Текст книги "Энохиан. Крик прошлого"

Автор книги: Мэри Эриа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

бульканье, вои. Это сводит меня с ума, хотя я могла бы привыкнуть к подобному за те годы, что нахожусь здесь. Но я все еще не привыкла. Я все еще не могу терпеть этого гомона. Не

этой ночью. Не когда адреналин борется с наркотиками в крови.

Предо мной развилка. В доли секунды я решаю свернуть влево, и вот очередной длинный

коридор с палатами. Но этот коридор гораздо темнее из-за отсутствия окон. Мне сложно

бежать все на той же скорости, но я не смею остановиться. Мои легкие горят адским

пламенем, но я игнорирую их. Вперед. Только вперед. Я должна бежать еще быстрее.

Что-то попадается мне под ноги, и я буквально валюсь кубарем на плиточный пол. Боль

обжигает левую руку, но я все еще пытаюсь встать. Ничего не выходит. Ноги отказываются

поднимать тело, и поэтому я ползу, размазывая кровь по белой плитке. Еще немного. Нужно

уйти еще хотя бы чуть-чуть. Но зачем? Они все равно найдут меня. Ведь я все еще в этом

ужасной месте.

И все же я ползу в неизвестном направлении, не видя ничего, что было бы дальше моего

носа. Мне удается нащупать стену и, опираясь на нее, я снова пытаюсь подняться на ноги.

Боль пронзает мою голову, и я чувствую как что-то горячее медленно течет по лбу, капает на

левый глаз и словно слеза стекает по щеке. Наверное, упав, я разбила голову.

– Сюда! – кричит кто-то совсем недалеко.

Санитары. Их больше и они жаждут мести. Они уничтожат меня. Эти уроды в сговоре с

врачами, которые превращают мою жизнь в ад. Им не нужно убивать меня. Достаточно лишь

применить один из методов «лечения».

Нащупав что-то в темноте, я быстро понимаю, что это большая тумбочка с чистым бельем

или еще чем-то. Я прячусь за ней, скрутившись в комок. Бежать больше некуда. Схватившись

за собственные колени, я закрываю глаза, мысленно моля Всевышнего убить меня раньше, чем эти уроды найдут меня.

В коридоре включаются яркие лампы.

«Пожалуйста. Забери меня», – отчаявшись, молю я.

Простой гомон больных превращается в какофонию звуков. Крики становятся еще сильнее.

Бормотание более отчетливым. Некоторые даже сыплют проклятиями в сторону санитаров. В

ответ слышны звонкие удары резиновыми дубинками по металлическим дверям. Санитары

все ближе. Я слышу их шаги. Я даже могу различить их дыхание в этом сплошном хаосе

звуков.

– Мы тебя не обидим, – обещает один из санитаров, перекрикивая всеобщий шум. – Если ты

выйдешь и просто пойдешь с нами, то все будет хорошо.

Мне так хочется рассмеяться! Они все еще не заметили меня и только поэтому дают такие

бестолковые обещание. Конечно же, как только мой тайник будет раскрыт, меня снова свяжут

по рукам и ногам. Наверное, снова будут бить током или еще чего похуже. Ведь я для них

никто. Еще одна неприятность, за терзания которой платят скудные деньги.

– Тали, – медленно растягивая мое имя, зовет другой санитар. – Выходи.

Они думают, что если будут обращаться ко мне, как к ребенку, то смогут заставить верить

им? Как бы не так! Да, мне шестнадцать, и да, я самая молодая в этой чертовой лечебнице, но

это не означает, что они смогли выжечь мне мозг. Хотя пытались, уж поверьте.

Неожиданно я понимаю, что скрываться нет смысла. Еще пара шагов, и они все равно увидят

меня, скрутившуюся за ящиком с какой-то ерундой. И они схватят меня. Я знаю, что на этот

раз не смогу справиться с санитарами. Их наверняка больше, чем двое. Головокружение

превращается в тошноту, и я едва могу удержать в себе свой скудный обед.

