Текст книги "Люди и Я"

Автор книги: Мэтт Хейг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Кэмпион-роу, 4

Комната была теплой.

В ней имелось окно, но с задернутыми шторами. Достаточно тонкие, чтобы пропускать электромагнитное излучение от единственного солнца, они не мешали мне все ясно видеть. Стены небесно-голубого цвета, свисающую с потолка лампу накаливания с цилиндрическим абажуром из бумаги. Я лежал в кровати – просторной квадратной кровати, рассчитанной на двух людей. Я проспал на ней больше трех часов и теперь проснулся.

Это была кровать профессора Эндрю Мартина на втором этаже его дома на Кэмпион-роу, 4. Довольно большого дома по сравнению с другими строениями, которые я видел. Внутри стены были белыми. Внизу, в прихожей и на кухне, пол покрывала известняковая плитка. А поскольку известняк состоит из кальцита, то мой взгляд мог отдохнуть на чем-то привычном. Кухня, куда я спустился выпить воды, оказалась особенно теплой благодаря штуке, называемой печью. Данная печь состояла из железа и работала на газу, а на ее верхней плоскости имелось два постоянно горячих диска. Она называлась AGA.Цвет у нее был кремовый. На кухне и здесь, в спальне, повсюду были двери. У печи, у буфета, у платяного шкафа. Целые миры взаперти.

Спальню застилал бежевый ковер из шерсти. Это волосы животных. На стене висел плакат с изображением двух человеческих голов, мужской и женской, очень близко друг к другу. На плакате были слова «Римские каникулы». И еще слова: «Грегори Пек», «Одри Хепбёрн» и «Парамаунт Пикчерз».

На деревянном кубовидном предмете мебели стояла фотография. Фотография – это, по существу, двухмерная неподвижная голограмма, рассчитанная только на зрительное восприятие. Фотография помещалась внутри стального прямоугольника. На ней были Эндрю и Изабель. Они выглядели моложе, кожа – сияющая и гладкая. Изабель казалась счастливой, потому что улыбалась, а улыбка у людей есть показатель счастья. Эндрю с Изабель стояли на траве. Она в белом платье. Похоже, такие платья специально надевают, когда хотят быть счастливыми.

Была и другая фотография. Изабель и Эндрю в каком-то жарком месте. Оба без одежды. Среди гигантских полуразрушенных каменных колонн под безоблачным синим небом. Наверное, это какое-то важное здание, оставшееся от человеческой цивилизации. (К слову, цивилизация на Земле возникает, когда группа людей сходится вместе и подавляет свои инстинкты.) Цивилизация эта, вероятно, зачахла или погибла. Эндрю с Изабель тут тоже улыбались, но по-другому, одними губами, глаза в улыбке не участвовали. Создавалось впечатление, что им не по себе, но я приписал это зною, обжигающему им кожу. На еще более поздней фотографии они находились в помещении. С ребенком. Маленьким. Мужского пола. Таким же, даже более темноволосым, чем мать, но с более бледной кожей. На нем был предмет одежды с надписью «Ковбой».

Изабель много времени проводила в комнате: либо спала рядом со мной, либо стояла рядом и наблюдала. Я старался не смотреть на нее.

Не хотел иметь к ней никакого касательства. Моей миссии не пойдет на пользу, если у меня к Изабель возникнет какая-то симпатия или хотя бы сочувствие. Впрочем, это было маловероятно. Сама ее инаковость меня неприятно будоражила. Эта женщина казалась мне бесконечно чуждой. Однако возникновение Вселенной тоже было маловероятным, и тем не менее она возникла.

Один раз я все-таки рискнул посмотреть Изабель в глаза и задать вопрос:

– Когда ты последний раз меня видела? То есть до этого всего. Вчера?

– За завтраком. А потом ты ушел на работу. Домой вернулся в одиннадцать. В половине двенадцатого лег в постель.

– Я тебе что-то говорил? Рассказывал что-нибудь?

– Ты произнес мое имя, но я сделала вид, что сплю. Вот и все. А когда я проснулась, тебя уже не было.

Я улыбнулся. Вероятно, от облегчения, но тогда я толком не понимал его причины.

