Текст книги "Лунные пряхи"
Автор книги: Мэри Стюарт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– А, ну тогда все понятно. Не сказать, чтоб мы всерьез заволновались – понимаете, мы думали, вы нам сообщите, если соберетесь приехать пораньше, и, по правде говоря, сомневаюсь, чтоб мы смогли вас принять раньше сегодняшнего дня.
– Нет свободных номеров?
– Ну что вы! Но дел по горло. Мы ведь не все еще привели в порядок. Вы шли пешком от шоссе?
– Да. Выпила кофе у мостика, а потом Георгий донес сюда мой чемодан.
Ну что ж, пойдемте распишетесь в «Священной книге», и я покажу вам вашу комнату.
Вестибюль представлял собой всего лишь длинный коридор, проходящий через весь дом. В середине коридора стоял старомодный стол со стулом, а рядом висела дощечка с четырьмя ключами. Это был стол администратора. На двери рядом с ним красовалась надпись «Личный кабинет».
– Конечно, это не совсем «Риц», – весело заметил Тони, – но всему свое время, мы работаем как сумасшедшие. Сейчас у нас готовы целых четыре спальни – для Агиос-Георгиос совсем недурно.
– Что вы, просто чудесно! Но как вы-то здесь очутились? Вы ведь англичанин?
Книга для посетителей была абсолютно новой, на чистых страницах – ни единой записи.
– Совершенно верно. Моя фамилия Гэмбл, но можете звать меня Тони, как и все. Вообще-то я авантюрист как по фамилии, так и по натуре.[3]3
Gamble (англ.) – рискованное предприятие, авантюра.
[Закрыть] А здесь можно заработать неплохие деньги – сами понимаете, туристский бум, гостиницы растут везде как грибы; возможно, прямо сейчас много не заработаешь, но когда сюда подведут шоссе – вот тогда это будут настоящие деньги. И мы хотим быть к этому готовыми. Да и климат здесь хороший для людей вроде меня, с больными легкими. – Он помедлил, возможно почувствовав, что несколько перебарщивает с объяснениями. Потом улыбнулся и подмигнул мне: – Читали, наверное, «Даму с камелиями»? Ну вот, что-то в этом роде. Потому-то я и решил обосноваться столь далеко от родных пенатов и покинул папочку-викария.
– Да что вы? – посочувствовала я. – Не повезло. Ариадна сказала мне, что вы считаете Лондон нездоровым и опасным местом. Вот, значит, что она имела в виду. Что ж, по-моему, здесь очень здорово, так что желаю вам удачи. Мне здесь расписаться, наверху?
– Да, прямо тут. – Ухоженным пальцем он указал мне на первую строчку девственно чистой страницы. – Радость моя, известно ли вам, что вы наш самый первый гость? Так что в одном можете быть уверены: простыни чистые.
– Я и не думала в этом сомневаться. А как же мой приятель-датчанин, человек, который прислал меня сюда? Вам бы следовало сохранить его подпись для коллекции – он ведь довольно известен.
Я назвала его имя.
– А, ну да, только он не в счет. Тогда мы еще официально не открылись, и Стратос взял его просто для рекламы и потому, что больше некуда было его поселить. Мы тогда занимались малярными работами.
Я вписала свое имя, постаравшись изобразить небрежный росчерк.
– А тот англичанин?
– Англичанин? – озадаченно повторил он.
– Да. – Взяв промокательную бумагу, я аккуратно прижала ее к своей подписи. – Кажется, дети говорили, что на прошлой неделе у вас здесь останавливался какой-то англичанин.
– Ах, этот. – Последовала короткая пауза. – Я знаю, кого они имели в виду, – Он улыбнулся. – Только это был не англичанин, а грек, друг Стратоса. Наверное, эти малявки слышали, как я с ним разговаривал?
– Вроде бы так, не помню. Готово.
Я пододвинула к нему книгу.
Он взял ее в руки.
– «Никола Феррис». Прелестное начало для страницы. Благодарю. Нет, дорогая, он тоже не в счет; он здесь даже не останавливался, просто заезжал по делу и той же ночью уехал. Ладно, пойдемте посмотрим ваш номер.
