355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мэри Воронов » Змея » Текст книги (страница 2)
Змея
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 22:52

Текст книги "Змея"


Автор книги: Мэри Воронов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

2
Книжный червь

Другие пациенты не общаются с Сандрой. Она не такая, как все: и потому, что ее навещает сестра, и потому, что ей можно носить свою собственную одежду вместо пижамы; так что они не пристают к ней. Каждый день сестра приходит и задает вопросы, а Сандра смотрит на вязы за окном, будто ждет кого-то. Черное одеяние сестры Габриэлы блестит как перья стервятника, когда она стоит рядом, вытянув шею, и делает вид, что тоже разглядывает вязы. На самом деле ей хочется поговорить, а еще больше – послушать, что расскажет Сандра.

–  Сандра, – сестра кладет руку на плечо девушки, – ты помнишь еще что-нибудь?

А разве нужно сейчас вспоминать? Сандра так не думала. Не теперь, когда она каждую ночь молит Господа помочь ей забыть, защитить ее от снов, от их внезапных нападений, похожих на атаки пилотов-камикадзе.

Не дождавшись ответа, старая монахиня вздыхает и поворачивается, чтобы уйти.

–  Стойте. – Сандре нужно это прикосновение… она так одинока; ей не страшно, когда в небе кружат птицы, а тени на полу превращаются в змей… если кто-нибудь рядом. – Я помню, что все было другое.

– Что было другое, Сандра?

Ветер переворачивает листья изнанкой вверх, и зеленая рябь сбегает по спине Сандры, воспоминания выныривают из-за облаков и вонзаются прямо в нее.

– Мой новый дом был другим.

Приехав в новый дом в тихом пригороде Кливленда, штат Огайо, Сандра не могла поверить своим глазам. Она чувствовала себя индейцем, который впервые увидел ухоженный английский сад. Лабиринты геометрических узоров, повторов, линий и прямых углов восхищали и вместе с тем пугали ее. В отличие от бабушкиной темной беспорядочной фермы, эти дома были похожи на ярко освещенные одинаковые прямоугольники, выстроившиеся в фаланги, как войско на плацу. Перед каждым домом лежал зеленый квадрат стриженой травы с рядами кустов по краям; которые обрезали в форме куба, лишив возможности нормального роста. Дорога не петляла среди диких трав под кронами деревьев – ровная улица шла строго вперед, поворачивала только на светофорах и заставляла все деревья выстроиться в ряд по стойке «смирно».

Но все это было началом еще большего разочарования. Сандра не учла ошибку во времени, которая спрятала в коробку ее воинственную храбрость на несколько лет. Ей никогда не приходило в голову, что мать изменилась, что она уже не та девушка-хиппи с косяком в руке и с вечной улыбкой на лице, одетая в разноцветное тряпье и увешанная безделушками, со странным ароматом и перьями в волосах. Когда мать села в такси и уехала, Сандре показалось, что солнце скрылось навсегда. Лишь для того, чтобы вернуть солнечный свет или по крайней мере еще раз увидеть улыбку матери, Сандра и проделала весь этот путь.

То, что встретило ее в конце пути, может, и было когда-то солнцем, но теперь походило, скорее, на выжженную планету, без тени улыбки на поверхности. Как нередко бывает с детьми, выращенными в тепличных условиях, мать Сандры зашла слишком далеко, вступила в секту, лидер которой был подвержен экстатическим видениям и занимался сексом со всеми последовательницами культа, а затем, в течение трех лет, она пыталась обрести свободу и принимала разрушительные дозы ЛСД. После лечения и реабилитации она не смогла избавиться от страха потерять контроль над собой и сейчас, выйдя замуж и оказавшись в безопасности, не хотела, чтобы Сандра все испортила. Вообще-то Сандра ей не нужна была вовсе, но в цивилизованном обществе такое отношение к детям считалось неприемлемым. За матерью стоял ее новый муж, и Сандра видела, что в их жизни для нее нет места.

В одночасье Сандра лишилась поддержки бабушки и мечты о матери, единственным ее другом остался ветер.

