Текст книги "Обри Бердслей"
Автор книги: Мэттью Стерджис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Отчасти это объясняется его темпераментом и чертами характера. Любознательный Бердслей уставал от монотонных усилий и постоянно искал стимулы для работы в новизне и разнообразии. Судя по всему, Дент понимал это и чувствовал, что сие может стать опасным. К этому времени он подготовил новый контракт для работы над книгой Мэлори. По нему в случае распродажи первого издания Обри должен был получить дополнительные 50 фунтов, но там же устанавливалось точное число рисунков для каждой части книги и оговаривались сроки их представления в издательство.
Дент также попытался обратить себе на пользу разнообразие интересов своего иллюстратора. Издатель запомнил причудливые рисунки, показанные ему Эвансом, и лелеял мысль привлечь Бердслея к украшению мини-антологий юмористических высказываний и острот авторов XIX века, которые собирался издавать. Предполагалось, что это будут гротесковые картинки, основанные на принципе одинаковой ценности желания перемен и уже обретенного покоя. Дент полагал, что такое «переключение» в деятельности станет своего рода отдушиной и оживит работу иллюстратора над циклом артуровских легенд.
Бердслей с радостью ухватился за такую возможность. Новая задача придала ему импульс творческой энергии, и он легко перешел от средневековой манеры к своему «японскому» стилю. Роясь в библиотеке и папке с рисунками, а также в памяти и воображении или просто расходуя чернила до тех пор, пока не появлялось что-то интересное, Обри создал галерею жутковатых существ: выдуманных – гермафродитов, эмбрионов, разного рода уродов, сатиров и реальных – гейш, балерин, уличных торговцев и проституток. Отдельно он рисовал Пьеро. За 10 дней Обри нарисовал 60 каллиграфических гротесков. По его словам, для создания некоторых из них потребовалось лишь несколько штрихов пера. За эти «крошечные вещицы» он получил 15 фунтов. После картинок для серии Bon Mots [51]51
Остроты ( фр.).
[Закрыть]Дент сказал Бердслею о возможности новых заказов – это будут сборник новелл одного из первых и наиболее общепризнанных мастеров американской литературы Натаниэля Готорна, роман «Человек чувства» Генри Маккензи и «Эвелина» Фанни Берни. Обри выразил желание взяться за все сразу [15].
Все члены семьи были поражены его успехами, как и его заработками. Мэйбл чрезвычайно гордилась братом и все чаще стала задумываться о перспективе собственного избавления от учебы в Политехнической школе, которая теперь казалась ей утомительной. Обри предложил Денту поручить его сестре какую-нибудь литературную работу. Сделать это не удалось, но Мэйбл оказалась вовлеченной в орбиту нового волнующего мира, где жил ее брат. Винсент Бердслей сделал вид, что он всегда знал о том, что Обри удастся добиться успеха на художественном поприще, в то время как Элен, которая действительнопитала большие надежды в отношении своего сына, была более чем благодарна за их осуществление. Она, кстати, снова чувствовала себя нездоровой. Врачи предписали Элен полный покой. Заботы о материальном благе семьи во все возрастающей степени ложилась на плечи детей, поэтому, как заметил Обри, денежная сторона его искусства приобретала «новую глубину».
Одна из ранних полосных иллюстраций к «Смерти Артура»
Безусловно, Бердслей прекрасно понимал, что искусство представляет собой нечто гораздо большее, чем способ достойного заработка. Об этом ему в том числе напоминали лестные отзывы Фреда Брауна, оставшиеся в прошлом. Получив заказ проиллюстрировать «Смерть Артура», Обри перестал посещать Вестминстерскую художественную школу. Теперь он вообще делал вид, что практически и не учился там… Даже Валланса Обри пытался убедить, что бывал в школе не больше полудюжины раз. Браун его уход не заметил. Он и сам оставил школу и занял профессорскую должность в Университетском колледже Лондона. Кстати, он показал членам совета колледжа лестное письмо с рекомендацией для Бердслея, полученное от Берн-Джонса, понимая, что имя этого художника, ведущего представителя школы прерафаэлитов, смягчит представление о нем самом как о «разнузданном импрессионисте».
