Текст книги "Сердце Феникса"

Автор книги: Мэтью Гэбори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 6

Мэтр Дирио излучал благожелательность и доверие. Полный, с изрядным брюшком и окладистой сизой бородой, которую он холил, расчесывая и подрезая каждое утро. Он всегда пребывал в хорошем расположении духа. Фениксиец с присущим ему педантизмом воспринимал своих учеников как одаренных, но весьма непослушных молодых людей, однако он крайне редко бывал суров с ними. На его взгляд, все они стоили друг друга, и редкие поражения, которые терпели ученики, покинувшие Башню, он склонен был объяснять просчетами их наставников.

Дирио вполне оценил возможность поработать с Силдином. Этот на редкость восприимчивый, хоть и частенько отлынивавший от заданий ученик выполнял упражнения Завета с поразительной легкостью.

Так или иначе, но в настоящий момент наставник был не склонен разделять воодушевление юноши. Силдин споро шел вперед, он насвистывал веселый мотив, уверенный, что вскоре перед ними откроются несколько потускневшие и обветшавшие красоты имперской крепости. Он нимало не сомневался, что путь его лежит именно туда, к Эспильонской Башне, где образование фениксийцев получает, так сказать, завершающую огранку.

Чтобы не возбуждать ничьих подозрений, мэтр Игнанс намеренно устроил так, чтобы правда открылась Силдину как можно позже. «Если на вас нападут, – говорил он мэтру Дирио, – то лучше, если юноша будет считать, что является избранником императора. Даже под пытками вы, Дирио, не должны проговориться, что все обстоит несколько иначе. Хотя сам Силдин может сообщить то, что известно ему…» Эта загадочная фраза неотступно звучала в ушах бедного наставника. Он размышлял о том, стоило ли удовольствие, которое лига намеревалась доставить императору, риска принести в жертву столь блестящего и многообещающего ученика.

Мэтра Дирио заботила вовсе не собственная участь: не важно, умрет ли он завтра или же через несколько лет. Жизнь в Башне Седении была достаточно щедрым даром, чтобы бояться смерти. Впрочем, он был уверен, что ничего скверного с ними не произойдет. Панические предположения мэтра Игнанса вызывали в нем скорее растерянность, чем тревогу. Вовсе не стоило воображать, что за каждым поворотом дороги их подстерегают убийцы. Из-за Возрождения имперского Феникса не стоит убивать. Разумеется, это значительное событие и для лиги, и для империи, но в этом случае, как считал наставник Силдина, победа или поражение вовсе не потрясут мир, ну разве что приглашенных на императорскую церемонию. В любом случае осечек здесь до сих пор не случалось!

Ему были близки повседневные заботы мэтра Фареля, заботливо пестовавшего юных послушников. Фарель считал, что люди куда важнее, чем политические интересы. Он, так же как и его друг Дирио, не был озабочен продвижением по иерархической лестнице, он не домогался почетного места в Башне Альдаранша. Работа, общение с учениками занимали все его время. Остальное он охотно предоставлял более честолюбивым наставникам, для которых высшей целью бытия было попасть в материнскую лигу.

Дирио подметил, как напряжены плечи Силдина. «Бедный мальчик, – подумал он. – Простит ли он этот обман?» По правде говоря, в этом он сомневался, хоть и утверждал обратное перед мэтром Игнансом. Слишком часто Силдин демонстрировал свою приверженность к почестям, чтобы смириться с тем, что им пожертвовали и он оказался за бортом.

Мэтр Дирио вздохнул и, опираясь на узловатую палку, попытался попасть в ритм упругой походки Силдина. Он рассчитывал, что еще до наступления сумерек им удастся расположиться на гумне, обычно служившем укрытием местным дровосекам. Там, под крышей, им будет теплее.

В дощатом сарае, притулившемся на лесной опушке, не было перегородок. Силдин, вошедший первым, неодобрительно глянул на брошенные в глубине гумна соломенные тюфяки.

– Эти грязные подстилки, похоже, просто кишат насекомыми, – предупредил он наставника.

Тот, пожав плечами, подошел к тюфяку и, указав на него палкой, произнес:

– Этот мне подходит.

