовости о событиях в Агия-Анне и говорили о сыне.

– Ужасно, наверное, было видеть все это, – сказала мать Дэвида.

– Должно быть, очень страшно, если он позвонил домой, – согласился отец.

– Его нет уже шесть недель, Гарольд, но мы получили от него десять писем. Он не забывает нас.

– Некоторые из них всего лишь открытки с видами, – заметил отец Дэвида.

– Но он находит время купить марку и почтовый конверт, чтобы отправить их нам, – заступилась мама.

– Мириам, на дворе двадцать первый век, он мог бы зайти в интернет-кафе и послать электронную почту, поступить как нормальный человек.

– Знаю, знаю.

Они некоторое время сидели молча.

– Мириам, пожалуйста, скажи, мне надо было вести себя иначе? – Он глядел на нее, умоляя сказать правду.

Она погладила его по руке.

– Ты замечательный муж, замечательный отец.

– Так почему наш сын сбежал от нас в крошечный городишко в Греции, если я такой хороший? Скажи мне.

– Возможно, это моя вина, Гарольд, может быть, именно из-за меня он ушел.

– Нет, конечно нет. Он тебя обожает, мы знаем это. Ему не нравится бизнес. Стоило ли мне сказать ему: будь художником, будь поэтом, кем угодно? Стоило ли? Этого ли ему надо? Ответь!

– Не думаю. Он всегда знал, что ты хотел, чтобы он возглавил компанию, знал это с детства.

– Тогда почему моему отцу было преступно создать свое дело? Он приехал в Англию, не имея ничего. Я работал день и ночь, стараясь доказать ему, что его старания стоили того. В чем проблема? Я пытаюсь передать сыну процветающее дело, что тут плохого?

– Знаю, Гарольд, все знаю. – Она пыталась успокоить его.

– Если ты понимаешь, то почему он не может понять?

– Позволь сказать ему, Гарольд, позволь сказать, пожалуйста.

– Нет, тысячу раз нет. Мне не нужна его жалость. Если я не могу заполучить его любовь и уважение, даже его общество, то и жалость его мне ни к чему.

Ширли и Билл вернулись из торгового центра. Энди ушел в университет, где он и другие атлеты сообщества собрались, чтобы уговорить студентов потренироваться для марафона. Они считали, будет здорово, если парни, кому под тридцать, будут заниматься бегом.

Билл помогал матери распаковывать покупки и раскладывать их по местам.

– Ты замечательный мальчик, – вдруг сказала она.

– Да?

– Точно, никого так не любила, как тебя.

– Ух ты! Да ладно, мама… – Он смутился.

– Нет, я серьезно. Я действительно тебя люблю.

– А своих маму и папу?

– Да, они, конечно, замечательные, но их я люблю не так сильно, как тебя.

– А папу ты любила? А Энди тоже любишь теперь?

– Это другое, Билл, поверь мне. В любви к своему ребенку есть что-то совершенно потрясающее, что-то невероятное.

– Что это?

– Это означает, что нет никаких «если» и «но». Ты такой особенный человек, тут нет никаких преград. Жаль, что не умею объяснить толково. Но когда любишь парня или женщину, можно и разлюбить. Ты не хочешь, но это происходит, а ребенка – никогда…

– А папа чувствует ко мне то же, что и ты?

– Абсолютно то же самое, Билл. Мы с твоим отцом на многое смотрим иначе, ты это знаешь, но мы оба думали и продолжаем думать, что ты наше самое дорогое сокровище. О тебе мы никогда не спорили. Никогда. Просто желаем тебе самого лучшего в жизни.

– Мама, а папа еще любит тебя?

– Нет, солнышко, он по-прежнему уважает меня, я ему нравлюсь, но он меня не любит, нет. Мы просто делили нашу любовь к тебе. – Она улыбнулась ему, надеясь, что он поймет.

Билл задумался.

