Текст книги "Перехламок (ЛП)"

Автор книги: Мэттью Фаррер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Внезапно мне просто захотелось перестать бороться. Это ведь не моя работа. Я ничего не обязан делать. Есть причина, по которой я так хорошо научился менять места. С этим мне не справиться. Интересно, что случится, если я просто залягу на дно и подожду, пока вся эта плевучая дрянь не закончится.

На этот вопрос я не ответил, по крайней мере сознательно. Я увидел, как Йонни появился на лестнице бункера, и вдруг отчаяние ушло и сменилось гневом. От него мои глаза расширились, руки задергались, и только когда Йонни отбил мои руки в сторону, я осознал, что добежал до него и потянулся, чтобы схватить его за перед куртки.

– Кэсс! Дерьмо крысиное, да мы же думали, что ты погиб! Какого…

– Хватит, Йонни! Мне все равно! Что за сучий потрох командует на воротах? Стальноголовые, Йонни! Они грабят караван, который Проклятье привело из Сияющих Обвалов, чтобы торговать с отцами города! Йонни, там вода у ворот, плеваные бочки воды! А эти ублюдки со своими лозунгами, они до сих пор охотятся за фонарщиками, Йонни, они хотят добраться до меня, и Хелико тут замешан, точно! И что, мы будем просто сидеть, пока…

Тут настала моя очередь заткнуться – Йонни зажал мою голову рукой и потащил меня обратно в двери. Захват не давал мне двигать челюстью, и поверх моего сердитого мычания он зашептал мне в ухо:

– Теперь все по-другому, Кэсс – поработаешь головой, сам поймешь. Все не так, как раньше, хватит дергаться и ныть, как младенец! Что, по-твоему, надо делать? Собери мозги в кучу, идиот!

Наконец, когда мы добрались до лестницы, Йонни меня отпустил. Я проковылял три-четыре шага и врезался в стену, потом оперся на нее и свирепо уставился на него, покачиваясь и тяжело дыша. Лицо Йонни выражало смесь сочувствия и отвращения.

– Тебе надо понять, что тут без тебя происходило. Через минуту я должен привести тебя к отцам, и не хочется тебя подставлять.

– Чего-чего? Что-то может быть еще хуже? Йонни, воротами лебедочного порта распоряжаются ублюдки Стальноголовые, ни одного перехламщика не видно! Они грабят караваны! Где настоящие привратники?

– Все быстро меняется. Теперь наверху Стальноголовые и Разжигатели. Привратники теперь – Стальноголовые.

– Охх, сток возьми, Йонни…

Гнев исчез, вернулось отчаяние. Хотел бы я этого не слышать, хотелось бы, чтобы мне это послышалось. Разжигатели Фолька. А я-то думал, что ничего не может быть хуже, чем Стальноголовые. Ха.

– Заткнись и слушай, Кэсс, тебе надо как можно быстрее встать на ноги. Стальноголовых ты уже знаешь. Ты сам их видел. Грюэтт, их лидер, теперь начальник стражи Перехламка. Они тут закрепились. Постарайся привыкнуть к этому.

– А Разжигатели?

– Мы думали, они ушли, когда Проклятье и Берсерки выпнули их из Тарво, но они вернулись. Оказалось, они выслужились перед отцом Стоупом, когда приютили Кошмаров Хеггорана в Перекрестке Вильгельма и позволили ему снова вымогать свою дань за переход через гать. Стоуп убежден, что они – его друзья и партнеры, а Фольку хватило ума ему подыграть. Так что теперь они тоже тут. И еще, Кэсс, ты не единственный, на кого нацелился Хелико. Он устроил нападение на водные цистерны отцов, и на Черной Куче погибли стражники. Отцы напуганы. Так что будь начеку, Кэсс. Не поднимай головы.

– В каком таком плеваном городе я оказался, Йонни? Этого я что-то не узнаю.

Он не ответил, только показал своим здоровым костистым подбородком на лестницу. И я пошел.

Так было впервые – три отца города одновременно собирались говорить со мной напрямую, не через Йонни или какого-нибудь подручного. Мы прошли мимо Галереи Блюдолизов на третий уровень, где я никогда не был. Комнаты были тесные и обветшавшие и вовсе не соответствовали своей славе.