Силдин скорчил неодобрительную гримасу.

– Уж меня-то вы могли бы от этого избавить. Я предстану перед императором, воняя, как нищий, – проворчал он.

– От тебя и так несет мокрой псиной, – насмешливо парировал наставник. – Лучше поблагодари седенийцев, которые соорудили это гумно, и ложись. Хочу, чтобы ты как следует отдохнул перед завтрашним днем.

Мэтр Дирио не без горечи отметил, как злобно вспыхнули синие глаза воспитанника. Учитель неоднократно пытался внушить Силдину краеугольные ценности Завета, но юный фениксиец с непонятным упорством отталкивал их. В Башне бедность отнюдь не являлась предметом восхваления, но наставники нередко говорили о неизбежности лишений, о том, что надо уметь переносить их стойко, чтобы дух учеников укрепился и изобилие не застало их врасплох. Однако, чтобы преодолеть отвращение Силдина к вышеозначенным испытаниям, авторитета учителя было явно недостаточно. Наставник не единожды отбирал у него предметы роскоши, например шелковый шарф, подаренный Силдину влюбленной в него жительницей Седении. Дирио умолчал об этом случае и о многих других, и старейшина Башни ничего не узнал. Дирио опасался, что подобные случаи могут послужить для мэтра Игнанса предлогом, чтобы окончательно решить судьбу ученика, отослав его прочь из Башни. Он вновь и вновь предостерегал и увещевал Силдина. Несомненно, наставник, как и многие другие, поддался обаянию юноши, пораженный той глубиной мысли, что отличала проводимые Силдином ритуалы Возрождения. Правда, Силдин потерпел неудачу в испытании, которое называлось Великим Объятием, но даже этот провал, в конце концов определивший участь юноши в глазах мэтра Игнанса, не заставил ученика понять, сколько усилий пришлось приложить наставнику, чтобы его оставили в Башне. Подобная неблагодарность глубоко опечалила добродушного Дирио. В его душе шевельнулось сомнения: а вдруг, несмотря на одаренность и упорство в достижении цели, этот подросток никогда не станет подлинным фениксийцем?

Силдин улегся, скрестив руки под затылком. Он не обратил ни малейшего внимания на душевное состояние учителя. Раздосадованный скудостью окружающей обстановки, он погрузился в заветный мир грез об имперской крепости. Он мечтал о богато разодетых, благоухающих женщинах, о белизне их кожи, некогда мелькавшей перед ним в приоткрывшихся занавесях портшеза. Теперь он был уверен, что все эти гордые придворные дамы готовы распахнуть ему свои объятия, и эта мысль заставляла его трепетать от нетерпения. Он жаждал покинуть стены Башни, ограничивавшие его свободу, избавиться от строгой дисциплины, требовавшей от ученика слепого повиновения. Правда, с Башней его связывало одно драгоценное воспоминание.

Януэль.

Силдин не мог объяснить, чем тот притягивал его. Понять это было невероятно сложно, как и то, почему, когда Януэль поведал о своих ощущениях вблизи Феникса, на глаза Силдина навернулись слезы. До встречи с Януэлем Силдин не знал, что значит плакать, и это новое для него ощущение было равносильно дружеской клятве. Со времени знакомства с Януэлем он защищал его как родного брата. Януэль и не подозревал о ночных стычках друга с теми, кто завидовал их успехам. Яркие способности обоих юношей вызывали раздражение у большинства учеников, объединившихся против них во имя торжества посредственности. Но Силдин умел постоять за себя, и если ему случалось в драке выбить кому-нибудь зубы, то он не испытывал при этом ни малейшего раскаяния.

Силдин намеревался щедро распространить на друга те благодеяния, которыми император обычно осыпал тех, кто совершил воскрешение имперского Феникса. Ученики лиги фениксийцев чаще всего отказывались от почестей, повинуясь строгим ограничениям Завета. Но Силдин надеялся стать в этом смысле исключением из правил и даровать Януэлю те удовольствия, в которых им так долго было отказано в Башне.