Легким движением он снял ключ с крючка, поднял мой чемодан и двинулся назад, к парадной двери.
– Вы сказали, судно уже должно прийти?
– В любую минуту, но вы же знаете, как бывает. К чаю ваша кузина обязательно будет здесь. – Он глянул на меня через плечо и улыбнулся. – Спешу вас успокоить – чай я готовлю сам.
– Вот как? Прекрасно. Она обожает чай – конечно, в традиционном исполнении. Мне-то без разницы: я уже успела привыкнуть.
– Привыкнуть? Вы имеете в виду, что уже прожили здесь некоторое время?
В голосе его прозвучал неподдельный интерес.
– Уже больше года. Я работаю в Британском посольстве в Афинах.
Мне показалось, что он окинул меня оценивающим взглядом. Потом легко подбросил мой чемодан, словно тот весил не больше унции.
– В таком случае вы, наверное, говорите по-гречески? Вот сюда, дорогая. Мы поднимемся по наружной лестнице – боюсь, она довольно простенькая и старомодная, но ведь и она тоже частица того, что в совокупности создает наше скромное, безыскусное очарование.
Вслед за ним я стала подниматься по украшенным цветами ступенькам. Гвоздики источали густой, словно дым на солнце, аромат.
– Я немножко освоила греческий. – Собственно говоря, решение не скрывать сей факт я приняла, когда повстречала детей, и он наверняка выяснит (впрочем, я и сама уже дала это понять), что я с ними разговаривала. Словно извиняясь, я добавила: – Но он ужасно трудный, а уж написание букв! Я могу задать простые вопросы, но чтоб говорить бегло… – Я засмеялась. – На работе я в основном имею дело с соотечественниками и снимаю комнату вместе с одной английской девушкой. Но когда-нибудь я всерьез займусь языком и выучу его. А вы знаете греческий?
– Немножко, моя прелесть, совсем чуть-чуть, к тому же, уверяю вас, произношение у меня отвратительное. То есть понимать-то меня понимают, но предпочитаю переходить на греческий лишь в случае крайней необходимости. К счастью, Стратос прекрасно говорит по-английски… Ну, вот мы и пришли. Простенько, но очень мило, вы не находите? А весь декор – это моя идея.
Раньше это была обычная невзрачная квадратная комната с небрежно оштукатуренными стенами и пробитым в толстой стене небольшим окошком с видом на море. Теперь же неровные стены были выкрашены в синий и белый цвет, пол покрывала новая соломенная циновка, а кровать, с виду вполне удобная, была застелена ослепительно белым стеганым покрывалом. Сквозь прорезь окна пробивались косые лучи жаркого полуденного солнца; хотя ставни были открыты и занавески на окне отсутствовали, росшая снаружи виноградная лоза рассеивала солнечный свет, так что стены прекрасно оживлялись движущимися тенями листьев и усиков.
– Жалко было бы загораживать все это, правда? – заметил Тони.
– Да, здесь очень мило. Так это и есть ваш «декор»? А я думала, вы имели в виду, что сами оформили комнату.
– В некотором смысле можно сказать и так. Я помешал им испортить ее. Стратос во что бы то ни стало желал навесить на окна подъемные жалюзи и обклеить стены двухцветными обоями, в общем, соорудить уютное гнездышко.
– Да? Что ж, уверена, вы были правы. А этот, э-э-э, Стратос… так вы называете мистера Алексиакиса?
– Да, он тут хозяин, знаете? Ваш приятель-датчанин рассказал вам о нем? Весьма романтическая история о «местном парнишке, выбившемся в люди». Собственно говоря, именно об этом и мечтают все эмигранты из этих бедных кроличьих клеток – чтоб через двадцать лет вернуться домой, обзавестись недвижимостью и осыпать свою семью деньгами.
– Так значит, у него и семья есть?
– Только сестра, Софья, и, между нами говоря, дорогая моя, осыпать ее деньгами несколько трудновато. – Тони опустил мой чемодан на стул и повернулся ко мне с доверительным видом человека, которому давненько не доводилось всласть посплетничать. – Это значило бы осыпать деньгами также и ее муженька, а милый Стратос не переваривает своего шурина. И его можно понять. Я и сам от него не в восторге, а уж мне чертовски легко угодить, такой я добродушный парень. Нет, в самом деле. Помню…
– Чем же он так плох?