– Почему же он так ведет себя? – спросил мальчик.

– Уверена, что он чувствует именно так, – подтвердила Ширли.

– Нет, не думаю, – засомневался Билл. – Просто он хочет, чтобы я по нему скучал и жалел, что его нет рядом, а это очень несправедливо. Это он уехал, а не я. Я остался здесь.

Бригитта увидела Клауса, выходившего из студии новостей.

– Ты вернулся из Греции! – воскликнула она с радостью.

– Привет, Бригитта. – Старший оператор Клаус не обольщался, что Бригитта действительно рада его видеть. Если вернулся он, значит, и Дитер здесь. Ее и большинство женщин в студии интересовало только это.

Клаус вздохнул.

Дитер даже ничего не предпринимал. Женщины сами в него влюблялись.

Он ждал, когда Бригитта спросит про Дитера. По его подсчетам, на это уйдет секунд тридцать. Он ошибся, она спросила раньше.

Бригитта не теряла времени на предварительные разговоры о том, как там все было печально.

– Дитер уже вернулся? – небрежно спросила она.

– Нет. – Бригитта была сильная женщина. Клаус просто жадничал сказать ей новость. – Нет, он остался еще. Встретил там старого друга. Невероятное стечение обстоятельств, не так ли?

– Старого друга? Кого-то из прессы?

– Нет, это женщина, которая работала здесь. Он встретил Эльзу.

Какое было наслаждение видеть ее лицо в тот момент.

– Но между ними все кончено.

– Не уверен, Бригитта, – сказал Клаус и удалился.

Адонис взглянул на газетные фотографии с изображением деревни, где он вырос, и увидел лицо своего друга Маноса, которого знал всю жизнь. Рядом была фотография Марии. Адонис танцевал у них на свадьбе.

Как необычно, что в газетах по всей Америке фотографии его родного города. Но здесь, в Чикаго, он никому об этом не скажет. Он приехал сюда много лет тому назад потому, что Элени в Агия-Анне дала ему адрес одного из ее кузенов, который работал здесь, и парень с рекомендацией получил работу.

Кузен уехал, но Адонис остался. Ему здесь нравилось, даже несмотря на то, что порою было очень одиноко. Здесь он не станет рассказывать о трагедии в его родном городе. Печаль останется с ним.

Здесь, в овощном магазине, где он трудился, о нем никто ничего не знал. Если он станет рассказывать, они удивятся, почему он не поддерживал связь с родными, узнают о его ссоре с отцом, о годах отчуждения. Они никогда не поймут. Те, у кого он работал, жили ради семьи. Их отцы постоянно приезжали домой и уезжали. Что они подумают о сыне и отце, которые не разговаривали друг с другом девять лет?

Конечно, он мог позвонить отцу и высказать сочувствие по поводу случившегося в Агия-Анне. Но отец воспримет это как слабость, отступление, признание, что Адонис был не прав. Отец знал, где он. Если бы он хотел что-то сказать, то сказал бы.

Шейн не знал, как пользоваться метро в Афинах. Когда они были здесь с Фионой, она сумела сориентироваться довольно быстро. Все это называлось электрикос или еще как-то. Она покупала билеты в киоске? Или это только для троллейбусов? Он не помнил.

Шейн знал, что ему надо в район Акзархии, он слышал на пароме, что там полно таверн и магазинов, где торговали узо. У него все еще было много травки, можно было продать там. А потом он придумает, что делать дальше. Он свободен, свободен, как птица. Теперь никто не станет ныть, что он мог бы стать официантом на всю жизнь в какой-нибудь дыре. Фиона, должно быть, не в своем уме, предлагая ему такое.

А в итоге, как и все остальные, она его предала. Но Шейн привык к такому отношению. И она вовсе не была беременна. Он точно знал. Если бы это было так, то не бросила бы его в тюрьме. Теперь она, должно быть, на пути домой к своей ужасной семье в Дублине. Узнав, что Шейн больше не с ней, они обязательно зажарят жирного ягненка.