Но здесь даже ветер изменил свой голос. Он больше не срывался с черных холмов, заставляя деревья и травы склоняться пред восходящей лунной королевой. Теперь он появлялся из ниоткуда, как актер из-за кулис, и в порыве безумного гения играл замысловатый лиственный концерт на деревьях, выстроившихся вдоль улицы ее нового детства. Вдохновленная этим, Сандра сделала из картона клавиши, наклеила их на коробку и неистово играла для листьев. А осенью, когда изнуренные листья стали падать на землю, она играла для них погребальный плачь под стук голых ветвей.

Решив, что дочь проявляет музыкальные способности, родители наняли учителя, но Сандре не нравились стерильные ноты, постоянный счет и неестественный звук обычного пианино. Она не могла сидеть спокойно, она долбила по клавишам как дикий зверь; учитель, толстый человек с рыжими волосами, торчавшими из головы и пальцев, не в силах был это терпеть, ныл и жаловался, так что пришлось его отпустить. Вместо того, чтобы попрощаться, Сандра со всей силы ударила его по большому пальцу. И этим бешеным нападением напугала своего озадаченного отчима.

В наказание, на следующей неделе ее повели к демону (родители называли его дантистом), который с превеликим удовольствием надел на ее чудесные кривые зубы железные скобки, от которых заболели десны. Для выравнивания. Лишившись возможности видеть свои милые клыки, она почувствовала себя безобразной и онемела. Отчиму пришлось объяснить, что скобки нужны, чтобы она стала красивой, а это обеспокоило ее еще больше, ибо он воспринимал красоту, как нечто невероятно скучное и прямолинейное. Ему не дано было понять, какая красота таится в изгибах шелковой травы, какая сила сокрыта в медленно трескающейся скале; малейшее нарушение порядка сильно раздражало его. Подсознательно она заложила первый камень в основание защитной стены, которая вырастет между ними.

Отчим быстро стал достраивать стену с другой стороны, на то у него были свои причины. Когда Сандра расплакалась, выйдя из кабинета дантиста, он стал успокаивать ее, но вдруг понял, что не может успокоить собственные руки, которые дрожали при малейшем прикосновении к ее волосам. Он не мог думать ни о чем, кроме этих тонких ручек, обнимающих его за талию, и открытом ротике рядом с его ширинкой. Испугавшись, что кто-нибудь заметит, он оттолкнул ее с такой силой, что она перестала всхлипывать и прищурилась, глядя на нового врага, вторгшегося в ее владения.

Птицы, которые, как она надеялась, остались в прошлом, раскинули крылья и обрели видимые очертания. Их черные перья гремели, когда отчима сажали в страшную железную клетку, такую же, как у нее на зубах. Он прячется от птиц, подумала она сначала, но его печальные глаза сказали, что он останется узником до конца своей жизни. Когда она очнулась, дантист объяснял petit mal [1]1
  Маленькая неприятность ( фр.).


[Закрыть]
родителям, и после этого ей пришлось принимать таблетки, чтобы птицы больше не возвращались.

К радости Сандры, враг прекратил наступление. С омерзением поняв, что не в силах контролировать себя, отчим занял безопасную позицию, подавляя влечение равнодушием, формальностью и дисциплиной с примесью наказания. Он был так суров с Сандрой, потому что сам нуждался в дисциплине, она этого не понимала, но принимала с угрюмой покорностью. К счастью, это был лишь клубок правил, предписаний и запретов. Он ни разу ее не ударил. Даже этого он не мог доверить своим рукам.

Беседуя в постели с матерью Сандры, он наотрез отказывался участвовать в воспитании дочери.

– Тут уже ничего не поделаешь, – говорил он. – Характер закладывается в первые четыре года жизни. Она дитя своей бабушки – дикарка. И расти она будет в соответствии с тем образом взрослого человека, который сама себе создала.

Сандра слышала, как мать причитала:

– Хочешь сказать, что это я во всем виновата?

– Нет, тут нет твоей вины. – И он попытался поцеловать ее, как тогда, в ту первую встречу в его книжном магазине, но не смог, пока не представил свежую белую кожу Сандриных рук, обнимающих его бедра.