Мэтр Дирио уже мерно похрапывал на своем тюфяке, сцепив руки на объемистом брюхе. Он заснул, даже не вспомнив об ужине. У Силдина желудок свело от голода; он встал и потихоньку двинулся ко входу на гумно. Там лежал мешок со снедью, захваченной в дорогу. Он наклонился, чтобы развязать его, но, приглушенно выругавшись, попятился. Внутрь торбы с едой заползла какая-то светящаяся тварь. Он схватил и яростно потряс мешок, чтобы вывалить содержимое на землю. Оттуда с мерзким звуком шлепнулась белеющая масса каких-то странных червей.

– Что это?.. – пробормотал он, отступив на шаг.

Отброшенный в пыль мешок съежился и опал. С гримасой отвращения Силдин обогнул кишащую расползающуюся массу. От распространившегося по сараю тухлого запаха у него перехватило дыхание. Он двинулся к спящему наставнику и потряс его за плечо.

– Мэтр Дирио! – крикнул он, дернув его за ворот рясы.

– Ну что?.. Что такое? – выговорил тот не открывая глаз.

Затем, уже очнувшись от сна, он различил во тьме светящееся пятно, которое, расползаясь мало-помалу, преграждало выход.

Сердце старого фениксийца охватил леденящий холод. С помощью Силдина он с трудом приподнялся, пытаясь справиться с нахлынувшим страхом. Он знал, слишком хорошо знал, что это за черви, ему незачем было предаваться догадкам. Одной рукой он нащупал свой посох, другой – плечо ученика.

– Нужно убираться отсюда! – приказал он. Лицо его было мертвенно-бледным. – И как можно скорее.

– Но это всего лишь черви… – заметил Силдин.

Он пытался приободриться, хотя голос его заметно дрожал. Юноша не мог оторвать глаз от омерзительного зрелища копошащейся массы. Это явно не могло быть природным явлением. Он отодвинулся, оценивая, насколько прочны доски расположенной против входа стены. Отсыревшие, они слегка расходились и вообще не казались особенно крепкими. Полный решимости пробить брешь в стене, прежде чем черви доберутся до них, Силдин просунул пальцы в щель и потянул что было силы. Доска с треском подалась. Он повторил попытку, в то время как Дирио бормотал молитву, следя за приближающимся пятном. Ни тот ни другой не желали рисковать, попытавшись пробраться к двери по кишащим паразитам.

Под лихорадочным напором Силдина треснула вторая доска. Каблуком он вышиб третью, намереваясь тотчас протиснуться в образовавшийся проем, но плечи его прочно застряли. Покраснев от гнева, он напрягся, чувствуя, как занозы впиваются в грудь. Внезапно в углу гумна он различил чей-то силуэт. В противоположном маячил еще один.

– Эй! – крикнул он. – Помогите!

В ответ донесся хриплый звук. Он вновь рванулся, но безуспешно. В лунном свете он разглядел лица тех, кто медленно надвигался на него, и глаза его округлились от ужаса. Он сделал еще одну тщетную попытку высвободиться, но застрял окончательно, пронзенный внезапной болью.

– Харонцы! – хрипло выдохнул он куда-то во тьму.

Дирио не падал духом, хотя уже ясно понимал, что мэтр Игнанс был прав в своих предсказаниях. Фениксиец палкой отбрасывал и давил подползавших к нему червей. Тем временем Силдину все же удалось вырваться из гумна, и мэтр Дирио попытался просунуть ногу в образовавшийся в дощатой стене проем.

Силдин выпрямился, стараясь вытащить вонзившуюся в плечо щепку. Затем он прикинул расстояние, отделявшее его от противника; забыв о наставнике, он рванулся к лесным зарослям, которые были совсем близко, но, сделав несколько прыжков, понял свою ошибку. От елей, обступивших поляну, остались лишь стволы, видневшиеся во мраке, да подгнившие нижние ветки, серебрившиеся в слабом свечении луны. А чуть поодаль из зарослей медленно, как во сне, появлялись адские твари. Юношу объял ужас. Пошатнувшись, он отступил; в этот момент до его ушей донесся душераздирающий крик наставника.