Он вычислил, что ему нужна станция метро под названием «Аммония». Господи, какие у них странные названия, а пишут так, что никто не может понять.

– Входи, Барбара. – Мать Фионы пригласила ее в дом.

– Ты что-то припозднилась. – Голос отца Фионы звучал неприветливо.

– Вы же знаете, как это бывает, мистер Райан. С восьми до восьми, а до больницы час добираться. – Барбара была весела. Она упала в кресло, как делала это в их доме многие годы, ее рыжие волосы взлохмачены, лицо усталое после долгой работы.

– Выпьешь чаю, Барбара, или чего покрепче?

– О, могла бы прикончить джин, миссис Райан, особенно если мы собираемся говорить о Шейне, – извинилась Барбара.

– Шейн?

– Ну, если мы собираемся говорить о нем, тогда мне нужно обезболивающее, – сказала она.

– Я подумала, не написать ли нам Фионе и не сказать, что мы как бы не поняли ситуацию. – Мать Фионы подала джин, тоник и села, переводя взгляд то на одного, то на другого.

Муж ее завелся:

– Думаю, мы отлично поняли ситуацию. Наша дочь связалась с недоумком. Чего тут еще понимать?

– Но, сказав ей это, мы ничего не добились. Она теперь за сотни миль от нас. Я скучаю по ней, Шон, каждый миг скучаю. Хочу, чтобы она приходила к нам, как Барбара теперь, рассказывала о том, как прошел день. Своим поведением мы оттолкнули ее, верно, Барбара?

– Я согласна с миссис Райан. Вообще-то мы все поняли. Шейн настоящий подонок, потому что манипулирует Фионой, всегда делает так, что якобы виновата она, а не он. Изображает из себя жертву, будто весь мир против него. С этим труднее всего.

– Я считаю самым трудным то, что они называют это любовью. – Лицо Маурин Райан омрачилось.

– Он всегда любил только себя и будет с ней лишь до тех пор, пока она ему нужна, а потом она окажется в полном одиночестве, где-нибудь далеко, без друзей, униженная. Она не захочет вернуться к нам, потому что знает, что мы о ней думаем. Я уже говорила, даже если мы будем молчать.

– Ты скучаешь по ней так же, как и мы, – удивился отец Фионы.

– Конечно, я скучаю и на работе, и по вечерам, когда мы с ней вместе отдыхали. Думаю, сколько могла бы рассказать ей, а как вспомню, что она уехала… Интересно, можно ли навести хотя бы какие-нибудь мосты?

– Какие еще мосты? – Шон Райан не совсем понял.

– Вы могли бы написать письмо о том, что мы все знаем теперь, что она и Шейн будут всегда вместе. Я тоже могу послать весточку и спросить, не приедут ли они с Шейном на серебряную свадьбу или Рождество. Что-то в этом роде.

– Но мы не можем допустить, что она будет с ним вечно, Барбара. Какой пример мы подадим другим детям, если признаем, что Шейн – часть жизни их сестры?

– Послушайте, мистер Райан, он уже часть ее жизни, они уехали вместе, но, видит Бог, в душе я не уверена, что это у них надолго. Если мы сделаем вид, что считаем их отношения серьезными, тогда перестанем быть частью «жестокого мира, противостоящего бедному, непонятому Шейну». – Барбара перевела взгляд с одного на другого.

Отец Фионы беспомощно пожал плечами, словно говоря, что это ему не под силу. Мать боролась с нахлынувшими слезами.

Барбара сделала еще одну попытку:

– Поверьте, мне тоже это не нравится, и мне не по душе сидеть здесь и разговаривать о моей подруге Фионе за ее спиной, но думаю, что надо что-то предпринять, иначе мы ее потеряем навсегда.