– Джозеф? О, прежде всего, он турок. Мне-то это безразлично, однако в некоторых из здешних деревушек турок считают низшим сортом, так же как болгар и немцев. Бедная девушка была вполне состоятельной, уважаемый папаша и все такое – в общем, то, что надо для любого приличного местного паренька, а ей вот понадобилось выйти замуж за этого турка из Ханьи, который большую часть времени транжирит деньги да пьянствует – сам и пальцем не шевельнет, а ее все гоняет. В общем, обычное дело, печальная история. Хуже всего, что он не позволяет ей ходить в церковь, а это, само собой, ее последняя соломинка. Мило, не правда ли?
– А разве священник не может помочь?
– Такового, дорогая моя, у нас не имеется: он только наезжает время от времени.
– Ох, бедная Софья.
– Да уж, но она повеселела с тех пор, как ее брат Стратос вернулся домой.
– Должно быть, он нажил неплохое состояние. У него ведь был ресторан? Кажется, где-то в Сохо?
– О, вы его наверняка не знаете – он совсем небольшой, хотя местные, разумеется, считают его чем-то вроде «Дорчестера»,[4]4
«Дорчестер» – фешенебельный отель в центре Лондона, на Парк-лейн, при котором имеется одноименный ресторан.
[Закрыть] никак не меньше, и приписывают Стратосу соответствующие доходы. А он далек от того, чтобы их разочаровывать. Впрочем, это и вправду было милое местечко; я сам проработал там шесть лет. Там-то я и освоил слегка греческий: большинство ребят там были греками. По словам Стратоса, они помогали ему чувствовать себя как дома. Вот так-то. Ну ладно. – Он поправил персиковую скатерть на столе. – Тут довольно забавно, занятно немного подлакировать это местечко, хотя не уверен, что крошка Тони намерен обосноваться здесь на всю оставшуюся жизнь. Мы тут собираемся заняться строительством, чтоб в результате получилось красивое длинное невысокое здание с видом на море.
– Замечательно.
Окно выходило на юго-запад, на бухточку, окруженную с трех сторон сушей. Слева я заметила край крыши – и все: остальная часть деревни была мне не видна. Прямо подо мной, наполовину скрытые виноградной лозой, угадывались контуры ровной, покрытой гравием площадки, на которой были расставлены несколько столиков со стульями – это, без сомнения, был «чудесный сад», о котором говорила Ариадна. Цветы в нем росли в кадках, огромных глиняных пифосах, похожих на старинные сосуды для вина из критских дворцов. Группа тамарисков росла там, где гравий уступал место ровной скалистой поверхности береговой полосы; отполированная волнами, она ослепительно сияла на солнце. И в каждой трещинке скалы ярким пламенем горели блестящие розовые и темно-красные головки астр, а прямо рядом с ними неторопливо плескалось море, шелковистое и темное; волны с едва заметными полосами света и тени нежно набегали, а затем отступали от раскаленной скалы. А дальше, у внешнего изгиба бухты, вздымались неровные вершины высоких утесов, основания которых утопали в теплом летнем море, окаймленные узкой золотистой полоской гальки, окружающей кольцом все острова лишенного приливов Эгейского моря. Но даже эта полоска окажется под водой, если с юга подует сильный ветер. Неподалеку от берега на якоре покачивалась небольшая яхта, выкрашенная в сине-оранжевый цвет.
– Следующая остановка – Африка, – произнес Тони за моей спиной.
– До чего ж красиво! Знаете, я рада, что приехала раньше, чем вы успели построить свое новое крыло.
– Я вас понимаю, – весело заметил Тони. – Что ж, дорогая, если вам нужны тишина и спокойствие – этого у нас тут хоть отбавляй.
Я рассмеялась:
– Затем мы сюда и приехали. Уже достаточно тепло, чтоб искупаться? Я спросила у Георгия, но у нас с ним разные внутренние термостаты, так что не знаю, стоит ли полагаться на его мнение.
