Текст книги "Аметист (Том 1)"
Автор книги: Мэри-Роуз Хейз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Бейлод плакал.
"Боже мой, он плачет, – подумала Гвиннет, – Натурально плачет. Самые настоящие слезы".
– Гвиннет, я никогда не причиню тебе зла. Я никогда, никогда.., ты должна верить мне. Я люблю тебя. Я просто не могу делить тебя с кем-либо. Ты – моя. Прошу тебя, Гвиннет, верь мне. Ты нужна мне, Гвиннет. Прошу тебя...
Гвин обняла Бориса, чувствуя, как его тщедушное тело содрогается от рыданий.
– Все хорошо. Успокойся. – Гвин принялась гладить растрепанные волосы. – Я тебе верю.
– Он умер полчаса назад, – отрешенным голосом сообщила Андреа.
Они с Максом сидели рядышком на штампованных зеленых металлических стульях, безжалостный больничный свет делал их лица мертвенно-бледными.
– Его сердце уже было ослаблено, – добавил Макс. – Еще в первый раз.
– Что это было? – спросила Джесс.
– Кокаин. – Взгляд Макса застыл на висевшем на противоположной стене плакате, призывавшем бороться с курением, – единственном украшении больничного коридора. – Парадизо дал ему кокаин. И не только понюхать.
– Игла все еще торчала у него в руке, – деревянным голосом пояснила Андреа.
***
Парадизо взяли на следующий день. В багажнике его "феррари" нашли пасхальное яйцо работы Фаберже, древнюю статуэтку из розового нефрита и небольшую картину Шагала. Мерзавец клялся, что вещи были подарены ему Стефаном фон Хольценбургом.
Всю кошмарную неделю перед похоронами Макс и Андреа жили как безвольные роботы. Репортеры, почуявшие запах хорошего скандала, связанного с убийством известной персоны и наркотиками, словно мухи сахар, облепили прекрасный дом в Юнтвилле.
– Останься с нами, – попросила Андреа Джесс. – Прошу, будь с нами, пока не кончится весь этот ужас.
Джесс осталась и делала все, что было в ее силах. Но реальную поддержку Хольценбургам оказал Джерико Рей.
Это был высокий худой старик с обветренным лицом цвета тика и темными когда-то глазами, выцветшими до голубизны от старости, яркого пустынного солнца и ветров.
Джерико без особого труда уладил все проблемы с прессой: высоко подняв голову и задрав хищный орлиный нос, он быстро расправился с журналистами и любителями скандальных подробностей, пригрозив засадить их всех за решетку за нарушение права частной собственности в его, Рея, владениях.
В день похорон Макс и Андреа легли спать очень рано, и Джесс пришлось обедать один на один со стариком.
Джерико сидел во главе стола и невозмутимо обгладывал великолепно прожаренные бараньи ребра.
– Ну-с, маленькая леди, и что же теперь будет с вами? – холодно и настойчиво поинтересовался Рей.
– Не знаю.
– Кажется, дело обернулось не совсем так, как вы ожидали? – С холодным равнодушием Джерико снимал ножом мясо с кости. – Послушайте, оставим чувства в стороне. Вы ведь с самого начала все продумали. Вам доставались все деньги.
– Мистер Рей, дело было не в деньгах, Я о них совершенно не думала.
Рей положил вилку, скрестил руки на груди и, не мигая, будто ящерица, уставился на Джесс холодными старческими глазами.
– Я могла выйти за Стефана только по любви, потому что действительно его любила, как люблю и его родителей.
Но я художник, мистер Рей, и я должна работать. Всю свою жизнь я хотела стать художницей. Я никогда не вышла бы замуж за того, кто требовал бы с моей стороны так много заботы. Это было бы нечестно. Ни в отношении его, ни в отношении меня.
– Гм-м-м, художница? – немного помолчав, переспросил Рей. Художница... – Рей направил на Джесс указательный палец. – И можете это доказать?
– Да, – с вызовом подтвердила Джесс.
– Идет. Вы сами напросились. Попытайтесь убедить меня. Нарисуйте мне картину. Завтра.