Но, несмотря на страх, я все же нахожу в себе силы подняться на негнущихся ногах, и вот я

во всей своей изодранной и окровавленной красе стою напротив пяти санитаров. Какой же

жалкой я, наверное, выгляжу со своими потрепанными волосами, худощавым лицом,

хрупким телом и в перепачканной кровью рубашке! Но плевать я на это хотела. Они не

сломали меня раньше и не сломят в будущем, что бы там ни придумал доктор Оливер.

– Хорошая девочка, – одобрительно кивает один из санитаров, и все пятеро тут же

направляются ко мне.

Хорошая девочка? Как бы не так!

Как только санитары приближаются ко мне, я снова ощущаю прилив сил. Откуда во мне

столько злости? Жестокости? Почему мое тело так легко превращается в машину для убийств

и всегда знает, как поступить? Кем я была до того, как попала в лечебницу? Эти вопросы

пролетают в моей голове с невероятной скоростью в то время, как тело принимает боевую

стойку.

– Тише, – успокаивающе говорит санитар, примирительно поднимая руки. Он ведет себя так, будто я загнанный в угол зверек, больной сказом. Возможно, он прав. И тогда я, черт его

дери, изгрызу их всех. – Спокойно, девочка. Все хорошо.

Кто-то заходит мне за спину, пока я отвлечена одним санитаром, и с силой хватает меня, прижимая мои руки к телу. Я отпихиваюсь и верещу, но ничего не помогает вырваться из

мертвой хватки какого-то пропотевшего мужлана. Приходится пинать ногами тех, кто

пытается подойти ко мне спереди, но и это не особенно помогает. Я чувствую, как в мою

шею снова впивается какая-то игла, и сознание тут же начинает затуманиваться. Мои

попытки вырваться становятся все слабее, веки тяжелеют.

Один из санитаров берет меня на руки, и моя голова безвольно откидывается назад. Я все

еще балансирую на грани реальности и забвения, в эту секунду мне кажется, что я вижу чьи-

то серо-голубые глаза. Я узнаю их. Парень, который напал на меня этим днем, выглядывает

из своей палаты в маленькое окошко и улыбается. Он одобрительно кивает мне, и это

последнее, что я вижу этой ночью.

Привычный громкий голос одной из медсестер выдергивает меня из бессмысленного сна.

Садясь на кровати, я потягиваюсь и тут же ощущаю, как полыхают легкие. Удивленно пялюсь

на свои перевязанные ладони. Что произошло?

– Ты долго будешь копаться? – недовольно спрашивает медсестра.

Я быстро поднимаюсь на ноги и чувствую, как ступни неприятно жжет. Поднимаю одну ногу

и вижу сотни маленьких, но видимо глубоких, ран. Будто по битому стеклу ходила. Но откуда

это все?

Я не пытаюсь задавать вопросы медсестрам. Они никогда не отвечают. А если буду

доставать, то позовут санитаров, и те еще и нагоняй дадут. Уж лучше разобраться во всем

самой. Но позже. После завтрака.

Иду вслед за другими пациентами в столовую. Это большое помещение с несколькими

десятками небольших столиков на четверых. Кормят нас не ахти. Иногда мне даже не удается

вычислить, что именно лежит в моей тарелке, но есть приходится. Голодная смерть это явно

не мое. Поэтому я беру поднос и следую в общей очереди, состоящей из больных, которые

достаточно вменяемы для того, чтобы есть в столовой. Вы удивитесь, но таких не так уж и

много. Бурая жижа, которую кто-то назвал овсянкой, и несколько ломтиков хлеба с чаем —

вот что я получаю на завтрак.

Плетусь к столику, за которым всегда сижу с Тимом. Стараюсь не замечать других больных, но некоторые как-то странно на меня посматривают. Более странно, чем обычно. Тим уже

сидит на нашем месте. Вид у него угрюмый. Наверное, этой ночью ему снова ставили какие-

то капельницы или давали препараты, после которых люди часто становятся безмозглыми

слюнопускающими идиотами. Но мой друг гораздо крепче многих.

Тим отвлекается от сосредоточенного ковыряния овсянки и поднимает на меня взгляд. На

мгновение он ошарашено выпучивает глаза, а затем громко присвистывает.

– Тали, – потрясенно бормочет мой друг, и я не понимаю, что его так поражает в моем

внешнем виде. – Где ты, черт побери, была все эти дни?