Программа «Война и деньги»

Я смотрел аппарат «телевизор», который принесла для меня Изабель. Переноска далась ей нелегко. Телевизор – штука тяжелая. Думаю, она ждала от меня помощи. Ужасно неприятно наблюдать, как биологическая форма жизни тратит столько усилий. Я был смущен и недоумевал, почему она делает это для меня. Из чистого любопытства я попытался облегчить ее ношу, применив телекинез.

– А он легче, чем я ожидала, – сказала Изабель.

– О, – отозвался я, ловя на себе ее взгляд. – Ожидание – забавная штука.

– Ты ведь по-прежнему любишь смотреть новости, да?

Смотреть новости. Хорошая идея. Из новостей можно что-то почерпнуть.

– Да, – сказал я, – я хочу посмотреть новости.

Итак, я смотрел новости, а Изабель смотрела на меня, и нас обоих в одинаковой мере тревожило то, что мы видели. Новости изобиловали человеческими лицами, только поменьше и в основном показанными с большого расстояния.

За первый час просмотра я выявил три интересных факта.

1. Термин «новости» на Земле, как правило, означает «новости, непосредственно связанные с людьми». Я буквально ни слова не услышал ни об антилопах, ни о морских коньках, ни о красноухих черепахах, ни об остальных девяти миллионах видов, живущих на планете.

2. Принцип очередности новостей мне непонятен. Например, ничего не говорится о результатах новых математических исследований, но зато много внимания уделяется политике, суть которой на этой планете сводится к войнам и деньгам. Войны и деньги настолько популярны, что новостям подошло бы название «Программа „Война и деньги“». Мне все правильно объяснили. Земля – планета насилия и жадности. В стране под названием Афганистан взорвалась бомба. В другой стране людей беспокоит ядерная мощь Северной Кореи. На так называемых фондовых биржах обвал. Это волнует множество людей, они смотрят на экраны с цифрами, словно видят там великое математическое открытие. О, и я тоже ждал, когда заговорят о гипотезе Римана, но так и не дождался. Возможных объяснений было два: либо никто ничего не знает, либо всем плевать. Теоретически оба варианта утешали, но я чувствовал себя безутешным.

3. Людей тем сильнее волнуют события, чем ближе они происходят. Южную Корею тревожит Северная Корея. Людей в Лондоне в основном беспокоит стоимость лондонской недвижимости. Похоже, людям все равно, если кто-то разгуливает голым по тропическому лесу, – лишь бы не рядом с их газоном. Их совершенно не занимает, что творится за пределами их планетной системы, как и события внутри нее, если только они не происходят прямо здесь, на Земле. (Правда, событий в Солнечной системе и впрямь маловато, чем до некоторой степени объясняется людское высокомерие. Человечеству недостает конкурентов.) В целом людям интересно только то, что происходит в их стране. Предпочтительно в той части страны, которую они считают своей. Чем ближе, тем лучше. При такой постановке вопроса в идеальной программе новостей речь должна идти только о событиях в доме, в котором живет зритель. Такое вещание будет подразделяться на блоки, которые в зависимости от места в доме будут расставлены по приоритетам. Главная новость всегда будет о комнате, где находится телевизор, а главным в этой новости – тот поразительный факт, что его смотрит человек. Но пока человечество не проследило логику новостей вплоть до данного неизбежного вывода, лучшее, что у них есть, это местные новости. Так вот, в Кембридже главной новостью была история о человеке по имени Эндрю Мартин, которого ранним утром обнаружили разгуливающим голышом по территории Нью-корт колледжа «Корпус Кристи» Кембриджского университета.

Повторяющиеся репортажи об этом эпизоде также объясняли, почему с тех пор, как я появился в доме, телефон почти не умолкал и почему моя жена говорила о письмах, которые беспрестанно сыплются мне в почту.

– Я их футболю, – объясняла Изабель. – Говорю, что тебе сейчас не до разговоров и что ты еще слишком болен.

– О.

Она села на постель и снова погладила меня по руке. По коже побежали мурашки. Возникло желание прикончить Изабель здесь и сейчас. Но существует очередность действий, и ее необходимо соблюдать.