Так или иначе, Фред Браун сохранил доброе отношение к Бердслею и искренне восторгался его работами. Эти восторги щедро проявились ближе к концу 1892 года, когда Браун, как член председательского комитета Клуба новой английской живописи, пригласил Обри принять участие в их выставке, планируемой на следующую весну. Это было знаком большого уважения. Клуб выставлял черно-белые рисунки наряду с картинами, и участие Бердслея гарантировало ему официальное положение современного художника, а не простого наемного иллюстратора. Оно также давало ему возможность «набрать очки» у импрессионистов и обманывало ожидания тех, кто считал Бердслея приверженцем школы прерафаэлитов.
В письме Маршаллу Обри признался, что не забывает благодарить удачу за ее щедрые дары, но его уверенность в себе значительно возросла, что отразилось даже на осанке и манерах. Бердслей почувствовал свои силы и узнал свою цену. Его начали обхаживать другие издатели. К нему обратился Отто Кулманн, редактор Constable & Co.Издательство R. & R. Clarkeиз Эдинбурга сделало ему очень хорошее предложение, но Обри пришлось его отклонить. Он начал разрабатывать собственные проекты [16].
Одним из таких проектов были иллюстрации к ранней фантастической повести Джорджа Мередита «Бритье Шэгпата». Это стопроцентно прерафаэлитский выбор: книга была одним из любимых произведений Россетти, а Валланс с Эвансом ею восхищались. Впервые эту вещь опубликовало в 1856 году издательство Chapman & Hall,но Валланс сказал Бердслею, что знает молодого человека, страстного почитателя Мередита, который хочет ее переиздать.
Джон Лейн в 1892 году действительно только начинал издавать книги. Уроженец Девона, не получивший систематического образования, Лейн приехал в Лондон и стал работать клерком в Сити. Свободное время он проводил в лавках букинистов и постепенно собрал «обширную и необычную» библиотеку. Необычность заключалась в преобладании в ней книг Джорджа Мередита. Ближе к концу 80-х годов у Лейна появилась мысль превратить свое увлечение в бизнес. Он убедил книготорговца и антиквара Элкина Мэтьюза из Эксетера стать его партнером и предложил тому открыть книжный магазин в Лондоне. Торговлю они начали в 1887 году в крошечном помещении под вывеской Head на Виго-стрит. Сначала Лейн продолжал работать в Сити, но бизнес развивался, и они с Мэтьюзом перешли от продажи книг к изданию небольших, привлекательно оформленных поэтических сборников и прозы. Потом последовало исследование творчества Джорджа Мередита с библиографией, составленной самим Лейном.
В начале 1892 года он отказался от конторской работы и вложил все, что у него было, в издательскую часть бизнеса. Лейн искал новые проекты и, по мнению Валланса, должен был благожелательно отнестись ко всему, что связано с его любимым автором. Валланс организовал встречу Бердслея и Лейна. Они втроем увлеченно обсуждали проекты и строили планы. Однако предстояло получить авторские права, принадлежавшие Chapman & Hall…Там идею сочли настолько удачной, что решили исключить Лейна из уравнения и напрямую работать с Бердслеем. Обри прислал в издательство рисунок головы Шэгпата, который предстояло одобрить Мередиту. Вероятно, он не проявил особого интереса, так как проект «застыл» [17].
Валланса сия неудача не обескуражила. Он верил, что скоро откроются другие возможности. До него дошли слухи о подготовке нового периодического художественного издания. Журнал под редакцией Льюиса Хинда, финансируемый Чарлзом Холмом, назывался The Studio.Первый выпуск должен был появиться в начале 1893 года. Валланс был знаком с Хиндом и попытался заинтересовать его творчеством Бердслея, но Хинд вел себя очень настороженно. В последние месяцы он старательно избегал встреч со знакомыми, пытавшимися продвигать интересы своих собственных «неизвестных молодых гениев».
Валланс узнал, что Хинд собирается на воскресный вечерний прием у Уилфрида и Элис Мейнелл в их новом доме в Палас-гейт. Мейнеллы слыли очень большими ценителями поэзии и поэтов, спасшими Фрэнсиса Томпсона, пристрастившегося к опиуму. Уилфрид, редактор Merry England, высоко ценивший стихи Томпсона, опубликовал их в своем журнале и помог бедняге победить пагубную зависимость. Элис Мейнелл, кстати, и сама писала стихи. Супруги часто собирали в своей гостиной молодых писателей и художников.
