Текст книги "И колыбель упадет"

Автор книги: Мэри Хиггинс Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

20

В пять часов Гертруда Фитцджеральд переключила звонки на секретаря-телефонистку и заперла стол в приемной. Она нервно набрала номер Эдны. Снова никто не ответил. Все понятно. В последнее время Эдна стала больше пить. Но она такая добрая и веселая. Так искренне всех любит. Гертруда часто обедала вместе с Эдной в больничном кафе. Иногда Эдна говорила: «Давай выйдем и закажем что-нибудь приличное». Это означало, что она хочет пойти в паб рядом с больницей, где сможет выпить «Манхэттен». В такие дни Гертруда всегда пыталась уговорить ее ограничиться одной порцией. Эдна подтрунивала над ней. «Уж позволь себе сегодня парочку, милая», – говорила она.

Гертруда знала, почему Эдне так нужна выпивка. Сама она не пила, но понимала это опустошающее одиночество, когда у тебя нет ничего, кроме работы и четырех стен. Они с Эдной изредка посмеивались над статьями, призывавшими заниматься йогой или теннисом, или вступить в клуб любителей птиц, или записаться на какие-нибудь курсы. Эдна говорила: «С такими толстыми ногами я не сяду в позу „лотоса“, никогда в жизни не смогу коснуться пола, не сгибая колен, у меня аллергия на птиц, и к концу дня я слишком устаю, чтобы думать об истории Древней Греции. Я просто хочу встретить хорошего мужика, который будет оставаться у меня на ночь, и пусть он даже храпит».

Гертруда уже семь лет как овдовела, но у нее, по крайней мере, были дети и внуки – они заботились о ней, звонили, иногда занимали несколько сотен, они нуждались в ней. Ей тоже бывало одиноко, бог свидетель, но совсем не так, как Эдне. Она жила. Ей шестьдесят два года, у нее отличное здоровье и есть на что оглянуться.

Гертруда могла поклясться – доктор Хайли знал, что она лжет, будто Эдна звонила предупредить о своей болезни. Но Эдна призналась как-то, что доктор Хайли предупредил ее насчет выпивки. А ей нужна была работа. Старые родители обходились ей в целое состояние, пока не умерли. Нет, Эдна не жаловалась. Печальная история. Она хотела, чтобы они были живы, скучала по ним.

А вдруг Эдна не пьяна? Вдруг она заболела или случилось что-нибудь еще? От этой мысли у Гертруды перехватило дыхание. Гадать тут нечего. Придется выяснить, что с Эдной. Она поедет к ней прямо сейчас. Если Эдна пьяна, она заставит ее прекратить пить и приведет в чувство. Если больна, позаботится о ней.

Приняв решение, Гертруда быстро встала из-за стола. И еще. Эта миссис Демайо из прокуратуры. Она была очень любезна, но явно стремилась поговорить с Эдной. Возможно, она позвонит Эдне завтра. Чего она хотела? Что Эдна может рассказать ей о миссис Льюис?

Любопытный вопрос. Гертруда думала об этом все шесть миль до дома Эдны. Но так ничего и не придумала к тому моменту, как въехала на гостевую стоянку за домом и подошла к входной двери.

В квартире горел свет. Хотя плотные потертые занавески были задернуты, Гертруде было ясно, что свет идет из гостиной и столовой. Подойдя к двери, она услышала слабое бормотание. Телевизор, конечно.

На минуту ее охватило раздражение. Она разозлится не на шутку, если Эдна сидит себе уютно в кресле и даже не думает подходить к телефону. Гертруда заменила ее на работе, прикрыла ее и теперь сделала крюк в две мили, узнать, не нужна ли ее помощь.

Она позвонила в дверь. Дважды тренькнул звонок. Она подождала. Но как ни старалась, не услышала ни шагов, ни знакомого восклицания: «Уже иду!» Может, Эдна полощет рот? Она всегда боялась, что кто-нибудь из докторов может заехать со срочной работой. Такое случалось в те дни, когда Эдны не было в клинике. Именно так доктор Хайли узнал о ее пьянстве.