Кто-то просунул письмо в дверь, и оно упало на пол. Мириам Файн пошла посмотреть, кто это доставил письмо в столь поздний час.

Конверт был большой и толстый, адресованный им обоим. Внутри была тяжелая открытка. Она принесла ее мужу, и они открыли конверт вместе.

Это было подтверждение, что Гарольд Файн удостоен награды «Бизнесмен года», и подробности церемонии. Вручение состоится в ноябре в Таун-Холле перед объединенной аудиторией. Они надеялись, что он пригласит семью и друзей присоединиться к поздравлениям на обеде у мэра.

– О, Гарольд, я так рада. Снова увижу тебя в торжественном костюме. – Она прослезилась.

– Это замечательно. – Он взглянул на документ, словно тот мог испариться в его руках.

– Дэвид будет очень горд и рад, когда мы сообщим ему, что официальное приглашение получено. Уверена, он обязательно приедет домой в конце концов, – сказала Мириам.

– Не будем такими уверенными, Мириам. С точки зрения Дэвида, бизнесмены недостаточно хороши. А «бизнесмен года» должен казаться ему самым плохим.

– Привет, Билл.

– Привет, Энди.

Энди сел перед мальчиком в кресло-качалку возле дома.

– Хочешь чем-нибудь заняться, малыш? Как насчет побегать?

– Нет, бег не решает всех проблем. – Ребенок даже не посмотрел на него.

– Ты очень прав, малыш. Но он помогает забыть о многом плохом на время.

– У тебя, Энди, мало плохого.

– Неужели? Значит, я хорошо потрудился, скрывая многое. – Он хлопнул Билла по плечу с любовью, но мальчик сморщился и отстранился от него. – Извини, малыш. – Энди растерялся.

– Ничего, ты не виноват.

– Так кто же виноват? – спросил Энди.

– Не знаю, думаю, я сам. Им меня не хватало, маме и папе. Я не смог сделать их счастливыми.

– Они тебя обожают, малыш, это единственное, в чем они единодушны.

– Мама так и говорит, но, может быть, она просто хочет, чтобы я так думал.

– И папа так говорит, он сказал мне перед отъездом.

– Но он все же уехал, Энди.

– Он сделал это ради тебя, малыш, чтобы у тебя было время привыкнуть ко мне и почувствовать, что я часть маминой и твоей жизни. Он это правильно сделал.

– Мне не нужно время.

– Чего ты хочешь, Билли?

– Думаю, чтобы мама и папа любили друг друга, но это не получается, поэтому хочу, чтобы он жил рядом. Вы с мамой не против, если я буду видеться с ним часто. Верно? – Он с нетерпением посмотрел на Энди.

– Верно, ты знаешь это.

– А папа знает об этом?

– Ах, Билл, ты же сам не сомневаешься в этом.

– А если он знает, зачем уехал так далеко? – недоумевал мальчик.

Ханна, секретарь телецентра, подслушала разговор Клауса и Бригитты и не могла поверить услышанному. Эльза уехала далеко, бросив того, кого любила так сильно, а эта катастрофа свела их вместе.

– Клаус, прости, можно сказать?

– Конечно! – Жизнерадостную, уверенную, добрую Ханну любили все. Она была подругой Эльзы.

– Только хотела спросить, вернется ли она. – Ханна тоже не церемонилась.

– А ты хочешь, чтобы она вернулась? – нежно спросил Клаус.

– Да. Хочу, чтобы моя подруга вернулась домой. Но она… думаю, для нее лучше не возвращаться. – Ханна говорила от сердца.

– Хотелось бы рассказать, что случилось, но, честно, не знаю. Дитер велел нам вернуться раньше его. И мы, конечно же, так и сделали. Но это была другая, не прежняя Эльза, которую мы знаем. Она как-то изменилась, словно решилась на что-то.

– Понимаю. – Ханна задумалась.

– Наверное, ты думаешь, что мужчины не понимают знаки. Поверь, и ты бы ничего не поняла.