Теперь пришел мой через удивленно пучить глаза.

– О чем ты? – спрашиваю я и сажусь напротив Тима.

Парень смотрит на меня с беспокойством, и его руки начинают заметно дрожать. Он

судорожно потирает их.

– Я не видел тебя несколько дней. Ты не приходила в общий зал и не выходила на прогулки. Я

уже было подумал... – Тиму не нужно было заканчивать фразу, чтобы я поняла ход его

мыслей.

Рано или поздно кто-то из нас умирал. Чаще всего этого никто не замечал, и поэтому никому

никогда ни о чем не говорили. Мы с Тимом были своего рода исключением, так как всегда

держались друг за друга. Если бы он исчез на несколько дней, я бы сошла с ума по-

настоящему.

– Ты ничего не помнишь? – понизив голос до взволнованного шепота, спросил мой друг. -

Совсем?

Я покачала головой и нахмурилась, пытаясь осознать, что пробыла в забытье несколько дней.

Но почему? Как такое произошло? Нужно разобраться в том, что я помню последним.

Я в общем зале. К нам приводят новичка и кладут его в пустующее кресло Тима рядом со

мной. Я хочу его разбудить, и он нападает на меня. Пытается придушить. Затем завязывается

драка. Всех разгоняют по палатам, а меня отводят в процедурную и…

– Я ничего не помню, – вздыхаю я. – Совсем.

Тим тянет ко мне руки. Он хочет прикоснуться к бинтам на моих ладонях. Хочет как-то

утешить или успокоить, хотя и сам здорово напуган. Я уже почти ощущаю его прохладное, успокаивающе прикосновение, но тут прямо между нами на стол шлепается железный

поднос с тарелкой бурой жижи. Мы с Тимом подпрыгиваем на месте, и я замечаю, как

краснеет мой друг. Сначала от смущения, потом от злости. Только одно существо в нашей

больнице может так злить Тима.

– Привет, – самодовольно усмехаясь, говорит парень, который напал на меня в последний

день, который я запомнила. – Вижу ты оклемалась, воробушек.

Я не сразу смекаю, что эти слова адресованы мне. Несколько раз глупо моргаю, не зная, что

ответить. Парень тем временем отодвигает пустой стул между мной и Тимом и разваливается

на нем так, будто это шикарное кресло, а не жесткая деревяшка с неровной спинкой.

– Тебя сюда никто не звал, – недовольно говорит Тим, который пришел в себя куда раньше

меня.

Тим сверлит парня самым недовольным взглядом, на какой только способен, но я понимаю, что безумцу, сидящему между нами, это до фени. Этот парень выглядит самоуверенным и

вполне вменяемым. Хотя, за те несколько дней, которые я провела непонятно как и непонятно

где, он немного похудел, а на изгибах локтей появились следы от капельниц. Под ясными

серо-голубыми глазами залегли тени, а волосы стали неопрятными и грязными. И все же он

казался все таким же привлекательным, сильным и поразительно притягательным. До того

момента, как открывал рот.

– Ну, так как тебе спалось, воробушек? – совершенно игнорируя Тима, поинтересовался

парень.

– Не называй ее так! – резко рявкнул Тим и тем самым привлек внимание нескольких

санитаров. Я сжала дрожащую руку друга, чтобы он успокоился и держал себя в руках. Мне

не хотелось, чтобы все закончилось новой дракой, в которой я каким-то образом оказалась

крайней.

Но вместо того, чтобы снова проигнорировать слова Тима, безумец медленно повернул

голову в его сторону.

– Почему нет? – спросил он, широко ухмыльнувшись, но эта улыбка показалась мне какой-то

опасной. Будто оскал дикого животного, которое предупреждает о границах своей

территории. – Если бы нашей милой Тали что-то не понравилось, она тут же высказала бы

свое недовольство. Уж кто-кто, а она постоять за себя может, верно?

Последние слова были обращены ко мне и сопровождались многозначительным взглядом.

Будто этот парень мысленно говорил: «Ведь ты понимаешь, о чем я?». Вот только я не

понимала. И откуда он знает мое имя?

– Кто ты такой? – спросила я вопреки тому, что чаще всего молчала в присутствии других

больных или же врачей.