Но не было слышно ни знакомого голоса, ни шагов. Гертруда поежилась и снова твердо нажала на звонок. Может, Эдна спит. Было ужасно холодно. Ей хотелось домой.

К четвертому звонку раздражение прошло, и Гертруда сильно забеспокоилась. Нечего терять время, что-то случилось, и она должна попасть в квартиру. Управляющий, мистер Крупшак, жил напротив через двор. Гертруда торопливо рассказала, в чем дело. Мистер Крупшак ужинал и был недоволен, но его жена, Гана, сняла большую связку ключей с гвоздя над раковиной.

– Я пойду с вами, – сказала она. Женщины быстро перешли двор.

– Эдна – хорошая подруга, – заговорила Гана Крупшак. – Иногда по вечерам я заглядываю к ней, и мы беседуем и выпиваем. Муж не одобряет спиртного, даже вина. Как раз вчера вечером я зашла к ней около восьми. Выпила с ней «Манхэттен», и она рассказала, что одна из ее любимых пациенток покончила с собой. Вот мы и пришли.

На крыльце у квартиры Эдны жена управляющего перебрала ключи.

– Вот этот, – прошептала она, вставила ключ в замок, подергала его. – Замок у нее с характером, с ним надо немного повозиться.

Ключ повернулся, и она толкнула дверь.

Женщины увидели Эдну одновременно: она лежала на полу, подогнув ноги голубой халат распахнулся, открывая фланелевую ночную рубашку, седеющие волосы прилипли к лицу, глаза глядели в пространство, запекшаяся кровь казалась алой короной на ее голове.

– Нет! Нет! – Гертруда не смогла подавить резкий пронзительный крик. Она прижала пальцы ко рту.

Гана Крупшак с трудом произнесла:

– Только вчера вечером я сидела с ней здесь. И… – Ее голос сорвался. – Она была здорово выпивши – вы знаете, как с Эдной бывало, – и говорила о пациентке, которая покончила с собой. Потом позвонила мужу этой пациентки. – Гана разрыдалась, громко и мучительно. – И теперь бедняжка Эдна тоже мертва!

21

Крис Льюис стоял справа от гроба, рядом с родителями Венджи, и в оцепенении отвечал на соболезнования друзей. Когда он сообщил ее родителям, они согласились попрощаться с дочерью в семейной обстановке и тихо похоронить ее после заупокойной службы.

Но, прилетев днем в Миннеаполис, он узнал, что на вечер назначено публичное прощание, а завтра утром после службы за телом Венджи на кладбище последует похоронный кортеж.

– Так много друзей захотят попрощаться с нашей крошкой. Подумать только, еще два дня назад она была жива, а теперь ее больше нет, – рыдала мать.

Неужели сегодня только среда? Крису казалось, что с тех пор, как вчера утром он увидел в спальне этот кошмар, прошли недели. Вчера утром.

– Наша малышка – красавица, правда? – спрашивала мать подходивших к гробу друзей.

Наша крошка. Наша малышка. Если бы вы позволили ей вырасти, думал Крис, все бы могло сложиться по-другому. Они сдерживали враждебность к нему, но она таилась у самой поверхности, готовая вырваться наружу.

– Счастливая женщина не кончает жизнь самоубийством, – обвинила его мать.

Они выглядели старыми, усталыми, измученными горем – простые, трудолюбивые люди, которые отказывали себе во всем, лишь бы окружить свое нежданно красивое дитя роскошью, они позволили ей поверить в то, что ее желание – закон.

Может, им станет легче, когда откроется правда о том, что кто-то отнял у Венджи жизнь? Или ради них он должен молчать, чтобы избавить от этого ужаса? Ее мать уже пыталась найти успокоение, придумать версию, с которой могла бы жить дальше: «Крис был в полете, а мы так далеко, и моей малышке нездоровилось, она выпила что-то и уснула».

Боже, думал Крис, как же люди искажают правду, искажают жизнь. Он хотел поговорить с Джоан. Она так расстроилась, когда услышала про Венджи, что едва могла произнести слово. «Она знала про нас?» В конце концов, он вынужден был признаться, что Венджи подозревала, будто у него есть другая женщина.

Джоан прилетит из Флориды в пятницу вечером. Он собирался вернуться в Нью-Джерси завтра днем, сразу после похорон. Он ничего не скажет полиции, пока не предупредит Джоан, что она, вероятно, будет втянута в расследование. Полиция начнет искать мотив убийства Венджи. И Джоан станет для них этим мотивом.

А может, оставить все как есть? Имеет ли он право впутывать Джоан, раскапывать то, что принесет еще больше горя родителям Венджи?

Не было ли у Венджи другого мужчины? Крис посмотрел на гроб, на ее теперь умиротворенное лицо, на спокойно сложенные руки. Последние несколько лет они почти не жили как муж и жена. Они лежали в постели бок о бок, как два незнакомца. Его опустошили бесконечные ссоры, она желала, чтобы ее обхаживали, баловали. Он даже предлагал отдельные комнаты, но она закатила истерику.

Венджи забеременела через два месяца после того, как они переехали в Нью-Джерси. Когда он согласился на последнюю попытку спасти их брак, то приложил все усилия, чтобы она удалась. Но лето оказалось несчастливым. К августу они с Венджи почти не разговаривали. Они переспали только однажды, примерно в середине месяца. Ирония судьбы заключалась в том, что после десяти лет бесплодных усилий она забеременела как раз тогда, когда он встретил другую.

Подозрение, которое, как понял вдруг Крис, всегда сидело у него в подсознании, теперь расцвело в полную силу. Возможно ли, что Венджи связалась с другим мужчиной – с мужчиной, который не хотел нести ответственность за нее и ребенка? Может, она поругалась с этим другим мужчиной? Венджи угрожала, что если узнает, с кем встречается Крис, то заставит эту женщину пожалеть, что та родилась на свет. Предположим, у нее была связь с женатым мужчиной. Что, если она истерически набросилась с угрозами на него?

Крис осознал, что пожимает руки, бормочет слова благодарности, смотрит в знакомые лица и не видит их: соседи по дому, в котором они с Венджи жили до переезда в Нью-Джерси, друзья-коллеги, друзья родителей Венджи. Его родители жили на пенсии в Северной Каролине. Оба болели. Он не разрешил им лететь в Миннеаполис в такой холод.

– Какое горе. – Его руку сжал мужчина лет шестидесяти пяти. Это был человек хрупкого сложения, но очень привлекательный, с белоснежными волосами и кустистыми бровями, с острым проницательным взглядом. – Я доктор Салем, Эммет Салем. Я помог Венджи появиться на свет и стал ее первым гинекологом. Венджи была одним из красивейших созданий, которых я привел в этот мир, такой она и осталась. Как жаль, что меня не было в кабинете, когда она позвонила мне в понедельник. – Крис уставился на него.

– Венджи звонила вам в понедельник?

– Да. Медсестра сказала, что она была сильно расстроена. Хотела видеть меня немедленно. Я проводил семинар в Детройте, и сестра назначила ей прием на сегодня. Как я понял, она собиралась прилететь вчера. Возможно, я помог бы ей.

Зачем Венджи звонила этому человеку? Зачем? Крису казалось, что понять это невозможно. Что заставило ее вернуться к врачу, которого она не видела несколько лет? Она плохо себя чувствовала, но если хотела получить консультацию, то почему у врача, который находился за тысячу триста миль?

– Венджи была больна? – Доктор Салем смотрел на него в ожидании ответа.

– Нет, не больна, – ответил Крис. – Она была беременна. Беременность проходила трудно с самого начала.