– О, знаю, Клаус, это нелегко. Спасибо, что рассказал. Остается только ждать и надеяться.

– А на что надеешься ты, Ханна?

– У меня надежд гораздо меньше, чем у тебя. Вообще, не знаю, на что надеяться. Думаю, на лучшее, – честно призналась Ханна.

Адонис решил позвонить отцу, и сделает он это срочно, пока не передумал. В Греции должен быть вечер, и отец обязательно в таверне. Время деловое, и отец не сможет говорить с ним долго, что тоже хорошо. Адонис скажет, что сожалеет о случившейся трагедии и отправил свои соболезнования. Они не будут говорить о том, что было между ними.

Он слушал, как звонит телефон, все звонит и звонит, но никто не отвечал. Наверное, ошибся номером. Он набрал снова, но в пустой таверне некому было ответить на звонок.

Перед отъездом из Агия-Анны он поставил отцу автоответчик. Очевидно, старик так и не научился его включать.

Адонис положил трубку с чувством, что, возможно, так будет лучше.

Шейн отыскал то место, которое ему было нужно. Здесь обитали его клиенты. Как раз то место, куда бы он зашел за косяком. Не важно, что языка он не знает. В этой среде бытовал международный язык. Он поговорил с парнем, похожим на психа, который ничего не понял, потом с другим, который только плечами пожал.

Третий парень выглядел более обещающим.

– Сколько? – спросил он. Это был толстый коротышка с живыми черными глазами.

– Сколько ты хочешь?

– А сколько у тебя есть? – донимал парень.

– Достаточно.

В этот момент вспыхнул поляроид, потом другой. Прямо ему в лицо.

– Какого черта… – начал Шейн. Потом он почувствовал руку у себя на шее, почти придушившую его. Живые черные глаза парня смотрели на него почти в упор.

– Слушай меня внимательно. У нас две твои фотки, одна в этом баре, другую мы покажем в полиции. Если они узнают, что ты снова торгуешь, тебе будет очень, очень плохо.

– Ты сказал, что готов купить, – выдавил из себя Шейн.

– Это бар моего отца, здесь работает моя семья. Я уйду очень быстро. Тебя держит мой дядя. Он ждет, что ты извинишься и уйдешь. Через двадцать секунд, время пошло.

– Не знаю, как извиниться по-гречески.

– «Сигноми» будет достаточно.

– Сигноми? – давился Шейн.

– Учись… сигноми, ты, дерьмо, и будь рад, что легко отделался.

– Я еще вернусь, – стал угрожать Шейн.

Парень рассмеялся:

– Ну конечно, попробуй. Десять секунд.

– Сигноми! – крикнул Шейн через плечо тому, кто его держал. Как только хватка ослабла, Шейн выбежал из бара в теплую афинскую ночь.

Глава десятая

Томас проснулся с легкой головной болью и сразу вспомнил почему. Молодое вино, которое они вчера пили в полиции, было совершенно не выдержано. Йоргис сказал, что его вполне могли сделать в прошлом месяце.

Но пара чашек хорошего кофе исправит ситуацию. А может, лучше выйти и поесть на завтрак свежих апельсинов и горячих хрустящих булочек? Вероятно, у Вонни тоже похмелье. Это своеобразная солидарность.

Но, выйдя из комнаты, он увидел, что дверь в другую спальню открыта, а постель аккуратно убрана. Она действительно использовала ее, только чтобы переспать ночь. Ему стало интересно, где она теперь. Снова в курятнике? Или с детишками в гавани?

Она была такая самодостаточная маленькая женщина с косами вокруг головы, с морщинистым загорелым лицом, широкой улыбкой, из-за которой невозможно было понять, сколько ей лет. Сорок? Пятьдесят? Шестьдесят? Узнать у кого-то в Агия-Анне, сколько времени она здесь живет, тоже было невозможно. А о себе она говорила или очень мало, или вовсе ничего, поэтому приходилось гадать.