Где-то в нутре здания скрывались воздухоочистные машины, и отцы ждали меня в маленькой голой комнатушке у одного из вентиляторов. Из стены торчал здоровенный выступ, на котором, будто гигантская шляпка гриба, красовался раструб из полированной латуни, и оттуда комнату овевал ветерок. Трое отцов города сидели на скамье из сварного металла и вдыхали свежий воздух, лишенный запахов и примесей.

Хармос был справа и дальше всего от меня. У него были опущены плечи, глаза полузакрыты. Таким я его никогда раньше не видел.

У ближнего края скамьи сидел гильдеец из верхнего улья, которого я сначала не узнал – только потом, когда он мне улыбнулся. Это был тот самый человек, который ждал, пока Хармос распекал меня и Нардо после последнего обхода. Его волосы были собраны под шапочку из той же грубой черной ткани, что и его пылевая накидка, а мантия и лосины под ней были невыразительного серого цвета. Но вот в гильдейском медальоне, который он носил на груди и теперь выставил на полное обозрение, не было ничего невыразительного. Он был настолько большим и толстым, что мой прискорбно опочивший чешуйчатый пленитель мог бы использовать его как метательный диск, и его край и цепь были инкрустированы жемчужными спорами и паучьими глазами.

В середине, расставив колени и вынудив других двух потесниться на края скамьи, восседал отец города Стоуп. У него были навощенные черные волосы ежиком и громадное круглое брюхо, на котором лежали здоровенные титьки, торчащие сосками в потолок. В подулье сложно стать по-настоящему толстым, но когда ты отец города, ты можешь неплохо справляться с этой задачей.

И Стоуп заговорил первым.

– Мы думали, что потеряли своего последнего фонарщика, – сказал он. У него было что-то вроде желтухи, отчего в жемчужно-белом освещении комнаты его кожа выглядела болезненно. – Это было бы скверно, не правда ли? Сейчас, в это время, нам нужно сохранять безопасность и хорошее освещение. Ведь этим наш город и знаменит.

Похоже, он ждал ответа, так что какого черта бы и нет.

– Я не знаю, долго ли еще здесь будет безопасно и светло, сэр. Я должен был совершить простой обход и вернуться к темнофазе, но вместо этого за мной погнались наемники Гарма Хелико и самые большие крысы-мутанты, каких я видел в окрестностях Перехламка, сколько тут живу. А потом я чуть не угодил падалюгам в котел. Если бы не встреча с Проклятьем на дороге к Сияющим Обвалам, я б сейчас с вами не разговаривал.

– Ты переоцениваешь опасность, Кэсс, – парировал Стоуп, не дав мне договорить. – У Перехламка очень способная оборона. Она всегда такой была… и теперь мы ее усилили. Два закаленных лидера с превосходной репутацией, получили, бумаги, представителей… стражи.

Когда Стоуп говорил, у него, как правило, заканчивалось дыхание, и в конце предложения он прерывался и хватал воздух ртом.

– Стальноголовые помогают сохранять безопасность стен и ворот, а мастер Фольк, который, является, моим… личным знакомым, следит, чтобы, улицы, были… безопасны.

Несколько мгновений он сипло дышал.

– И делает это лучше, чем ваши делали, Кэсс, – вставил Хармос, не глядя на меня. Голос у него был ниже, чем обычно, слова сливались, и я с ужасом осознал, что он пьян. Ну, или пьян или обдолбан, но плевать, и то и другое немыслимо. Хармос потерял контроль? Хармос?

– Будем справедливы к человеку, – сказал гильдеец. Его голос был ленивым урчанием, которое примерно впятеро усилило мое недоверие к нему. – Фонарщики никогда не были обязаны самостоятельно поддерживать порядок. Их задача всегда была очень конкретна.

– Фонарщики делают, что им сказано. Мы сказали им вынюхать, кто рисует эти плевучие лозунги. И что? Что произошло на Черной Куче?

– А что произошло на Черной Куче, сэры?

Краем глаза я увидел, как Йонни снова переступил с ноги на ногу и бросил на меня взгляд, жгучий, как мельта-горелка.