– Венджи – что? – Доктор повысил голос, изумленно глядя на Криса.

– Я знаю. Она уже почти потеряла надежду. Но в Нью-Джерси она обратилась в «Вестлейкский центр материнства». Возможно, вы слышали о ней или о докторе Хайли – докторе Эдгаре Хайли.

– Капитан Льюис, можно вас на минутку? – Взяв Криса под руку, владелец похоронного бюро потянул его к своему кабинету напротив траурного зала.

– Извините, – сказал Крис доктору. Волнение владельца бюро поставило его в тупик, и он позволил отвести себя в кабинет.

Тот закрыл дверь и посмотрел на Криса.

– Мне только что позвонили из прокуратуры округа Вэлли в Нью-Джерси. Письменное подтверждение уже в пути. Нам запретили хоронить тело вашей жены. Сразу после завтрашней заупокойной службы тело должно быть отправлено назад, на повторную судебно-медицинскую экспертизу в округ Вэлли.

Они знают, что это не самоубийство, подумал Крис. Они уже знают. Он ничего не мог сделать, чтобы скрыть это. Он поговорит с Джоан в пятницу вечером, а потом расскажет в прокуратуре все, что знает или подозревает.

Ничего не ответив, он повернулся и вышел из кабинета. Нужно поговорить с доктором Салемом, выяснить, что Венджи сказала по телефону медсестре.

Но когда он вернулся в зал, доктор Салем уже ушел, даже не поговорив с родителями Венджи. Мать Венджи терла опухшие глаза мокрым измятым носовым платком.

– Что такого ты сказал доктору Салему, отчего он повернулся и ушел? – спросила она. – Чем ты так его огорчил?

22

В среду вечером он вернулся домой в шесть. Хильда как раз уходила. Ее простое невозмутимое лицо было настороженным. Он всегда относился к ней холодно. Знал, что ей нравится ее работа и она хочет ее сохранить. Почему бы и нет? Опрятный дом, никакой хозяйки с вечными указаниями, никаких детей, наводящих беспорядок.

Никаких детей. Он пошел в библиотеку, налил себе виски и задумчиво смотрел из окна, как крупная фигура Хильды удаляется к автобусной остановке в двух кварталах от дома.

Он занялся медициной, потому что его мать умерла родами. Рожая его. Рассказы, накопленные за целые годы. С той минуты, как он стал что-то понимать, он слышал их от застенчивого, скромного человека, своего отца. «Твоя мать так хотела тебя. Она знала, что рискует жизнью, но ей было все равно».

Он сидел в аптеке в Брайтоне, смотрел, как отец готовит лекарства по рецептам, и задавал вопросы: «Что это?», «Как действует эта таблетка?», «Почему ты наклеиваешь специальные ярлыки на те бутылочки?» Он был зачарован, впитывал знания, которыми отец так охотно делился, – единственная тема, на которую отец мог говорить, единственный мир, с которым отец был знаком.

Он поступил в медицинский колледж, попал в число лучших выпускников, ему предлагали интернатуру в ведущих больницах Лондона и Глазго. Вместо этого он выбрал больницу Христа в Девоне с великолепно оборудованной лабораторией, что давало ему возможность и вести научные исследования, и заниматься практикой. Он вошел в штат, его репутация гинеколога быстро росла.

И тут его проект придержали, отвергли, обрекли из-за того, что он не мог ставить опыты.

В двадцать семь он женился на Клэр, дальней родственнице графа Сассекского, бесконечно превосходящей его по происхождению, но его репутация и перспективы уравнивали их.

Его ждал невероятный позор. Он, специалист по деторождению, женился на бесплодной женщине. У него, чьи стены увешаны фотографиями младенцев, которые без его помощи не родились бы доношенными, не было никакой надежды стать отцом.

Когда он начал ненавидеть Клэр? Понадобилось много времени – семь лет.