– На мое, ей-богу, не следует полагаться. Я и не пробовал окунуться и вряд ли когда-нибудь попробую – я ведь не дитя природы. Не рискнул бы купаться в гавани, там грязно, но наверняка найдется масса безопасных местечек. Лучше спросите у Стратоса, он знает, есть ли здесь течения и все такое прочее. Наверное, ваша кузина составит вам компанию?
– Ой, она-то, скорее всего, будет сидеть на берегу и наблюдать – и дело тут не в безопасности, сильных течений здесь нет. Просто Франсис не пловчиха, ее интересуют главным образом цветы. Она специалист по горным садам, работает в крупном питомнике и все отпуска проводит там, где может наблюдать растения в их естественной среде. Она уже сыта по горло Швейцарией и Тиролем, так что, когда я рассказала ей, что видела здесь прошлой весной, она сразу решила приехать. – Отвернувшись от окна, я беспечно добавила: – Стоит ей увидеть это место, как я, наверное, буду напрочь лишена возможности искупаться. Придется все время бродить вместе с ней по горным склонам и выискивать разные цветы, чтобы их сфотографировать.
– Цветы? – Тони произнес, это чуть ли не как иностранное слово, прежде им не слышанное. – А, ну да, не сомневаюсь, что здесь масса красивых цветов. Ладно, мне пора спускаться в кухню. Комната вашей кузины по соседству – вон там. Их всего две в этой части дома, так что вы будете чувствовать себя уютно и уединенно. Вон там ванная комната, самая настоящая, а эта дверь ведет в другую часть дома. Если вам что-нибудь понадобится, только попросите. Звонки в комнаты мы еще не провели, но спускаться вам не придется – просто высуньтесь из двери и крикните. Я всегда поблизости и услышу вас.
– Спасибо, – с напускной сердечностью поблагодарила я.
– Всего доброго, – любезно произнес Тони, и его легкая фигурка грациозно скользнула вниз по лестнице.
Я закрыла дверь и уселась на кровать. Отбрасываемые виноградной лозой тени двигались и приседали в реверансах вдоль стены. Я вдруг обнаружила, что прижала ладони к глазам, загораживаясь от них, словно они были моими перепутавшимися и мятущимися мыслями.
Из имевшихся в моем распоряжении разрозненных фрагментов одно вырисовывалось ясно и четко. Если убийство, свидетелем которого стал Марк, имело какое-то отношение к Агиос-Георгиос и если сложившееся у него впечатление о национальности четвертого человека было верным, в таком случае там присутствовал либо Тони, либо таинственный «англичанин» с моря, которого Тони, правда, назвал греком. Других кандидатов не имелось. И в любом случае Тони оказывался замешанным в этом деле. Вполне возможно, гостиница фактически являлась средоточием всех событий.
Интересно, с кислой усмешкой подумала я, что сказал бы Марк, знай он, что поспешил благоразумно спровадить меня с периферии этой заварухи в самый ее центр. Он желал оградить меня от неприятностей и недвусмысленно дал это понять, даже пойдя на грубость, а я – которая уже давно привыкла быть себе хозяйкой – не на шутку обиделась, что меня забраковали как представительницу слабого пола. Будь я мужчиной, поступил бы Марк таким же образом? Думаю, нет.
Но во всяком случае, эмоции больше не заслоняли здравый смысл, не мешали трезво разобраться в ситуации. Сейчас, сидя здесь в тишине и спокойствии и взглянув на все со стороны, я смогла понять его. Он хотел, чтобы я была в безопасности, а сам он мог действовать без помех. Пожалуй, вполне справедливо. За последние несколько минут я осознала (даже решившись допустить его некоторое превосходство как представителя сильного пола), что и сама горячо желаю того же самого.
Отняв ладони от глаз, я снова увидела те же тени – но теперь спокойные, красивые, неподвижные.
Что ж, это ведь осуществимо. Запросто можно поступить так, как хотел Марк: уйти, забыть обо всем, вести себя так, словно ничего и не случилось. Совершенно очевидно, что в отношении меня не может возникнуть никаких подозрений. Я приехала, как меня и ждали, с успехом выбросив из своей жизни эти жуткие двадцать четыре часа. Единственное, что от меня требовалось, – забыть все, о чем довелось узнать, не задавать больше никаких вопросов и – как там мне было сказано? – «наслаждаться отпуском, столь грубо прерванным Ламбисом».