– Не твое дело! – рявкнул Хармос настолько громко, что Стоуп подскочил, и его подбородки сплющились и поменялись местами. – Ты делаешь свое плеваное дело, и все.

Его голос то поднимался, то падал, и к концу предложения он говорил мягко, почти спокойно. Точно, чем-то залился. Хармос, под наркотой. Как он так быстро до этого дошел?

– Просто некоторые люди, увязшие в этой чепухе про «воду для всех», – сказал гильдеец. – Те, которых, как думает Хармос, ты должен был выслеживать. Этот преступник Хелико и его рисовальщики лозунгов, кажется, думают, что они станут ядром некой новой армии разбойников. Некоторые из них стали слишком настойчивы и их проконтролировали. Больше этого не произойдет. Больше тебе знать не следует.

Стоуп согласно кивнул.

– Мы зря тратим время, – сказал он. – Чего я хочу от тебя, Кэсс, так это ответов, а не вопросов. Ты только что пришел с обхода, на, границах, города… правильно?

Как будто он не мог этого сказать по тому, как я выглядел. Я осознал, что по-прежнему держу в руках сверток со своими вещами.

– Если у тебя сохранялось хоть какое-то присутствие ума во время твоих приключений, ты можешь, оказать, городу… услугу.

И вот так и пошло. Хармос не сказал больше ни слова: он пялился в раструб вентилятора

как люди порой глядят в костер на привале. Через некоторое время он начал слегка покачиваться. Остальные двое работали по очереди, вгрызаясь в мой доклад и требуя от меня рассказать о том, чего я и знать не мог.

Сколько еще там банд падалюг? Сколько воды привезло Проклятье? Сколько забрали Стальноголовые, и сколько еще хранится в Сияющих Обвалах? Насколько сильна их охрана? Чем они вооружены? Какие именно перемещения диких животных упоминала мне Сафина? Что из этого я подтвердил собственными глазами?

Только потом я понял, что они ничего не спрашивали о головорезах Хелико. Как будто это их и не беспокоило.

Я справлялся с вопросами так долго, как мог, но время, проведенное вне стен, быстро нагоняло меня. В конце концов я наклонился, чтобы положить свой сверток с вещами, и чуть не свалился, когда колени поддались, и я потерял равновесие. Йонни оказался рядом, положил мне руку на плечо, снова поставил на ноги, а потом взял у меня сверток и тихо исчез с ним. Я выпрямился, покачнулся и попытался сконцентрироваться. Все еще анонимный гильдеец, кажется, сказал «довольно».

– Мы добыли из него все возможные полезные сведения. Я бы лучше пустил его отдохнуть, чем выжимать досуха и допрашивать до смерти.

Стоуп что-то отрывисто буркнул, видимо, выражая презрение.

– Этого не надо, – ответил гильдеец. – Он же ваш последний фонарщик? По-моему, прямо сейчас ваш город нуждается в освещении больше, чем когда-либо, не так ли?

Стоуп неловко заворочался в своем коконе из жира. Хармос клевал носом и выглядел почти спящим. Глядя на странную троицу, я пропустил тот момент, когда меня отпустили. Когда я снова перевел взгляд на гильдейца, он еле заметно повернул голову к двери, и в его глазах по-прежнему виднелось легкое веселье.

– Собеседование окончено, Последний из Фонарщиков, – сказал он и еще чуть-чуть наклонил голову. – Будь осторожен на улице. Не знаю, распространяется ли еще эта недоделанная вендетта против «шпионов-фонарщиков», но жажда, похоже, умеет делать людей весьма неприятными. Как и зависть – и я думаю, люди знают, что вы не вынуждены платить городу за водяные пайки. Следи за собой.

Он продолжал глядеть на меня, пока я не заставил свои ноги кое-как двигаться.

Йонни ждал меня снаружи с моим свертком под мышкой. Он придерживал меня другой рукой, пока вел прочь от двери и вниз по ступеням, пока я не оказался, все еще покачиваясь, на заляпанном ковровом покрытии вестибюля. Он оценивающе посмотрел на меня где-то секунд пять, потом сказал «тебя нельзя выпускать в Перехламок одного и в таком виде» и снова взял меня за руку. Вместе мы медленно вышли наружу, в аллею Хартистов.

Я едва ее узнавал. За то время, что нам понадобилось, чтобы пройти через всю длину аллеи до Черной Кучи, я увидел две жилых норы, у которых выломали двери, затем приставили обратно и заколотили. Через обе двери было красной краской написано «ИСКУПЛЕНО». Работа Разжигателей Фолька. По краям аллеи были разбросаны тела. Только одно из них попыталось сдвинуться с места, когда мы проходили мимо.

– Что это значит, Йонни? Что это за случай, о котором я не должен спрашивать? Как все так поменялось?

Мой голос звучал жалобно и надтреснуто. Каждый шаг отдавался в теле. Все, что на мне было надето, как будто было из наждачки и царапало кожу. Мне хотелось спать.

Йонни остановил меня, шикнул, чтобы я не задавал вопросов, огляделся, чтобы увидеть, не подслушивает ли кто. Мы пошли дальше по маршруту, которым я шел в тот вечер, когда на меня напали, вокруг основания Черной Кучи и вдоль канала, потом мимо туннеля, который вел к Латунной Яме.

Мои комнаты были глубоко в сотах старых туннелей за высокой стеной, что нависала над Латунной Ямой и рыночными ямами Колокольного пустыря. Вокруг двери моего жилья виднелись выбоины и царапины, но я не слишком обратил на них внимание. Йонни уже практически нес меня на себе, и когда мы оказались в лишенной света металлической коробке, где я обитал, он отпустил меня. Я поковылял к своему тюфяку, а он ловко постучал пальцами по лампочке, чтобы зажечь ее. Лампочка налилась светом и заполнила комнату размытыми желтыми тенями, среди которых мы начали разговор.

Я хотел спать, но не мог заснуть, пока не услышал все.

– Ладно, Йонни, я слишком устал, чтобы мне лгать. Что происходит с моим городом?

И он рассказал мне.

8: СЕСТРЕНКА

Кажется, я заснул после того, как ушел Йонни. Я помню, как проснулся с ноющим и задеревеневшим телом, застонал и полусознательно пошевелил руками и ногами, но потом, видимо, опять заснул, когда тело расслабилось, потому что потом я, кажется, еще несколько часов видел вещи, которых не могло быть. Я опять был среди падалюг в грибном лесу, но теперь грибы были высотою с сам улей и тянулись вверх, в гигантское пустое пространство, которое наводило на меня ужас, и поэтому я помчался искать укрытия среди грибных ножек. Они все были там: Сафина, Йонни, мертвая Данда, Мутноглаз, Хармос, даже босс Стальноголовых, и все угрюмо смотрели наружу из убежищ, которые они уже нашли и заняли, а я бежал мимо в поисках собственной норы. Я бежал, казалось, вечность, мои шаги становились все медленнее и тяжелее, вес пустоты давил на меня все больше и больше, пока почти не парализовал, и тогда я увидел, что на меня смотрит Танни, и сон оборвался.

После того, как сновидение заканчивалось ею, заснуть было уже невозможно, поэтому я не стал и пытаться. Когда я сел, суставы не хрустнули, но по ощущениям казалось, что должны были. Я переместился в вертикальное положение и чуть не упал лицом вперед, когда ноги подогнулись. Опираясь на тюфяк, я подтащил к себе сверток, оставленный Йонни.

«Паек Нардо тоже здесь, Кэсс».

Это было последнее, что он сказал мне, прежде чем мой изможденный мозг вырубился.

«Только ты этого от меня не слышал и вообще ничего от меня не получал. Отцы напуганы. Они не просто так урезали пайки и повысили цены. Даже для фонарщиков правило таково: кто не работает, тот не пьет. Если Нардо не поправится, они ничего не сделают, чтобы спасти его от смерти, так что отнеси ему воду и присмотри за ним. И его воду ты от меня не получал».

Там было четыре жестяные фляги, завернутые в мой старый плащ вместе с двухцветником, фонарным щестом и разодранной грязной сумкой для инструментов. Этот плащ был у меня уже много лет, но я прижал к груди не его, а фляги с водой.

Под одеждой на мне была вторая кожа из запекшейся грязи. Подульевики привычны к пыли и налету, но это было гораздо хуже. Если не помоюсь, можно с ума сойти.

Когда я снова попытался встать на ноги, их так свело судорогой, что я вскрикнул, но мне все же удалось по-падалюжьи проковылять, волоча ноги, через дверь напротив постели за угол моей маленькой комнаты, в закуток, где была сточная канава и причиндалы для мытья. Я взял таз с полки рядом с зеркалом для бритья, приставленным к стене. В углу за ним свисал кабель, и я сел и уставился на него. Чтобы добраться до кабеля и подсоединить к нему нагревательную кастрюлю, надо будет выпрямиться во весь рост, а я не знал, способен ли на это. Он, казалось, висел далеко вверху. Может быть, еслли пялиться на него достаточно долго, он просто полетит и приземлится прямо передо мной. Ха. Я смотрел на него еще какое-то время, и мои мысли стали разбредаться туда-сюда.

Они добрели до увиденных мной разбитых дверей и новостей про другую банду в страже Перехламка. Разжигатели Фолька. Искупленцы. Бандиты дома Кавдор.

Практически любой перехламщик (кроме, видимо, отца города Стоупа) мог бы сказать вам, что Разжигатели друзей не заводят. Они – кровожадные, всегда готовые на убийство ублюдки из дома Кавдор, которые спустились по Колодцу из Города-улья примерно три года назад в поисках новых завоеваний.

Кавдоры здесь непопулярны, как и их церковь Красного Искупления. В большинстве мест, что здесь, что в Городе-улье, когда ты всех, кто косо на тебя посмотрел, потрошишь и сжигаешь как духовно отравленных нечестивцев, нуждающихся в искуплении, очень скоро ты сам оказываешься не на том конце ствола. Но не в доме Кавдор и той шестой части Города-улья, где они правят. Искупление – официальная религия этого дома, и это означает, что постоянный поток маньяков-проповедников приносит ее с собой в подулей. Самые безумные из них – Жрецы Искупления, которые потеряли весь интерес к основанию поселений или даже к расширению территорий банды. Все, чего они хотят, – это воевать. Убивать, вычищать, молиться и жечь, оставляя за собой след из крови и пепла через весь подулей. Маньяки вроде Фолька.

Я осознал, что все еще сижу и таращусь на кабель. Моргнул, попробовал растереть ноги. Они все еще покалывали, пульсировали и болели, когда я пытался ими двигать. Пора применить более дорогостоящие меры. Я потянулся – плечо хрустнуло – и вытащил с полки за спиной плетеную пластиковую коробку. Там была бутылка «Дикой змеи», и ее насыщенно-густое и прозрачное содержимое блестело даже сквозь покрытое пылью стекло. Я распечатал ее и сделал глоток. Хорошая штука. Сварена в Каплепаде, одном из самогонных поселений Зеркал-Укуса, и почти так же хороша, как то, чем угостила меня Шелк. Я хлебнул еще и попытался собраться с мыслями, надеясь, что напиток поможет расслабить мышцы.

Я уверен, что быть Искупленцем очень сложно. Список молитв и проклятий, который им приходится учить, похоже, бесконечен. За время, что я прожил в подулье, я навидался этих безумных жрецов Искупления – которых обычно вволакивала в ворота бригада охотников за головами – с тяжелыми томами или инфоклетками, набитыми законами, изречениями и святыми писаниями. Их обычно сжигали или разбивали, в то время как жрец отправлялся на виселицу.

Но суть их проста. Они ненавидят все и вся, кроме самих себя, и насчет этого «кроме» я не особо уверен. Если ты постараешься не переходить им дорогу, то они только попытаются сделать тебя таким же безумцем, как они сами. А если сделаешь хоть что-то одно из того, что им не нравится, то они тебя убьют и сожгут при первой же возможности. Это все, что я понял о верованиях Искупленцев, и, думаю, больше ничего в них понимать не стоит.

Не знаю, то ли «Дикая змея» помогла расслабить ноющее тело, то ли я просто спьяну перестал замечать боль, но меня и то и то устраивало. Наконец-то я смог встать, даже слегка размяться, и подсоединить нагревающуюся кастрюлю к кабелю в стене. Я налил в нее треть первой фляги и сел, дожидаясь, пока спираль накалится.

Единственная причина, по которой кавдорские банды до сих пор не вымерли, это то, что необходимость в выживании усмиряет их рвение. Если будешь сжигать торговые посты, как только завидишь там питейный притон или бордель, то тебя убьют охотники за головами, или помрешь с голоду в скверноземье, как рано или поздно заканчивают все полностью оперившиеся Красные крестоносцы. Поэтому они примиряются с этим, как Эшеры примиряются с наличием мужчин. Они пристегивают на головы эти маски и притворяются, что могут быть выше всех остальных. Они идут на сделки.

Как Разжигатели, которые заключили сделку со Стоупом после того, как вернулся Гарм Хелико.

И это меня пугало. Когда Фольк и его силовик, брат Хетч, вышли из скверноземья и взяли бразды правления Разжигателей, жители Перехламка не так уж высоко оценили их угрозу. Какой бы дурной ни была их репутация – а она была довольно дурная – мы все знали, что полноценные Искупленцы слишком ненормальные, чтобы Разжигатели могли долго сохранять стабильность. Они зайдут за грань настолько далеко, что сам Кавдор обратится против них, или их безумие перекинется на остальную банду, и она растратит себя на какой-нибудь самоубийственный крестовый поход, и все тут.

Но Фольк заключал сделки. Он обеспечил себе пропуск в Перехламок. Он заставил убрать плакаты о награде за себя и Хетча. Он становился умнее. Что-то в этом было такое, отчего даже охотники на фонарщиков, наемники Гарма Хелико, отходили на задний план.

Нагревающая спираль светилась тускло-красным, будто воспаленная. Горячее она бы уже не стала, поэтому я подхватил кастрюлю за ручку и вылил воду в тазик для мытья. Пар валил мне в лицо. Я дважды зачерпнул рукой воду и выплеснул себе на голову. Это было так же приятно, как вкус «Дикой змеи». Я протер мокрыми руками лицо и попытался собрать мысли в кучу.

Когда я прошел сквозь ворота во время того последнего ужасного обхода, я оставил Перехламок, как мне теперь вспомнилось, затененным. Йонни запустил большие дуговые светильники еще в светофазу, и я тоже сделал, что мог, но когда уходил, то мне в голову лезли мрачные мысли о тусклом освещении вокруг. Но когда последствия тьмы сказались по-настоящему, меня здесь уже не было.

На Греймплаце и Циклоповой площади начались драки. На Колокольном пустыре ограбили четырех торговцев. Толпы беженцев попытались штурмом взять ворота у лебедочного порта и на дороге Высокородных. На фермах Кишкодера погибло с дюжину человек, и еще четверо – – на грибном огороде отца Вилферры, что у подножия Черной Кучи. Когда ушла вода, а потом к ней присоединился и свет, люди испугались, что город уже на последнем издыхании, и этот страх чуть было не реализовал сам себя.

Последней соломинкой был неудачный бунт на водокачке на задворках Шарлатауна. Много криков, чуток мордобоя, люди достали один-два ножа и пистолет, а потом двое охранников у крана пару раз выпалили в воздух и еще пару – в тех, кто еще стоял с оружием в руках. Толпа ломанулась кто куда, еще нескольких при этом потоптали, но на этом все, в общем-то, и закончилось. Через пять минут те, что похрабрее, снова встали в очередь с бочонками, ведрами и деньгами наготове.

Но это была водокачка, которая принадлежала отцам, и это дало Таю повод. Гильдеец Тай был тем самым гладеньким ублюдком, которого я слушал в бункере, и именно он заставил отцов города спустить Стальноголовых с поводка. Они тут же набросились на беженцев, и кого не поубивали, тех рассеяли и прогнали с глаз долой, потом вернулись за стены и принялись обрабатывать город. Городскую стражу – настоящую стражу – отправили на Черную Кучу охранять отцовскую цистерну, и, без их вмешательства, шайки Стальноголовых просто ходили от одного проблемного места к другому и отстреливали там всех, кто сопротивлялся, и всех, кто не успел сбежать. А потом Тай вылез из бункера и приказал стражникам повесить на Греймплаце и трех больших воротах клетки с теми нежелательными личностями, что пережили зачистку.