Сюда Валланс и привел своего дорогого друга. Молодой человек за фортепиано пел песню на стихи Элис Мейнелл «Любовь к нарциссу». Гости благоговейно слушали. Миссис Мейнелл любовалась языками пламени в камине. Ее супруг листал книгу. Хинд тоже сидел там, спиной к двери. Валланс подвел к его стулу Бердслея и, как только смолкла музыка, обратился к нему. «Добрый день, Хинд, – сказал он. – Я привел молодого художника, Обри Бердслея. Хотелось бы, чтобы вы взглянули на его рисунки. По-моему, они очень хороши».
Бердслей знал, какую роль ему предстоит сыграть. Он со спокойным и уверенным видом вышел вперед и протянул редактору уже довольно потрепанную папку. При этом Обри ничего не сказал. Хинд, немного раздраженный всем этим, но одновременно заинтересованный видом странного молчаливого юноши, взял папку. Бердслей отступил в сторону, а мужчина за фортепиано начал играть новую мелодию.
Хинд просмотрел рисунки. То, что он увидел, – «японские» этюды, некоторые ранние иллюстрации к «Смерти Артура» и, возможно, даже гротескные картинки для Bon Mots– его весьма заинтересовало [52]52
В своих воспоминаниях о первом знакомстве с творчеством Бердслея Хинд допустил ошибку: он упоминает три или четыре рисунка из серии «Саломея», которых там не могло быть.
[Закрыть]. Можно усомниться в реальности сказанных им слов: «Либо я сумасшедший, либо это гений», но Хинд несомненно распознал новизну работ и их смелость. Все это годилось для публикации. Он искал «бомбу» для первого номера своего журнала и подумал, что эти рисунки, которые раньше не публиковались, произведут на публику впечатление. Хинд хотел показать все содержимое папки своему партнеру и инвестору Чарлзу Холму, но Бердслей отказался расстаться с рисунками даже на одни сутки. Договорились, что он принесет папку в редакцию The Studioна Ковент-гарден завтра днем.
Холма подготовили к тому, что он увидит. Владелец текстильных мануфактур из Северной Англии, он был поклонником движения «искусств и ремесел» и недавно приобрел культовый особняк Уильяма Морриса – Красный дом в Бекслихите, ставший воплощением идеи о соединении высокого искусства с повседневной жизнью. Построен он был по проекту Филиппа Спикмена Уэбба с участием самого Морриса, а свое название получил из-за нетрадиционного для того времени внешнего вида: наружные кирпичные стены не были оштукатурены. Над оформлением интерьеров Красного дома работал Берн-Джонс. У Холма имелась и другая страсть – Япония. Была тут и коммерческая составляющая – часть своего состояния он сделал, распространив торговлю на Восток. Холм собирал восточные артефакты, бывал в Японии и стал одним из основателей Японского общества. Недавно 44-летний Холм отошел от дел и намеревался посвятить себя пропаганде современного искусства и дизайна: журнал The Studioстал его первой попыткой в этом направлении. Успешный бизнесмен, он понимал значение технических новшеств. В то время многотиражные британские художественные журналы – Art Journal и Magazine of Art– по-прежнему воспроизводили иллюстрации с помощью ксилографии, но Холм осознал экономичность и эстетические преимущества метода фотогравюры и в своем журнале хотел сделать главным способом репродукции именно ее.
Тем не менее Чарлз Холм не входил в число тех, кого легко увлекает чужой энтузиазм. Он внимательно просмотрел рисунки и признал их пригодными для первого номера. Сначала Холм сказал: «Годится», а затем, проявив деловое чутье, которое помогло ему сделать огромное состояние, добавил: «Я куплю некоторые из них». Неудивительно, что больше всего ему понравились работы, в которых ощущалось японское влияние. Рисунки, которые он приобрел, – «Las Revenants de Musique» и «День рождения мадам Сигаль» – принадлежали к наиболее «японским» произведениям Бердслея [18].
К рисункам нужна была статья. Холм предложил написать ее Хинду, но редактор сказал, что будет лучше, если это сделает Джозеф Пеннелл. Критик и иллюстратор, Пеннелл имел репутацию специалиста по карандашным и чернильным рисункам. В 1989 году вышла в свет его книга «Карандашный рисунок и мастера рисования», где примеры работ европейцев и американцев (сам Пеннелл родился в Филадельфии) сочетались с практическими советами. Эта работа сыграла определенную роль в становлении нового вида живописи в то время, когда, по выражению Пеннелла, оно сталкивалось с «весьма неодобрительным отношением со стороны ведущих критиков».
Пеннелл действительно мог стать полезным союзником для молодого иллюстратора, начинавшего свою карьеру. После консультации с Хиндом и Валлансом Роберт Росс обратился к нему. Он встретился с американцем и сказал: «Я нашел художника – по крайней мере, мне так кажется. Не будете ли вы любезны через несколько дней прийти ко мне на обед и познакомиться с этим художником? Бердслеем…» Пеннелл согласился. По этому случаю Росс собрал впечатляющую компанию. Кроме Пеннелла там присутствовали Хинд и Глисон Уайт, который тогда работал художественным редактором в издательстве George Bell & Sons. Заглянули, как бы ненароком, Джастин Маккарти и художественный критик журнала Speaker Джордж Мур.
От матери Бердслей усвоил привычку приходить последним, чтобы сделать свое появление максимально театральным. Он был уверен, что его щегольской наряд произведет должное впечатление, несоответствие юности и глубокой эрудиции ошеломит присутствующих, а новизна рисунков поразит их. Обри действительно удивил Пеннелла, хотя благоприятным это удивление назвать нельзя. Американец решил, что юнец в элегантной, хотя и чрезвычайно простой одежде, был больше похож на денди, чем на художника. Даже папка, которую принес Бердслей, по мнению Пеннелла, оказалась слишком изящной: «Это вообще нечто похожее на дамский ридикюль». Но как только «ридикюль» был открыт, Пеннелл понял, что предстоит серьезный разговор.
Особенно он был поражен замысловато проработанной заставкой «Мужчина в доспехах», которую Бердслей нарисовал для титульного листа «Смерти Артура». По словам Пеннелла, в ней замечательно сочеталась манера прерафаэлитов с техникой современных книжных иллюстраторов наряду с духом Средневековья. Бердслей принял первую волну похвал как должное и небрежно заметил, что Берн-Джонсу понравились эти рисунки. Довольный достигнутым эффектом, он решил отойти от строгой достоверности и добавил, что Уильяму Моррису они тоже понравились, отчего слушатели чуть не онемели.
Бердслею удалось установить контакт с художественным гением из Kelmscott Press.Обри сказал, что Дент будет печатать рисунки для «Смерти Артура» с помощью фотогравюры, а не трудоемкой ксилографии и сам он просто не видит смысла в манерных кожаных обложках издательства Морриса. Такие замечания пришлись Пеннеллу по душе, и Бердслей еще больше расположил его к себе, обратившись за советом по разным вопросам техники и композиции. Впрочем, Пеннелл отметил «японский» стиль некоторых работ и спросил о влиянии Уистлера. Бердслей ответил, что никакого влияния нет и умолчал о посещении Павлиньего зала.
Американец Обри понравился. Возможно, за этим простым чувством прослеживалась постоянная потребность Бердслея в «отцовской фигуре», подтверждающей его успехи. Пеннелл, которому недавно исполнилось 32 года, вряд ли это понял, но статью написать согласился [19].
К сожалению, «мнения и впечатления» Джорджа Мура о рисунках из папки Бердслея остались неизвестными, но Росс энергично привлекал к делу других критиков. Очередным поклонником Обри стал молодой шотландский художник и журналист Д. С. Макколл, который уже слышал о Бердслее от Фреда Брауна. Макколл недавно написал статью, в которой сравнил рисование с танцем на бумаге и предположил, что подлинным мерилом таланта является живость описания, а не точность подражания. В творчестве Бердслея действительно было гораздо больше живости, чем подражания. Макколл понял это и назвал его акробатом от каллиграфии. По его мнению, для Обри было «игрой» раскидывать на бумаге сети паутинных линий – врожденной и непреодолимой склонностью, как инстинкт котенка гоняться за своим хвостом.
Дружба Бердслея с Пеннеллом окрепла. Обри и Мэйбл стали посещать модные богемные собрания, которые Пеннелл и его жена Элизабет устраивали по вечерам в четверг в своей квартире на Бэкингем-стрит рядом со Стрэндом. Перед ним открылась еще одна часть художественной жизни Лондона. Хинд был расположен к нему, и перспективы работы в The Studioказались более чем реальными. Они вовсю обсуждали, какие рисунки можно выбрать для репродукций. Согласно первоначальному плану, для первого номера, запланированного на февраль 1893 года, предполагалось взять четыре «фантастических» рисунка, а потом четыре или пять работ для второго номера.
Причудливый стиль Бердслея привлек внимание издательства Lawrence & Bullen,которое взялось за выпуск The Studio.Там решили, что такой стиль будет идеальным для «Правдивых историй» Лукиана, которые они собирались издать в серии «изысканных» репринтов античных сочинений. Бердслей принял заказ на 30 небольших рисунков общей стоимостью 100 фунтов. Для этой работы он придумал новую технику – продолжение его «японского» стиля. Причудливые истории (по мнению специалистов, прообраз «Путешествий Гулливера» Джонатана Свифта) воспламенили его воображение. Обри решил, что иллюстрации, которые он создаст, будут самыми необычными, которые когда-либо появлялись в книге, а также самыми… неприличными.
Теперь он одновременно работал как минимум в четырех разных стилях: псевдосредневековом для «Смерти Артура», гротесковом для серии Bon Mots,строгом классическом для титульного листа «Эвелины» и стиле тонкой линии для Лукиана. Иногда между ними возникали перекрестные заимствования в образном ряде и даже в технике рисования, но по большей части они были строго индивидуальны. Сохранилось несколько листов с законченными иллюстрациями в одном стиле на лицевой стороне и эскизами в другом на обороте [20].
Независимо от того, в каком стиле он творил, сам метод работы Бердслея оставался неизменным. Однажды сложившись, он, в сущности, сохранился у него до конца жизни. Хотя У. Б. Йейтс утверждал, что Обри рассказывал ему, что делает кляксу на бумаге, начинает размазывать чернила, и вдруг появляется «что-то», на самом деле сразу за чернила он никогда не брался. Скорее, судя по записям Росса и сохранившимся рисункам, сначала Бердслей всегда делал карандашные наброски. По свидетельству Мэйбл, еще до того, как взять в руки карандаш, ее брат целыми днями обдумывал идею, разрабатывая композицию в своем воображении. Потом он вычерчивал рамку и заполнял ее замысловатыми спиралями и крючками, постепенно стирая детали, до тех пор пока вся ее поверхность не становилась махристой от карандашных линий и следов резинки.
На этой «рыхлой поверхности» Обри начинал работать черными чернилами. Он никогда не прибегал к цинковым белилам и достигал нужного контраста, просто оставляя на бумаге белые участки. Сохранилось очень мало карандашных эскизов Бердслея: либо они трансформировались в законченные рисунки чернилами, либо он уничтожал их, сочтя неудачными [21].
Валланс всегда утверждал, что «потенциал для зла» в работах Бердслея распознал именно он. Может быть, в первых иллюстрациях Лукиана проявились признаки реализации такого зла? Валланс решил разыграть и эту карту, убежденный в том, что для «Смерти Артура» сие подходит как нельзя лучше. Он сказал, что еще раз поговорит с хозяином Kelmscott Press.Бердслей не возражал. Обри дал другу лучшие из своих последних рисунков, в том числе «Озерную фею, рассказывающую Артуру о мече Эскалибур», и некоторые ранние типографские копии. Тем не менее сопровождать Валланса в Хаммерсмит он отказался.
Наверное, это было к лучшему. Моррис пришел от рисунков в ужас. Он увидел во всем этом узурпацию – Бердслей заимствовал стиль Берн-Джонса для иллюстраций и его собственную манеру для оформления рамок, а Дент просто скопировал стиль Kelmscott Press.При этом и издатель, и иллюстратор совершали все свои кощунства со священным текстом прерафаэлитов – «Смертью Артура» Мэлори! Моррис вынес Бердслею ужасный приговор, сказав, что этот человек занимается не своим делом.
Насколько подробно Валланс поведал об этом Обри, неизвестно, но об отказе ему сказать пришлось. Бердслей был сильно разочарован этим вторым «нет и нет!», но и его сумел обратить себе на пользу. Он стал говорить, что Моррис просто завидует. «Дело в том, что их работа – лишь подражание тому, что уже много раз было, а моя – новая и оригинальная», – утверждал Бердслей. Утешение он нашел в поддержке и добром отношении Берн-Джонса, который помогал ему больше, чем все остальные. Кроме того, мастер отговорил Морриса от того, чтобы послать Денту возмущенное письмо с претензиями к нему самому и его иллюстратору. Бердслей тем временем продолжал свои эксперименты со стилем и твердо верил в то, что следует лучшим традициям братства прерафаэлитов. В конце года он посетил Берн-Джонса и сделал ему подарок – великолепный рисунок «Зигфрид», сочетавший элементы разных стилей. К большому удовольствию Обри, маэстро повесил его в своей гостиной [22].