Томас зевнул и направился в кухню. Она опять его обошла. На столе лежали четыре больших апельсина, а в клетчатой салфетке свежие булочки, чтобы не остыли. Томас вздохнул с облегчением и сел завтракать.

Фиона еще спала, Эльза оставила ей записку:

Ушла в гавань. Не хотела будить. Почему бы тебе не присоединиться ко мне в полдень. Возьми купальник, если хочешь, и мы посидим в этом симпатичном месте со скатертями в сине-белую клеточку. Не помню названия. Мне очень хочется.

Обнимаю,

Эльза.

Она воспринимала Фиону как младшую и глупенькую сестру. Трудно было поверить, что в реальном мире девушка была уважаемой, опытной медсестрой, но при этом совершенно глупо поверившей, что Шейн где-то в Афинах беспокоится и думает о ней.

Эльза медленно брела по узким улочкам, разглядывая все вокруг. Люди мыли тротуары перед своими маленькими магазинчиками и выкладывали товар. В кафе и ресторанчиках они старательно писали на больших досках меню.

После трагедии не ощущалось больше прежней беспечности и радости в их поведении. Но жизнь продолжалась, или они только притворялись. Так же, как Эльза.

Она решила, что правильно делает, скрывая от всех, что теперь внутри она бесчувственная и пустая. Думала, что так лучше, когда все под контролем. Она душевно поговорила с остальными прошлой ночью, была несгибаема с Фионой, которая выплакалась ей в плечо, когда они вернулись.

Теперь она могла спокойно кивать и улыбаться прохожим, время от времени говоря им «калимера».

Но ощущала она себя пустой и ненастоящей.

Как ей хотелось оказаться где-то, где были бы люди, которым она безразлична. Она никогда не чувствовала себя столь одинокой. Ни семьи, ни любви, ни работы. А после того, как уехала из Германии… дома у нее тоже нет. Отец, который ее бросил, мать, которая ее не любила, но лишь ублажала свои амбиции, любовник, который лгал ей и собирался лгать вечно.

Кто-то в разбитом фургоне поприветствовал ее. Эльза прикрыла глаза ладонью от солнца, чтобы разглядеть, кто это.

Это была Вонни с толпой детишек.

– Мы едем купаться на фантастический берег. Где он, вы не знаете. Поедем с нами?

– Отлично, но должна встретиться с Фионой в полдень в гавани, к тому времени надо вернуться, договорились?

Эльза обрадовалась, что у нее с собой купальник и соломенная шляпа, теперь она готова пойти куда угодно.

Вонни кивнула ей в знак согласия:

– О, конечно, мы вернемся к тому времени. Детям нельзя долго на открытом солнце в полдень. – Она что-то сказала по-гречески пяти– и шестилетним ребятишкам в фургоне. И они все разом заулыбались ей и хором сказали: «Яссу, Эльза!»

У Эльзы сдавило горло, словно она получила ответ на свою просьбу. Словно каким-то непостижимым образом она вдруг стала частью единого целого. Совсем ненадолго.

Дэвид взял напрокат велосипед и прокатился пять километров туда, куда посоветовали ему его домохозяева, и нашел отличный пляж. Ему хотелось повидаться с теми, с кем он провел предыдущую ночь, и поговорить о вечере, о танце, о том, как люди выражают свои чувства. Но никто не предложил встретиться, а Дэвид не хотел быть навязчивым.

Он перебрался через холмы и спустился с другой стороны. Природа вокруг была изумительная. Зачем люди стремятся жить в тесных городах? Зачем тратить часы на дорогу, дышать выхлопными газами, если можно наслаждаться жизнью в таком месте?

Он спустился туда, где должен был быть пляж, и, к своему разочарованию, увидел припаркованный фургон. Но потом он заметил Эльзу и эту странную пожилую Вонни, сидевшую на песке в окружении восьми или девяти ребятишек. Он видел, как Вонни выстроила детей вдоль кромки воды и делала широкие движения руками. Дети кивали в знак согласия. Она, должно быть, объясняла им, что в воду войдет первая вместе в Эльзой и что никто не должен заплывать дальше, чем взрослые.

Дэвид лежал на поросшей травой дюне и следил за ними. Эльза была такая красивая в своем элегантном бирюзовом купальнике. Ее короткие белокурые волосы сияли на солнце, тело слегка загорело, и движения ее в море были грациозны, когда она играла с детьми.

Вонни, маленькая и неказистая, с косами вокруг головы, была одета в практичный черный купальник, вышедший из моды лет двадцать тому назад. Она тоже плескалась в волнах, призывая детей присоединиться к ней и помогая самым робким, держа их ладонью за подбородки.

Дэвиду хотелось присоединиться к ним, но он боялся быть навязчивым. Эльза заметила его.

– Эла, эла, Дэвид, поплавай с нами, вода божественная!

Неуклюже он направился к воде. Под шортами у него были плавки. Сняв очки, он положил их поверх аккуратно сложенной одежды.

– Ясси, име англос, – поприветствовал он их.

– Можно подумать, они не знают, что ты англичанин! – пошутила Вонни.

– Полагаю, – буркнул Дэвид.

– Ну ладно, Дэвид, ты лучше всех остальных туристов, ты потрудился выучить несколько греческих слов. Не поверишь, но это всем очень нравится.

– Правда? – Он был по-детски обрадован.

Один из детей обрызгал его водой из пригоршни.

– Очень хорошо, поли кала, – улыбнулся он.

– Надеюсь, у тебя будет шесть детей, Дэвид, и ты будешь отличным отцом, – вдруг сказала Вонни.

Томас шел в гавань. Жизнь вокруг почти вернулась в нормальное русло. Многие рыбаки уже вышли в море, другие чинили снасти.

Все кивали ему, приветствуя. Он здесь уже много дней и больше не чужой для них, не случайный прохожий.

Один из них что-то сказал, но Томас не понял. Теперь он пожалел, что не выучил несколько фраз из разговорника, как Дэвид, тогда бы он мог понять хотя бы немного.

– Очень сожалею, сигноми, – извинился он.

Мужчина, похожий на моряка и весь в татуировках, сказал:

– Мой приятель говорит, что ваши друзья хорошие люди, что вы разделили наше горе.

Томас смущенно посмотрел на него:

– Мы все очень сожалеем о том, что произошло здесь, и были чрезвычайно растроганы вчерашним танцем. Никогда не забудем.

– Когда вернетесь домой, будете рассказывать про это вашим друзьям? – Моряк, вероятно, знал их и готов был переводить другим.

Томас говорил медленно:

– Мы из четырех разных стран: из Германии, Англии, Ирландии и Америки, но мы все обязательно расскажем обо всем дома.

– А мы подумали, что вы друзья навеки.

Фиона проснулась и прочла записку. Как причудлива жизнь, что случайно послала ей такую добрую и великодушную Эльзу, которая стала для нее такой же верной подругой, как Барбара. Как замечательно! Шейн обрадуется, когда она ему расскажет.

Он обязательно свяжется с ней скоро, независимо от того, что они все думают. Фиона вымыла голову и воспользовалась феном Эльзы. Выглядела она не так уж плохо. Бледная, немного усталая, но не настолько, чтобы пугать ворон, как говорил ее отец о людях, которые выглядели неважно.

Фиона немного подумала об отце. Он был такой добрый, замечательный папа, пока она не привела в дом Шейна. Она очень хотела отпраздновать дома серебряную свадьбу родителей.

Но отец – может, и в этом была его ошибка – стал слишком резок в отношении Шейна. Не стоит тратить время на раздумывания по этому поводу. Она должна как-то жить, пока Шейн не вызовет ее. Она нарядится как можно лучше и медленно пойдет к гавани. Ей не хотелось, чтобы Эльза думала, будто она какая-то безнадежная неудачница.

Она себя не выдаст.

Вонни и Эльза оставили Дэвида на берегу учить очередные десять фраз в день, потом Вонни высадила детей на площади и завезла Эльзу в гавань ровно к одиннадцати часам.

– Спасибо за компанию, – поблагодарила Вонни.

– Почему люди в Агия-Анне доверяют вам своих детей, Вонни? – спросила Эльза.

– Они знают меня уже много лет, верят, что я абсолютно надежна, как мне кажется. – Вонни не была уверена.

– Сколько лет, Вонни?

– Я приехала сюда более тридцати лет назад.

– Что? – изумилась Эльза.

– Ты спросила, я ответила. – Вонни забеспокоилась.

– Действительно. Простите. Уверена, вам не нравится, когда лезут в душу, – извинилась Эльза.

– Обычно я не возражаю, когда задают разумные вопросы. В Агия-Анну я приехала, когда мне было семнадцать, чтобы быть рядом с тем, кого я любила.

– И вы были с ним? – спросила Эльза.

– И да и нет. Расскажу когда-нибудь. – Вонни завела мотор и укатила.

– Томас!

Он посмотрел на нее с того места, где сидел на старом деревянном ящике, глядя на гавань и волны.

– Рад видеть вас, Эльза. Не желаете ли присесть на симпатичный стул? – Он пододвинул ей второй ящик.

Она села так элегантно, будто они находились в гостиной.

Он вдруг понял, какая она отличная телеведущая, или была ею. Никакой суеты или неуверенности и всегда владеет собой.

– У вас мокрые волосы. Плавали?

– Да, в маленькой лагуне есть прекрасный пляж километрах в пяти отсюда на том берегу, – показала она.

– Не говорите, что прошли десять километров сегодня! – Он сильно удивился.

– Нет, к стыду моему признаюсь, что туда и обратно меня довезла Вонни. Мы встретили там Дэвида, он молодец, взял напрокат велосипед. Мне кажется, Томас, что море здесь гораздо привлекательнее, чем где бы то ни было.

– Гораздо лучше, чем в Калифорнии. Там все слишком плоско. Красивые закаты, но нет такого прибоя, игры цветов и красок, как здесь.

– Что говорить о море в Германии, ледяном у берегов Голландии и Дании. Конечно, оно не такое, как здесь. Неудивительно, люди в восторге от здешних мест. Хочу сказать, море должно быть отражением неба, но не говорите мне, что вода вовсе не синяя.

– «Кати свои волны, о темный и бездонный океан, волнуйся и кипи»! – процитировал Томас.

К его удивлению, Эльза продолжила:

– «Сто тысяч кораблей в твоих пучинах тонут; руинами покрыта суша. Власть человека только до брегов твоих…»

Он посмотрел на нее, раскрыв рот:

– Вы знаете наизусть английские стихи. Как смеете вы быть столь образованны!

Эльза рассмеялась, польщенная похвалой:

– В школе у нас был учитель, который любил Байрона, думаю, он был просто влюблен в него. Если бы вы выбрали другого поэта, я бы не смогла блеснуть знаниями!

– Но я серьезно, потому что из немецкой поэзии я не знаю ни строчки. Да что там говорить о немецкой поэзии? Я не знаю не единого немецкого слова.

– Нет, знаете. Вы сказали «wunderbar»[5]5
  Чудесный (нем.).


[Закрыть] и «prosit»[6]6
  Ваше здоровье (нем.).


[Закрыть] вчера вечером, – успокоила она его.

– Думаю, прошлым вечером «prosit» говорили слишком часто, как это обычно бывает… Ох, вспомнил еще одно немецкое слово – «reisefieber».