Два харонца, проникших сквозь стены гумна, терзали старого фениксийца, застрявшего в проломе. Их руки легко, как по маслу, проникли в его чрево и вырвали внутренности. Крики стихли – пришельцы из царства мертвых добрались до горла. Оторвав руку и ногу, харонцы с размаху бросили их к ногам ученика.

Силдин утратил всякое достоинство. Когда кольцо харонцев сомкнулось вокруг него, он рухнул на колени и, сотрясаясь в рыданиях, принялся их умолять:

– Пощадите, прошу вас… Пощадите…

ГЛАВА 7

Когда заходящее солнце отбросило кроваво-красный отблеск на вершины Гордока, Януэль и Фарель устроили привал в случайно обнаруженном ими гроте. Усевшись на корточки друг против друга на обледеневшей почве, они пытались хоть чуть-чуть согреться при пламени фонаря. Чтобы его свет не пробивался наружу, мэтр затянул вход в грот темной тканью. Ему не хотелось волновать Януэля, но не раз на протяжении этого дня ему казалось, что за ними наблюдают. За неимением доказательств он предположил, что это, должно быть, некая таинственная наемница, нанятая мэтром Игнансом сопровождать их до крепости. Тем не менее предосторожности ради им обоим стоило быть начеку и отдыхать поочередно.

– Взгляни-ка, – сказал мэтр Фарель Януэлю, доставая из мешка какой-то сверток. – Нам есть чем подкрепиться.

Он развернул белую ткань, там оказался телячий паштет. Разнесшийся аромат вызвал у Януэля восторженное восклицание.

– С миндальным молоком и пряностями… – уточнил мэтр и, посмеиваясь, вонзил в паштет нож. Он отрезал тонкий ломоть и намазал его на кусок белого хлеба. – Ешь, мой мальчик.

Просияв, Януэль от души отдал дань паштету, умеренно запивая его вином, чтобы разогреть закоченевшие руки и ноги. По завершении трапезы учитель тщательно вытер нож и устроился поудобнее.

– Что ж… Завтра мы будем в крепости. Жаль, что у нас в запасе мало времени. Надеюсь, что ты внимательно выслушаешь то, что я скажу тебе.

Януэль кивнул. После бурно проведенного дня и сытной еды он впал в какое-то оцепенение. Ему с трудом удалось сосредоточиться.

– Так вот, прежде всего ты должен усвоить одну вещь: какое бы положение ни занимал человек, попавшийся тебе навстречу, ты должен приветствовать его, как положено в Завете. Фениксиец таким образом демонстрирует, что он подчиняется лишь членам своей лиги. Постарайся не краснеть и хорошенько смотри, куда ступаешь. Конечно, царящая в имперской крепости роскошь произведет на тебя глубокое впечатление, но это не должно отвлекать твоего внимания. Как можно чаще повторяй молитвы, это поможет тебе сосредоточиться. Я хочу, чтобы ты уподобился крепости, что не доступна никакому натиску. Тебе ясно? Будь внимателен, вслушивайся в то, что происходит вокруг, но не позволяй, чтобы это полностью поглощало твое внимание. Это важно, мой мальчик. Во время перемены блюд следует освободить проход. В основном большинство приглашенных чтут обычаи и умеют хранить молчание, но всякое может случиться. Бывает, пьяницы выкрикнут что-либо, что может помешать тебе сосредоточиться.

– А император? – выдохнул Януэль. – Что мне следует делать, когда я предстану пред ним?

– Это единственный человек, перед которым ты должен склониться. Встань на одно колено и поприветствуй его в соответствии с Заветом. Ты не должен обращаться к нему, пока он сам не заговорит с тобой. При этом твои ответы должны быть краткими. Если он вознамерится заставить тебя сказать более чем следует, я вмешаюсь. – Он запустил руку в мешок и вынул два прибора. В свете фонаря он разложил ложки и ножи. – Согласно традиции твое место за столом среди жрецов империи Грифонов. Трапеза должна проходить в молчании и заканчиваться, когда камергер придет за тобой, чтобы отвести в залу пиршества.

– Вы будете среди жрецов, учитель?