– За тебя все очень переживают.

– Кто? – спросил я.

– Ну, твой сын для начала. С Гулливером стало еще сложнее.

– У нас только один ребенок?

Ее веки медленно опустились; лицо сделалось воплощением напускного спокойствия.

– Ты же знаешь, что один. Правда не понимаю, как тебя выписали без сканирования мозга.

– Решили, что оно мне не нужно. Случай довольно простой.

Я попытался осилить немного еды, которую Изабель положила у кровати. Нечто под названием «бутерброд с сыром». Еще один продукт, за который люди должны благодарить коров. Невкусный, но съедобный.

– Зачем ты мне его сделала? – спросил я.

– Я забочусь о тебе, – ответила Изабель.

Минутное замешательство. Информация плохо поддавалась обработке. Но потом я понял, что людям в силу отсутствия у них сервисных технологий приходится прибегать к содействию друг друга.

– Но зачем это надо тебе?

Изабель рассмеялась.

– Это вечный вопрос нашего брака.

– Почему? – спросил я. – Разве у нас неудачный брак?

Она глубоко вдохнула, будто собираясь поднырнуть под мой вопрос.

– Ешь бутерброд, Эндрю.

Незнакомец

Я съел бутерброд. Потом пришла новая мысль.

– Это нормально? Иметь всего одного ребенка?

– Сейчас это, наверное, единственное, что нормально. Она легонько почесала руку. Совсем чуть-чуть, но мне тут же вспомнилась Зои, та женская особь из психиатрической больницы, со шрамами на руках, жестокими парнями и головой, забитой философией.

Молчание затянулось. Прожив почти всю жизнь в одиночку, я не имел ничего против тишины, но эта тишина была какой-то другой. Ее хотелось нарушить.

– Спасибо, – сказал я. – За бутерброд. Он был вкусный. По крайней мере хлеб.

Если честно, не знаю, зачем я это сказал, ведь бутерброд мне не понравился. Тем не менее я впервые в жизни кого-то за что-то поблагодарил.

Изабель улыбнулась.

– Не привыкай, Император.

Она похлопала меня по груди и вдруг замерла. Я заметил, что ее брови сдвинулись, а лоб прорезала новая складка.

– Странно, – сказала она.

– Что?

– Твое сердце. Как странно. Будто почти не бьется. Изабель убрала руку. В эту минуту она смотрела на мужа как на чужого. Что в принципе соответствовало действительности. Вместо него был Я.Изабель даже не представляла, насколько я для нее чужой. Она выглядела встревоженной, и какую-то часть меня это даже немного возмутило, хотя я прекрасно понимал, что в данный момент она наверняка испытывает именно страх.

– Мне нужно в супермаркет, – проговорила Изабель. – У нас пусто. Все закончилось.

– Верно, – отозвался я, раздумывая, стоит ли выпускать ее из дома. Пожалуй, придется. Необходимо действовать в определенной последовательности, и первая задача – проникнуть в колледж Фицуильяма, в кабинет профессора Эндрю Мартина. Если Изабель отправится в супермаркет, я тоже смогу уйти, не вызывая подозрений. – Хорошо, – сказал я.

– Но помни, ты должен оставаться в постели. Ладно? Просто лежи в кровати и смотри телевизор.

– Да, – отозвался я. – Разумеется. Буду лежать в кровати и смотреть телевизор.

Она кивнула, но ее лоб остался наморщенным. Она вышла из комнаты, потом из дома. Я встал с постели и стукнулся ногой о дверную раму. Больно. В самом ощущении, пожалуй, не было ничего странного. Но странно, что оно не проходило. Да, боль не сильная. В конце концов, я просто ударился. Но убрать эту боль не получалось. Точнее, не получалось до тех пор, пока я не вышел из комнаты на лестничную площадку. Тут она с подозрительной быстротой стихла. Озадаченный, я вернулся в спальню. Боль становилась тем острее, чем ближе я подходил к телевизору, в котором женщина говорила о погоде и делала прогнозы. Я выключил телевизор, и пальцы ноги моментально перестали ныть. Удивительно. Видимо, телесигнал мешает работе даров – устройств, спрятанных в моей левой руке.