Это случилось, когда он, наконец, понял, что ей все равно, что ее никогда это не заботило, что ее разочарование было наигранным, что она знала о своем бесплодии, когда выходила замуж.

Он нетерпеливо отвернулся от окна. Ночь опять будет холодной и ветреной. Почему февраль, самый короткий месяц в году, всегда кажется самым длинным? Когда все это закончится, он возьмет отпуск. Он становится несдержанным, перестает владеть собой.

Он чуть не выдал себя этим утром, когда Гертруда сказала ему, что Эдна звонила и сказалась больной. Ухватился за стол, глядя на побелевшие костяшки пальцев. Потом вспомнил. Мерцающий пульс замер, глаза остановились, мышцы расслабились inextremis[14]14
  В последний момент (лат.).


[Закрыть]. Гертруда покрывала подругу. Гертруда лгала.

Он хмуро поглядел на Гертруду. Произнес ледяным тоном: «Сегодня отсутствие Эдны крайне неудобно. Я рассчитываю, что завтра она появится».

Сработало. Он мог сказать это по тому, как Гертруда отвела глаза, нервно облизывая губы. Она поверила, что он в ярости из-за отсутствия Эдны. Она, возможно, знала, что он предупреждал Эдну насчет пьянства.

Гертруда может оказаться полезной.

ПОЛИЦИЯ: Как повел себя доктор, когда вы сказали ему об отсутствии мисс Берне?

ГЕРТРУДА: Очень сердился. Он очень педантичный. Он не любит, когда нарушается привычный порядок.

Пропавший мокасин. Сегодня он поехал в больницу на рассвете, еще раз обыскал стоянку и кабинет. А был ли на Венджи мокасин, когда она вошла к нему в понедельник вечером? Он не помнил наверняка. На ней болталось это длинное платье, поверх было неуклюже застегнуто зимнее пальто. Платье было слишком широким, пальто натянулось на животе. Она подняла платье, чтобы показать ему опухшую правую ногу. Он видел мокасин на этой ноге, но второй не заметил. Был ли он? Неизвестно.

Если мокасин свалился на стоянке, когда он нес тело к машине, то его кто-то подобрал. Может, охранник нашел и выбросил. Часто пациентки при выписке набивают пакеты открытками, цветами и личными вещами, которые не влезли в чемодан, и роняют их между больничной палатой и стоянкой. Он поинтересовался в столе находок, но у них обуви не оказалось. Возможно, мокасин просто выбросили в мусорный мешок.

Он вспомнил, как вынул Венджи из багажника и нес мимо полок в гараже. Там было полно садовых инструментов. Может, растоптанный башмак зацепился за что-нибудь? Если его нашли на полке в гараже, возникнут вопросы.

Если бы на Венджи не было мокасина, когда она вышла из кабинета Фухито, она испачкала бы ступню. Но между кабинетами проходит крытая галерея. Если бы ее левая нога сильно испачкалась, он бы заметил это, когда клал ее на кровать.

Ужас, который он испытал, обнаружив, что у него находится правый мокасин, который он стащил с ноги Венджи, лишил его присутствия духа. Он попал впросак. После ужасного, ужасного риска.

Правый мокасин лежал в саквояже в багажнике его машины. Он не мог решить, надо ли от него отделаться, пока не был уверен в том, что не появится второй.

Даже если полиция начала расследование самоубийства, против него нет никаких свидетельств. Ту карту, которая находилась у него в кабинете, он мог представить для изучения любому профессиональному врачу. Истинные отчеты о Венджи, все истинные отчеты об «особых» делах находились здесь, в стенном сейфе. Вряд ли кто-нибудь сможет обнаружить этот сейф. Его нет даже на первоначальных планах дома. Доктор Вестлейк установил его лично. Только Уинифред знала о нем.

Ни у кого нет причин подозревать его – ни у кого, кроме Кэти Демайо. Она чуть было не сказала ему что-то, когда он упомянул вид из больничного окна, но резко передумала.

Фухито пришел к нему, когда он вечером запирал кабинет. Явно нервничая, произнес:

– Миссис Демайо задавала много вопросов. Возможно ли, что полиция не верит, будто миссис Льюис совершила самоубийство?

– Честно говоря, не знаю. – Ему нравилось, что Фухито нервничает; он понимал, из-за чего.

– Это интервью, которое вы дали журналу «Ньюсмейкер»… оно ведь завтра выйдет?

Он презрительно посмотрел на Фухито.

– Да. Но уверяю вас, я обрисовал все так, словно пользуюсь услугами нескольких психиатров-консультантов. Ваше имя не будет упомянуто в статье.

Фухито не слишком обрадовался.

– Тем не менее, это привлечет внимание к нашей клинике, к нам, – посетовал он.

– К вам. Вы ведь это хотите сказать, доктор?

Он чуть не засмеялся над обеспокоенным, виноватым лицом Фухито.

Теперь, допивая виски, он осознал, что просмотрел еще один путь к спасению. Если полиция придет к заключению, что Венджи убили, если они начнут расследование в Вестлейке, нужно будет всего лишь с неохотой предложить им допросить доктора Фухито. Особенно учитывая его прошлое.

В конце концов, доктор Фухито последний, про кого известно, что он видел Венджи Льюис живой.

23

Выйдя от доктора Фухито, Кэти направилась в восточное крыло на переливание. Ее положили в отгороженное занавесками помещение рядом с отделением скорой помощи. Лежа на кровати с закатанным рукавом и иглой в руке, она пыталась подробно вспомнить, что с ней происходило, когда она поступила в больницу в понедельник вечером.

Ей казалось, что она помнит, как лежала в этой комнате, но не была в этом уверена. К ней заглянул доктор, который зашивал порез у нее на руке.

– Здравствуйте, я видел вас у стойки регистратора. Вижу, доктор Хайли назначил еще одно переливание. Надеюсь, вы обследуетесь по поводу низкого гемоглобина.

– Да. Меня наблюдает доктор Хайли.

– Отлично. Давайте-ка взглянем на руку. – Он снял повязку, пока Кэти лежала. – Хорошая работа, должен признать. У вас не останется шрама, чтобы показывать внукам.

– Если у меня будут внуки, – сказала Кэти. – Доктор, скажите, я лежала на этой кровати в понедельник вечером?

– Да, мы привезли вас сюда после рентгена. Вы не помните?

– Как-то очень туманно.

– Вы потеряли много крови. У вас был сильный шок.

– Понятно.

Когда переливание закончилось, она вспомнила, что доктор Хайли не велел ей садиться за руль в течение двадцати минут. Она решила пойти в приемный покой и заполнить бланки для поступления в больницу. Тогда не придется думать об этом в пятницу.

Когда Кэти вышла из больницы, было почти шесть часов. Она обнаружила, что машинально сворачивает к Чепин-Ривер. Ерунда какая, подумала она, ты ужинаешь с Молли и Биллом завтра вечером. Забудь о том, чтобы ехать туда сейчас.

Приняв решение, она развернулась и поехала на Палисад-парквей. Она проголодалась, а домой ехать не хотелось. Что за поэт писал о радостях одиночества и закончил стихотворение строчками: «Но не возвращайся домой один после пяти. Пусть кто-нибудь ждет тебя там»?

Что ж, она научилась справляться с одиночеством, научилась радоваться тихим вечерам, заполненным чтением и хорошей музыкой.

Появившееся в последнее время ощущение пустоты было для нее внове.

Кэти проехала мимо ресторана, в котором они с Ричардом ужинали вчера вечером, и, повинуясь внезапному порыву, свернула на стоянку. Сегодня она попробует другое фирменное блюдо, антрекот. Может, в теплом, уютном, тихом ресторане удастся поразмышлять.

Владелец узнал ее и расцвел от удовольствия.

– Добрый вечер, мадам. Доктор Кэрролл не заказывал столик, но у меня есть свободный у камина. Он ставит машину?

Она покачала головой:

– Да нет, сегодня я одна.

Он на мгновение растерялся, но быстро нашелся:

– В таком случае у нас появился новый и прекрасный друг.

Он провел ее к столику, рядом с тем, за которым они сидели с Ричардом.

Кивнув в ответ на предложение принести ей бокал бургундского, Кэти откинулась на стуле, и ее охватило то же умиротворение, что и вчера. Теперь нужно собраться с мыслями и обдумать впечатления от разговоров с доктором Хайли и доктором Фухито.

Достав блокнот, она начала просматривать записи. Доктор Хайли. Кэти ожидала, что он как-то объяснит, почему беременность Венджи Льюис сопровождалась серьезными осложнениями, станет оправдываться. Именно так он и поступил, и его слова звучали совершенно разумно. День за днем он выкупал время для ребенка. Его замечания о том, как Венджи боялась предстоящих родов, звучали правдоподобно. От Молли она слышала об истерике, которую Венджи закатила из-за волдыря на пальце.

В чем же дело? Чего еще она хотела от доктора Хайли? Она вспомнила доктора Уэйнрайта, онколога из Нью-Йорка, который лечил Джона. Он разговаривал с ней, когда Джон умер, она видела боль у него на лице, слышала боль в его голосе. «Я хочу, чтобы вы знали, миссис Демайо, мы сделали все возможное, чтобы спасти его. Испробовали все способы. Но иногда это не в нашей власти».

Доктор Хайли выразил сожаление по поводу смерти Венджи, но, безусловно, не скорбел. Конечно же, он должен оставаться беспристрастным. Она слышала разговор Билли и Ричарда о том, что врач всегда должен быть беспристрастным. Иначе он вечно будет разрываться на части и, в конце концов, не сможет делать свое дело.

Ричард. Ее взгляд случайно упал на столик, за которым они вчера сидели. Он тогда сказал: «Нам хорошо вместе, мы оба это понимаем». Он прав, и она это знает. Может быть, именно поэтому ей рядом с ним неуютно, как будто в любой момент все может выйти из-под контроля. Возможно ли, чтобы такое случилось дважды в жизни? Когда с самого начала ты знаешь — вот оно, это он.

Когда они с Ричардом уходили от Молли после вчерашнего короткого ланча, та пригласила их на ужин в четверг вечером, то есть завтра.

– Будут Лиз и Джим Беркли, – сказала она. – Та самая Лиз, которая считает доктора Хайли богом. Вам обоим, возможно, будет интересно с ней поговорить.

Кэти осознала, с каким нетерпением ждет этого ужина.

Она снова заглянула в записи. Доктор Фухито. С ним что-то не так. Ей показалось, что он взвешивал каждое слово, когда рассказывал о консультации Венджи в понедельник вечером. Будто шаг за шагом пробирался по минному полю. Чего он боится? Даже если сделать скидку на понятное стремление доктора сохранить врачебную тайну, было ясно – он боялся выдать то, за что она смогла бы ухватиться. И он крайне настороженно отнесся к вопросу о том, не могла ли Венджи находиться в больнице в десять вечера, когда привезли Кэти.

А если она все же мельком видела Венджи? Предположим, Венджи выходила из кабинета доктоpa Фухито, шла через стоянку? Это объяснило бы то, что Кэти в безумном сне привиделось ее лицо.

Доктор Фухито сказал, что Венджи воспользовалась его личным выходом.

Никто не видел, как она уходила.

Что, если она не ушла? Что, если она осталась у доктора? Что, если он остался с ней или поехал за ней домой? Что, если он понял, что она на грани самоубийства и он каким-то образом несет за это ответственность…

Этого вполне достаточно для того, чтобы заставить его нервничать.

Подошел официант, чтобы принять заказ. Прежде чем отложить блокнот, Кэти сделала последнюю запись: «Выяснить все о докторе Фухито».