Почти целую светофазу Стальноголовые правили Перехламком, пока через Черную Кучу не заявился Гарм Хелико, и тогда в ворота вошли Разжигатели. Еще неделю назад перехламщики видели лица главных Разжигателей на объявлениях о розыске, ну или, по крайней мере, лица масок, которые они никогда не должны были снимать. Мастер Фольк, лидер, и брат Хетч, который натворил столько злодеяний, что за его голову обещали большие деньги отсюда и до Чернокраса. Разжигатели прошли мимо Высокого купола, и через Денежный мост, и возле бункера их приветствовал отец города Стоуп с официальным манифестом в руках. Если посмотреть на плакат, извещающий о прибавлении в городской страже, можно увидеть неровный шрифт поверх того места, где раньше находилась надпись «Разыскиваются», прямо над лицами Кавдоров.

Перехламок станет полем боя. Черт, да он уже практически им стал. Может быть, уже пора уходить прочь.

Сзади донесся лязг, будто кто-то пытался открыть дверь. Я прислушался, но никто меня не позвал. Я пожал плечами, плеснул воды в лицо и вылил пригоршню на исцарапанную грудь. Порезы, которые мне подлечили в караване Сафины, хорошо заживали. Еще один глоток «Дикой змеи» помог мне не думать о том, что сейчас может происходить с Сафиной.

– Жизнь в подулье, вот и все, – сказал я себе вслух. Мой голос звучал слегка неразборчиво. Жизнь в подулье. В подулье случались такие вещи, о которых лучше не думать. Неважно, заслужил ты их или нет. Сафина, наверное, не заслужила того, что с ней произошло. Йонни сказал, что толпа выгнала из Высокого купола сестру Гарма Хелико с ее маленьким сыном. Они тоже, наверное, этого не заслуживали. И не думаю, что моя сестра заслуживала… но я все еще был достаточно трезв, чтобы вытеснить эту старую боль из своего сознания. Я ушел от нее много лет назад.

Позади меня загрохотала дверь, и я прокричал что-то бессвязное в ответ. Говорил больше не я, а «Дикая змея». Я помог ей, выпив еще. Стука больше не было. К черту их. Одна из причин любить мои апартаменты – это большая тяжелая дверь.

Вода в тазу была серо-черная и уже остывала, пол вокруг него был забрызган смытой грязью. Я покачнулся, скинул штаны и с решительностью, которая принадлежала скорее бухлу, чем мне, плеснул еще воды в кастрюлю. Мне припомнился тот разговор с Нардо, что-то про гребаных богачей-фонарщиков, которые могут себе позволить плескаться водой, и я захихикал, наклоняя таз в маленькую сточную канаву, что уходила в дальнюю стену. Я попытался сказать «дорогая штука!», но у меня не получилось выговорить. Тут ведь есть и вода Нардо, попытался напомнить я себе, но мысль быстро выскользнула из головы.

В зеркале для бритья отразилось мое бледное тело в серых разводах там, где я более-менее смыл грязь. Я принялся обрабатывать живот, пах и ноги, сфокусировавшись на этом, насколько позволяло опьянение. Вокруг моих стоп расползалась лужа цветом почти как нефть. Опять это со мной. Гарм Хелико ускользал сквозь трещины в сознании, как дым сквозь пальцы. Был только один человек, которого я мог нормально вспомнить, когда пил.

Танни выглядела не очень похоже на меня. У нее было лицо в форме сердечка, а у меня узкое. Волосы густые и темные, как у нашей матери, а не тонкие, почти бесцветные, как у меня. Красные щеки, здоровый цвет лица. Я смутно помню, что у отца был такой хороший цвет кожи до того, как он заболел.

Она всегда была тихоней и знала, как никому не попадаться под руку и заботиться о себе. Когда отец умер, мы трое поняли, что потеряли ту небольшую возможность пользоваться гостеприимством окраин Города-улья, которая у нас была, и нам всем придется стоять за себя, если мы хотим выжить. Я даже помню, как мать сказала это мне, когда мы уходили. Она единственная не плакала. Я спас из маленькой отцовской мастерской, что смог, но этого было недостаточно. По какой-то причине больше всего мне было жаль оставлять его инструменты.