Выходя из комнаты, я решил, что в критические моменты буду держаться подальше от телевизора.

Я спустился вниз. Там оказалось много комнат. На кухне в корзине спало какое-то существо. Оно имело четыре ноги, а все тело покрывала коричнево-белая шерсть. Это была собака. Самец. Когда я вошел в комнату, он остался лежать с закрытыми глазами, но зарычал.

Я искал компьютер, но на кухне его не нашел. Я направился в другое помещение, квадратное, расположенное в тыльной части дома, которое, как я вскоре узнал, называется гостиная. Впрочем, люди принимают гостей почти во всех комнатах. В гостиной обнаружился компьютер и радио. Сначала я включил радио. Какой-то мужчина говорил о фильмах другого мужчины по имени Вернер Херцог. Я стукнул кулаком по стене, и кулак заболел, но стоило выключить радио, как боль прекратилась. Значит, не только телевизор.

Компьютер оказался примитивным. На нем были слова «MacBook Pro»и клавиатура со множеством букв и цифр, а также стрелочек, указывающих в разные стороны. Метафора всей человеческой жизни.

Минута-другая, и я уже получил доступ. В письмах и документах по гипотезе Римана ничего не обнаружилось. Я подключил Интернет – основной источник информации на планете. Новостей о доказательстве профессора Эндрю Мартина не было, зато я легко получил информацию о том, как добраться до колледжа Фицуильяма.

Запомнив данные, я взял самую большую связку ключей на тумбе в прихожей и вышел из дома.

Начало действий

Большинство математиков охотно продадут душу дьяволу за доказательство гипотезы Римана.

Маркус дю Сотой

Женщина в телевизоре сказала, что дождя не будет, поэтому я поехал в колледж на велосипеде профессора Эндрю Мартина. Наступил вечер. Изабель, наверное, уже добралась до супермаркета, так что времени у меня оставалось немного.

Было воскресенье. Очевидно, это означало, что в колледже мне не встретится много людей, но я понимал: действовать надо осторожно. Хотя я знал, куда ехать, и управление велосипедом давалось мне относительно легко, я все же путался в дорожных правилах и пару раз чуть не угодил в аварию.

В конце концов я добрался до длинной, спокойной, обсаженной деревьями улицы под названием Сториз-вэй и доехал по ней до самого колледжа. Прислонил велосипед к стене и зашагал к парадному входу в самое большое из трех зданий – просторное, в три этажа высотой, относительно современной земной архитектуры. При входе я встретил женщину с ведром и шваброй, мывшую деревянный пол.

– Здравствуйте, – сказала она. Похоже, она меня узнала, хотя нашей встрече явно не обрадовалась.

Я улыбнулся. (В больнице я выяснил, что первой нормальной реакцией на приветствие является улыбка. А не плевки.)

– Здравствуйте. Я здесь преподаю. Профессор Эндрю Мартин. Знаю, это звучит ужасно странно, но я попал в небольшую аварию – ничего серьезного, просто кратковременная потеря памяти. Одним словом, я взял паузу в работе, но мне необходимо попасть в кабинет. В мой кабинет. Дело сугубо личное. Вы случайно не знаете, где мой кабинет?

Пару секунд женщина меня разглядывала.

– Надеюсь, вы не сильно пострадали, – проговорила она. Ее надежда не показалась мне особенно искренней.

– Нет. Не сильно. Просто упал с велосипеда. Простите, но я несколько ограничен во времени.

– Вверх, прямо по коридору. Вторая дверь слева.

– Спасибо.

На лестнице мне встретилась другая женщина. Седая, лицо по человеческим меркам смышленое, на шее очки на шнурке.

– Эндрю! – сказала она. – Боже мой. Как ты? И что ты здесь делаешь? Я слышала, ты заболел.

Я внимательней к ней присмотрелся. Много ли она знает?

– Да, немного ударился головой. Но теперь уже все нормально. Честно. Не волнуйся. Меня осматривали, все в порядке. Я здоров как бык.

– О, – недоверчиво выдохнула она. – Понятно, понятно.

Тут я с легкой и необъяснимой тревогой задал главный вопрос:

– Когда ты последний раз меня видела?

– Неделю назад, не меньше. Наверное, в прошлый четверг.

– И с тех пор мы больше не связывались? По телефону? По электронной почте? Еще как-нибудь?

– Нет. Нет, а зачем? Ты меня заинтриговал.

– О, пустяки. Все из-за удара головой. Не могу собраться с мыслями.

– Ах, это ужасно. Уверен, что стоило сюда приезжать? Может, лучше было остаться дома, в постели?

– Да, пожалуй. Заберу кое-что и сразу домой.

– Хорошо. Надеюсь, ты скоро поправишься.

– О, спасибо!

– Пока.

Она пошла дальше, не догадываясь, что только что избежала верной смерти.

У меня были ключи, и я ими воспользовался. Зачем делать что-то откровенно подозрительное, если тебя могут увидеть?

И вот я оказался внутри его – моего– кабинета. Не знаю, чего я ждал. В этом-то и заключалась главная проблема: чего мне ожидать. У меня отсутствовала точка отсчета – незнакомым было все. Мне остро недоставало информации о предшествующем положении дел, по крайней мере здесь.

Итак: кабинет.

Статичный стул у статичного стола. Окно с опущенными занавесками. Книги, заполняющие почти три стены. В горшке на подоконнике – растение с коричневыми листьями, более мелкое, чем то, которое я видел в больнице, и нуждающееся в поливе. На столе фотографии в рамках посреди кучи бумаг и невообразимых канцелярских принадлежностей. А в центре всего этого – компьютер.

Времени оставалось мало, поэтому я сел и включил его. Он ненамного превосходил тот, домашний. Земные компьютеры еще не перешагнули доинтеллектуальной ступени своего развития и позволяли влезать в себя и вытаскивать все, что вздумается.

Я быстро нашел, что искал. Документ назывался «Дзета». Открыв его, я увидел двадцать шесть страниц сплошных математических символов. Ну, или почти. Вначале шло короткое словесное вступление:

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ГИПОТЕЗЫ РИМАНА

Как известно, доказательство гипотезы Римана является важнейшей из нерешенных задач математики. Решить ее означало бы произвести революцию в применении математического анализа, открыть множество новых способов преобразования нашей жизни и жизни будущих поколений. Ведь не что иное, как математика, стоит у истоков цивилизации. Первым тому подтверждением служат архитектурные успехи создателей египетских пирамид, а также важные для архитектуры астрономические наблюдения. С тех пор наше математическое развитие ушло вперед, но его поступь никогда не была ровной.

Подобно эволюции живых существ путь математики состоял из головокружительных взлетов и падений. Если бы Александрийскую библиотеку не сожгли дотла, вполне возможно, что мы полнее и быстрее развили бы достижения древних греков и уже во времена Кардано, Ньютона или Паскаля впервые отправили человека на Луну. Кто знает, чего бы мы достигли. И какие планеты терраформировали и колонизировали бы к началу двадцать первого века. Каких высот достигла бы медицина. Не будь в нашей истории темных веков, этого блэкаута, мы, возможно, уже нашли бы способ не стареть и не умирать.

В наших кругах принято подшучивать над Пифагором и его мистическим учением, основанным на идеальной геометрии и других математических абстракциях. Но если вообще говорить о религии, то религия математики выглядит идеальной, ибо если Бог существует, то кто он, если не математик?

Сегодня, пожалуй, мы можем сказать, что поднялись чуть ближе к нашему божеству. В самом деле, у нас появился теоретический шанс повернуть время вспять, возродить ту древнюю библиотеку и встать на плечи великанов, которых не было.

Простые числа

Текст был до конца выдержан в том же восторженном духе. Я чуть больше узнал о Бернхарде Римане, болезненно застенчивом немецком вундеркинде, жившем в девятнадцатом веке. Мальчик в раннем возрасте проявил неординарные математические способности, потом была блестящая научная карьера и череда нервных срывов, омрачивших его зрелые годы. Позже я узнал, что это одна из ключевых проблем, преграждающих людям путь к числовому пониманию, – у них просто не выдерживает нервная система.