Между тем Сандра чувствовала себя все более и более одинокой в новом обывательском доме, она уходила в свой собственный мир, где люди были деревьями, а ее чувства – жуками, которых она держала в стеклянной банке и никогда не выпускала наружу. Дубы за окном – единственные, кому она по-настоящему могла доверять и к кому чувствовала привязанность. Она общалась с ними торжественно, не так, как раньше, когда носилась сломя голову, пока бабушка пребывала в отключке после «Джека Дэниелса». Нет. Здесь, в геометрическом саду квадратов и углов, она не бегала. Она маршировала и танцевала балетные партии. Когда все в округе спали, Сандра выбиралась из постели и кружилась под пологом дубовых крон, внимая музыке клавесина, звучавшей в шелестении листьев.

К беспокойству родителей, Сандра не завела себе друзей. Она в них не нуждалась. К тому же все свободное время было занято репетициями. Они с ветром готовились к мировому танцевальному турне. Однако гастроли отменились в полшестого утра в четверг, когда мать обнаружила ее абсолютно голой неподалеку от дома за исполнением великолепного пируэта. Халат лежал на снегу как отверженный призрак, а воспаленный мозг девочки не обращал никакого внимания на мертвенную бледность посиневшей кожи. Грациозно кружась от одного дерева к другому, Сандра тянула руки к лунному свету, пока не почувствовала, как они стали покрываться корочкой. В тот самый момент мать втащила ее в дом и захлопнула дверь.

Привыкшая к тому, что бабушка разрешала ей делать все, Сандра была напугана реакцией матери, в первый раз ей стало стыдно, хотя она не знала почему. А мать, не желая себе в этом признаваться, боялась, что дочь унаследовала хромосомы сектанта-отца, который в свое время и ей самой так задурил голову, что у нее все перемешалось, как если бы он сделал в ее голове перестановку, словно мозг – это офисная мебель, и самое ужасное: он делал это, пока трахал ее. Все, что ей оставалось, – это в страхе наблюдать за дочерью и ждать проявления симптомов безумия, чтобы уничтожить их в зародыше и попытаться предотвратить возращение отца Сандры в ее жизнь.

После того утра Сандре поставили диагноз «лунатизм». Теперь девочка находилась под постоянным присмотром, и, хотя она пообещала больше не танцевать, ее каждую ночь запирали на ключ. Все коробки превратились в один большой черный короб, темницу, где узница Сандра горько раскаивалась в своем незнании того, что нагота – большее преступление, чем убийство животного. Она начала худеть, а духовно и вовсе оголодала до смерти. Хотя в доме топили хорошо, ей казалось, что она в Сибири; мозг был опустошен, чтобы выжить, приходилось собирать последние крохи воображения. В ущельях ее окаменевшего бытия теперь могли расти только грезы, которые она бережно возделывала, подобно всем детям.

Лучшим местом для выращивания грез было место у окна, особенно в машине, когда во время долгих поездок она сидела так тихо, будто впала в кому. Поначалу обеспокоенная мать пыталась вовлекать ее в семейный разговор, но вскоре оставила эту затею; куда бы они ни отправились, Сандра всегда сидела в одиночестве на заднем сиденье. Ей было совершенно не важно, куда они едут – просто в парк за углом или аж до самого Дейтона; в мечтах она уносилась к черным холмам, где ее встречал ветер и, укутав в одеяло из лунного света, поил музыкой, которая открывала ее стеклянное сердце, выпуская на волю светлячков.

Мать Сандры очень боялась, что дочери от нее или, того хуже, от отца передались пораженные ЛСД гены, поэтому она незаметно заставляла ее делать только то, что считалось нормальным. Она перестала думать: «Ну разве это не мило? У меня такой оригинальный ребенок». Она позаботилась, чтобы девочку называли Сэнди, а не Сандра, и попыталась впихнуть ее в рамки нормального среднезападного ребенка, совсем как тот дантист, что втиснул ее зубы в маленькие жестяные гробы.

Быть нормальным, как вскоре обнаружила Сандра, подразумевало кучу правил, зачастую абсолютно бессмысленных. Например, ей не разрешали сидеть в темноте, запрещали говорить с незнакомыми людьми и постоянно напоминали, что она должна использовать только три кусочка туалетной бумаги за раз. Разве мир рухнет, если использовать четыре? И вообще, как они узнают, что она израсходовала бумаги больше, чем положено, они что – считают?