– Нет. Ты будешь один с того момента, когда начнется празднество. Я буду находиться за столом императора, мы встретимся, лишь когда пробьет час Возрождения.

Помолчав, он протянул Януэлю массивные серебряные приборы, на которых был выгравирован знак Феникса.

– И вот еще что, – добавил мэтр. – Там будет множество женщин, причем некоторые из них куда прекраснее, чем те, что являлись тебе в мечтах. Не усмехайся, мой мальчик… Это одна из причин, по которым отвергли Силдина. В любом случае ты не должен встречаться с ними взглядом. Ради шутки кое-кому было бы приятно играючи смутить фениксийца.

Взгляд мэтра затуманился. Фениксийские заповеди все же не могли затмить мимолетного воспоминания о юной женщине, лет десять назад оказавшейся на его пути в одном из переходов крепости. Он сознавал, что она играет взятую на себя роль, подобно тому как он строит свою карьеру в стенах Башни. Но в душе он воспринял ее как волшебное окно, приоткрытое в иную жизнь. Тогда Фарель долго не мог заснуть, порой в ночном ветерке ему чудился запах меда, которым благоухали ее волосы. Для нее игра состояла в том, чтобы заставить его отступить от правил лиги. Правда, и самим фениксийцам порой приходилось пускаться на ухищрения, чтобы продвинуться вверх. И все же тайное воспоминание об этой встрече он хранил в глубине души как сокровище. Об этом не знал никто, кроме той самой дамы с ее медовым ароматом.

– Так вот, – заговорил мэтр громко, чтобы замаскировать свое замешательство, – женщины…

– Я знаю, в чем состоит риск. – Януэль скрестил руки на груди. – Вы много раз предостерегали меня.

– Да… что ж, если быть кратким: устремляй свой дух к Возрождению, все прочее не имеет ни малейшего значения.

– Но, учитель, вы говорите мне о трапезах, о женщинах – и при этом ни слова об имперском Фениксе! Можно подумать, что все, что от меня требуется, – это поздороваться с приглашенными и избегать их взглядов…

– Достаточно! – сухо прервал его мэтр Фарель.

Лицо Януэля потемнело.

– Мальчик мой, – голос мэтра смягчился, – если я не заговариваю с тобой об этом, то сие означает, что для этого есть основания.

– Но вы учили меня совершенно другому!

– Что ты хочешь этим сказать?

– Вы говорили об открытии кристаллов, о том, что нужно время, чтобы войти в контакт с ними, понять их. Меня сочли способным осуществить самое важное Возрождение за всю мою жизнь, а у меня не будет даже нескольких часов для подготовки!

– Ты узнаешь об этом позже, когда наступит подходящий момент.

Под действием вина, а быть может, и этой новой близости с наставником теперь, когда они вдвоем покинули Башню, Януэль осмелел:

– Нет, мой учитель!

– Как это «нет»?

– Нет, я не буду ждать. Я хочу узнать обо всем сейчас, – настаивал Януэль, удивленный собственной смелостью.

Мэтр Фарель заколебался, одновременно удивленный и раздраженный. Он понимал реакцию своего ученика, но о тайне имперского Феникса можно было заговорить, лишь находясь под защитой стен крепости. Сделав глоток вина, он примирительно сказал:

– Послушай, обещаю тебе, что в тот момент, когда мы наконец прибудем к императору, я доверю тебе абсолютно все, что следует знать об этом.

– Но зачем ждать? Это нелепо.

– Разве я когда-либо обманывал твое доверие?

Януэль со щемящим сердцем отрицательно помотал головой.

– Так вот. Разве я хоть раз попытался обмануть тебя? Солгал ли я насчет предстоящих тебе испытаний?

– Нет, – прошептал Януэль.

– Отлично. Так мне можно поверить и на этот раз.