Простые числа сводят людей с ума в буквальном смысле слова, тем более что данная область полна загадок. Человек знает, что простое число есть целое число, которое делится только на единицу и на само себя, а дальше начинаются всевозможные проблемы.

Например, людям известно, что простых чисел столько же, сколько чисел вообще, ведь количество и тех и других бесконечно. Но этот факт не укладывается в человеческой голове, ведь понятно же, что всех чисел вместе должно быть больше, чем только одних простых. Так что некоторые люди после безуспешных попыток осмысления данного парадокса совали в рот пистолет, нажимали на спуск и вышибали себе мозг.

Люди также поняли кое-что насчет распределения простых чисел. Тут как с воздухом на Земле: чем выше поднимаешься, тем их меньше. К примеру, в промежутке от 0 до 100 помещается 25 простых чисел, от 100 до 200 уже только 21 простое число, а от 1000 до 1100 всего 16. Однако в отличие от земного воздуха, как бы высоко мы ни взобрались по числовой оси, поблизости все равно окажутся простые числа. Например, 2097593 – простое число, и между ним и, скажем, 4314398832739895727932419750374600193 их найдутся еще миллионы.

Тем не менее человек искал закономерность в на первый взгляд произвольном порядке распределения простых чисел. Ясно, что их частота уменьшается, но почему? Человечество билось над этой задачей, сознавая, что, решив ее, оно сделает огромный шаг вперед, поскольку простые числа суть основа математики, а математика есть основа знания.

Люди постигли и другие явления. Атомы, например. У них есть машина под названием спектрометр, позволяющая им видеть атомы, из которых состоит молекула. Но они не понимали простых чисел так, как понимали атомы. И чувствовали, что не поймут, пока не разберутся, почему простые числа распределяются так, а не иначе.

И вот в 1859 году угасающий от тяжелой болезни Бернхард Риман представил Берлинской академии наук гипотезу, которой суждено было стать самой изучаемой и знаменитой в мировой математической науке. В его работе утверждалось, что закономерность существует,или по меньшей мере она существует для первой сотни тысяч простых чисел. Формулировка была прекрасной, чистой и основывалась на так называемой дзета-функции – своего рода логической машине, сложного вида кривой, с помощью которой удобно исследовать свойства простых чисел. Подставляешь в нее числа, и те выстраиваются в порядок, которого раньше никто не замечал. Итак, закономерность. Простые числа распределяются не наобум.

Зал ахнул, когда Риман – в приступе невероятного волнения – объявил об этом своим элегантно одетым бородатым коллегам. Люди искренне поверили, что выходят на финишную прямую и еще при их жизни появится доказательство, работающее для всехпростых чисел. Однако Риман только нащупал замок, но ключа не нашел, а вскоре после выступления умер от туберкулеза.

Чем больше проходило времени, тем отчаяннее велись поиски решения. Другие математические головоломки – такие как Великая теорема Ферма и гипотеза Пуанкаре – решились своим чередом; доказательство гипотезы давно почившего немца осталось последней и самой трудной задачей. Задачей, равносильной тому, чтобы увидеть атомы в молекулах или создать периодическую систему элементов. Задачей, которая в конечном итоге даст людям суперкомпьютеры, объяснит квантовую физику и сделает возможными межзвездные перемещения.

Разобравшись со всем этим, я проштудировал страницы с цифрами, графиками и математическими символами. Для меня это был фактически новый язык, но только легче и правильнее устроенный по сравнению с тем, которым я овладел с помощью «Космополитена».

К концу изучения, пережив несколько моментов смертельного ужаса, я не находил себе места. Решительный знак бесконечности в конце не оставил ни малейших сомнений, что доказательство найдено и ключ в судьбоносном замке повернут.

Ни секунды не задумываясь, я удалил документ, ощущая короткий прилив гордости.

– Вот так, – сказал я себе. – Возможно, ты только что спас Вселенную.

Но, разумеется, ничто не может быть настолько просто, даже на Земле.