Текст книги "Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни"

Автор книги: Мэри Габриэл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

Удивительно, но конкуренция в области благотворительности была жесткой. В то время в Лондоне существовали десятки эмигрантских фракций, лидеры которых на краткое время поднялись на вершины власти в 1848 году – однако лишь для того, чтобы потом бежать в Англию, спасая свою свободу и безопасность. Оказавшись на чужбине, они образовали небольшой, но довольно активный кружок, этакий бассейн с акулами, постоянно сражаясь друг с другом за жалкие крохи финансирования, за внимание и политическую поддержку. Немцы были самой неоднородной группой, можно сказать – буйной в отношениях друг с другом и с другими группами, но вместе с тем и наиболее колоритной {18}. Сравнительно бесцветные англичане с удивлением наблюдали за немецкими ремесленниками и рабочими, словно за некими фантастическими существами в их зеленых кожаных плащах с капюшоном, с яркой отделкой и кистями, в остроконечных шляпах, украшенных пучком человеческих волос, с пальцами, унизанными кольцами – знаком принадлежности к той или иной гильдии {19}. Хозяева пабов с трепетом наблюдали за ними после попоек – казалось, немцы были способны поглощать бесконечное количество пива.

Немцы были серьезными и сильными людьми; они были уверены, что их пребывание в Англии не затянется, и потому не считали нужным адаптироваться к местным условиям. Различные эмигрантские лидеры считали себя главами нового движения, которое с успехом продолжит и завершит революцию. Они формировали комитеты, разрабатывали стратегию и даже создавали временные правительства, не признанные никем, кроме них самих и их немногочисленных последователей. Они вели себя шумно и с большим бахвальством, выставляя напоказ свою значимость и авторитет; время от времени дрались друг с другом, чтобы поддерживать в своих людях боевой дух. Однако возможности для расширения своего влияния – о чем они неустанно твердили своим «избирателям» – у них были сильно ограничены, поскольку единственным источником пополнения этих групп были несчастные, ютившиеся в ночлежках и доках Лондона. Соответственно, за право помочь этим новичкам немецкие фракции и соперничали – отчасти эти заботы были искренними, но присутствовал в них и корыстный интерес: желание набрать себе маленькую армию для грядущей революционной борьбы.

Маркс не считал себя одним из них, дразня их «демократическими диктаторами», которые выбирают себе министров по ночам из числа тех, кто сидит вокруг них в пабе. Кроме того, хотя его и так всю жизнь обвиняли в деспотических замашках, он утверждал, что не желает быть главой какого-либо государства, реального или воображаемого, а еще менее желает, чтобы ему возносили похвалы те, кого он сам, по словам одного из современников, считал «безмозглой толпой, чьи мысли и чувства подчинены исключительно интересам правящего класса» {20}.

Нет, он не хотел возглавлять их – он хотел их учить, ибо если его теории о ходе истории были правильными, то эти массы представляли собой будущее {21}. Он считал, что только они, вооруженные знаниями, подкрепленные собственной многочисленностью, смогут одержать победу над господствующими классами. Если система, которую он полагал честной и справедливой, коммунистическая система, и должна родиться – то это будет дитя пролетарской революции, совершенной руками тех мужчин, которые жили и боролись за жизнь в лондонских доках. Маркс знал кратчайший путь к их доверию: нужно обеспечить им то, в чем они нуждались больше всего. Не теория – а материальная помощь (для того чтобы мечтать, человек должен сначала поесть). И Маркс с коллегами распространяет обращение к реформаторам в Германии – с просьбой помочь тысячам несчастных, прибывающим в Англию.

«Уром они не знают, где преклонят голову вечером; не знают, где взять еду на завтра… либералы, демократы, республиканцы или социалисты, сторонники самых разных политических доктрин и интересов – все они объединены одним: ссылкой и страданием… Одетая в лохмотья, нищая половина нашей нации просит милостыню у дверей иностранцев… наши соотечественники, беглецы, изгои блуждают по холодным мостовым блистательного мегаполиса, Лондона… На каждой улице этого города можно слышать, как сокрушается о своей судьбе кто-то говорящий на нашем языке…» {22}

Далее в обращении было сказано – для успокоения потенциальных доноров – что никто из членов комитета не будет иметь доступа к поступающим средствам, кроме того, Маркс пообещал публиковать ежемесячные сводки поступлений денежных средств и расходов. К середине ноября у фонда было достаточно денег, чтобы оказать помощь 14 семьям. Вскоре уже 60 семей могли рассчитывать на помощь фонда, а потом их число вырастет до 500 {23}. Группа также создала коммунальную общину в Сохо и организовала общественную столовую, а также мастерские, где эмигранты могли заниматься своим ремеслом.

Чтобы помочь в работе с беженцами, вокруг Маркса собирается инициативная группа из самых близких – Веерт, Красный Волк, Карл Блинд, Генрих Бауэр из Союза коммунистов и бывший прусский офицер и аристократ, коммунист Август Виллих. Женни, как всегда, исполняет обязанности секретаря, а вскоре в Лондон приезжает и Энгельс.

Он редко списывался с Марксом и Женни, поскольку почти сразу после отъезда из Кельна в мае прошлого года он, по его словам, «затянул портупею» и направился прямо в пекло боевых действий, в Баден, где стал адъютантом командующего 8 сотнями повстанцев Виллиха. Бадену суждено было стать местом последнего большого сражения немецкой революции, и Энгельс был буквально опьянен этим опытом {25}. В аду июньской жары он сменил мундир на простую блузу, и все социальные различия между командирами и подчиненными повстанческой армии исчезли окончательно {26}. Энгельс рассказывал Женни: «Я был в четырех сражениях… и обнаружил, что хваленая храбрость под огнем противника – довольно-таки обыденное качество человеческой натуры. Свист пуль тривиален… Я не видел и дюжины людей, кто вел бы себя в бою трусливо» {27}.

Число повстанцев в Бадене колебалось от 6 до 13 тысяч, но против них стояла 60-тысячная прусская и баварская армия {28}. Среди множества погибших был и Молл, гигант из Союза коммунистов, в свое время пригласивший Маркса и Энгельса присоединиться к группе в 1847 году {29}. Вскоре после его гибели, видя, что поражение неминуемо, Энгельс увел свой отряд через границу в Швейцарию, где уже искали убежища 10 тысяч повстанцев. Энгельс с самого начала хотел присоединиться к Марксу, однако не мог путешествовать прямым путем, через Францию, потому что границы были закрыты. Вместо этого он отправился на юг, в Геную, а затем из Италии – в долгое (и судя по всему, приятное) морское путешествие через Гибралтарский пролив в Англию {30}.

Марксы оставались на Лейчестер-сквер недолго. С помощью друзей они нашли двухкомнатную квартиру на Кингз-роуд в Челси. Тогда это не был столь модный район, как сейчас (большинство его обитателей были такими же отчаянными, как и Маркс), но по сравнению с Сохо это был шаг вперед, к тому же переезд в собственную квартиру случился как раз вовремя, чтобы Женни разрешилась вторым сыном {31}.

Когда Женни кричала в родовых муках 5 ноября 1849 года, весь город, казалось, откликался ей хриплым ревом. Толпа собралась на улицах, и хотя из окон своей квартиры Марксы ничего не могли разглядеть, кроме вспышек петард, они прекрасно слышали крики: «Гай Фокс навсегда! Помни пятое ноября!» Это был День Гая Фокса, когда англичане вспоминали предотвращенный и сорванный Пороховой заговор против короля и парламента.

Мальчишки в масках ехали по улицам верхом на деревянных ослах, а «Гаи» в лохмотьях стояли в тележках позади них и грозно потрясали растрепанными метлами, на которые тоже были насажены страшные маски, чтобы испугать зрителей на вторых этажах зданий. Играли оркестры, люди танцевали, пели и пили в честь победы порядка над силами разрушения и хаоса {32}. Маркс и Женни сочли счастливым предзнаменованием то, что их сын, Генрих Гвидо Маркс, родился в годовщину антиправительственного заговора, и в честь великого заговорщика дали ребенку прозвище Фоксихен {33}. Однако мальчик родился слабеньким. Маркс и Женни не могли позволить себе кормилицу, так что Женни пыталась ухаживать за ним сама, однако ребенок постоянно болел. Он плакал день и ночь, словно вместе с молоком матери впитывал «все невысказанные тревоги и печали», обуревавшие Женни {34}. Один из приятелей Маркса заметил как-то другому, что «юный коммунист, произведенный на свет самим Марксом, действует своим ревом на нервы окружающим, как и отец, но со временем наверняка станет таким же разумным» {35}. Он этого не сделал, и первые месяцы Женни в Лондоне были наполнены постоянной тревогой и отчаянием, потому что она ничего не могла сделать и бессильно наблюдала, как слабело ее дитя.

Энгельс прибыл в Лондон 12 ноября, через неделю после рождения Фокси, и снял комнату в Сохо. Его влияние сразу стало ощутимо – само его присутствие придало Марксу бодрости. Уже через несколько дней комитет по делам беженцев был реорганизован, из него были исключены все «маленькие буржуа» {36}. Даже если Маркс и допускал, что временный союз с ними в грядущей революции неизбежен, работать с этими людьми он не хотел. Маркс не простил – и не простит никогда – предательства буржуазии в революции 1848 года, а для Энгельса это предательство было еще очевиднее, потому что стоило жизни многим товарищам, с которыми он сражался бок о бок. Невзирая на то, сколь неотложными были нужды беженцев, эти двое друзей не желали работать вместе с представителями класса буржуазии.

Впрочем, Маркс не был столь щепетилен, когда дело касалось его личных нужд и интересов. Он был готов принять пожертвования на будущую газету и от бизнесменов, и от кого угодно – лишь бы этот человек помог набрать 500 фунтов. Такова была цена вопроса {37}. Маркс однажды написал: «В политике человек может объединиться хоть с самим дьяволом… Только он должен быть уверен, что это он обманывает дьявола, а не дьявол – его» {38}. Как и в истории с «Neue Rheinische Zeitung», Маркс был уверен, что, кто бы ни финансировал газету, писать Маркс будет все, что вздумается ему – а не спонсору. К середине декабря Маркс дал знать Вейдемейеру, что он нашел издателя и распространителя в Гамбурге – для издания «Neue Rheinische Zeitung, Politischoekonomische Revue». Уведомление об этом было опубликовано редакционным советом нового издания (расположенного по адресу квартиры Маркса в Челси) вместе с объявлением, что газета выйдет в январе.

Время было дорого. Маркс находился в какой-то оптимистической лихорадке по поводу будущего, говоря Вейдемейеру, все еще находившемуся в Германии: «У меня нет никаких сомнений, что со временем в месяц будут выходить два-три номера, и мировой пожар будет раздут» {39}. Однако публикация «Ревю» вполне предсказуемо задерживалась из-за проблем с деньгами. От отчаяния Маркс уже был готов послать кого-нибудь в Соединенные Штаты, «срывать золотые яблоки», что с большим успехом проделывали другие социалисты и демократы {40}. Американские города, многие из которых были названы в честь героев 48 года (Ламартин в Пенсильвании, например {41}), были благодатной почвой для антимонархистов и радикалов – но Маркс с друзьями никак не могли бы собрать денег на такую поездку, и план был отвергнут.

В январе «Ревю» так и не появилась, затем минул февраль, а затем по своему обыкновению Маркс заболел – это всегда происходило, когда финансовые трудности одолевали его. Не только выпуск газеты откладывался из-за отсутствия денег, но и самого Маркса не выпускали из дома коллекторы. Особо раздраженным кредитором был немецкий доктор Людвиг Бауэр, принимавший участие в рождении Фокси. Маркс обвинил его в вымогательстве, потому что он якобы преждевременно подал в суд, не дожидаясь оплаты своих услуг {42}. Эта ссора имела очень серьезные последствия для Маркса и Женни. Они больше не могли обращаться к Бауэру за медицинской помощью для Фокси, а ребенок продолжал болеть; кроме того, их финансовые трудности грозили стать пищей для слухов по всему Лондону. Осознавать это было невыносимо для Маркса, особенно в ситуации, когда он ничего не мог изменить. Они были лишены возможности ответить адекватно; единственным оружием Маркса были его все более едкие нападки на коллег-немцев и письма.

«Ревю» наконец вышла в марте, когда Маркс смог договориться с издателем, что отдаст долг из будущих доходов от продажи. В самом начале номера была опубликована первая статья из важнейшей серии под общим названием «Классовая борьба во Франции» {43}. При оценке последних выступлений во Франции Маркс впервые использовал выражение «диктатура пролетариата» (которое позже было радикально переосмыслено Лениным), которую он охарактеризовал как необходимый шаг на нелегком пути к созданию коммунистического государства.

«Этот социализм является декларацией о постоянстве революции, классовом господстве пролетариата как необходимом шаге на пути к отмене классовых различий в принципе, к уничтожению всех производственных отношений, на которых они базируются; к отмене всех общественных отношений, которые продуцируют эти производственные отношения; к перевороту в сознании и идеях, которые являются продуктом этих общественных отношений» {44}.

В первом выпуске Маркс также проводит интересную параллель между относительным спокойствием на континенте в 1849 году и открытием золотоносных жил в Калифорнии, что, по его словам, создало свою собственную революционную ситуацию, которая помогла начаться экономическому возрождению Европы. Но золото или не золото, говорит Маркс, следующий экономический кризис неизбежен; он прежде всего есть следствие ущербности новой экономической системы и неизбежно приведет к всеобщему восстанию {45}.

Маркс никак не смягчает свои слова, что могло бы успокоить буржуазных покровителей или читателей издания. Маркс, пишущий в «Ревю», – однозначно коммунист. Он обращается к пролетариату и говорит с пролетариатом, который, по словам Маркса, начал первую великую классовую битву нового общества в июне 1848 года в Париже. И если никто не готов поддержать эту борьбу, выйдя на улицу, то сам Маркс и горстка его коллег будут делать это посредством печати.

«Ревю» станет для Маркса крайне ценной интеллектуальной, идейной платформой, однако с самого начала будет ясно, что процветающим это издание не будет никогда.

Написана и отредактирована газета была в Лондоне, однако печаталась в Германии, где пресса была сильно ограничена законом; корректор и издатель (которые несли бы ответственность, если бы газета вызвала недовольство правительства) хотели передать набор цензуре. Это означало бы значительные сокращения в публикациях. С грехом пополам газета была опубликована {46}, но ее появление вызвало больше тревоги, нежели поддержки.

Немецкие власти были предупреждены о восстановлении Союза и его усилиях, направленных на агитацию в Германии. Более того, газета была организована и заявлена таким образом, что найти инвесторов было почти непосильной задачей. Возникли трудности с распространением, и хотя часть подписки была продана, расходов все это не покрывало {47}.

Маркс, Энгельс и Женни отчаянно искали средства, чтобы сохранить издание. Но так называемая «партия Маркса» была в слишком сложном положении: им нужны были деньги на газету – и в то же время они собирали средства в помощь беженцам. Добавьте сюда персональный финансовый кризис Маркса, о котором было известно гораздо большему количеству людей, чем сам Маркс хотел бы, – и совершенно неудивительно, что в скором времени его противники начали распространять слухи, будто он и его соратники присваивают себе деньги, предназначенные для беженцев. Кроме того, они предположили, чтобы уже розданные средства пошли исключительно коммунистам, оставляя других ни с чем {48}. Слухи эти были тем более опасны, что распространялись не только в Лондоне, но и в Германии, где были напечатаны в газетах в форме обличительных писем. Гнев Маркса, Энгельса и Женни можно сравнить разве что с их же разочарованием и бессилием – потому что иной валюты, кроме их собственной репутации, у них не было. В конфиденциальном письме к Вейдемейеру в мае 49 года Женни буквально кричит от боли и гнева по поводу их положения: «Я прошу Вас как можно скорее прислать нам любую сумму, которая поступает от продажи «Ревю». Мы нуждаемся в них крайне! Уверена, что никто не может нас упрекнуть в том, что мы жалуемся на то, что вынуждены были терпеть много лет; общественность никогда не была посвящена в наши частные трудности, поскольку мой муж крайне чувствительно относится к этим вопросам и скорее пожертвует всем оставшимся, чем пойдет с протянутой рукой, обходя наших демократов… Но он был вправе ожидать от своих друзей помощи, особенно в Кельне… ожидать более энергичной и активной заботы о «Ревю»… Вместо этого дело совершенно разрушено и уничтожено небрежным и неряшливым отношением… при этом нельзя даже сказать, что нанесло ему больший вред – проволочки книготорговцев и тех, кто управляет делами в Кельне, или отношением демократов в целом… А здесь мой муж совершенно раздавлен самыми тривиальными заботами буржуазной жизни, и так раздражает, что они требуют себе в жертву всей энергии, всей спокойной, ясной, тихой уверенности в себе, какую он только мог собрать в кулак, чтобы ежедневно, ежечасно вести эту нескончаемую борьбу…» {49}

В качестве иллюстрации Женни описывает Вейдемейеру обычный день из своей повседневной жизни. Фокси, которому исполнилось полгода, еще ни разу не спал больше двух часов за раз, с самого рождения мучаясь судорогами. Он все время находится между жизнью и смертью.

«От боли он так сильно стискивает челюсти, что у меня открытые раны на груди, и иногда кровь попадает в его маленький, дрожащий от плача ротик». Она рассказывает, как однажды во время кормления Фокси в квартиру вошла хозяйка и потребовала 5 фунтов, которые они были должны, а не получив их сразу, подняла такой крик, что Женни принуждена была оставить ребенка и заплатить. «Двое судебных приставов пришли в дом и арестовали то немногое, чем я обладаю, – постельное белье, кровати, одежду… даже колыбель моего несчастного младенца и лучшие игрушки моих девочек, которые при этом залились слезами. Он угрожали отнять все и отставить меня лежать на голых досках вместе с дрожащими от испуга детьми, с больной израненной грудью». Женни вызвала друга, Конрада Шрамма, который хотел помочь, но лошади, везущие его кеб, испугались, понесли, и он принужден был выпрыгнуть на ходу. С обильным кровотечением его принесли в квартиру Маркса – вот и еще один человек, нуждающийся в уходе и заботе.

На следующий день, рассказывала Женни, Маркс пытался найти другое жилье, но как только говорил, что у него четверо детей, ему отказывали. Наконец приятель помог арендовать им два номера в отеле на Лейчестер-сквер, но когда они начали перевозить вещи из квартиры в Челси, их остановили, поскольку в Лондоне запрещено переезжать после захода солнца.

«Хозяин постоянно приходит к нам в сопровождении констеблей и заявляет, что мы хотим украсть его вещи, погрузив их вместе с нашим скарбом, что мы хотим сбежать, не заплатив, и уехать за границу… Через пять минут после начала скандала у нашего дома собралась толпа местных зевак, человек 200 или 300, весь сброд Челси».

Маркс и Женни и раньше попадали в затруднительные обстоятельства, но никогда еще не опускались до такого уровня унижения. Все их имущество стояло на улице, и теперь его нужно было заносить обратно и дожидаться рассвета {50}.

В конце концов они переехали на Лейчестер-сквер, но оставались там всего неделю, после чего хозяин их выселил. Это было снова связано с несвоевременной оплатой – но кроме этого еще и с жалобами от другх жильцов на постоянный плач маленького Фокси. Наконец на помощь им пришла мать Женни, дав достаточно денег, чтобы они смогли арендовать две комнаты (одна из них была не больше стенного шкафа) на Дин-стрит, 64.

Что касается газеты, то Маркс успел выпустить вего 6 номеров, после чего газета была закрыта. Маркс винил во всем отсутствие денег и преследование со стороны властей; Женни обвинила прусское правительство в блокировании продаж путем подкупа книготорговцев, имевших контракт на распространение {51}.

Дом на Дин-стрит во Французском квартале Сохо принадлежал еврею, продавцу кружев; раньше он сдавал квартиру члену Союза Генриху Бауэру. Бауэр, сапожник по профессии, провел эту весну в Германии, восстанавливая там филиалы Союза. Вывод, который он сделал, – «как во Франции в 1793-м, так сейчас в Германии». Его отчет описывал следующий этап революции; в нем отмечалась необходимость подготовить пролетариат, убедившись, что все повстанцы вооружены. В будущем, предупреждал Бауэр, рабочие больше не опустятся до того, чтобы «служить аплодирующей клакой буржуа-демократам»; он пообещал, что, как только нынешнее правительство в Германии будет свергнуто, Центральный орган Союза будет возвращен на родину {52}.

По словам Энгельса, работы Бауэра начали приносить свои плоды, но неприятный инцидент, произошедший через месяц после его приезда в Германию, пустил под откос все его усилия {53}.

В мае какой-то сумасшедший пытался убить короля Фридриха Вильгельма {54}. Агитация Бауэра в сочетании с обращением от радикального Союза и выпусков «Ревю» с их зажигательными статьями не оставили властям никаких сомнений, где искать виноватого. Консервативные газеты Пруссии объявили, что нападение было подготовлено в Лондоне окружением Маркса, а одна роялистская газета даже поместила сообщение, что Маркс был замечен в Берлине {55}. Как это уже бывало во Франции и Бельгии, прусские чиновники начали давить на английские власти, требуя депортировать опасных экстремистов.

Британский посол в Берлине принял конфиденциальный отчет от прусского министерства внутренних дел, в котором говорилось, что группа Маркса готовила заговор не только против Германии, но и против королевы Англии, возможно – в сговоре с британскими военными. В документе говорилось, что группа Маркса «официально обучала и обсуждала» убийство князей и имела в резерве для таких действий до 20 специально обученных людей. Доказательства того, что королева Виктория была в опасности, были совершенно очевидны, – говорилось в докладе, после чего приводились фразы, подслушанные шпиком во время предполагаемого совещания немецких беженцев в Лондоне: «Английский теленок не избежит своей участи. Английские лезвия лучшие, топоры остры, и гильотина ждет каждую коронованную голову» {56}.

Чтобы избежать преследований со стороны полиции, очень хорошо знакомых Женни и Марксу, они хотели переехать в сельскую местность, но у них не было на это средств {57}. Единственным средством борьбы оставался ответ в прессе, так сказать, клеветой на клевету. Для этого обратились в ведущие английские газеты. В письмах в редакции «Сан», «Спектейтор» и «Глоуб» Маркс, Энгельс и Виллих (с гордостью именовавший себя полковником повстанческой армии в Бадене) описывали всю абсурдность того, что их имена связывают с предполагаемым убийцей Фридриха Вильгельма, который по своим взглядам является ультрароялистом {58}. Они также опосредованно обратились к британской общественности, объявив себя жертвами пристального и необоснованного внимания агентов английской полиции.

«В самом деле, сэр, мы никогда не предполагали, что в этой стране существует так много полицейских шпиков – с ними мы имели удовольствие познакомиться за последнюю неделю. Мало того что какие-то сомнительные личности следят за нашими домами, прилежно занося в блокнот какие-то заметки каждый раз, когда кто-то входит и выходит; мы не можем сделать и шага без того, чтобы за нами не увязался кто-то из них; мы не можем войти в омнибус или кофейню, чтобы не оказаться в их компании или по крайней мере в компании одного из них… Какой прок может быть от этой скудной информации, нацарапанной у наших дверей жалкими шпионами, этими проститутками в мужском обличье, которых наверняка изгнали даже из рядов обычных информаторов и которым платят за их работу?» {59}

Англичане не слишком жаловали беженцев, особенно бедняков, с их неряшливыми бородами, предполагаемыми атеизмом и безнравственностью – но они были склонны игнорировать их, а не изгонять. Англичане были уверены, что их социально-политическая система настолько безупречна, что им незачем бояться радикалов, и для них предметом особой гордости было то, что в отличие от континентальных монархий их страна не лишала людей прав только потому, что они не согласны с ее политикой {60}.

Повлияло ли это публичное обращение на английское правительство – неизвестно, но против Маркса и его коллег никаких мер принято не было, а на запрос прусского правительства о депортации не последовало никакого официального ответа.

Почему же Маркс привлекал такое пристальное внимание? В раскладе сил 1850 года он – никто. Его имя было не известно за пределами европейской оппозиции, да и внутри нее – тоже. Он был никому не известным философом и журналистом. Живя под надзором, он не имел возможности влиять на широкую общественность, даже когда был при университете, а теперь у него не было и этого преимущества. Что касается академического авторитета, то он легко был списан со счетов, поскольку практиковал сомнительное по общим меркам преподавание.

Разумеется, прусские власти хорошо знали его как агитатора, и он был вечным бельмом на глазу у своего зятя, который собирался занять пост министра внутренних дел. Однако непосредственной угрозы он не представлял, он и сам это признавал. В большей мере он был удобным пугалом для прусского правительства. После 1848 года правительства государств Европы пытались обвинить в восстаниях прессу, которая, по их словам, преувеличивала степень социального недовольства и разжигала страсти среди вполне законопослушных граждан. Маркс был легкой мишенью для тех, кто искал виновников беспорядков и последующего насилия, отчасти потому, что его имя всегда было вязано с коммунистами, а те считались крайними радикалами; отчасти же потому, что очень мало кто стремился встать на защиту его позиции, уж больно неясной и самостоятельной фигурой он был.

Для своих политических соперников в Лондоне в вечно конкурирующей и враждебной эмигрантской среде Маркс тоже был удобной мишенью для обвинений и сплетен – не столько из-за своих убеждений, сколько из-за ядовитого темперамента. Будучи в том возрасте, когда мятежников обычно видят в образе романтических героев – как итальянца Джузеппе Мадзини и венгра Йозефа Кошута, – Маркс ни у кого не вызывал любви и восхищения {61}. Он столкнулся с высокомерным и агрессивным отчуждением. Некоторые из его злейших критиков были его бывшими соратниками или последователями. (Один высмеивал его, называя «всезнающим и премудрым молодым Далай-ламой Марксом».) {62} Философ Исайя Берлин предположил, что ужасающие условия существования уничтожили амбиции Маркса в первые годы пребывания в Лондоне, усугубив все негативное, что было у него в характере. «Череда мелких унижений и оскорблений, обусловленных его положением, разочарование из-за того, что он так и не стал лидером, которым всегда себя мнил, постоянное подавление его колоссального природного жизнелюбия – все это заставило Маркса сильно измениться, буквально задыхаться в пароксизмах ненависти и злобы… Он во всем видел заговоры, гонения и преследования, направленные против него» {63}.

За все это критиковать Маркса было легко. Однако за что его критиковали в действительности – так это за его очевидный потенциал.

Густав Техов – бывший прусский офицер, воевавший на стороне повстанцев в 1848 году. Он решил вступить в Союз коммунистов в Лондоне в 1850-м и встретился с Марксом и Энгельсом для обсуждения группы. Техов рассказывал, что Маркс произвел на него впечатление не только интеллектуального превосходства, но и подлинной значимости. «Если бы он имел такое же сердце, как интеллект; если бы он любил так же, как ненавидел, – я мог бы пойти за ним сквозь огонь, несмотря на то что он с трудом скрывал некоторое свое презрение ко мне, которое в конце концов выразил совершенно открыто. Он тем не менее является первым и единственным среди нас человеком, которому я без сомнений доверил бы роль лидера, ибо он обладает всеми нужными для этого качествами и не разменивается на мелочи, когда речь идет о великих делах» {64}.

Техов прекрасно описал суть интеллектуальной мощи Маркса и его личные слабости. Мысленно Маркс всегда имел дело с Большим Событием – и потому у него практически не было времени на всякие мелкие глупости и повседневные вопросы простых смертных; в том числе он не всегда понимал, какие последствия имели его действия для людей, которых он любил больше всего.

Тревожный пример такого отношения можно было наблюдать на следующий день после приезда Женни в Лондон 17 сентября. Организация беженцев 18 сентября избрала Маркса одним из пяти членов совета управляющих {65}, можно предположить, что он присутствовал на этом заседании. Возможно, он был избран заочно, но если нет – Маркс поступил черство по отношению к своей семье. Он был слишком болен, чтобы встретить своих измученных путешествием жену и детей на пристани – но чувствовал себя достаточно хорошо уже на следующий день, чтобы присоединиться к своим коллегам в пабе и быть избранным в комитет помощи беженцам. Если Маркс предпочел находиться на заседании – то это был всего лишь еще один из многочисленных эпизодов его жизни, когда он предпочитал семье нужды партии или работу.

Маркс, несомненно, заботился о своей семье, но предпочитал заниматься глобальными задачами, а не повседневностью, и потому Женни с детьми жилось очень трудно. Он был готов на любые личные жертвы во имя высокой цели – борьбы за изменение общества; однако его бескомпромиссная жесткость в борьбе против государства оборачивалась жестокостью к своим близким. Десять лет назад отец Маркса беспокоился о чрезмерном эгоизме своего сына, когда в Берлине Маркс самозабвенно боролся с младогегельянцами – и беспечно разорял при этом свою собственную семью {66}. Словно художник, целеустремленно преданный своей картине, Маркс переезжал с места на место, даже не сомневаясь, что семья следует за ним, потому что понимает важность его работы и признает его правоту. Эта уверенность в собственной правоте, возможно, в каком-то смысле ослепила его, и он не видел потребностей своей семьи.