– Конечно! – Януэль пытался оправдаться. – Вы прекрасно знаете, что я верю вам. И это не…

– Тише! – Мэтр поднял указательный палец. – Ты ведешь себя как глупый юнец, и мне это не нравится. Я допускаю проявление инициативы, – произнес он, нахмурясь, – но не идиотское поведение. Тебе известно, мой мальчик, что я всегда позволял оспаривать мои утверждения, если тебе покажется, что они продиктованы чем-то иным, нежели уважение, доверие и следование принципам Завета. Если я храню молчание, то делаю это сознательно, охраняя тебя и в то же время служа лиге. Разумеется, мне понятно твое любопытство, хоть я и нахожу его оскорбительным – по отношению к тебе самому, ко мне и к Хранителям.

– Вы ошибаетесь, наставник. Мне всего лишь хотелось подготовиться к испытанию, чтобы не разочаровать вас.

– Огромное заблуждение, мой юный друг, огромное. В тот час, когда ты склонишься над кристаллами Священного Пепла, за твоими действиями буду следить не только я, но все фениксийцы империи.

«Все эти взгляды… ставки в непонятной игре… соблазны, которым необходимо противостоять, – думал Януэль, покусывая палец. – Парадоксально, но Фарель не ведает о подводных камнях, которые могут всплыть в течение этой церемонии». В прошлом Януэлю довелось повидать и узнать немало – пыл сражений, умелых бойцов, что теснились вокруг его матери. От этого сохранились лишь приливы смутных воспоминаний, мгновенные вспышки видений, вновь растворявшиеся в мареве его снов. Его тревожил этот зов прошлого, возникающий порой в самый неподходящий момент.

Облизав пересохшие губы, Фарель положил руку на плечо Януэля:

– Отныне мы с тобой находимся далеко от Башни, не забывай об этом. Если…

Януэль жестом прервал его. Прижав палец к губам, юноша указал на джутовую ткань, прикрывавшую вход в грот.

– Что там? – прошептал наставник.

– Какой-то шум снаружи, – выдохнул Януэль.

– Должно быть, дикий зверь… – предположил Фарель.

– Нет, – ответил Януэль, задувая фонарь. Их обступила тьма. Затаив дыхание, фениксийцы напряженно вслушивались. Януэль, запустив руку в мешок, извлек оттуда нож, затем медленно, рассчитанным движением взялся за полог, собираясь проскользнуть наружу.

– Януэль, не надо! – прошептал учитель, удерживая его за запястье.

Юноша оттолкнул его руку и быстро отвернул ткань. Ущелье было залито лунным светом, и Януэль, втянув голову в плечи, тотчас переместился в тень ближайшей скалы. По опыту ему было известно, что если вход в грот стережет лучник, то стрела просвистит тут же. Но нет, никакого шума, даже звука собственного дыхания было не различить в молчании ночи. Под защитой скалы Януэль присел на корточки и оглядел окрестности. Он был убежден, что кто-то хочет незаметно подобраться к их стоянке. Чувства его обострились, за каждым горным выступом ему мерещился чужак, и, возможно, не один.

Взявшись покрепче за рукоятку ножа, он отважился обогнуть скалу, чтобы взглянуть на тропу, по которой они шли. Он остановился, вглядываясь во тьму. Напрасно. Пришелец, кто бы он ни был, бесследно исчез. Пригнувшись, Януэль обошел подступы к гроту, чтобы окончательно убедиться в этом. Так ничего и не обнаружив, он вернулся к наставнику.

Фарель, вцепившись обеими руками в палку, ждал его внутри грота. На лице его читалось сильнейшее напряжение, незрячий взгляд напомнил Януэлю мэтра Игнанса.

– Никогда не делай больше так… – сказал учитель, опуская свой посох.

Он попытался не выдать пережитого им волнения, но голос его дрогнул. Мог ли он признаться тому, кого обязан был защищать, что страх, болезненный внутренний страх помешал ему отдернуть полог и протянуть ученику руку помощи? От мысли, что ночной бродяга может оказаться выходцем из Харонии и Януэль рискует жизнью, столкнувшись с ним, его руки и ноги сковало смертельным ужасом… С горечью в сердце он выронил палку из рук и опустился на землю.

– Учитель? – обеспокоенно спросил ничего не заподозривший юноша.

Фениксиец лишь махнул рукой, он даже не поднял глаз, предпочитая держать их закрытыми, пока не испросит прощения у Фениксов. Пытаясь успокоиться, Фарель внушал себе, что их потревожила наемная телохранительница, затем, применив магию Огня, старый фениксиец мысленно заключил себя в теплый круг.

Януэль только пожал плечами, укорив себя за то, что устроил беспричинный переполох. Он завернулся в одеяло и, сморенный усталостью, мгновенно заснул.

Фарель разбудил его на заре, предложив на завтрак воду из ручья и белый хлеб. Януэль было запротестовал, обнаружив, что наставник всю ночь охранял его сон, но мэтр не стал ничего объяснять. Победив свой страх, Фарель вначале обошел окрестности в поисках таинственного пришельца, не зная даже, кого он ищет – охранника, нанятого Игнансом, или коварного врага. Но ночной посетитель так и не был обнаружен. Наставник подождал, пока юноша перекусит, и затем, тяжело ступая, они направились по тропе, ведущей к имперской крепости. Свое ночное бдение Фарель посвятил молитве, чтобы затянулась душевная рана от происшествия, случившегося накануне, но это не помогло: болезненное воспоминание, осевшее в глубине души, оставалось ярким, как вспышка кинжала, резанувшего плоть. Он чувствовал, что как представитель лиги несет ответственность за вылазку Януэля.

Какой же пример мужества он может подать Януэлю, если его до сих пор преследует образ харонца?

Нависшие над горами, подобно темному своду, тревожные облака не рассеивались почти до самого полудня. Дорога, по которой следовали путники, вилась, повторяя все подъемы и изгибы горного рельефа, между поросшими лишайником скалами. Фарель, истощенный бессонной ночью, не сводил глаз с крепости. Днем над ней можно было различить силуэты Грифонов, испокон веков охранявших ее. Устроившись на вершинах башен, они окидывали зорким взглядом заснеженные подступы к цитадели.

Некогда Януэлю доводилось в городах, селениях и феодальных наделах империи видеть подобные создания. Его мать объясняла ему, каким образом в древние времена слились воедино лев и орел. Так у Грифона оказались туловище и хвост льва в сочетании с орлиной головой и крыльями. Эта двойственная принадлежность к воздуху и земле делала из них серьезных противников для всякого, кто посмел бы нарушить границы империи. Януэль питал к ним не меньшее уважение, чем к Фениксам, хотя и сожалел о том, что обычным людям недоступно общение с последними. Когда Януэлю исполнилось семь лет, его мать добилась, чтобы он увидел Грифона. Воспоминание об этом было для него драгоценным. Он отчетливо помнил размах его крыльев – не меньше чем в две повозки, составленные одна за другой, – его длинную грациозную шею, по оперению которой можно было в первый день после смерти Грифона узнать его историю.

Собиравшийся с самого утра дождь наконец разразился. Вначале редкими тонкими струйками, а затем стеной, так что им пришлось укрыться под скальным навесом и выжать промокшую насквозь одежду.

– Боюсь, что мы прибудем на место лишь с наступлением ночи, – сообщил наставник, дрожа от озноба.

Януэль, которому холод не доставлял больших неудобств, сожалел, что они не могут продолжать путь. Для него дождь был даром небесным, жизненным явлением, позволявшим расцветать растениям. Как-то раз они поспорили на эту тему с капитаном Фалькеном; когда ноги скользили на поле брани из-за моросящего дождя, он повторял: «Малыш, дождь – это не что иное, как слезы наших мертвецов! Да, это плач всех добрых людей, что скитаются в Харонии. Неудивительно, что нас при этом пробирает до костей…»

Дождь поливал без передышки, и путникам ничего не оставалось, как ждать, когда просохнет одежда. Наконец мэтр принял решение отправляться в путь, не дожидаясь, когда начнет проясняться. И вот около пяти часов, сгорбленные и промокшие до последней нитки, они оказались в эпицентре грозы. Временами, когда вслед за прогремевшим раскатом грома вспышка молнии разрывала мрак, Януэль видел, каких усилий стоит мэтру Фарелю оторвать ноги от почвы, превратившейся в настоящее болото. В вечерних сумерках сквозь грохот ливня прорвался чей-то резкий голос, скомандовавший:

– Стоять!