А между тем… Колин Лэнгли, пятнадцатилетний паренек, где он?
Прикусив губу, я откинула крышку чемодана.
ГЛАВА 8
Ей суждено, увы,
Искать, гадать, вопросы задавать,
Но все напрасно…
Томас Ловелл Беддоуз.Песнь Стигийских наяд
В ванной я наткнулась на женщину с ведром и тряпкой – она как раз заканчивала уборку. Когда я появилась с полотенцем через плечо, она заволновалась и принялась с нервозной поспешностью собирать свои орудия труда.
– Ничего страшного, – заверила я ее. – Я не спешу и могу подождать, пока вы закончите.
Но она уже неуклюже поднялась с колен. Я вдруг увидела, что она совсем не старая, как я решила вначале, наблюдая за ее движениями. Среднего роста, чуть пониже меня, ширококостная, она была потрясающе худа, и тело ее казалось совершенно плоским и костлявым под мешковатым деревенским платьем. Лицо ее, по идее, должно было быть полным и круглым, однако из-за худобы сквозь натянутую кожу явственно проступали височные кости, выдававшиеся над глубокими глазными впадинами, острые скулы и квадратный подбородок. Одежда на ней была изрядно поношенной и черной с ног до головы – подол черного платья подоткнут до бедер, под ним виднелась черная нижняя юбка, на голове – черный платок, закрывавший также шею и плечи. Под платком угадывались густые волосы, однако несколько выбившихся из-под него прядей были седыми. Огрубевшие руки, наверное, на самом деле были сильнее, чем казались с виду; создавалось впечатление, что это всего лишь связки костей, удерживаемых вместе посредством мышц и вздувшихся синих вен.
– Вы говорите по-гречески? – Голос ее был тихим, но глубоким, звучным и все еще молодым. А глаза – удивительно прекрасными, с прямыми черными ресницами, густыми-прегустыми. Веки покраснели, как будто она недавно плакала, но в темных глазах мгновенно вспыхнул интерес, неизменно вызываемый иностранцами в каждом греке. – Вы та самая английская леди?
– Одна из них. Моя кузина приедет попозже. Здесь очень красивое место, кирия.[5]5
Кирия (греч. kyria) госпожа, хозяйка.
[Закрыть]
Лицо ее озарилось улыбкой, от которой губы стали совсем тонкими, едва различимыми, но ничего отталкивающего в этом не было. В спокойном состоянии рот ее не казался застывшим – его линии выражали лишь бесконечное мучительное терпение и покорность.
– Вообще-то наша деревня совсем небольшая, да и бедная; но мой брат говорит, что вам это известно и что сюда скоро будет приезжать много людей лишь затем только, чтобы обрести спокойствие.
– Ваш… брат?
– Он здесь патрон. – В голосе ее прозвучала нотка гордости, – Стратос Алексиакис – мой брат. Много лет он жил в Англии, в Лондоне, но в ноябре прошлого года вернулся домой и купил эту гостиницу.
– Да, Тони мне о нем рассказывал. Конечно, это просто замечательно. Надеюсь, дела у него идут хорошо.
Кажется, мне удалось скрыть за этими обычными фразами свое удивление. Так значит, это Софья? С виду – беднейшая крестьянка в бедной деревне. Однако я тотчас подумала: раз она помогает брату обустраивать гостиницу, то, без сомнения, надевает для грязной работы свою самую старую одежду. В голову мне пришла мысль, что, если она столуется на харчах Тони, это не принесло ей – во всяком случае, пока – большой пользы.
– Вы живете в гостинице? – спросила я.
– О нет, – поспешно ответила она. – У меня свой дом недалеко отсюда, возле дороги, на другой стороне улицы. Первый отсюда.
– Рядом с которым растет фиговое дерево? Я его видела. Там еще жаровня снаружи. – Я улыбнулась. – У вас такой чудесный сад, должно быть, вы им очень гордитесь. А ваш муж – рыбак?
– Нет. Он… у нас есть маленький земельный участок выше по реке. Выращиваем виноград, лимоны и томаты. Это тяжелый труд.
Я вспомнила тот домик, чистенький, с ровными рядами цветов возле фигового дерева. Подумала о гостиничных полах, которые она только что скребла. Потом о полях, которые она наверняка возделывала. Неудивительно, что она двигается так, словно каждое движение причиняет ей боль.
– У вас много детей?
Взгляд ее как-то сразу потух.
– Нет. Увы, нет. На все Божья воля…
Рука ее дернулась к груди, где на цепочке висело крошечное серебряное украшение – по-моему, греческий крест, свободно болтавшийся, пока она драила полы. Нащупав его, она поспешно прикрыла его каким-то странным оберегающим движением, словно страшась чего-то. Быстро спрятав крест за ворот платья, она принялась собирать свои вещи.
– Мне надо идти. Скоро муж придет домой, надо еду приготовить.
Моя собственная трапеза была весьма недурной: ягненок, которого критяне называют амнос (многие слова классического греческого языка все еще живы в диалектах), зеленые бобы и картофель.
– Это, моя дорогая, соте в оливковом масле, – пояснил Тони, обслуживавший меня. – Сливочное здесь редкость, но, уверяю вас, овощи у меня совсем не расползлись на растительном масле. Вам нравится?
– Чудесно. Я вообще люблю оливковое масло. А уж тут – образно говоря, прямо из-под коровы – тем более. И вино очень вкусное. Надо запомнить: «Царь Минос». Несколько суховато для греческого вина, правда? А название удивительно критское!
– Афинского розлива, между прочим, вот, видите?
– Ой, да зачем же вы мне это сказали! – Я посмотрела на него. – Наверху я встретила сестру мистера Алексиакиса.
– Софью? Ах да. Она здесь помогает, – небрежно заметил он. – Итак, что будете на десерт: фрукты, сыр или то, что мой дорогой друг называет компостом?
– Смотря что это такое.
– Между нами говоря, дорогая, консервированный фруктовый салат. Но можете не беспокоиться, за ужином мы отведем душу. Сегодня приезжает каик с овощами – впрочем, вы и так об этом знаете.
– С какой стати мне беспокоиться? Все замечательно! Нет, апельсин не надо, спасибо. Можно сыру?
– Ну конечно. Есть белый – козий – и желтый с дырочками – овечий, выбирайте… Одну минутку, прошу меня извинить. Легка на помине.
Он снял кофейник с горящего пламени, отставил его в сторону и, покинув столовую, пересек террасу и вышел на залитую солнцем улицу. Там стояла какая-то женщина, она не манила его рукой и вообще не делала никаких движений, просто стояла и ждала с терпением, свойственным бедноте. Я узнала ее: это была Софья, сестра Стратоса.
Ах, если б можно было помешать этому назойливому, лишающему покоя шевелению мыслей в голове… Если б можно было каким-то образом выключить этот механизм… Но он продолжал тикать против моей воли, складывая воедино разрозненные фрагменты, подсказывая выводы… Тони и тот «англичанин». А теперь Тони и Софья. Марк говорил, что там была какая-то женщина. Софья и ее брат…
Я упрямо продолжала есть сыр, пытаясь отмахнуться от ответов, которые мой внутренний счетчик навязчиво подсовывал мне. Нет, лучше я сосредоточусь на сыре, к тому же еще осталось немного вина, а потом будет кофе, который так восхитительно пахнет, кофе по-французски, наверняка Тони назовет его именно так… Тут мой внутренний счетчик преподнес мне мимолетное воспоминание о Марке, грязном, небритом, подавленном, глотающем безвкусный кофе из термоса и давящемся сухими крошками печенья. Я с силой нажала на «выключатель», стирая эти воспоминания, и вновь обратила все внимание на Тони: грациозный и элегантный, он стоял на солнце в непринужденной позе и слушал Софью.
Одну из своих плоских жилистых рук она положила на его руку, словно моля о чем-то. Платок покрывал ее голову, оставляя в тени половину лица; его выражения я с такого расстояния разглядеть не могла, но в позе ее чувствовалась какая-то отчаянная настойчивость. Тони, казалось, успокаивал ее, даже похлопал ладонью по ее руке и, весело заметив что-то напоследок, отвернулся.
Я уткнулась взглядом в стол, отодвигая в сторону тарелку с сыром. Когда Тони повернулся и отошел от Софьи, я увидела ее лицо. На нем было написано страдание, и она плакала, но кроме того, и в этом я была уверена, в глазах ее явственно читался страх.
– А теперь, дорогая, кофе по-французски? – весело произнес Тони.
Однако даже мой внутренний счетчик, взбодренный к тому же двумя чашками кофе, не смог удержать меня от сна после ланча. Вторую чашку кофе я взяла с собой в сад и там прикорнула, убаюкиваемая навевающим дремоту жужжанием пчел и тихим плеском морских волн о берег.
Дремала я совсем недолго – с полчаса или около того, но сон мой, наверное, был глубоким и расслабляющим, поскольку проснулась я отнюдь не с тяжелой головой, что порой случается после дневного сна. Я чувствовала себя отдохнувшей, бодрой и исполненной самых радужных предчувствий, связанных со скорым приездом Франсис. Франсис, которая решит, что делать дальше…
Я не стала развивать эту мысль, попросту отогнала ее прочь. Села, выпила стакан воды – теперь уже тепловатой, – которую мне подали вместе с кофе, и, исполненная сознания долга, принялась писать открытку Джейн – девушке, с которой мы вместе снимали комнату в Афинах. Тот факт, что Джейн будет сильно удивлена, получив эту открытку, я тоже не желала обмусоливать, просто убедила себя, что хочу пройтись и эта открытка будет хорошим предлогом для небольшой прогулки до деревенского почтового отделения. Я даже не потрудилась задуматься, к чему мне вообще какой-то предлог и зачем мне в самом деле совершать эту прогулку, когда я и так уже вдоволь наупражнялась за день. Джейн, говорила я себе, торопливо строча, будет рада получить от меня весточку.
Сия весточка, призванная вызвать столь неожиданную радость, гласила: «Приехала сюда сегодня; красота и спокойствие. Франсис должна прибыть сегодня днем. Она придет в восторг, когда увидит цветы, и изведет на них километры пленки. Гостиница производит приятное впечатление. Надеюсь, будет достаточно тепло, чтобы искупаться. Целую, Никола».
Закончив это незатейливое послание, я спустилась с ним в вестибюль. Тони сидел за столом, задрав ноги, и читал «Любовника леди Чаттерлей».
– Не вставайте, – поспешно остановила его я. – Я только хотела узнать, есть ли у вас марки. Вернее, одна марка для местной открытки за одну драхму.
Плавным движением опустив ноги, он пошарил под столом и выдвинул беспорядочно набитый вещами ящик.
– Ну конечно. Одна марка за одну драхму, говорите? – Длинные пальцы пролистали три или четыре невзрачных листа почтовых марок. – Вот, нашел. Всего две осталось, так что вам повезло.
– Спасибо. Ой, а за пять драхм нету? Я бы их тоже взяла – для авиапочты в Англию.
– Сейчас посмотрим. За пять… До чего ж приятно, когда первый постоялец так здорово ориентируется во всем. Я такие вещи вообще не запоминаю – из меня вышел бы никудышный работник справочной службы. Железнодорожные расписания вызывают у меня панический ужас, вы даже не представляете.
– Значит, вы правильно сделали, что приехали сюда. Неужели вы хотите сказать, – с невинным видом спросила я, – что ни разу не писали домой, с тех пор как приехали в Грецию?
– Дорогая моя, не так легко отделаться от неприятных воспоминаний, связанных с родными пенатами. Нет, мне очень жаль, но марок за пять драхм у нас нет, только за две и за четыре. Вы спешите? Я ведь могу без труда раздобыть их для вас.
– Спасибо, не стоит, мне все равно хотелось куда-нибудь прогуляться, чтобы осмотреться. Ой, извините, я не могу сейчас с вами расплатиться – кошелек оставила наверху. Одну минутку, я быстро.
– Можете не переживать – мы включим это в счет. Удвоим сумму с учетом беспокойства, и все.
– Нет, кошелек мне все равно понадобится – чтобы купить марки в деревне. Вдобавок захвачу темные очки.
Я оставила открытку на столе и поднялась по ступенькам в свою комнату. Когда я вернулась, открытка лежала на том же месте, не сдвинутая ни на миллиметр – в этом я готова была поклясться. Я улыбнулась Тони.
– Надеюсь, здесь есть почтовое отделение?
– Есть, но я не стану оскорблять вас, вдаваясь в подробные объяснения, дорогая. В Агиос-Георгиос трудно заблудиться. Пойдете по главной улице в сторону моря. Приятной вам прогулки.
И он вновь углубился в «Любовника леди Чаттерлей».
Забрав свою открытку, я вышла на улицу.
«Улица», конечно, неподходящее название для пыльного прохода между беспорядочно разбросанными домами Агиос-Георгиос. Прямо перед гостиницей располагалась довольно просторная утрамбованная площадка, на которой скреблись куры да под фисташковым деревом играли полуголые, коричневые от загара детишки. Два ближайших к гостинице дома были свежепобелены и выглядели очень мило, возле каждого росла виноградная лоза, создававшая тень, а крошечные дворики были огорожены невысокой белой стеной. Домик Софьи стоял особняком на другой стороне улицы. Он был немного больше других и содержался в образцовом порядке. Фиговое дерево – из всех деревьев оно имеет самую приятную форму – росло у входа, отбрасывая причудливую четкую тень на ослепительно белую стену. Маленький садик пестрел многочисленными цветами: львиный зев, лилии, гвоздики, мальвы, – все это пышное многоцветье в Англии можно встретить лишь в разгар лета, здесь же, на Крите, эти экзотические растения уже в апреле заполонили все вокруг, словно полевые цветы. Рядом с внешней стеной дома помещался примитивный очаг в окружении закопченных котелков, стоявших на старомодных подставках. Увитая виноградником стена была призвана скрыть от посторонних взглядов загроможденный дворик, в котором я заметила жаровню в форме улья.
Я стала медленно спускаться по склону холма. Все казалось таким невинным и безмятежным в полуденном жару. Вот и церковь – совсем маленькая, с голубым куполом – расположилась на небольшом бугорке, прислонившись к утесу. Площадку перед ней кто-то любовно выложил морскими камушками – голубыми, терракотовыми и синевато-серыми; образуя различные узоры, они были накрепко вбиты в твердую почву. Сразу за церквушкой улица еще более круто спускалась к морю, и здесь, несмотря на то что возле каждого дома стояла кадка-другая с цветами, местность выглядела более голо и дома были практически лишены покраски или побелки. Словно яркие краски цветущих холмов постепенно блекли и сходили на нет, уступая место бедной растительностью гавани.
Тут и находилось почтовое отделение, одновременно являвшееся единственным магазинчиком, которым могла похвалиться деревня, – довольно-таки темное помещение с двойными дверями, открывавшимися на улицу, с утоптанным земляным полом, со всех сторон заставленное мешками с продуктами – бобами, кукурузой, мукой; тут же, рядом, в огромных квадратных оловянных посудинах плавали жирные сардины. На прилавке лежало несколько головок сыра, стояли глиняные сосуды с черными оливками, а также старомодные весы с чашками. Полки, уставленные кувшинами и консервными банками, пестрели знакомыми этикетками. Возле двери, служа опорой для нескольких щеток, стоял почтовый ящик, выкрашенный в темно-синий цвет. А на стене напротив входа, в самом центре магазина, висел телефон. Чтобы подойти к нему, пришлось бы пробираться между мешками.
По всей видимости, магазин служил местом встречи для деревенских женщин. Четверо из них сейчас оживленно делились новостями, пока им завешивали муку. Когда я вошла несколько нерешительно, разговор резко оборвался и они уставились на меня; затем хорошие манеры взяли верх и женщины отвели взгляды и стали тихо переговариваться, однако обсуждали они, как я заметила, не меня, иностранку, а просто возобновили прерванный разговор о каком-то больном ребенке. Но все расступились передо мной, а владелец магазина отложил в сторону совок для муки и вопросительно произнес: