Текст книги "Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни"

Автор книги: Мэри Габриэл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

Сводный брат Женни фон Вестфален Фердинанд был на 15 лет старше сестры. Его родила первая жена барона, Лизетт. Во взглядах Фердинанд был столь же консервативен, насколько либерален был его отец. В 1832 году Фердинанд увлеченно строил свою карьеру в прусском правительстве и гордился тем, что служит королю. Отец же с не меньшим увлечением изучал труды тех самых социалистов, против которых так активно действовало прусское правительство. Людвиг фон Вестфален хорошо расслышал знакомый призыв своей юности: «Свобода – Равенство – Братство».

Он видел, что теория социалистов подтверждается на практике – число бедняков в Трире резко возросло, не в последнюю очередь в результате торговых и налоговых реформ. По некоторым данным, к 1830 году каждый четвертый житель зависел исключительно от благотворительности, обострились и все социальные «болезни», напрямую связанные с нищетой: воровство, попрошайничество, проституция и инфекционные заболевания {28}.

Людвиг был уверен, что общество не должно оставлять людей на произвол судьбы, он чувствовал свою ответственность за их страдания. Он начал горячо пропагандировать свои идеи, излагая их всем, кто готов был его слушать. Помимо Женни, самым внимательным слушателем оказался один юноша, сын коллеги барона.

Юношу звали Карл Маркс {29}.

В 1832 году Марксу было 14 лет, и он учился в государственной гимназии Фридриха-Вильгельма вместе с младшим сыном Людвига, Эдгаром. Хотя юный Карл показывал отличные успехи в греческом, латыни и немецком, математика и история у него хромали; он вообще почти не выделялся среди одноклассников {30}. Он немного шепелявил и оттого был застенчив {31}. Под руководством Людвига он страстно увлекся литературой, особенно Шекспиром и великими немецкими романтиками Шиллером и Гёте. Кроме того, Маркс постепенно впитывал идеи социалистов-утопистов, труды которых в те годы читались им с не меньшим интересом, чем пламенные стихи и пьесы. 62-летний Людвиг и его юный друг бродили по холмам над широким и томным Мозелем, углублялись в величественный сумрак сосновых лесов – и обсуждали новые идеи. Позднее Маркс вспоминал то время как счастливейшее в своей жизни. К нему, как к равному, относился взрослый, образованный человек, аристократ и интеллектуал {32}. В свою очередь Людвиг тоже был рад этим беседам и ценил их, поскольку они продолжались несколько лет. Возможно, поначалу он был несколько удивлен живостью этого юного ума, поскольку знал о весьма невеликих успехах Маркса в гимназии, но удивляться на самом деле было нечему: на протяжении нескольких веков, с XIV столетия, со времен средневековой Италии, генеалогическое древо семьи Маркс с обеих сторон включало имена самых известных раввинов Европы. Если Вестфален происходил от прусских и шотландских воинов, то Маркс был потомком иудейских мыслителей, чей авторитет в религии распространялся и на политику.

В Трире раввины из рода Маркс жили с 1693 года {33}. Один из них, предок отца Маркса, Иешуа Гешель Львов, в 1765 году, за несколько лет до американской войны за независимость и более чем за два десятилетия до Французской революции, написал трактат «Респонса: Лик Луны», в котором проповедовал демократические принципы. Репутация его была столь высока и безупречна, что ни одно решение в еврейском сообществе не принималось без его согласия. Дед Карла Маркса, Мейр Халеви, умерший в 1804 году, был известен в Трире уже как Маркс Леви, а став главным раввином Трира, окончательно принял фамилию Маркс. Семейная традиция продолжилась и при Карле – его дядя Самуил был главным раввином Трира до 1827 года, а дед по материнской линии – раввином Нимвегена в Голландии {34}. Обязанности раввинов включали в себя духовные наставления и практическую помощь членам сообщества, и в годы социальных потрясений именно раввины становились едва ли не единственной реальной властью для всех городских иудеев {35}.

До и после французской оккупации на евреев смотрели с недоверием, а то и попросту враждебно. Они всегда считались изгоями в христианском мире. Однако в период с 1806 по 1813 год, когда страна находилась под контролем французов, евреи впервые узнали, что такое равенство. Отец Карла, Гешель Маркс, с умом воспользовался этой передышкой – и получил юридическое образование, став первым евреем-юристом в Трире, заняв достойное место в городском сообществе и даже возглавив местную ассоциацию адвокатов в качестве ее президента {36}.

Он, как и Людвиг фон Вестфален, был скорее французом по убеждениям, нежели пруссаком. Он знал наизусть Вольтера и Руссо {37}, и несомненно, что будущее он хотел видеть их глазами, представляя людей свободными от страхов и предрассудков – например, тех, которые не позволяли евреям получать образование и занимать государственные должности. Однако после поражения Наполеона в 1815 году прусское правительство аннулировало права, предоставленные евреям, и вновь запретило им занимать государственные должности. Годом позже последовал запрет заниматься адвокатурой. Только три человека в Пруссии, в самой западной ее части, пострадали от этого запрета, Гешель Маркс был одним из них, и это обстоятельство повлияло на его решение сменить вероисповедание. Выбор был непрост: креститься и продолжать профессиональную деятельность – или остаться евреем {38}. Гешель выбрал профессию. В 1817 году, в возрасте 35 лет, Гешель Маркс стал лютеранином по имени Генрих Маркс {39}.

К этому времени он был уже три года женат на Генриетте Пресбург. Она не получила образования и не была особенно умна, но происходила из богатой и влиятельной семьи голландских евреев. У семейной пары уже было двое детей, а еще через год, в 1818-м, родился мальчик, которого назвали Карлом {40}. К чести Генриетты надо сказать, что пока были живы ее родители, вере предков она не изменила, крестившись сама и крестив детей только в 1824 году {41}, да и тогда это было сделано исключительно из практических соображений. Карл, которому исполнилось 6 лет, не смог бы посещать публичную школу, будучи евреем {42}.

Таким образом, юный Карл рос в буквальном смысле слова на оживленном перекрестке нескольких культур и конфессий. Лютеранско-еврейская семья, преимущественно католическое окружение в городе – и воспитание, полученное от двух незаурядных мужчин, отца и наставника, которые служили прусской короне, неукоснительно выполняя все ее репрессивные законы, но втайне поклонялись французским философам-вольнодумцам, проповедовавшим идеи свободы и равенства, а в случае с Вестфаленом – еще и первым социалистам {43}.

Многие биографы утверждают, что Вестфалены и Марксы были соседями. Действительно, в год рождения Карла Марксы жили всего в нескольких улицах от особняка семьи фон Вестфален. Однако позже, в 1819 году, они переехали в небольшой домик на Симеонштрассе, недалеко от оживленного городского рынка и совсем рядом с массивным темным зданием Порта Нигра, чьи мрачные стены, казалось, вот-вот рухнут под тяжестью своего шестнадцативекового возраста.

Вестфалены жили на юге города, на Нойштрассе, недалеко от реки, в высоком доме с элегантными узкими окнами, ясно дававшем понять, что это – жилище богатых и знатных людей.

Два дома – два мира, разделенных огромной дистанцией. Дом Вестфаленов сверкает роскошью, здесь на семейных праздниках читают вслух Гомера, Данте и Шекспира, а на латынь и французский переходят так естественно, словно это родные языки собравшихся. Гостей развлекают остроумными скетчами и чтением стихов, а многочисленная прислуга тем временем накрывает столы – и эти изысканные застолья длятся до глубокой ночи, когда тишину ночных улиц нарушает грохот разъезжающихся экипажей {44}.

Какой контраст с домом Марксов, где к 1832 году было уже 8 детей. Отец Карла – интеллектуал и книгочей, он редко разговаривает, предпочитая проводить время за книгой. Мать по-прежнему плохо говорит по-немецки, с сильным голландским акцентом. Она не вхожа в светское общество Трира, и все ее интересы касаются исключительно нужд семьи. Это дом, полный любви – но радостным и процветающим его не назовешь. Генрих много работает, и у семьи появляется возможность купить два небольших виноградника – однако достатка так и нет. Карл уважает отца, хотя и частенько идет против его воли и советов. А вот с любящей матерью отношения у него с детства довольно напряженные. Похоже, именно ее он обвиняет в той мрачной атмосфере, что наполняет их дом {45}.

И все же, несмотря на различия между двумя семьями, их жизни странным образом переплетены. Людвиг фон Вестфален и Генрих Маркс – протестанты и входят в одну и ту же небольшую – около двух сотен человек – протестантскую общину. Равны в социальном и профессиональном смысле.

Карл Маркс и Эдгар фон Вестфален – одноклассники. Эдгар на самом деле был лучшим другом Маркса в школе. Софи Маркс, старшая и самая любимая сестра Карла, дружит с Женни фон Вестфален {46}.

Дети часто посещают то один дом, то другой, и вполне возможно, что впервые Женни обращает внимание именно на школьного товарища своего брата – а не на ученика своего отца. Эдгар был на 5 лет младше девушки, и кроме того, он – единственный ее единокровный брат. Как она признавалась много лет спустя в письме к подруге, «он был кумиром моего детства и отрочества, единственным верным другом и компаньоном» {47}.

Эдгар был симпатичным юношей с правильными чертами лица и густыми волосами. Обликом он походил на молодого поэта, однако особенным интеллектом не блистал, и его мальчишеские выходки часто бывал безрассудны, к тому же он был сильно избалован родителями и старшей сестрой. Усидчивого, дисциплинированного Карла сочли хорошей компанией для молодого фон Вестфалена. Как бы там ни было, с подачи Эдгара Карл довольно быстро сделался частым и желанным гостем в семье барона, а вскоре и его первым учеником. Людвиг обратил внимание на пытливый ум мальчика и оценил его блестящие умственные способности. Возможно, и Женни не осталась равнодушна к молодому человеку, которого так высоко ценили два самых любимых ее мужчины.

В 1833 и 1834 годах кампания правительственных репрессий приблизилась вплотную к обеим семьям. До этого момента школы в Пруссии были практически свободны от влияния и надзора властей, поскольку основной упор делался на изучение идей немецкой философии (таким образом правительство надеялось ослабить влияние французских идей – укрепляя отечественную философию) {48}. Однако после смерти в 1831 году величайшего немецкого философа Георга Вильгельма Фридриха Гегеля некоторые его последователи ступили на опасную территорию, делая основной упор на ту часть его трудов, где говорилось о неизбежности перемен. Прусские чиновники встревожились и начали контролировать школы и университеты, чтобы искоренить радикализм. Радикально настроенные круги трактовали «изменения по Гегелю» исключительно в политическом смысле {49}. Согласно секретному правительственному отчету, некоторые учителя в школе Маркса были замечены в излишнем либерализме, а студенты и учащиеся читали запрещенную литературу и писали революционные памфлеты. В итоге один из студентов был арестован, а популярный в Трире директор гимназии уволен со своего поста {50}.

В самый разгар этих событий Генрих Маркс выступил с речью, направленной против политики правительства, в клубе, членом которого являлся и Людвиг фон Вестфален. Клуб «Казино» считался одним из самых респектабельных и эксклюзивных частных клубов, в стенах которого объединились военные, юристы и бизнесмены. На собрании в январе 1834 года встретились наиболее либеральные его члены. Генрих Маркс помогал организовать эту встречу и обратился к собравшимся с приветствием. Он «поблагодарил» императора за строгую диету, на которой он держит всех, желающих высказать свое мнение. Несмотря на то что Генрих говорил довольно искренне, его слова сочли чересчур ироничными и оскорбительными. Чиновники забеспокоились, заподозрив призыв к протесту против действий официальных властей. Несколько недель спустя в клубе прошло очередное собрание, и на этот раз речи (большинство которых было посвящено французскому восстанию 1830 года) стали поводом для запрещения «вольнолюбивых песен», в частности французской «Марсельезы», которую сочли прямым подстрекательством к мятежу против монархии и уравняли с вывешиванием красного флага (символа восстания). Чиновников тревожило не только то, что эти песни пели, но то, что текст этих песен знали наизусть даже так называемые «столпы общества», ранее считавшиеся вполне благонадежными гражданами. «Революционный дух» (по определению одного из офицеров, присутствовавшего на собрании) никак не мог служить основанием для увольнения или исключения из клуба, и потому за всеми членами была установлена слежка. Генрих Маркс попал под подозрение властей одним из первых {51}.

Карлу в это время было 16 лет. На юношу произвело огромное впечатление и увольнение любимого директора, и несправедливые обвинения в адрес отца. Легко себе представить, как бы он отреагировал на реальные репрессии. Если раньше понятия свободы и равенства перед законом были для него в большей степени абстрактными, то теперь юный Маркс столкнулся с реальным противодействием государства этим идеям. Карл Маркс видел бессилие человека перед государственной машиной, чувствовал на себе, каково это – быть униженным за свои убеждения, не иметь возможности противостоять этому унижению.

Биограф Маркса, Хэл Дрейпер, отмечает, что жесткий режим прусского государства привел к неожиданным последствиям – «революционерами стали вполне лояльные сторонники мягких реформ». Действительно, усилия правительства по подавлению любых разговоров о демократии и социализме лишь способствовали тому, что эти проблемы стали обсуждать в узком кругу, чуть ли не шепотом, но повсеместно: от школ до обеденного стола. Охвачен этими обсуждениями оказался почти весь социальный спектр. И чем больше эти проблемы обсуждались, тем менее «импортными», французскими становились сами понятия демократии и социализма; они превратись в собственно немецкие {52}.

В 1835 году в Трире выходит памфлет отца германского социализма, Людвига Галля. Общество в нем представлено разделенным на два больших лагеря: рабочих, которые производят все материальные блага, и правящего класса, который этими благами беззастенчиво пользуется {53}. Генрих Гейне становится самым популярным поэтом Германии, несмотря на запрет его произведений. Гейне переехал в Париж после того, как властями был выписан ордер на его арест (один из министров даже настаивал на казни) {54}, и его протестные стихи, описывающие эту принудительную ссылку, с энтузиазмом переписываются и копируются в школах и университетах, поскольку студенты составляют наиболее активную часть протестно настроенного населения.

Неудивительно, что в такой обстановке атмосфера в доме Вестфаленов постепенно накаляется.

Женни, Эдгар и Карл воспитывались не только на творчестве романтиков, которые были склоны лишь громко обличать несправедливость; они уже неплохо были знакомы и с трудами социалистов, которые перекладывали всю вину за социальные болезни общества на новую экономическую систему, вынуждающую фермеров уходить с их земли в город, а ремесленников – поступать на фабрики.

Германия по-прежнему отстает от Великобритании в промышленном развитии, но Рейнская область является самой развитой в индустриальном плане частью страны, и наглядным примером этого может служить появление новых богачей в Трире – и рост количества бедняков. Марксу достаточно было просто оглядеться вокруг, чтобы увидеть фигуры, которые отбрасывают тени…

В 1835 году семнадцатилетний Карл готовится к отъезду в университет. В школьном эссе, посвященном выбору будущей профессии, он удивительно вдумчиво рассматривает человеческое честолюбие, неумение адекватно оценивать свои способности из-за отсутствия жизненного опыта и то, что сам он называет «отношениями в обществе», из-за которых (точнее сказать, из-за социальной принадлежности своего отца) он заранее вынужден ограничивать круг своих интересов и устремлений. Завершая работу, Маркс пишет: Но ГЛАВНЫМ РУКОВОДИТЕЛЕМ, КОТОРЫЙ ДОЛЖЕН НАС НАПРАВЛЯТЬ ПРИ ВЫБОРЕ ПРОФЕССИИ, ЯВЛЯЕТСЯ БЛАГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, наше собственное совершенствование… Человеческая природа устроена так, что человек может достичь своего усовершенствования, только работая для усовершенствования своих современников, во имя их блага. Если человек трудится только для себя, он может, пожалуй, стать знаменитым ученым, великим мудрецом, превосходным поэтом, но никогда не сможет стать истинно совершенным и великим человеком… Если мы избрали профессию, в рамках которой мы больше всего можем трудиться для человечества, то мы не согнемся под ее бременем, потому что это – жертва во имя всех; ТОГДА МЫ ИСПЫТАЕМ НЕ ЖАЛКУЮ, ОГРАНИЧЕННУЮ, ЭГОИСТИЧЕСКУЮ РАДОСТЬ, А НАШЕ СЧАСТЬЕ БУДЕТ ПРИНАДЛЕЖАТЬ МИЛЛИОНАМ, наши дела будут жить ТОГДА тихой, но вечно действенной жизнью, а НАД НАШИМ ПРАХОМ ПРОЛЬЮТСЯ ГОРЯЧИЕ СЛЕЗЫ БЛАГОРОДНЫХ ЛЮДЕЙ {55} [5]5
  Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956.


[Закрыть].

В этого романтического бунтаря не могла не влюбиться Женни фон Вестфален. Романтический провинциальный юноша, почти мальчик, осмеливался объявить себя орудием усовершенствования целого мира; он воплощал в себе черты героев тех книг, что давал ей отец. Он был и Вильгельмом Мейстером Гёте, и Карлом фон Муром Шиллера, и Прометеем Шелли, прикованным к скале за то, что посмел бросить вызов тирании богов. Этот молодой человек был на четыре года младше ее – но уверенность била из него ключом, смелость была непомерна, он был абсолютно убежден в силе своего интеллекта (хотя и понятия не имел, куда эти самоуверенность и интеллект могут его завести)… одним словом, Женни нашла своего кумира.

Несмотря на все громче звучащие призывы к гендерному равенству, женщины с романтическими взглядами начала XIX века могли в лучшем случае надеяться стать опорой и поддержкой для мужчины, решившего воплотить в жизнь свои смелые мечты (и это потребовало бы от них почти полного самоотречения). Такой же путь ждал Карла и Женни. Доподлинно неизвестно, признались ли они друг другу в любви тем летом, перед отъездом Маркса из Трира в Бонн, но через год, в 1836-м, Женни фон Вестфален тайно согласилась выйти замуж за Карла Маркса.

2. Берлин, 1838

Поставьте меня во главе армии, состоящей из таких же, как я, – и из Германии получится республика, по сравнению с которой Рим и Спарта будут выглядеть женскими монастырями.

Фридрих фон Шиллер {1}

Первый год Маркса в университете был буквально утоплен в алкоголе. Семнадцатилетний бунтарь, покинувший Трир с целью посвятить всего себя служению человечеству, снял самые дорогие апартаменты, доступные студенту в Бонне, вступил в университетский Клуб поэзии и стал президентом вполне буржуазного Клуба таверн. Он отрастил бородку и длинные растрепанные кудри, а однажды провел ночь в участке, куда был заключен за «пьяное буйство». Ему угрожал арест за ношение пистолета, и он дрался на саблях, вызывая на дуэли аристократов из другого, враждебного клуба. Маркс прекрасно проводил время со своими однокурсниками, воздавая дань исключительно шампанскому. Немногие письма, которые он посылал домой, содержали исключительно просьбы о деньгах, и он все глубже залезал в долги.

Это было несколько не то начало взрослой жизни, о котором отец Карла мечтал для своего сына. Карл был первым в семье, кто поступил в университет, и в день его отъезда, 15 октября 1835 года, вся семья в четыре утра отправилась на пристань провожать его. Он был старшим сыном, в нем воплотились все надежды на будущее, и отец надеялся, что Карл станет поддержкой и опорой, моральной и финансовой, для своей матери и пяти сестер. Отец мечтал, что Карл заложит первый камень в основание того, что впоследствии можно будет назвать наследием Генриха Маркса. Кроме того, Карлу предоставлялась возможность вырваться из тесного круга ортодоксальных еврейских традиций, и отец уже предвкушал, какие горизонты и широкие дороги откроются перед его сыном – от изучения закона до политики или литературы… {2} Гордясь своим сыном, Генрих Маркс написал ему в Бонн вскоре после того, как Карл начал учиться: «Я бы хотел видеть в твоем лице того, кем бы я мог стать, приди я в этот мир с твоими благоприятными перспективами. Ты можешь воплотить или разрушить мои самые сокровенные мечты» {3}.

Вряд ли Карл прислушался к этим словам на первом году учебы в университете. Студенческая жизнь поглотила его целиком. Он поступил на юридический факультет, записавшись на десять курсов в течение года. Влекли его философия и литература, кроме того, он открыл в себе и некоторый поэтический дар. Отца беспокоила такая активная жизнь молодого студента, и он писал Карлу: «Нет ничего более печального, нежели болезненный ученый» {4}.

Кроме того, он дружелюбно, но честно признавался, что не понимает поэзию Карла: «Короче говоря, дай мне хоть какой-то ключ к пониманию, ибо я признаю, что твои стихи – не для моего разума» {5}. Простодушно и лукаво спрашивал: «И разве дуэли так уж связаны с философией?» {6}

Время от времени Генрих приходил в ужас от непомерного эгоизма Карла. Он изо всех сил пытался понять сына, которого то и дело кидало в крайности: то он хотел быть адвокатом, то драматургом, то поэтом, то театральным критиком. Генрих и Генриетта умоляли сына проявить сдержанность, поберечь и собственное здоровье, и репутацию их семьи, а также, что немаловажно, их деньги.

Весной 1836 года Карл дрался на дуэли и серьезно повредил глаз. Это уже нельзя было назвать легким шрамом, украшающим мужчину, – это было серьезное ранение. И это обстоятельство вынудило родителей настаивать, чтобы Карл покинул Бонн и перевелся в более респектабельный и уважаемый Берлинский университет {7}. 22 августа 1836 года Маркса отпустили из Боннского университета, снабдив его рекомендательным письмом, в котором отмечались его незаурядные успехи в учебе, однако особо отмечалось невоздержанное поведение: «На один день он был взят под стражу на нарушение общественного порядка в нетрезвом виде в ночное время… Впоследствии в Кельне ему было предъявлено обвинение в незаконном ношении оружия». Впрочем, в пользу Карла говорило то обстоятельство, что он никогда не принимал участия в незаконных сборищах и не состоял ни в каких тайных организациях политического толка, что было характерно для студенчества тех лет {8}.

Женни фон Вестфален была хорошо осведомлена обо всех выходках Карла – ей подробно рассказывала обо всем подруга, Софи Маркс, никогда не забывавшая дополнять письма отца сердечными словами, полными любви и нежности к брату, известий от которого она всегда ждала с замиранием сердца. Приключения Карла для тихого Трира казались настоящей экзотикой. Даже то, что он бессовестно транжирил деньги родной матери, оправдывалось – ведь жизнь в гостинице наверняка не дешева.

Он не был дома всего десять месяцев, но если из Трира уезжал мальчик, то вернулся – мужчина, повзрослевший как физически, так и интеллектуально, духовно. Женни тоже изменилась. Ей исполнилось 22 года, и она была в расцвете своей красоты и очарования {9}. Встретившись, эти двое испытали неожиданное смущение и растерянность – хотя и знали друг друга много лет, и были не только хорошими друзьями, но еще и учениками одного учителя – отца Женни. В письме Карлу, вспоминая ту их встречу после разлуки, Женни пишет: «О, мой дорогой, как же ты взглянул на меня в тот раз! Как быстро отвел глаза – и то же самое сделала я, а затем ты снова посмотрел мне в глаза, и я не отвела взгляд. Так продолжалось до тех пор, пока мы оба не замерли – и уже не сводили друг с друга глаз…» {10}

Где-то в промежутке между августом и октябрем, когда Карл уезжает в Берлин, эти двое тайно обручились. Семья Маркса об этом знала, семья Вестфален оставалась в неведении. Со стороны родственников невесты наверняка последовали бы возражения – слишком многое их разделяло, начиная с возраста Женни (она была старше на 4 года) и заканчивая тем, что у Карла не было ни средств, ни внятного будущего. Однако самое большое, хотя и не называемое различие крылось в их социальном статусе. В жесткой иерархии прусского общества подобный союз считался почти немыслимым. Дочери аристократов, конечно, могли бы снизойти к более простым по происхождению молодым людям, но вряд ли кто-то из родителей легко согласился бы на подобную жертву. Кроме того, перед влюбленными стоял и вопрос религии. Несколькими годами позднее Карл Маркс яростно отреагировал на предположение, что его еврейское происхождение могло помешать их браку, но известно, что Маркса всю жизнь и друзья, и враги считали евреем. Маловероятно, чтобы даже немалые достижения Маркса-отца могли стереть память об этом из умов жителей Трира (в Рейнской области даже брак между католиками и протестантами считался спорным и с трудом приемлемым) {11}. Генрих Гейне, еврей по рождению, с большой неохотой отказавшийся от своей религии, называл смену вероисповедания «разменной картой в культуре Европы». Впрочем, даже и это не гарантировало согласия на брак {12}.

Карл и Женни, которых поддерживала только семья Маркс (Генрих Маркс говорил, что чувствует себя героем романтической новеллы {13}), решили пока держать помолвку в секрете и скрывать свои отношения до тех пор, пока родители Женни не сочтут их брак возможным. Сгорая от сдерживаемой страсти, Маркс отправился на пять дней в Берлин – на разведку. Он твердо решил старательно учиться и строить карьеру, чтобы показать себя независимым человеком, достойным стать мужем Женни {14}.

Со своей стороны, Женни просто ждала его. Она больше не была той пылкой семнадцатилетней девочкой, которая в порыве страсти дала согласие на брак с влюбленным в нее офицером и мгновенно разочаровалась, поняв, что ее привлекли в нем только внешность и умение хорошо танцевать. Карла она полюбила по-настоящему. Предвкушение той битвы, которую ей предстояло выдержать в обществе, лишь придавало остроты их отношениям.

Впрочем, они оба понимали: успехи Маркса в учебе лишь добавят ему очков в глазах родителей Женни и будут способствовать его блестящей карьере – а в том, что она будет именно блестящей, сама Женни не сомневалась. Нет сомнений, что и Маркс это понимал. Однако произошло то, что будет происходить с Марксом на протяжении всей его жизни: как только он чувствовал какое-то давление или был вынужден что-то делать против своего желания, его мгновенно начинал раздирать дух противоречия. В его жизни всегда будет еще одна непрочитанная книга, еще один невыученный язык, еще одна непокоренная вершина… В Берлине Маркс таких вершин нашел столько, что хватило бы на всю жизнь.

Во время первого семестра Маркс поддался тому, что один писатель романтически определил как «культ одинокого гения». Возможно, одной из причин этого стал Берлинский университет: он был почти в три раз больше Боннского, в нем учились две тысячи студентов; а может быть, и сам Берлин с его 300-тысячным населением. Это был второй по величине город Германского союза после Вены {15}. Возможно и то, что Маркс просто достаточно глубоко погрузился в академическую культуру. Берлинский университет был одним из самых выдающихся университетов Европы, в нем приветствовались самостоятельные научные изыскания {16}. Совокупность всех этих факторов, к которым примешивалась еще и тоска по Женни, превратили Маркса в ходячий призрак, о чем отец его писал с горечью и иронией: «…беспорядочные метания по всем областям знаний сразу, мрачная задумчивость при тусклом свете керосиновой лампы; он превращается в одичавшего ученого – вечно сидит в халате, с растрепанными волосами над книгами, вместо того чтобы посидеть с кружечкой пива; нелюдимый, переставший соблюдать все правила приличия… все силы тратящий лишь на бездумное и безумное обогащение собственной эрудиции…» {17} Генрих умолял сына встряхнуться, привести себя в порядок. Он пытался убедить Карла, что и поэзии должно быть присуще соблюдение правил и порядка. Однако к тому времени сын уже слишком отдалился от него, чтобы следовать этим мольбам и советам.

Маркс объяснил свое состояние, названное им самим «моментом перехода», в длинном и подробном письме отцу. Он написал его через год учебы в Берлине, и это единственное сохранившееся письмо того периода.

«Дорогой отец!

Когда я покинул вас, для меня открылся совершенно новый мир, мир любви, к тому же вначале страстной, безнадежной любви. Даже путешествие в Берлин, которое при других обстоятельствах привело бы меня в величайший восторг, оставило меня холодным. Оно даже сильно расстроило меня, ибо скалы, которые я увидел, были не менее непреклонны и горды, чем мои чувства, обширные города не более оживленны, чем моя кровь, обеды в гостинице не более обильны и неудобоваримы, чем тот рой фантастических образов, который я носил в себе, и, наконец, искусство не так прекрасно, как Женни…» [6]6
  Русский перевод дан по: Переписка Карла Маркса, Фридриха Энгельса и членов семьи Маркса 1835–1871 гг. М., 1983.


[Закрыть]

Он описывает то, как порвал со всеми личными связями и заперся в своем кабинете, пытаясь забыться в работе. Больше всего его тянуло к поэзии, и он написал для своей Женни целых три сборника стихов, однако сам же и охарактеризовал их как «несоответствующие той степени безграничной тоски», которую он испытывал.

Вслед за поэзией он ринулся изучать право и классические тексты. Проштудировал уголовное, гражданское и римское право, перевел на немецкий две первых книги Римского гражданского кодекса («Пандект») и написал собственный очерк по философии права на 300 страниц. Он перевел часть «Риторики» Аристотеля с древнегреческого, «Германию» Тацита и «Скорбные песни» Овидия («Тристиа») с латыни. Еще он начал самостоятельно изучать английский и итальянский языки и написал юмористическую повесть «Скорпион и Феникс», а также пьесу «Оуланем», чей сюжет был навеян «Фаустом». И вот после этих титанических, без преувеличения, трудов он пишет о себе: «Однако все это не очень меня обогатило» {18}.

Зато он совершенно определенно получил в результате нервный и физический срыв, и доктора строго предписали ему покинуть город и некоторое время отдохнуть в деревне. Последовав этому совету, Маркс пешком прошел около четырех миль к юго-востоку от университета – и остановился в рыбацкой деревушке Штралау на реке Шпрее {19}. Здесь он снял себе домик; ходил на охоту с местным землевладельцем и небрежно сообщал отцу в письмах: «Во время болезни я познакомился с Гегелем, от начала до конца, а также с работами большинства его учеников» {20}. Великий немецкий философ был к тому времени в могиле уже 6 лет, и хотя его звезда уже начала закатываться, особенно среди молодых профессоров и студентов Берлинского университета (где он когда-то был профессором), Марксу все равно необходимо было знать его труды, если он собирался и дальше развивать свой интеллект.