***
Джесс работала истово, не замечая, как летит время, и очнулась лишь тогда, когда за окнами совсем стемнело, а пальцы от наступившего вечернего холода отказывались держать кисть. Только тогда Джесс осторожно спустилась вниз по шатким узким ступеням, совершенно измотанная вернулась в дом и, разыскав Джерико Рея в кабинете Макса, положила перед ним на стол готовый портрет.
– Вот, – сказала она довольно бесцеремонно. – То, что вы хотели.
Джесс не знала, хорошо или плохо у нее получился портрет, да ее это и не волновало. Впервые за несколько лет она взялась за кисть, но ничего не изменилось. Глаза, руки и мозг сработали синхронно, и с полотна на мир смотрел Стефан: каждый локон золотистых волос, каждая пора молодой кожи, улыбающийся рот дышали жизнью.
Джерико Рей безмолвно всматривался в картину.
– А почему вы нарисовали цветы вместо глаз? – спросил он наконец.
– Я так вижу.
Как ни странно, но старик одобрительно кивнул:
– Кажется, верно. – И чуть погодя хрипло добавил:
– Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел этот портрет.
– Как вам угодно, – согласилась Джесс. – Это ваше дело...
В день своего отъезда в Техас Джерико разбудил Джесс рано утром, даже раньше прислуги. Они вдвоем сидели в огромной кухне и пили кофе. Старик любил обжигающе горячий, черный как деготь кофе.
Т – Мисс Хантер, у меня к вам предложение. Андреа с Максом возвращаются в Европу. У них есть собственная вилла где-то во Франции, которую я, впрочем, сам никогда не видел. Они не смогут больше здесь жить, и потому это поместье остается пустовать.
– В таком случае они его продадут? – Джесс не совсем понимала, какое она ко всему этому имеет отношение.
– Вы хотели сказать, я продам. Поместье принадлежит мне.
– О, этого я не знала.
– Дом, постройки и пять акров первоклассных виноградников, дающих, как мне говорят, прекрасное вино. Сам я не пробовал. Если хотите, все – ваше, за исключением виноградников, их я оставлю за собой.
– Что?! – остолбенела Джесс.
– Боже правый, девочка, я и не подозревал, что ты можешь быть такой тупой. Я отдаю тебе дом под жилье. – Рей положил на кухонный стол какие-то бумаги. – Вчера составил. Ну-ка поставь свою закорючку. – Джерико ткнул пальцем в бумаги. – Здесь и здесь.
Окончательно сбитая с толку, Джесс тупо уставилась на официально оформленный документ.
– Господи Боже, до тебя доходит, как до жирафа. Послушай, деточка, я никому не делаю одолжений. Я зарабатываю тем, что использую собственный талант и таланты других людей. У меня есть отличный шанс заработать на тебе: как только у тебя появится собственное место для работы, ты будешь рисовать картину за картиной и каждый год две из них отдавать мне. Когда-нибудь ты станешь знаменитой, а я за счет этого обогащусь. С возрастом я буду становиться все богаче и богаче. Дошло?
Джесс замотала головой:
– Я не могу на это согласиться.
– Кончай морочить мне голову. – Джерико достал из внутреннего кармана пиджака ручку и всунул ее в руку Джесс. – Подписывай. А теперь подумай над тем, какой будет твоя следующая картина. Время пошло.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
Шел 1971 год. Прошло более двух лет после того памятного обеда в "Фортнам", и в течение всего этого времени Катриона не переставала испытывать растущее чувство собственной вины. Ей очень хотелось взять свои обидные слова обратно и спасти дружбу с Викторией уже только потому, что подруга оказалась права.
Какое-то время Катриона убеждала себя, что положение могут изменить дети.
Первой родилась Кэролайн, сладкая толстушка Кэролайн, потешно ползавшая с угугуканьем и поразительной скоростью на четвереньках; Кэролайн-солнышко, вызывавшая улыбку даже на вечно высокомерно-холодном лице вдовствующей леди Вайндхем.
Полтора года спустя на свет появился Джулиан Эрнест Канингем, родившийся с не детски крутыми скулами, приплюснутым носом и лысым, он был поразительно похож на своего деда Скорсби. Но, несмотря на то что Джонатан безумно гордился своим отцовством, дети ничего не изменили в семейной жизни. Более того, с рождением Джулиана – наследника рода Вайндхемов, сексуальная жизнь в браке для Катрионы была окончательно похоронена.
Джонатан все реже появлялся дома. К тому же он начал привозить на выходные своих специфических лондонских друзей, перед которыми Джонатану хотелось похвастаться прекрасным домом, титулованной матушкой и даже своей красавицей женой и детьми. Времена изменились. Неожиданно оказалось престижным быть "голубым".
"Ты была права, – сказала бы она теперь Виктории, – и я прошу прощения. И если ты прощаешь меня, то посоветуй, как же мне дальше жить?"
Но Катриона уже дважды звонила в дверь Виктории, и никто не отзывался. Дом был темен и тих. Вероятно, Виктория не вернется до самого вечера. Может быть, даже до четырех утра. А может, и вообще не вернется. И все же Катриона решила подождать еще полчаса.
Взглянув в очередной раз на окна Рейвнов, она неожиданно увидела в них слабый свет, пробивавшийся, видимо, из дальних комнат. Оказывается, Виктория была все это время дома, но не отвечала на звонки. Спала? Принимала душ?
Катриона перебежала на противоположную сторону улицы, миновала каменные ворота дома, одним прыжком перескочила ступеньки лестницы перед подъездом и решительно нажала кнопку звонка под табличкой с надписью: "РЕЙВН".
Она напряженно ждала, но из дома не доносилось ни звука. Неожиданно над ее головой загорелась лампочка, и Катриона почувствовала на себе пристальный взгляд невидимых ей глаз.
Дверь медленно и бесшумно отворилась.
– Добрый вечер, Катриона. – На пороге стоял Танкреди Рейвн. – Заходи, ты вся промокла.
***
Катриона и представить себе не могла, что сможет когда-нибудь заговорить с Танкреди, но не успела она оглянуться, как уже сидела у камина с весело потрескивающими в нем березовыми поленьями и отпивала мелкими глотками предложенный Танкреди бренди, чувствуя, как расслабляется и согревается продрогшее тело.
– Я, видно, так крепко спал, что совершенно не слышал звонка. Танкреди грациозно потянулся и зевнул. – Это была очень долгая и изнурительная игра – почти сутки. Идиотизм. Я обычно не играю в покер.
Танкреди принялся настолько живо и красочно рассказывать об игре, что Катриона очень ясно представила себе описываемую обстановку, словно сама присутствовала при игре: решительные лица, склонившиеся над покрытым зеленым сукном столом в уютной комнатушке; свет за окном постепенно тускнеет, пока не превращается в непроглядную ночную темень, которая затем снова наливается серостью ранней зари, и вскоре яркое солнце опять заливает прокуренную, душную комнату. Катриона чуть ли не слышала, как во время игры пощелкивают "компьютерные мозги" Танкреди.
– Ты выиграл? – вежливо спросила она.
Танкреди взглянул на Катриону с некоторым удивлением.
– Разумеется. Но знаешь, все это достаточно глупо. Сам не знаю, почему волнуюсь. Я ведь всегда выигрываю, а это чаще всего лишает игру остроты, не так ли?
– Не знаю, – спокойно ответила Катриона. – Сама я не привыкла побеждать.
– Ничего, привыкнешь. Терпение. – Танкреди взглянул на Катриону из-под полуприкрытых век. – Есть древнее китайское проклятие. – Он криво усмехнулся. – Звучит примерно так: "Чтобы все твои желания сбылись". Тебе я никогда бы этого не пожелал. – Танкреди поставил чашку на столик и одарил Катриону ослепительной улыбкой. – Очень жаль, что ты не застала Викторию. Она уехала в Шотландию: тетушке Камерон что-то нездоровится. За неимением лучшего тебе придется довольствоваться мною.
Катрионе всегда был неприятен Танкреди, но неожиданно она обнаружила, что чувствует себя удивительно комфортно в его обществе. Она с удовольствием оглядела комнату с многочисленными полками, в которых были плотно установлены книги в прекрасных кожаных переплетах. Неизвестно почему, но выглядели они совсем не так, как книги в кабинете отца Катрионы: чувствовалось, что Танкреди заботится о книгах и часто их перечитывает.
Краем глаза Катриона увидела четыре шахматные доски с расставленными на них ониксовыми фигурками – видно, Танкреди имел привычку играть с самим собой. В углу стоял большой концертный рояль "Стайнвей", а на нем фотография Виктории в серебряной рамке. На снимке ей было лет тринадцать-четырнадцать: белые волосы девочки разметались по плечам, а на лице застыла живая, озорная улыбка.
Катриона представила себе Танкреди, сидящего глубокой ночью в красном шелковом халате за роялем: длинные пальцы проворно бегают по клавишам, вызывая к жизни страстные аккорды – что-нибудь из Листа или Рахманинова, а перед ним – смеющееся лицо молоденькой Виктории на фотографии.
Затем Катриона представила себе Танкреди, играющего для Гвиннет. Гвиннет была в этом доме, может быть, даже сидела у этого же камина, в этом самом кресле. И Джонатан.
Боже, и Джонатан тоже...
– Ты занимался с ним любовью? – не выдержала Катриона.
– Да, – мягко признался Танкреди.
– Но почему? Почему ты это сделал? Ведь ты мог найти кого-нибудь другого. Зачем ты отнял у меня Джонатана? – допытывалась ответа несчастная Катриона.
Танкреди покачал головой:
– Я не отнимал у тебя Джонатана. Начнем с того, что он никогда тебе не принадлежал.
Танкреди нажал кнопку на стереорадиоле. Музыка волнами заполнила комнату, переливаясь звуками, словно драгоценный магический камень цветами. Катриона мимолетно вспомнила об аметисте, который Танкреди подарил Виктории. Как жаль, что Виктория потеряла кольцо.
– Видишь ли, Джонатан – это Джонатан. Он таким родился: половые пристрастия накрепко запечатлены в генах точно так же, как цвет волос или размер ноги. И все прожитые годы Джонатан вначале только догадывался об этом, потом понял и пытался сопротивляться, заставляя себя чувствовать иначе: ведь всю жизнь его учили, что чувства, доставляющие ему столько радости, – не что иное, как извращения.
Танкреди взялся за графин.
– Еще бренди? Я хотел показать Джонатану, что все совсем не так. Что он тоже имеет право на место под солнцем.
Что и в его положении можно сохранять чувство достоинства и свободы... И кроме того, мне казалось, что в моих силах предотвратить его женитьбу на тебе.
Катриона ошеломленно слушала Танкреди, голос которого звучал контрапунктом в музыке Вивальди.
– Но у меня не получилось. И не только это. Оказалось, Джонатану не нужна свобода. Джонатан Вайндхем обладает телом принца и мозгами нищего. Блестящая упаковка для испорченного продукта. – Танкреди снисходительно улыбнулся. – Собственно говоря, Джонатан довольно туп...
Катриона внезапно поймала себя на том, что и в самом деле проверяет истинность утверждения Танкреди. И, смутившись, согласилась с Рейвном, удивляясь, почему она прежде никогда не замечала, что Джонатан и в самом деле тупой.
А раз она так ошибалась в муже, то, возможно, никогда по-настоящему и не любила его как такового. Может быть, владевшее ею все эти годы заблуждение объясняется тем, что Танкреди назвал "блестящей упаковкой"?
Катриона внимательно посмотрела на красивые руки Танкреди, потом перевела взгляд на босые ступни, пальцы которых легкими вращениями гладили ворс ковра, затем на хорошо развитые голени с мускулистыми икрами, черные волосы, в изобилии растущие на оливкового цвета коже, колени, скрытые полами халата. И почувствовала, как ее тело наливается тяжестью и томлением, вызванными не только действием бренди. Теперь она поняла, что чувствовал Джонатан. На месте мужа Катриона сделала бы все, чтобы удержать Танкреди.
"Он говорил мне, что я красива", – бедная Гвиннет все еще любила его.
"Танкреди все любят", – зазвучал в голове Катрионы голос Виктории.
Виктория... Катриона смущенно заморгала, вспомнив о цели своего визита.
– Я пришла сюда увидеться с Викторией, – сказала она вслух. – Мне нужно ей кое-что сказать.
– Что бы это ни было, можешь сказать мне. – Очень темные глаза Танкреди завораживающе действовали на нее.
– Я хотела извиниться, – прошептала Катриона, околдованная этим магическим взглядом.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – пошутил он.
Катриона неуверенно улыбнулась.
Сама не зная почему, она протянула руку и прикоснулась к волосам Танкреди, почувствовав между пальцами их упругость и живость. Танкреди перехватил руку Катрионы и, повернув, поцеловал ее в ладонь. Их глаза встретились. Губы Танкреди были твердыми и горячими. Катриона начала дрожать. По щекам ее неожиданно потекли слезы.
– Не плачь.
Танкреди встал и протянул к ней руки. Катриона, забыв обо всем на свете, бросилась к нему в объятия; и она почувствовала вкус соли собственных слез. Затем Танкреди опустил руки ей на плечи и решительно отстранил от себя.
– А теперь ты должна идти. Уже очень поздно, а мне еще предстоит долгая бессонная ночь.
– Нет. – Катриона, не веря своим ушам, смотрела на Танкреди и мотала головой. Он не может так поступить: разбудить в ней чувство, а потом прогнать прочь.
– Нет, да. – Кончиком пальца Танкреди прикоснулся к уголку губ Катрионы.
– Но, Танкреди... – Катриона произнесла его имя нежно, медленно, смакуя на языке каждую гласную. – Танкреди, я не могу... Танкреди, ты мне нужен.
Рейвн взял Катриону за руку и подвел к входной двери.
– Я нужен тебе? – Катрионе показалось, что Танкреди вот-вот рассмеется. – Ошибаешься. У тебя есть собственные ресурсы, дорогая моя Катриона, которые тебе и не снились.
И в свое время ты все их раскроешь. И будешь счастлива, обещаю тебе.
– Ресурсы.., то же говорила Виктория, когда мы...
– Проводили свой маленький сеанс? Я все о нем знаю.
Виктория мне рассказала.
– И все сбылось, – неожиданно содрогнулась Катриона. – Со всеми нами.
Последним впечатлением Катрионы от этой встречи остался высокий темный силуэт в дверном проеме, подсвечиваемый мягким золотым сиянием. Катриона услышала, как с улыбкой в голосе Танкреди прокричал ей на прощание:
– Тебя ждет большое будущее, Катриона Скорсби! Ты же знаешь: в конце концов все происходит так, как сказала Виктория!
Глава 2
Осенью 1972 года Гвиннет и Борис Бейлод наконец переехали в Нью-Йорк.
Отношения между Бейлодом и Гвин теперь носили несколько патологический характер. Бейлод редко позволял Гвиннет исчезать из поля его зрения. В нем развилась маниакальная уверенность в том, что стоит Гвиннет выйти за порог дома без него – и она никогда уже не вернется. Борис постоянно следил за Гвиннет, когда ей выпадали небольшие персональные заявки на съемки и даже во время походов за покупками. Так продолжалось, пока оба они не выдохлись.
– Никогда не оставляй меня, – то властно, то униженно упрашивал Бейлод, тем самым вызывая в Гвиннет омерзение.
И ей снова и снова приходилось обещать:
– Хорошо, я всегда буду с тобой.
Бейлод открыл новую эру своеобразной эротичности снимков для журналов мод. Он сделал серию снимков с тщательно продуманной композицией: Гвиннет выпадает из окна десятого этажа – руки раскинуты, глаза широко раскрыты, рот перекошен криком; Гвиннет ползет по черепичной крыше в черном кожаном полупальто и мини-юбке, за спиной ее зловещая тень ножа в руке преследователя.
Однажды кинорежиссер-авангардист снял в их квартире фильм, в котором чернокожий парень с идеальным телосложением, сидя верхом на белом, гнутой древесины, стуле, и очень бледная девушка с белыми волосами, тоже сидящая верхом, но уже на черном стуле, в течение восьми часов ласкали друг друга. Отредактированная картина сократилась до четырехчасовой киноэпопеи и получила приз на фестивале подпольного кино.
Режиссер хотел, чтобы в фильме участвовала также и Гвиннет, но Бейлод не позволил.
Гвиннет раздевалась только для него.
Четыре года прошли в маниакальном бреду.
Странно, но чем больших успехов они добивались, тем больше мрачнел Бейлод. Он все чаще и чаще впадал в молчаливую безудержную ярость. В такие моменты Борис нуждался в объекте, на котором мог бы сорвать свой гнев, и он набрасывался на Гвиннет. Обычно он обвинял ее в неверности.
– Я видел, как ты смотрела на него, ты – проститутка, – орал Бейлод, после чего переходил к критике внешности Гвин. – Ты только посмотри! – Он потыкал пальцем еще не высохший пробный отпечаток. – Ты толстеешь. Выглядишь как долбаная корова!
Гвиннет послушно всматривалась в фотографию, видя ее глазами Бейлода, и содрогалась, находя несуществующую полноту в своей уж слишком худой фигуре.
Питаясь в основном салатом, бульоном и витаминными таблетками, Гвиннет отказала себе и в салате. Ей было все равно: одна мысль о еде вызывала у Гвин отвращение.
Гвиннет чувствовала растущую усталость и теряла всякий интерес к окружающему. Она стала редко выходить из квартиры.
Развязка наступила в одну из сред, в июне 1977 года.
– Я отменяю все заявки на тебя, – голос Франчески в трубке звучал резко и жестко, – и больше не буду ни от кого принимать. Джонс, если ты еще в состоянии соображать, что для тебя хорошо, а что плохо, ты немедленно явишься ко мне в офис.
Сердце Гвиннет резко ухнуло и провалилось куда-то между уже явно просвечивающихся ребер. Костяшками пальцев Гвиннет надавила на диафрагму и задержала дыхание, пока ритм сердца не восстановился.
– Что ты имела в виду, когда говорила об отмене заявок? – спросила Гвин, вся дрожа. – В чем проблема?
Несмотря на издевательства и буйство Бейлода, Гвиннет еще не пропустила ни одного приглашения на съемки. Она знала, что ее профессиональная репутация, несмотря ни на что, высока, да и выглядит она очень хорошо, даже лучше, чем когда-либо. Бейлод мог почти гордиться тем, как изменилась Гвиннет.
– Но Бейлод сейчас на съемке...
– Пошел он на хрен, твой Бейлод. Приезжай одна. Ты мой клиент, а не его.
Сердце Гвиннет бешено колотилось. Сегодня она не очень хорошо себя чувствовала, но отказаться не осмелилась. Она подвязала волосы черно-белой лентой и надела белый комбинезон от Кардена, с удовольствием заметив, что он стал чуть велик в талии. Слава Богу, она все-таки сбросила один фунт, так раздражавший Бейлода. Гвиннет тщательно нанесла макияж и, взглянув на часы, обнаружила, что потратила на сборы полтора часа. Непонятно только, куда ушло столько времени?
Гвиннет чуть было не потеряла равновесие, медленно спускаясь по винтовой металлической лестнице. Паникуя, что жутко опаздывает, она все же никак не могла заставить себя идти быстрее: рука с большим трудом отрывалась от перил, ноги отказывались проворнее преодолевать ступеньки. На улице, в жарком воздухе июньского дня, Гвиннет почувствовала сильное головокружение и вынуждена была постоять какое-то время на месте, прежде чем карусель бесчисленных черных точек, рябивших в глазах, исчезла. Затем она подошла к краю тротуара и остановила такси. Назвав адрес агентства "Де Ренза" на Мэдисон-авеню, Гвин бессильно откинулась на заднем сиденье.
– Ты почему так долго? – Франческа де Ренза, сидевшая за столом из полированного палисандрового дерева, встретила Гвиннет свирепым взглядом. В окне за спиной Франчески открывался захватывающий дух вид на Манхэттен.
– Я.., я.., извиняюсь. – Гвиннет потрясла головой. – Быстрее я приехать не могла.
Она подошла к столу и увидела выложенные в ряд собственные черно-белые снимки, сделанные Марио Саверини.
– Марио сказал, что во время съемок ты упала в обморок, – резко сказала Франческа.
– Всего на несколько секунд.
– И от чего же?
Гвиннет покачала головой и вновь почувствовала головокружение.
– Не знаю. Я много работала. Думаю, что это случайность.
Гвиннет слегка пошатнулась.
– Ради Бога, – сверкнула глазами Франческа, – сядь, девочка, пока не свалилась. Нет, подожди. – На секунду задумавшись о чем-то, Франческа подняла трубку одного из стоявших на столе телефонов. – Патриция, принеси весы.
Гвиннет ненавидела взвешиваться. Ее эта процедура унижала. Скинув туфли и жалея, что не может снять еще и комбинезон, в котором было не меньше полутора фунтов веса, она встала на весы. Гвиннет беспокойно наблюдала за ползущей вправо стрелкой и от напряжения стиснула зубы. Стрелка остановилась, и Франческа процедила сквозь зубы:
– Ни хрена себе, Боже праведный!
– Но я похудела, – снова запротестовала Гвиннет.
– Ты – долбанутая, – вздохнула Франческа. – Ну-ка садись. Успокой свою задницу на стуле и послушай, что я тебе скажу.
Гвиннет откинулась на спинку, радуясь возможности наконец-то присесть, поскольку чувствовала странный жар и холод одновременно.
– Ты весишь девяносто восемь фунтов, – ласково заговорила Франческа, и в тебе пять футов одиннадцать с половиной дюймов роста. Ты прекрасно выглядишь, когда в тебе сто тридцать пять фунтов. Ну ладно – сто тридцать. Сто двадцать – пора бить тревогу. А ты сейчас, – с миной отвращения на лице Франческа кивнула на фотографии, – выглядишь ходячим скелетом. Я не могу пустить эти снимки в работу.
– Бейлод говорит, что слишком худой быть невозможно, – сконфуженно пробормотала Гвин.
– Борис Бейлод, – холодно констатировала Франческа, – ненормальный. Как бы там ни было, а этим "подарком" мы обязаны герцогине Виндзорской. Честно говоря, по мне так это просто непристойность.
Гвиннет заерзала на стуле. Временами Франческа была слишком резка в оказании поддержки.
– Сейчас, Гвиннет Джонс, ты выглядишь точно только что вышла из концлагеря. – Глаза Франчески сузились. – Мой дед был шести футов роста и весил двести фунтов, а перед смертью – он погиб в Бухенвальде – меньше восьмидесяти фунтов. – Голос Франчески задрожал от ярости. – И ты, Гвиннет Джонс, еще осмеливаешься говорить мне, что нельзя быть слишком худой?
Гвиннет вдруг заплакала. В последнее время она ничего не могла с этим поделать. Кто бы ни кричал на нее – Франческа или Бейлод, она не могла сдержать слезы.
– Бейлод убьет тебя, – донеслось до Гвин, и она смутно припомнила, что уже слышала когда-то давно подобное предупреждение, – и ждать осталось недолго, – безжалостно продолжала Франческа. – Очень скоро у тебя прихватит почки, потом печень, и в конце концов откажет сердце, у которого не останется сил качать кровь. Ты уморишь себя до смерти. – Увидев неопределенный беспомощный жест Гвиннет, Франческа несколько смягчилась. Прости, дорогая, но я говорю тебе правду. А поскольку твоя судьба мне далеко не безразлична, то с этого момента я сама берусь позаботиться о тебе. Сейчас – или никогда, потому что потом будет слишком поздно. Ты просто умрешь.
Франческа сняла трубку другого телефона и набрала номер.
– Это мисс де Ренза. Мы готовы. Можете прийти и забрать ее прямо сейчас.
Минуту спустя в дверях появились два человека – мужчина в сером летнем костюме и женщина в элегантном светло-бежевом платье без рукавов. Выглядели они обычно и совсем не грозно.
– Благодарю вас за скорое прибытие, доктор Левин, – поднялась из-за стола Франческа. – У доктора Левина, – пояснила она, – клиника на Пятой авеню, специализирующаяся на болезнях, связанных с питанием, и он сможет тебе помочь. Гвин, клиника вовсе не похожа на больницу. Там очень комфортабельно, и за тобой будет прекрасный уход. – В голосе Франчески послышались просительные нотки. – От тебя только требуется довериться этим людям, и все будет хорошо.
Франческа впервые назвала ее Гвин вместо обычного Джонс, и Гвиннет ощутила в душе неотвратимость нового витка в своей судьбе.
Она резко встала и, вцепившись пальцами в спинку стула, твердо сказала:
– Нет Я с ними не поеду.
– Извини, Гвин, но у тебя нет выбора. Ты поедешь с ними, и поедешь прямо сейчас.
– Нет. Я хочу поговорить с Бейлодом. Он мне не разрешит. Вы делаете ужасную ошибку. Это безумие!
Франческа непреклонно покачала черноволосой головой.
– Гвин, этот человек ушел из твоей жизни. Раз и навсегда.
Я позабочусь о том, чтобы ты никогда больше его не увидела!
Глава 3
Тихим жарким вечером 1978 года Джесс сидела в своей крохотной восьмиугольной спальне и пристально смотрела на вернувшийся к ней портрет Стефана.
Как и предполагала Джесс, она никогда больше не увидела Джерико Рея. Он больше не приезжал в Напа-Вэлли и не пытался поддерживать с ней отношения, не считая необходимых деловых звонков, а теперь вот – умер.
Джерико скончался в марте, и Джесс летала в Амарилло на похороны.
В своем завещании Джерико Рей оставил портрет Джесс – это была единственная вещь, отошедшая ей в собственность и единственно нужная Джесс.
Дом в Напа-Вэлли сняла престарелая пара – доктор и мисс Янгблад из Миннеаполиса. Находя ее прекрасной художницей, они считали, что она слишком много работает и совершенно не имеет развлечений. Янгблады приглашали Джесс на обеды, коктейли, пикники, но их хозяйка неизменно отказывалась, объясняя это тем, что в имении для нее слишком много призраков.
Следуя указанию Джерико Рея, Джесс рисовала как проклятая. Она упорно пыталась вновь обрести собственный стиль и выработать новую технику цвета и компоновки.
В сюжетах для картин недостатка не было: ее окружало изобилие контрастных ландшафтов – от голых, выжженных солнцем гор до сочных цветущих пастбищ и виноградников.
Все это, разумеется, уже множество раз было нарисовано и до Джесс Напа-Вэлли в Калифорнии было известным местом паломничества художников, но Джесс хотела привнести во все это что-то новое, что-то потрясающее и принадлежащее только ее кисти – кисти Джессики Хантер.
Первую свою картину Джесс продала небольшой галерее в Сент-Элене. После этого пришел успех, и у Джесс появился очень влиятельный агент по продаже картин Первые победы воодушевили Джесс, и она с еще большей энергией продолжала трудиться. О Джессике Хантер стали говорить, что она реалистична, у нее богатая палитра и на ее картинах отдыхает глаз. Картины Джесс теперь украшали вестибюли банков, рестораны и офисы компаний.
Именно в это время – летом 1977 года – в жизни Джесс произошел коренной перелом, который она осознала только через год.
В конце июня Джесс позвонила Франческа де Ренза и сообщила, что Гвиннет серьезно больна и лежит в больнице.
Ее буквально вытащили с того света ("Этот козел почти угробил Гвин"). Джесс нужна здесь. Больше помочь некому.
Престарелые родители Гвиннет погибли в автокатастрофе на деревенской дороге, когда возвращались домой с субботней вечерни – Ты знала об этом, Джесс?
Нет, она не знала. Джесс практически потеряла связь с подругами. Она жила в своем маленьком обособленном мире, как и Гвиннет, должно быть, жила в своем За год подруги обменивались едва ли более чем дюжиной слов.
Джесс немедленно вылетела в Нью-Йорк. Она стояла у постели Гвиннет и смотрела на слезы, беспомощно струившиеся по исхудалым щекам подруги, и тонкие, как у скелета, руки, сложенные крестом на цветастом покрывале, покоящемся на плоской груди.
– Виктория была права, – сказала Гвиннет.
Джесс взяла руку Гвин. Пальцы были горячими и сухи, ми, кожа на руке дряблая – натуральная старушечья рука.
– Поправляйся. Обещай мне, что поправишься, – еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, промолвила Джесс.
Как только Гвиннет достаточно окрепла, Джесс сняла дом в Истхемптоне на Лонг-Айленде. Гвиннет спала, часто, но понемногу ела и гуляла по обезлюдевшему сентябрьскому пляжу. В начале октября Джесс и Гвиннет улетели в Англию.
Несколько недель они провели у Катрионы. Барнхем-Парк теперь был великолепен – перепланировка и упорный труд принесли свои плоды. Дети росли. Было ясно, что Катриона достигла какого-то нового взаимопонимания с Джонатаном и выглядела достаточно счастливой.