Существовала энциклопедия правил поведения за столом. Плюс молитвенник, ни одному слову из которого она не верила (хотя приходилось делать вид, что верит), и целый миллион дурацких книг, которыми были заставлены стены в доме отчима, в доме, где Сандру принимали без явного радушия. Отчим никогда не смотрел на нее, а если и говорил с ней, то только формальным тоном, подобным туману, за которым скрывается страшная бездна.

Самым скучным из применяемых к ней наказаний было сидение в библиотеке, где она «должна подумать над своим поступком», пока все дети играют на улице. Книги стали прутьями клетки, по которой она металась как несчастный зверек. Сандра не доверяла книгам, она вообще не доверяла тому, что нравилось отчиму. Когда она случайно впервые выдернула с полки книгу, за окном шел снег. От скуки, сугробами лежавшей по всему дому, она начала читать «Маленьких женщин». [2]2
  «Маленькие женщины» – роман Луизы Мэй Элкотт (1832–1887).


[Закрыть]
И там, среди белых страниц, увидела, как ее сокровенные мысли превращаются в слова, по которым она шла с такой же легкостью, как по следам на снегу. Она обнаружила, что каждая книга – это дорога к новой свободе. В окно ворвалась Снежная Королева – на санях со звенящими на ветру хрустальными колокольчиками – и с поцелуем оставила заколдованный осколок в глазу у Сандры. Волшебство хлынуло в ее жизнь. Двери в заповедный сад распахнулись. Но что удивительнее всего, родители, тщательно пытавшиеся оболванить свою дочь, по сути сами заставили ее бежать за белым кроликом от книги к книге. Как Ланселот, она отказалась от Грааля ради запретной любви Джиневры. Как тайный слуга, вставала она на колени, припадая к руке графа Монте-Кристо, и вслед за Скарлетом Пимпернелом [3]3
  Скарлет Пимпернел – герой приключенческого романа «Скарлет Пимпернел» (1905) английской писательницы венгерского происхождения Эммушки Оркси (1865–1947).


[Закрыть]
целовала каждый след отвергнувшей его возлюбленной.

Единственным, кто догадался об открытии Сандры, был отчим, и, к ее полному и крайнему замешательству, наказания прекратились, а правила смягчились. Временами, когда она читала, задрав ноги на подлокотник кресла, он протягивал руку и трепал ее по голове, как собаку, приговаривая: «Молодец, хорошая девочка». Раздраженно кривляясь в ответ, она отстранялась от него. Если это вся ласка, которую он может позволить своим бледным дрожащим рукам, то пусть уж лучше совсем не пристает. По ее сторону стены было только пренебрежение, гнев усиливался по мере созревания юного тела, а отчим наблюдал за ней с тоской, к которой примешивалась гордость. Она становилась все красивее, как он и говорил. Годы спустя при воспоминании его одержимого лица она хмурилась и содрогалась без всякой причины в разгар прекрасного солнечного дня.

Сандра с жадностью поглощала книги, часто не дочитывала главу и приступала к следующей, чтобы только избавиться от мучений. Конечно, именно этому Змий и научил Еву. Это была страсть. По ночам Сандра включала фонарик, раскрывала свою любимую книгу и проходилась по ее интимным местам снова и снова. Потаенная страсть к деревьям была похоронена под одеялом, где, как зерно в земле, проросла и расцвела оргазмическим ирисом на проталинах снежных простыней.

Когда Сандра прочла «Графа Дракулу» Брема Стокера, мать обнаружила ее на постели обнаженной с алой розой для повелителя ночи. На этот раз все было гораздо серьезней. Видимо, цветы – еще большее преступление, чем танцы в голом виде, и в наказание ей пришлось выслушать много невыносимо скучных лекций на тему греха и секса, причем отчим не должен был ассоциироваться с ними никоим образом.

Сандра смогла вынести из лекций только то, что из-за довольно удручающего вида мужского члена, которого следует бояться как огня, ее мать давно перестала быть секси-девочкой в клешах и с индийскими четками, какой была, когда оставила Сандру у бабки. Эта ожесточенная женщина предусмотрительно объяснила ей, что оргазм – а именно так назывались ее ночные цветения – должен вызывать только муж, и то – под защитой сложной пластиковой оболочки. Живые цветы полностью исключались, но через пять-десять лет, если, конечно, к этому времени не умрешь, можно будет пустить в ход искусственные, пластиковые. Французский поцелуй – это война микробов. Французский поцелуй «туда» – и вовсе страшное табу: если попробуешь, уже никогда не избавишься от позорного клейма шлюхи. Сандра с трудом могла дождаться конца лекции, чтобы вернуться в свою комнату с этим еще более красочным представлением о «туда»: с мыслью, что чьи-то губы захотят оказаться там.

Она пытливо всматривалась в маску макияжа, всегда скрывающую лицо матери. Как Человек в железной маске, ее настоящая мама, возможно, спрятана где-то внутри, и если она обнимет эту женщину и крепко-крепко к ней прижмется, то узница освободится. Но Сандра не двигалась, мгновение эта мысль еще висела в воздухе, но затем испарилась.

Самые страшные опасения матери подтверждались. Фразы вроде «дурная кровь» не давали ей покоя. Чувство самообладания оставило ее, когда у дочери под мышками и между ног стали расти волосы. Неизбежный хаос природы пугал ее, так что даже поездка за город превращалась в сплошную головную боль. В середине каждой лекции на тему «секс – это зло» она понимала, что пыталась убедить не Сандру, а себя. Вскоре на смену лекциям пришло молчание, затишье перед бурей.

Мать успокаивало лишь то, что Сандра не спешила сменить книги на мальчиков, хотя ее тело, казалось, развивается именно с этой целью. «В мальчиках нет того драматического напряжения, какое есть в хорошей книге, – говорила она матери тоном всезнайки, раздражавшим ее одноклассников и некоторых учителей. – Мальчики на самом деле шумные и назойливые, они могут пригодиться, только когда захочешь ребенка, а я не хочу». Конечно, она врала, чтобы успокоить мать. Или действительно так думала… но просто вдруг произошло нечто. Нечто необъяснимое. Нечто, что грозило разбить стеклянную банку и выпустить на волю светлячков и жуков, и еще другие чувства, которым она не могла найти названия, такими чуждыми они казались ей.

Это случилось в кафе «Баскин-Роббинс»; она смотрела, как парень за прилавком зачерпывал мороженое из контейнера. Мускулы у него на руках напрягались и твердели в неоновом свете, и у нее появилось нестерпимое желание вонзить зубы ему в предплечье, где под белоснежной кожей бежали голубые вены. Порыв был таким сильным, что ей пришлось отвернуться. Может, в ней есть какой-нибудь аберрантный ген и она вампир, подумала Сандра. Пребывая в тайном смущении и волнении, она позволяла себе одно мороженое в день, и каждый раз при виде его голых рук чувствовала, как слабеют ее колени, и прислонялась к прилавку. Одним дождливым днем Сандра зашла за своей ежедневной порцией и вдруг застыла как вкопанная. У парня были длинные рукава. Она не знала, что делать. Как рыба, выброшенная на берег, она начала метаться в своем желтом дождевике, пытаясь выбраться наружу, под дождь.

– Подожди…

Из-за дождя в кафе никого не было, – значит, он обращался к ней. Сандра обернулась и увидела, что он снял свитер и стоит за прилавком с обнаженным торсом.

– Чего ты хочешь? – Он улыбнулся и протянул руки, будто дразня ее.

Сандра не могла говорить и смотреть одновременно. Банка разбилась, и сотни мотыльков выпорхнули, чтобы сгореть в бледном пламени его светящейся кожи.

– Двойную порцию фисташкового мороженого, как в прошлый раз?

Парень опустил глаза, голос стал нежнее, улыбка исчезла. Он медленно ополоснул черпак, свет, словно дымка, обволакивал его кремовую кожу.

– Да, – прошептала Сандра и облокотилась о прилавок, давая передохнуть коленям.

Она смотрела на все: на его живот, на изгиб плеча, когда он доставал мороженое, на черные волосы под мышками, на грудь. Он прижался телом к разделявшей их стойке, и на мгновение Сандре пришлось закрыть глаза.

На следующий день он встретил ее около школы. Кто-то их видел, и его уволили, но это было не важно, потому что он и так собирался ехать в Лос-Анджелес. Она позволила, и он стал целовать ее, просовывая язык все глубже ей в рот, пока она не оттолкнула его.