Почему я задала именно этот вопрос? Почему не возмутилась из-за дурацкого прозвища?

Почему не спросила, что означают его слова? Его взгляд, его голос и интонация

завораживали меня, словно медленный танец кобры. В этом парне было что-то такое темное, опасное и непредсказуемое, что заставляло меня не просто идти к нему навстречу, а прямо с

разбега бросаться в огонь. И это чувство мне было смутно знакомо.

– Джеймс Озборн, – представился парень и даже отвесил мне насмешливый полупоклон. Я

следила за каждым его движением, и они казались мне грациозными, несмотря на весь едкий

яд сарказма, который он так и источал каждой клеточкой своего тела. – Твой покорный слуга.

Тим чуть не лопался от недовольства, но когда Джеймс взял мою ладонь и поднес ее к губам, что-то внутри моего друга треснуло, надломилось и сломалось окончательно. Он вскочил на

ноги, схватил свой поднос и умчался прочь. Вскоре я поняла, что он уговорил санитаров

отправить его обратно в палату, и меня стали мучить угрызения совести, хотя я и не

понимала, что такого сделала.

Джеймс осторожно сжал мою перевязанную ладонь, и его прикосновения показались мне

такими же мощными, как электрошок. Он оставил в моей ладони какой-то маленький

бумажный сверток и, улыбнувшись самой обворожительной улыбкой, поднялся на ноги.

– Еще увидимся, воробушек, – подмигнув, проговорил парень и, забрав свой поднос с

нетронутым завтраком, ушел восвояси.

Еще несколько минут я тупо смотрела ему вслед, не до конца понимая, что произошло, а

затем разжала пальцы той руки, к которой всего пару минут назад касались губы Джеймса. В

ней лежала маленькая шоколадка в белой бумажной обертке. Я ошарашено пялилась на

шоколадку, раздумывая, как Джеймсу удалось ее раздобыть. Несколько раз я уже видела

такие сладости в кабинете своего доктора, но ваза с шоколадками всегда стояла в

недоступном для больных месте.

Опомнившись, я быстро сжала сладость в кулак, чтобы никто ничего не заметил, и

отвернулась к пыльному окну столовой. Когда я снова решилась взглянуть на шоколадку, то

заметила, что на обертке было аккуратно выведено красной ручкой одно-единственное слово:

«Извини».

Но за что извинялся Джеймс? За то, что напал на меня? Или за что-то еще? Возможно, он

извинялся за то, что лишь должно случиться. Но что тогда на уме у этого странного безумца?

3. Эксперимент

Странно было ощущать на себе чей-то взгляд. Не то что бы на меня раньше никто не

смотрел, просто я была уверена, что это не делали так пристально. С тех пор, как Джеймс

Озборн заговорил со мной в столовой, прошла уже целая неделя. Казалось бы, моя

невообразимо унылая жизнь вернулась в свое привычное русло. Однотипное расписание, состоящее из постоянных процедур, лекарств и унылого времяпровождения. Все те же

несносные лица тупоголовых санитаров, злых медсестер и бессердечного врача. Тим,

который быстро пришел в себя после выплеска негодования. Мы все так же вместе

завтракали, обедали и ужинали в столовой. Все так же мечтали о жизни, которой у нас

никогда не будет. Я даже смирилась с тем, что из моей памяти вылетели несколько дней, которые прошли непонятно как и непонятно где. Какой смысл над этим думать? Ведь я и

раньше знала, что большинство препаратов и методов лечения могут стереть не только

несколько дней, но и всю твою жизнь.

Но за фасадом обыденности скрывалось что-то куда более важное. Я чувствовала его взгляд.

Джеймс появлялся на прогулках или в общем зале так же, как и любой другой пациент. Он не

подходил к нам, не говорил с кем-либо еще, если его к этому не принуждали, и вообще вел

себя, словно его разум покинул тело. Вот только это было не так. Я чувствовала, как он

следит за каждым моим шагом. Стоило мне обернуться, и я тут же натыкалась на взгляд серо-

голубых глаз, в которых было столько жизни, сколько я не видела даже в здоровых людях. Но

почему он так смотрел на меня?

– Ты снова это делаешь, – раздался недовольный голос Тима, который прервал мои

размышления.

Я рассеянно перевела взгляд на друга, пытаясь осмыслить его слова.

– Ты о чем? – спросила я непонимающе.

– Пялишься на Озборна, – недовольно пробормотал Тим и уткнулся в свой листок бумаги, на

котором он успел создать целый мир. Как долго я просидела в задумчивости? Судя по

сложному рисунку – несколько часов как минимум.

– И вовсе я не пялюсь! – слегка покраснев, что было мне совершенно несвойственно,

пробормотала я.

– Конечно, – усмехнувшись совсем невеселой улыбкой, проговорил Тим. – Ты всего лишь не

сводишь взгляда с мистера Совершенства.

– И с каких это пор он мистер Совершенство? – недовольно пробурчала я, разглядывая свои

неровные ногти.

Вместо ответа я услышала лишь тяжелый вздох, а в следующую минуту передо мной и

Тимом возник один из санитаров. Он попросил моего друга следовать за ним, и я ничего не

могла сделать, кроме как смотреть, как худощавая фигура моего Тима скрывается за

большими дверьми. Откуда взялось это ужасное чувство пустоты в груди? С тех пор, как

Джеймс Озборн появился в нашей лечебнице, мне все больше казалось, что я теряю

единственного дорогого для меня человека.

Тим был прав – я действительно часто смотрела на Джеймса. Но не потому, что он

привлекал меня как очень симпатичный парень. Я просто пыталась понять его. Был ли он

сумасшедшим по-настоящему или же больше походил на нас? Как Джеймс оказался в

лечебнице, и был ли у него шанс выбраться отсюда? Была ли у него семья и жизнь до того

дня, как парадная дверь этой жуткой дыры закрылась за его спиной? Мне просто было

интересно.

Медленная, тихая, но очень нежная мелодия зазвучала в зале. Она была такой тихой и

ненавязчивой, что поначалу я даже не заметила ее, но когда мои мысли перестали занимать

все пространство в голове, я уже не могла не слушать. Наверное, я не слышала в своей жизни

ничего более прекрасного. Звуки, которые издавало старое пианино, а ведь до недавнего

времени я мечтала, чтобы мне дали в руки топор и позволили разрушить эту адскую

штуковину, теперь стали центром всеобщего внимания. Больные смотрели на играющего, разинув рты и капая слюной на деревянный пол. Несколько санитаров и медсестер, которые

зачастую были безразличны ко всему, что происходило в этом зале, казалось, тоже

заслушались.

Я медленно поднялась со своего места и взглянула на играющего, заранее зная, кого увижу.

Никто никогда не играл на этом инструменте по-настоящему. Никто никогда не издавал таких

красивых звуков. Но вот он, Джеймс, сидит и играет, полностью поглощенный музыкой. Его

длинные ловкие пальцы умело перебирают клавиши.

Вслушиваясь в музыку, я постепенно забываю о своих переживаниях насчет Тима. Забываю

обо всем, что могло бы быть важно. Нежная мелодия полностью поглощает меня, и тогда я

закрываю глаза и представляю себя где-то далеко отсюда. Где-то, где жизнь гораздо проще и

радостнее.

Мне хочется подойти поближе, но я остаюсь на месте, боясь, что любое мое движение может

разрушить мгновение покоя. Некоторые больные начали кружиться вокруг своей оси,

раскачиваться туда-сюда и улюлюкать. Но я не замечаю их. Я лишь слушаю мелодию, которая

способна проникать в самое сердце, согревая его изнутри.

Но потом мелодия оборвалась, не достигнув своего логического завершения. Будто кто-то

просто захлопнул крышку пианино, а вместе с ней и мои мечты о лучшей жизни.

Я открыла глаза и увидела, что рядом с Джеймсом стоят двое санитаров. Лица у них, как

всегда, суровые, голоса грубые, а мышцы угрожающие. Многие больные боялись этих

чертовых тварей в белом. Они начинали дрожать и пятиться назад, будто видели опасных и

ядовитых гадюк. Вот только Джеймс смотрел на всех с холодным безразличием. Его

совершенно не пугали санитары, и вид у него был даже скучающим.

Мне не хотелось признаваться даже самой себе, что в какой-то мере я им восхищалась.

Грозы часто сеяли панику среди пациентов лечебницы. Многие из тех, кого я видела изо дня

в день, начинали метаться в разные стороны, кричать, стонать и порой даже рвать на себе

волосы, стоило лишь громкому раскату грома потревожить их и без того хрупкий покой.

Именно поэтому, когда первые капли стали барабанить по крышам и окнам, нас всех

разогнали по палатам.

Моя палата была маленькой. Даже слишком маленькой. Высокие серые стены. Одна-

единственная железная кровать, стол, привинченный к полу, табурет и небольшой

умывальник. Вот и все, что здесь было. Никаких личных вещей. Ничего, что было бы мне

дорого.

После обеда я оказалась запертой в этой чертовой палате. Поначалу я пыталась слушать лишь

завывания яростного ветра за окном, звуки барабанящего дождя по карнизу, раскаты грома.

Но вскоре шум, который создавали больные, стал невыносимо громким. Мне казалось, что

еще чуть-чуть, и я сама начну кричать. Мне хотелось, чтобы все они заткнулись. Хотя, еще

больше я, пожалуй, хотела просто оказаться подальше от этого места. Или хотя бы вне этой

палаты.

Без особого энтузиазма я стала расхаживать по своей маленькой палате, а затем подошла к

железным дверям. Я была уверена, что они заперты. Нас всегда запирали. Но когда мои руки

коснулись двери, она легко открылась. Мгновение я стояла, не веря собственным глазам и

тупо пялясь перед собой, а затем, спохватившись, шмыгнула в коридор, закрыв дверь за

собой.

В коридоре было прохладно и сумрачно. Окна были лишь в обоих концах коридора, и этого

было недостаточно, чтобы осветить столько пространства. Мои босые ноги быстро замерзли, но я не собиралась возвращаться в свою палату за обувью. Впервые в жизни у меня появился

шанс… шанс на что? Сбежать?

Я не могла сбежать.

На самом деле я всегда это знала. Что-то привязывало меня к этой лечебнице, но я не

понимала, что именно. Я была умной и ловкой. По крайней мере, этих качеств было

достаточно, чтобы разработать план и попросту сбежать из этого места, но я никогда бы так

не поступила. Не из-за Тима, который был моим другом и которого я не могла бросить, не из-

за себя самой, ведь я не верила в свое безумие. Я просто чувствовала, что в этом мире было

что-то, от чего мне стоило держаться подальше. Хотя, нет. Не так.

Я должна была держаться подальше от мира.

Я была опасна или мир был опасен для меня? Черт его знает. Я просто не могла уйти и точка.

Это все, что я о себе знала. Но сейчас я могла бы побродить по лечебнице. Это было чем-то

вроде недолгой иллюзии свободы. Да, мне достанется, когда кто-то из санитаров заметит

меня. И, да, скорее всего, я пожалею о своем решении так бестолково упустить возможность

на побег, но что поделаешь? В конце концов, меня давным-давно признали сумасшедшей. Так

давно, что я даже не помнила, когда именно это случилось.

Поэтому я пошла дальше по коридору. Никто не остановил меня. Вокруг воцарила мертвая

тишина, прерываемая лишь шумом дождя и грома. Почему-то мне стало жутко, хоть я и

хотела, чтобы завывания и крики больных стихли. И все же теперь становилось не по себе от

их тишины.

Свернув за угол, я прошлась вдоль нескольких свободных палат, а затем заметила, что одна

из дверей слегка приоткрыта. Не знаю, откуда взялось мое любопытство, но я быстро

прошмыгнула по коридору и затаилась у этой самой двери, готовая сорваться с места, как

только услышу чьи-то шаги.

Звук капельницы и чьего-то тяжелого дыхания стал более отчетливым, чем гроза за окном.

Секунда колебаний, и вот я уже заглядываю в чью-то палату. Вот только это не палата. Это

одна из процедурных, где обычно делали уколы или применяли ЭСТ. Какое-то смутное

воспоминание закралось в мой рассудок. Мне показалось, что я уже видела эту высокую

кушетку, ощущала запах особенных препаратов, которые еще никогда не встречала. Звук

разбиваемого стекла прозвенел в моей голове, и я невольно подняла взгляд к окошку под

потолком. Кто-то неловко заклеил его пленкой и скотчем, которые грозили вот-вот

оторваться. Из-за ворвавшихся в палату дождевых капель я ощущала запах сырости.

Странные чувства заполнили меня. Злость, страх, отчаянье… мне нужно было убраться

отсюда, пока кто-нибудь не заметил меня, но я стояла как вкопанная, а в следующую минуту

мои ноги сами понесли меня внутрь процедурной. Глаза искали что-то на полу, но я не могла

понять, что, пока не увидела маленький осколочек. Он лежал в небольшой выбоине рядом со

стеной и поблескивал в мутном свете одной-единственной лампы.

Мне больно. Мои руки и ноги изодраны, но я продолжаю куда-то идти. Откуда взялись эти

образы? Я недоверчиво взглянула на все еще перебинтованные ладони, а затем подняла одну

из ног так, чтобы можно было рассмотреть ступни. Сотни маленьких царапин и ран усеивали

всю ногу от самой пятки и вплоть до большого пальца. Как это произошло?

– Я думаю, что можно оставить его на препарате до самого утра. Если мы не продвинемся в

исследовании, то возьмем что-нибудь более сильное, – проговорил знакомый бодрый голос

всего в нескольких шагах от процедурной.

Мое сердце упало в пятки, а лицо побледнело, когда я осознала, что доктор Оливер, этот

чертов негодяй, вот-вот застукает меня вне палаты. Тогда мне уж точно не поздоровится. Я

лихорадочно оглянулась по сторонам, и вот оно: мое спасение!

Юркнув к большому шкафу с белыми халатами, я легко поместилась в нем и закрыла за

собой дверцы в тот же момент, когда доктор Оливер вошел со своей помощницей в

процедурную. Они подошли к высокой кушетке, на которой лежал какой-то бедняга. Я даже

не рассмотрела, кто именно это был. Я могла лишь слышать его тяжелое и прерывистое

дыхание.

– Все отлично, – заключил доктор Оливер, внимательно осматривая пациента. – Препарат уже

начинает свое действие, и если наша теория подтвердится, мы сможем применить его на

главной подопытной.

Главной подопытной?

– Думаете, это не опасно после того, что произошло в прошлый раз? – спросила ассистентка

доктора Оливера. У нее был до жути писклявый голос.

– На этот раз мы примем более радикальные меры предосторожности, – проговорил доктор

своим жизнерадостным голосом садиста. – К тому же, то, что показала нам Каталина Ботрайт, лишь доказывает правильность наших теорий на ее счет. Хотя, пожалуй, она открыла нам

нечто большее. Нечто, на что мы даже не рассчитывали.

Теории на мой счет? Нечто большее? На что они рассчитывали? Какого черта здесь

происходит?

– Думаю, если исследования будут идти тем же ходом, что и сейчас, то уже через неделю мы

сможем перейти к главной цели, – проговорил удаляющийся голос доктора Оливера. – Это

станет самым большим открытием человечества.

Голос доктора Оливера затих в коридоре. Еще какое-то время я сидела в шкафу, пытаясь

осмыслить услышанное, а затем стала осторожно выбираться. В палате не было никого, кроме бедняги, над которым эти изверги ставили какой-то эксперимент. Они делали это, чтобы в чем-то убедиться, а затем заняться мной. Чем больше я думала о словах доктора

Оливера, тем меньше понимала их смысл. Что я могла показать им? Когда? И что случится

через неделю?

Я тихо подкралась к высокой кушетке, на которой лежал кто-то из больных. Даже скудное

освещение не могло помешать мне разглядеть лежащего. Темные волосы прилипали ко лбу и

щекам, челюсть была сжата, а на лице застыла гримаса боли. Его руки были надежно

прикованы к койке. Я заметила, как напряжено его тело. Как играют мышцы под серой

рубашкой.

Джеймс будто бился в агонии, но одновременно не мог пошевелиться.

Ужас ударил меня с силой мчащего на полной скорости паровоза. В правую руку Джеймса

была воткнута игла от капельницы, и какой-то непонятный раствор вливался в его вены. Я не

была врачом и мало что знала о медицине, но понимала, что эта дрянь – источник боли парня.

И именно эту дрянь будут вкалывать мне, если поймут, что она каким-то образом действует

на Джеймса.

– Тали, – шепотом произнес чей-то голос.

Я подпрыгнула на месте и резко обернулась, готовая увидеть в дверях процедурной кого-то

из санитаров или же самого доктора Оливера. Но дверь была по-прежнему закрытой. Может, показалось?

Что-то горячее коснулось моей ладони, и я взглянула на нее. Правая рука Джеймса слабо

ухватилась за мои пальцы. Длинные пальцы, которые еще этим утром играли одну из самых

красивых мелодий, которую я когда-либо слышала, сейчас дрожали от напряжения. Я

взглянула на измученного парня и наткнулась на проницательный взгляд серо-голубых глаз.

Он ничего не говорил. Просто смотрел на меня. А я не знала, что должна сделать. Я

чувствовала, что у него жар. Видела, как пересохли и потрескались его губы, а глаза сияют

так, словно он был в лихорадке. Что эти сволочи сделали с ним?

Мне стало страшно. Не только за себя, но и за Джеймса. Он был странным, довольно

мрачным и пугающим, но я все равно не хотела, чтобы он страдал. И дело было не в

странной особенности, которая притягивала меня к нему, а в банальном сочувствии.

Я должна была помочь ему.

Осторожно взяв ладонь Джеймса, которая удерживала меня, я положила ее обратно на

кушетку. Обойдя парня, я остановилась с другой стороны, чувствуя на себе его пристальный

взгляд. Действуя с огромной осторожностью, я вытащила из его вены иглу. Он вздрогнул, но

не издал ни звука. Теперь непонятная прозрачная жидкость капала на пол. Окно, в котором

теперь уже свободно трепался кусок пленки, было всего в шаге от меня, и тогда я просто

выкинула конец капельницы. Теперь отрава стекала туда, где не оставалось следов.

Не оглядываясь, я прошла вдоль процедурной и схватила металлическую кружку, стоящую на

столе в углу. Набрав в нее прохладной воды, я снова вернулась к Джеймсу. Его взгляд по-

прежнему мог прожечь во мне дыру, но сейчас в нем была тень недоверия.

– Это вода, – тихо прошептала я, подходя еще ближе и глядя Джеймсу прямо в глаза. Мои

руки слегка дрожали. – Ты ведь хочешь пить?

Джеймс едва заметно кивнул и перевел взгляд на кружку. Мои пальцы запутались в темных

прядях мягких волос, когда я приподнимала его голову и помогала Джеймсу выпить воды. Он

делал жадные глотки и быстро осушил кружку. Похоже, вода помогла ему совсем немного

расслабиться, и боль, вызванная непонятным препаратом, отступила.

– Спасибо, воробушек, – сонно проговорил Джеймс. Его голос был сиплым и глухим.

– Почему воробушек? – наверное, это был самый глупый вопрос в данной ситуации.

Джеймс боролся с надвигающимся на него сном и все еще пытался следить за мной своим

пристальным взглядом. Но его тело было истощено, и я знала, что он вот-вот отключится.

– Потому что ты, как воробушек, – проговорил парень, и на его губах мелькнула слабая

улыбка. – Маленькая, но очень живучая.

Его веки затрепетали, а затем закрылись. Я не знала, что сказать, да и в словах уже не было

никакого смысла. Джеймс погрузился в сон, и на этот раз его тело расслабилось, а лицо не

казалось таким суровым. Какой-то отголосок вины кольнул меня в груди, но я попыталась

избавиться от этого чувства. Не вышло. Мысль о том, что Джеймс оказался подопытным из-

за меня, не выходила из моей головы.

Но что они хотели выяснить? Что означали слова доктора Оливера? Что я могла такого

сделать, ради чего врачи решились ставить эксперименты на людях? Понятия не имею. Но я

узнаю. Что бы эти уроды ни задумали, у них ничего не выйдет. Я не позволю.

Когда вся отрава из подвешенного пакета вылилась за окно, я осторожно прикрепила иглу, теперь уже с пустой капельницей, туда же, где она была. Джеймс даже не проснулся от укола.