– Просто уходите прочь, – говорила она нам снова и снова в залитой желтым светом дорожной трубе. – Просто смотрите вперед и уходите.

Мы бродили по самым высоким и безопасным местам, держась настолько близко к Городу-улью, насколько позволяли ополчения домов, и Танни научилась никому не попадаться. Она была слишком мала, чтобы работать, достаточно мала, чтобы потеряться или быть похищенной. Постоянно это воспоминание о ее карих глазах, выглядывающих из повозки или норы в каком-нибудь маленьком грязном городке. Она смотрит на меня, пока мы работаем или идет. Я ей тогда махал в ответ.

Единственный раз, когда наша мать унизилась до того, чтобы по-настоящему умолять людей, был тогда, когда нас взяли в оборот первые настоящие бандиты подулья, которых я видел. Мы оба тогда поклялись, что с нами такого больше никогда не случится, и стали углубляться в подулей. Я все лучше умел управляться с инструментами отца. Мне не хватало самоуверенности, чтобы присоединиться к банде, да и происхождением я не вышел, но невелика была потеря. Новички в бандах – пучок пятачок, подулей пожирает их каждый день, но у него есть что получше для молодого человека, который понимает в электричестве и проводах, и руки у него растут откуда надо. Через некоторое время Танни достаточно повзрослела, чтобы начать ходить в одиночку, ставить ловушки на крыс и туннельных собак, как мы когда-то делали в ходах вокруг старого жилья. Она сама научилась выделывать и продавать шкуры, наловчилась пользоваться ножом и стрелять из маленького стаббера, который я ей достал.

Еще она научилась делать алкоголь. Где бы в подулье ты ни оказался, тот, кто знает, как управляться с самогонным аппаратом, всегда будет иметь свои несколько кредов. Это оказалось очень полезным умением, когда дорожная жизнь стала брать с нашей матери больше, чем она могла отдать. Мы осели в маленьком поселении, состоящем из пещер в стенах и потолке над дорожной трубой, идущей от Приюта Бродяг до Погорелья. Движение по ней было довольно плотное. Танни подавала пойло бандитам и торговцам, а я тем временем возился с их сломанным снаряжением в своем закоулке над лестницей в стене дорожной трубы.

Если бы я знал, что с ней случилось, мне было бы куда легче. Она высунула голову над лестницей, чтобы посмотреть, не закончил ли я обрабатывать новые трубы, которые нужны были ее боссу для самогонного аппарата, и показала мне язык, когда я сказал «нет». Она помахала мне через плечо, когда спрыгнула с лестницы, и прошла под спутанным гнездом проводов с лампочками к туннелю, прорубленному в стене трубы, который вел обратно в питейную. Я знаю, что через несколько минут после этого она подавала полбутылки «Второго лучшего» парочке стрелков из стоков, которые проходили мимо в поисках работы. Она им приглянулась, так они сказали, и позже они пытались помочь мне ее отыскать.

Но они ничего не нашли, и я тоже, и люди, которые шли мимо по дороге, ничего не знали, и я даже заплатил одному крысокожему деньгами и алкоголем, который сварила Танни, а он только сказал, что ни в одном из лагерей местных племен ее не видели. Она шла по дорожной трубе, спиной ко мне, помахивая рукой над плечом, и на этом все заканчивается. Это воспоминание. Ей было шестнадцать.

Мать умерла через год. Усталость, которая прервала наши путешествия, оказалась белым удушьем, подхваченным из какого-то гнилого, полного спор места на нижних тропах, и незнание о том, что случилось с Танни, давило на нее так же, как на меня. В подулье привязанность к людям никогда не бывает выгодна, но иногда ты просто не можешь без этого. Мы с ней остались на этом маленьком дерьмовом перевалочном пункте, и когда удушье наконец забрало ее, я сжег ее и через неделю двинулся в путь. По крайней мере, я знал, что с ней случилось. Я был рядом до конца, подносил чашку с водой к ее губам. Я вынес ее из нашего жилища.