– Всякий раз, наблюдая, как ты лижешь мороженое, я хотел сделать это. – Его голос был таким низким, что, казалось, застревал в горле.

Сандра дотронулась до его руки.

– Хочешь, я сниму пальто? – спросил он.

– Нет, сейчас ужасно холодно.

– Наплевать, мне не холодно. – Он крепко прижал ее к себе.

– Нас увидят.

Но он не отпускал.

– Пойдем к тем деревьям? Я хочу, чтоб ты меня потрогала.

Сандра потрогала везде, где он просил, и все ее книги превратились в кучу пыли пред его черными волосами и кремовой кожей. Когда чары Снежной Королевы рассеялись, Хитклиф, [4]4
  Хитклиф – герой романа Эмили Бронте (1818–1848) «Грозовой перевал» (1847).


[Закрыть]
граф Монте-Кристо, Дракула стали иллюзией, и Сандра обнаружила, что находится в настоящем мире плоти и крови. Даже ветер стих и деревья казались обычными. Она оставалась с ним, пока губы не посинели от холода и не пришлось засунуть руки ему под мышки, чтобы они совсем не закоченели. Сандра держала все произошедшее между ними в таком строжайшем секрете, что, когда вернулась домой, не могла поверить в реальность случившегося. Но она изменилась.

Сначала родители застали ее с рассеянным взглядом у приемника, из которого оглушительно ревел рок-н-ролл, а накануне вечером она променяла свою любовь к книгам на фильмы, жалуясь, что они последняя американская семья, у которой нет телевизора. Она стала пользоваться популярностью среди одноклассниц, вокруг нее образовалась толпа глупых подружек, которые гоготали как гуси, обсуждая такие важнейшие темы, как помады, лаки для ногтей и мальчики, мальчики, мальчики. Это нормальное, со стороны Сандры, поведение не приносило радости ее матери. Как раз наоборот: они стали все яростнее ссориться по пустякам – из-за того, насколько короткой должна быть юбка и насколько высокими каблуки. Вскоре мамин гнев, усугубленный страхом, стал непрошеным гостем за каждым семейным обедом.

Как это ни странно, но именно отчим пришел на помощь Сандре, хотя на этот раз он не смог одурачить жену. К ее раздражению, муж боготворил чуть ли не каждый шаг Сандры, дарил ей одежду, выбирая вещи, которые безумно нравились Сандре, как бы дорого они ни стоили, что, разумеется, только разжигало материнский гнев. Но дочь была не виновата. Никто не виноват. Его страсть стала семейной тайной, хотя семьей их назвать было теперь трудно. По мере того как Сандра расцветала, страсть отчима усиливалась, а лицо матери покрывалось морщинами. Она снова захотела избавиться от дочери, посылала ее в колледж, в лагерь, куда угодно. «Мне было всего шестнадцать, когда я ушла из дома», – жалко причитала она после третьего коктейля.

Сандра поняла намек и приняла его к сведению, впервые гнев матери и слабость отчима возымели действие. Вдохновленная мечтой о парне с кремовыми руками, она устроилась на работу в «Бургер Кинг». За год она скопила достаточно денег, чтобы отправиться в Лос-Анджелес, – вместо Католического колледжа для девочек, который выбрала мать. Порвав все связи с Кливлендом, Сандра снова уехала, на этот раз не в желтом такси, а в серебристом автобусе.

Почему она оставалась здесь так долго? Возможно потому, что втайне надеялась снова увидеть в матери смеющуюся девушку-хиппи, но годы уносили тот образ все дальше и дальше. Мать выглядела старой и была очень похожа на бабушку, когда стояла на остановке. Родители казались потрепанными, словно одежда, из которой Сандра выросла. Обнимая ее на прощание, отчим расплакался, и Сандра не могла дождаться, когда же приедет автобус. У матери глаза оставались сухими, все было решено. Эти глаза ясно и просто говорили: не возвращайся.

Сестра Габриэла покачала головой:

–  Он когда-нибудь трогал тебя?

–  Кто?

–  Отчим.

–  Нет, сестра, – засмеялась Сандра, – я ведь дитя своей бабушки.

–  Ты дитя Господа, моя дорогая.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю