Текст книги "Нежданный праздник"

Автор книги: Мэри Бэлоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Ей вдруг стало не по себе. Она приехала сюда, чтобы принять разумные решения относительно будущего детей ее брата, на время забрать их к себе в Лондон, пока не будет достигнуто соглашение, которое будет ее устраивать. Она не ожидала, что лорд Морси приедет, но когда увидела экипаж виконта и его самого, то полагала, что они установят между собой прохладные и благоразумные отношения. Она надеялась, что он предоставит детям кров в одном из своих поместий, и что ее собственная ответственность за них сведется к кое-какой денежной поддержке и нечастым визитам.

И, конечно же, не ожидала всего этого. Даже когда прошлым вечером они решили устроить детям настоящий праздник Рождества, невзирая на траур, который все они обязаны соблюдать, она не ожидала этого ощущения личной вовлеченности, этого ощущения… – ощущения семьи. Она испытывала почти материнские чувства, хотя считала, что эти чувства давно мертвы. И не ожидала, что может испытывать к детям такую нежность, по крайней мере, не ожидала, пока судьба не свела ее с ними.

Что может быть утомительнее, чем обязанность заниматься детьми. Так она думала вчера. И так будет думать завтра, твердо решила она. Неужели она забыла, что создала себе в Лондоне жизнь, которая ее полностью устраивает?

– Завтра сочельник, – сказал виконт Морси.

– А что такое сочельник? – спросила Каролина.

– Это день перед Рождеством, глупышка, – укоризненно сказал Руперт. – А послезавтра Рождество. Но в этом году никакого Рождества не будет. Так сказала няня. Это было бы непочтительно по отношению к маме и папе.

Ленивая благость момента разбилась вдребезги. Руперт наклонился вперед, отодвинувшись подальше от ноги виконта и освободившись из-под его руки. Патриция выпрямилась на подлокотнике кресла и втянула голову в плечи. Каролина затихла, широко раскрыв глаза.

– Рождество бывает всегда, – спокойно сказала леди Карлайл. – Это день рождения Иисуса. Вы знаете эту историю?

– Он родился в яслях – сказала Патриция.

– В Вифлееме, – добавил Руперт. – Нам няня рассказывала.

– И еще там была звезда, – прошептала Каролина.

Тетя крепче обняла малышку.

– Завтра я снова расскажу вам эту историю.

– И еще завтра, – продолжил виконт Морси, – мы пойдем и соберем всю зелень, что найдем под снегом, чтобы украсить дом. А ваша тетя Урсула поговорит с кухаркой, чтобы та приготовила гуся и напекла сладких пирожков. Мы будем петь гимны, а вечером пойдем в церковь, если вы сможете не спать так долго. Не отпраздновать день рождения Иисуса было бы непочтительно.

– А подарки? – голос Патриции был похож на стон.

– Подарки? – еле слышно выдохнула Каролина, вторя сестре.

– Конечно же, никаких подарков, – строго сказал Руперт голосом старшего брата, которым он говорил, когда не забывался и не вел себя как ребенок, кем и был на самом деле. – Так сказала няня. Кроме того, подарки привозят от папы с мамой, а они ушли.

– Думаю, ваши мама и папа хотели бы, чтобы вы были счастливы на Рождество, – сказал дядя. – И так как они больше не могут дарить подарки сами, я полагаю, они были бы счастливы, если бы кто-то сделал это вместо них. Возможно, так и будет. Давайте завтра будем наслаждаться сочельником и надеяться, что в первый день Рождества подарки будут.

Никто из детей ничего не сказал. Они просто уставились на него. Леди Карлайл несколько раз с трудом сглотнула. Они были детьми – невинными, уязвимыми детьми, полностью во власти людей и обстоятельств, на которые не могли влиять. И все же, когда она получила известие о смерти брата, ее возмущал сам факт их существования. Она негодовала на то, что ответственна за них. Она надеялась, что их увезут подальше от Лондона, не потревожив ее, и ей не придется интересоваться ими, помимо визитов вежливости раз, другой в год. Она все еще желала этого. И ничего не хотела в своей жизни менять. Ей нравился ее образ жизни.

Он, должно быть, тоже привез подарки, подумала она. Иначе не стал бы вселять в детей надежду. Он говорил, что намерен в течение нескольких ближайших лет заполнить детскую. Было ли это желание обусловлено только чувством долга, желанием иметь наследника, того, кто сменит его? Или он все еще просто хотел детей? Если это так, то почему он ждал целых девять лет, с тех пор как их помолвка была разорвана? И вел бы он себя так же со своими собственными детьми?

От этой мысли ей стало больно. Кто подарит их ему? Кто возляжет с ним и примет его семя? Кто выносит их? Их? И будет ли детей четверо – два мальчика и две девочки? Будет ли он вот так же сидеть в детской с собственными детьми и их матерью?

Она снова звучно сглотнула, обратив на себя внимание Каролины.

– Твоей тете Урсуле пора переодеваться к обеду, а вам пора ложиться спать, – улыбнулась она.

Малышка слезла с ее колен.

– Однажды, когда мама была дома, – мечтательно сказала Патриция, – она зашла к нам, подоткнула каждому одеяло и поцеловала на ночь. Я хорошо это помню. И всегда буду помнить. Каролина была совсем маленькой. Она не помнит. Мама была такой хорошенькой!

Да, это так. Марджори была необыкновенно хороша. Адриан, который прежде никогда не помышлял о браке, бросив на младшую сестру Тимоти всего один взгляд, решительно настроился ее заполучить. Или узнал о большом приданом и взял ее штурмом, желая этим приданым завладеть. Что руководило им на самом деле? Леди Карлайл не знала этого тогда. Не знала и сейчас. За все время, за недостаточностью улик, она не смогла оправдать его ни по одному пункту обвинения.

– После обеда, – сказала она, – я зайду, чтобы подоткнуть вам одеяло и поцеловать на ночь. Можно?

Патриция радостно улыбнулась ей. Руперт понурился. Каролина пристально глядела на нее, ухватив в горсть ее юбку.

– Я тоже зайду, – добавил виконт Морси, – удостовериться, что ни один уголок одеяла не свесился. Мы должны быть аккуратны в таких вещах.

Руперт прыснул и девочки повернули к нему улыбающиеся лица. Каролина хихикала так же радостно, как в первый раз на улице, когда от ее смеха дрогнуло сердце леди Карлайл.

Лорд Морси тоже поднялся.

– Миледи, – он предложил ей руку, – позвольте проводить вас в вашу комнату.

Жаль, что этого нельзя избежать. Ей так не хотелось касаться его. Она была достаточно благоразумна, чтобы много лет держаться от него как можно дальше. И многие из этих лет ее сердце было в мире. Ей хотелось, чтобы так оно и оставалось.

Он церемонно поклонился ей, когда они подошли к дверям ее комнаты, выпустил ее руку, и, не сказав ни слова, направился к своей комнате по соседству.

Как бы хотелось, чтобы его комната не располагалась так близко. Она вспомнила прошлую ночь, когда слышала каждое его движение в кровати. И представила его там, теплого, спящего, взъерошенного. Мужчину.

Она на мгновение зажмурила глаза и вошла в свою комнату. Если не поспешит, то очень опоздает к обеду.

***

Они с трудом дождались конца обеда, старательно поддерживая вежливую беседу, привычка к которой была для них второй натурой. Когда манеры обязывали поднять глаза от тарелок, оба ухитрялись сосредоточить взгляд на серебряный вазе для фруктов в центре стола. Она была благодарна судьбе – как, несомненно, и он, – что стол был достаточно длинным, а дворецкий рассадил их по разным концам.

Она была невероятно красива. Черный идет далеко не всем женщинам, обесцвечивает лицо, старит и лишает индивидуальности. Рыжие волосы и лицо, все еще румяное после дня на воздухе, делали ее черное платье необычайно эффектным. Она сохранила фигуру и цвет лица юной девушки, возраст лишь добавил ей красоты и благородства.

Потом они пошли к детям. Она вошла в комнату девочек, а он отправился пожелать спокойной ночи Руперту. Руперт плакал и, увидев дядю, поспешно натянул одеяло на голову. Он не знал, что с ними будет. Он все еще думал, что их отошлют в сиротский приют. И не имел представления, как ему заработать состояние, чтобы обеспечить сестер.

Лорду Морси пришлось побороть искушение взять ребенка на руки. Это было бы неправильно. Вместо этого он присел на краешек кровати и согласился, что у них обоих – мужчин в своих семьях – есть общая проблема. Он объяснил, что больше не может помогать своей сестре, но может содержать ее детей и будет делать это столько, сколько необходимо, так как он взрослый и имеет солидное состояние. Со своей стороны, Руперт мог бы уже сейчас с любовью относиться к сестрам и старательно учиться, чтобы стать образованным и воспитанным джентльменом, который поможет им хорошо устроиться в жизни, когда они вырастут.

Руперт вытер слезы, и они, как это принято у джентльменов, обменялись рукопожатием. Ясно одно, думал лорд Морси, направляясь в комнату девочек. Он не сможет оставить детей в одном из своих поместий только в обществе няни, пусть даже и опытной. Неужели он действительно собирался так поступить?

– Плачет, – шепнул он леди Карлайл, кивнув головой в сторону комнаты Руперта. – Не знает, как обеспечить своих сестер. Отнеситесь к нему как к взрослому.

– Плакала, – прошептала она в ответ, указав глазами на кровать Патриции позади себя. – Понимает, что Марджори никогда не вернется.

Она поспешно вышла из комнаты.

Маленькая пристально глядела на него своими огромными глазищами. Патриция, закрыв глаза, лежала со спокойным лицом.

– Спокойной ночи, Каролина, – нежно сказал он, наклонившись к ней и коснувшись пальцем мягкой, пухлой щечки. Кто знает, что происходит в уме застенчивого ребенка, одаренного удивительной фантазией? – Вы будете в безопасности отныне и навсегда. Дядя Тимоти и тетя Урсула проследят, чтобы вы всегда были в безопасности.

Она не улыбнулась и не ответила, только широко зевнула.

Патриция не шевельнулась и не открыла глаза, когда он повернулся к ней. Он решил, что леди Карлайл, должно быть, нашла, что сказать, чтобы успокоить девочку.

– В твоем возрасте ваша мама была самой симпатичной малюткой, – начал рассказывать он. – У нее были волосы Каролины и твое лицо. Она была моей сестрой, как ты и Каролина – сестры Руперта. Я нежно любил ее.

Веки Патриции дрогнули, и она открыла глаза.

– Тетя Урсула сказала, что папе стоило бросить всего лишь один взгляд, и он в нее влюбился, – тихо сказала она.

Или в ее приданое. Но кто он такой, чтобы знать, что заставило Адриана Парра увиваться за семнадцатилетней вертихвосткой?

Он улыбнулся.

– Я помню, когда… – и он стал делиться с ней своими детскими воспоминаниями, всплывавшими в памяти, по мере того, как говорил.

А потом они сидели в гостиной, он и леди Карлайл, потягивая чай и снова поддерживая беседу, как два воспитанных незнакомых человека. За исключением того, что беседа прерывалась длинными паузами. Тем не менее, по выражению ее лица он понимал, что никакой неловкости она не испытывает.

– В чем дело? – спросил он, когда, после очередной долгой паузы, она бросила на него пустой взгляд.

Ее глаза ожили, сосредоточившись на нем.

– Ни в чем, – отстраненно ответила она.

Он должен оставить все как есть. Он не хотел становиться частью ее жизни. Не теперь, когда потребовалось столько лет, чтобы вытравить ее из собственной жизни.

– По-видимому, это вечер для печали, – наконец вздохнул он. – Я считал, что мы подарили детям счастливый день, избавили их от монотонности, насаждаемой годами наставлений о приличиях. День удовольствий закончился слезами. Вы полагаете, мы сделали что-то не так?

Ему показалось, что она не собирается отвечать. Она смотрела мимо него, устремив взгляд вдаль.

– Нет, – наконец ответила она. – Нет. У детей были родители, несмотря на то, что они редко их видели. Родители были якорем, источником безопасности. Если ничего не предпринимать, то боль от их потери навсегда останется с ними, и может причинить непоправимый вред. Я думаю, слезы были нужны. Возможно, они приведут к исцелению. Мы можем только надеяться на это.

– Я возьму их, – вдруг сказал он, удивив самого себя. – Вы можете не беспокоиться, никто не станет покушаться ни на ваш образ жизни, ни на ваше время, ни на ваши средства. Они будут жить со мной, где буду я – там и они.

– О нет, не возьмете! – Ее глаза, устремленные на него, сверкали, волосы пылали. Он мог поклясться, что они стали еще рыжее. – Напоминаю вам, милорд, что они – мои племянники, в той же степени, что и ваши. Они будут жить со мной. Вы можете время от времени навещать их. И мои средства вполне позволяют вырастить троих детей. Я богатая женщина, если вы этого не знали.

– Гм, – откинувшись в кресле, он не сводил глаз с ее разгневанного лица. – Урсула, может быть, мы позволим нашим адвокатам заняться этим вопросом. Не будем же мы торговаться из-за детей. Все же они люди, а не собственность.

– Вот именно, – огрызнулась она, но гнев в глазах растаял, и она явно расслабилась. А взгляд опять сделался отрешенным.

– Что случилось? – снова мягко спросил он.

Она посмотрела на него и уже не отводила глаз.

– Я была так предвзята, – горько сказала она. – Я позволила себе задушить любовь, чтобы поступить правильно и подобающе.

У него екнуло сердце, но она тут же продолжила:

– Адриан проиграл дом моего детства. Я чувствовала, что потеряла часть себя, свои корни. Этого я не могла ему простить. А потом он стал приезжать, что-то выпрашивая, умоляя дать деньги в долг. Всегда в долг. И он разрушил мою жизнь, – поняв, в чем призналась, она прикусила губу и закрыла глаза. – Он всегда был слабохарактерным и своенравным, беспечным и эгоистичным. Но я любила его. Он был моим единственным братом. И может быть, по меньшей мере, в одном я была неправа. Возможно, он любил ее. Как вы считаете, любил?

– Я не раз думал о том же, – вздохнул он. – Когда обнаружил, что все деньги, которые давал Марджори на содержание детей – тогда их было двое – тратились за игорным столом, я запретил ей приходить. Сказал, что отныне моя дверь будет для нее навсегда закрыта, а все ее письма будут возвращаться непрочитанными. И это была не праздная угроза. Возможно, они заслужили такое отношение от нас обоих. Но она была моей единственной сестрой. Я учил ее ездить верхом, плавать и лазать по деревьям. Малышкой она хихикала точно как Каролина. Женился ли он на ней из-за приданого? Тогда я думал именно так, да и вы тоже, хотя вряд ли с этим согласитесь. Или все-таки он ее любил? Они были в высшей степени эгоистичны, они пренебрегали своими детьми. Но, вполне возможно, любили друг друга. Они ведь всегда были вместе, даже в смерти.

– Как бы мне хотелось, – удрученно сказала она, – вернуться в прошлое и сказать ему, что денег больше не будет, но моя дверь всегда открыта для них обоих, что их ждут дружелюбие, поддержка и любовь. Мне жаль, что я не знала их детей с рождения.

– Увы, возвратиться мы не можем.

– Нет.

Он понял, что леди Карлайл плачет только тогда, когда она резко поднялась и повернулась к двери. Но, чтобы пройти туда, ей бы пришлось миновать его кресло. Так что она порывисто отвернулась к камину.

– О, – неуверенно засмеялась она. – Кажется, мне что-то попало в глаз.

И она приложила носовой платок к одному, а затем к другому глазу.

Виконт поднялся и в несколько шагов оказался возле нее. Он встал позади и положил руки ей на плечи.

– Думаю, вы правы, Урсула. Думаю, печаль вечера вызвана радостью дня. Мы сознательно не позволяли себе оплакать их как должно, но сегодня днем ощутили их отсутствие. И мы вспомнили, что они были личностями, что они были частью нашей жизни, и что они дали жизнь трем детям наверху. Да, они были эгоистичны и безответственны, но, уверен, они должны быть, наконец, оплаканы как подобает. Вы не должны стыдиться своих слез.

Он ожидал, что она окажется в его объятиях. И если бы она потянулась к нему, он бы обнял ее, утешая и ее, и себя. Но был рад, когда она этого не сделала. Он не хотел обнимать ее. Не хотел, чтобы они разделили их общее горе так близко и так интимно.

Он почувствовал, что она постепенно берет себя в руки.

– Вы правы, – наконец сказала она. – Спасибо.

Но он не мог оставить все как есть. Вскрылись старые раны. И когда-то она слишком много для него значила. Она была для него всем на свете.

– Почему ты не дождалась, пока я вернусь к тебе, Урсула? – спросил он. – Ты же знала, что я вернусь. Почему ты не вернулась ко мне?

Она обернулась, ее широко раскрытые глаза покраснели и были полны слез.

– Не дождалась? – недоверчиво спросила она. – Вы бы вернулись? Вы ждали меня…? Да я бы плюнула вам в лицо.

– Так брак с Карлайлом был браком по любви?

Глупо, но он всегда сомневался в этом. Нельзя сказать, что он когда-либо действительно хотел знать ответ. Только с недавних пор. Теперь это уже не ранило.

– Безусловно, это был брак по любви, – она дернула плечом, но отвела глаза. – Безусловно. А вы что думали?

– И это был хороший брак?

Они с Карлайлом вращались в разных кругах. Ему никогда не нравился этот человек. Возможно, потому что он был мужем Урсулы. Он не мог назвать другой причины стойкой неприязни, испытываемой к человеку, который, казалось, был сама любезность

– Да, это был хороший брак, – чуть запинаясь, ответила она. – Очень хороший. Самый лучший. Все было чудесно. Это был лучший поступок, который я когда-либо совершала.

Но взгляд ее казался затравленным. Потому что Карлайл умер, и прекрасный брак остался в прошлом? Или потому, что она лгала? И если все было так замечательно, почему она не приказала ему не лезть не в свои дела?

– Мой брак – не ваша печаль, – тут же добавила она.

– Разумеется, – холодно согласился он. – Ваш брак – не мой брак и меня не касается. По крайней мере, за это я должен поблагодарить судьбу. Еще два дня и, если погода позволит, мы сможем думать об отъезде. Я заберу детей, а вы можете возвращаться к жизни, которой так наслаждаетесь. Как вы полагаете, мы сумеем еще два дня продержаться в рамках приличий? Думаю, сегодня мы справились неплохо.

– Никогда не находила вежливость затруднительной, – сухо сказала она. – И они поедут со мной. Вы можете дать указание вашему адвокату связаться со мной в Лондоне, милорд. Но предупреждаю, впереди вас ждет жестокая борьба.

– После этого любезного замечания я готов предложить вам руку, миледи, и проводить в вашу комнату. Не хотел бы продолжать наш вечер только затем, чтобы обнаружить, что мы портим ссорой такой чудесный день.

– Прекрасная мысль, – она демонстративно приняла его руку и, задрав нос, направилась к двери.

Он с сожалением подумал, что проблема с Урсулой состояла в том, что она желаннее всего тогда, когда выходит из себя. В любом случае, ему нужно заставить себя как следует выспаться в постели, которая находится всего в нескольких футах от ее кровати. По крайней мере, одно хорошо – толстая стена между их кроватями.

Толстая стена – это хорошо.

***

Они оставили ребеночка в детской, спящим в кроватке. Если он проснется и заплачет, пока их не будет, за ним присмотрит няня. Но они уйдут ненадолго. Очень важно, чтобы они вернулись быстро, чтобы он видел, что у него есть мама, папа, брат и две сестры, чтобы он знал, что они никогда не оставят его надолго. Особенно мама и папа. Они всегда будут здесь, с ним, и когда он будет ложиться спать, и когда просыпаться. Они всегда будут делать с ним снежных драконов, смеяться вместе с ним, закутывать его в свое теплое пальто и говорить ему, что будут заботиться о нем отныне и навсегда.

Она сказала бы ему то же самое. Она его старшая сестра и будет заботиться о нем. Он никогда не будет просыпаться, как это делала она, гадая, где же мама и папа. Они всегда будут дома. У ребеночка были рыжие волосы, как у Патриции, и синие, как у Руперта, глаза. Его волосы вились, как у нее. И он сосал большой палец. В этом нет ничего плохого. Она знала, что это его успокаивает. Когда он станет постарше, она объяснит ему, что пальцы сосут только младенцы, и он перестанет это делать. Но пока он был совсем маленьким.

Его звали Иисус.

Они собирались устроить ему нежданный праздник.

Именно этим они и занимались. И именно поэтому им пришлось оставить его спящим в детской. Это будет завтра, завтра они будут отмечать его день рождения, хотя он совсем крохотный малыш.

Его днем рождения было Рождество.

Она была на седьмом небе, намного выше Руперта и Патриции, и даже тети Урсулы. Она ехала на плечах дяди Тимоти, ухватившись за его голову. Она сдвинула ему шапку так низко, что он засмеялся и попросил остальных вести его, потому что теперь он слепой.

Вот они пришли к кустарнику падуба, и дядя Тимоти ссадил ее на землю, ко всем остальным. А потом нарезал несколько охапок падуба, чтобы украсить дом к празднику. Только листья падуба очень острые – она должна была предупредить его, но не подумала об этом, пока не стало слишком поздно – он завопил, что уколол палец и теперь, несомненно, истечет кровью. Он стащил перчатку, сунул палец в рот и стал его сосать. Тетя Урсула велела ему перестать дурачиться, а то он напугает Каролину. Но она была неправа. Каролина знала, что он притворялся.

А потом они пробрались к хвойнику, и дядя Тимоти срубил несколько ветвей, не слишком больших, чтобы они могли унести их с собой.

– Не будем увлекаться, – сказал он, – а то мы погубим деревья, или они станут такими кривыми, что кто-нибудь сжалится над ними и срубит.

Руперт растопырил руки, откинулся назад, скосил глаза и высунул язык, изображая кривое дерево, и зашатался, будто кто-то его подрубает. Няня строго велела ему последить за поведением и вести себя сообразно возрасту. Но дядя Тимоти только посмеивался, и Патриция изобразила другое кривое дерево. Каролина тоже попробовала. Было так весело! И стало еще веселее, когда дядя Тимоти подхватил забаву и на самом деле рухнул в снег, будто его срубили.

– Действительно, – строго сказала тетя Урсула, уперев руки в боки, – никогда в жизни не была свидетелем столь недостойного поведения.

Но в ее лице было что-то такое, что дядя Тимоти тоже, наверное, углядел.

– Вы не можете одновременно делать выговор и смеяться, миледи. Эффект от выговора сводится на нет.

Тетя Урсула рассмеялась и сказала, что у нее имеется несколько странных-престранных родственников, и, похоже, эти особенности они унаследовали по его линии. Тогда дядя сказал, повезло, что по ее линии передалось не все, и Каролина на миг совсем запуталась. За их словами и смехом скрывалось что-то, что Каролина не совсем понимала. Но все кончилось еще до того, как Каролина успела об этом задуматься. Тетя Урсула бросила снежок, который сбил ему шапку набок, и борьба началась снова. Только сейчас они не бросали снежки в дядю Тимоти, а навалились на него, пока он лежал на земле – все, кроме тети Урсулы – и попытались вывалять его в снегу.

Однако вместо этого с головы до ног извалялись сами. Каролина так зашлась от хохота, что думала уже не сможет отдышаться.

– Достаточно, – наконец сказала тетя Урсула. – Тимоти, из всей вашей компании, самый непослушный ребенок – это ты.

Дядя Тимоти повернулся к ней спиной, отряхивая себя от снега, и состроил им такую гримасу, что они снова покатились от хохота.

А потом дядя вспомнил об омеле. Без омелы Рождество – не Рождество, заявил он, так что они, утопая в снегу, побрели дальше, в поисках омелы, оставив падуб и хвойник на месте, чтобы забрать позже. Но найти омелу не так-то просто. Она не растет сама по себе, как падуб или хвойник. Каролина забеспокоилась и, когда тетя Урсула протянула ей руку, ухватилась за нее. Они должны найти омелу, если без нее нет Рождества. Завтрашний праздник должен быть безупречным.

Но все обошлось. Тетя Урсула углядела омелу на паре старых дубов, растущих бок о бок, и дядя Тимоти и Руперт взобрались на деревья, чтобы нарвать ее. Каролина так боялась, что они упадут, что от страха зарылась лицом в плащ тети Урсулы. К большому облегчению, они благополучно спустились вниз, с драгоценной омелой, так что день рождения малыша не будет испорчен.

Дядя Тимоти посмотрел на нее и усмехнулся.

– Беда в том, – лукаво сказал он, – что не вся омела является рождественской. Придется проверить, действует ли она.

Она снова запереживала. Если это не рождественская омела, где искать правильную? Дядя Тимоти присел на корточки, поднял над головой руку с веточками омелы, и поцеловал ее в губы. Каролина уставилась на него. Его нос, задевший ее щеку, был холодным.

– Да, – удовлетворенно сказал он. – Отлично действует.

Каролина облегченно вздохнула.

– Конечно, – он с улыбкой повернулся к Патриции, – лучше бы удостовериться еще раз. Понимаете, мужчина должен суметь поцеловать леди под омелой. Позвольте убедиться, действует ли она и с Патрицией тоже.

Омела действовала. Это была самая настоящая рождественская омела. Но, наверное, стоит совсем-совсем убедиться в этом. Она дернула дядю Тимоти за рукав пальто и запрокинула голову, чтобы видеть его.

– Попробуйте омелу на тете Урсуле, – прошептала она.

Она должна была промолчать. Дядя смотрел на нее сверху вниз, и по его лицу она поняла, что ему не хочется пробовать омелу на тете Урсуле. Когда она глянула на тетю, та выглядела очень испуганной. Но чего бояться, если омела подействовала на нее и на Патрицию, это должна быть самая настоящая Рождественская омела.

– Хорошая мысль, – согласился дядя Тимоти. – В таких важных делах лучше перестраховаться.

Тетя Урсула вжалась спиной в дерево и завела руки за ствол. Каролине казалось, что ей хочется протиснуться прямо сквозь дерево, но так не бывает. Дядя Тимоти шагнул к тете, поднял вверх омелу и поцеловал ее. Он целовал ее намного дольше, чем Каролину или Патрицию, а когда перестал, то не отошел сразу и ничего не сказал. Тетя Урсула тоже ничего не сделала. Они просто стояли и смотрели в глаза друг другу, и Каролина вновь начала волноваться. Возможно, омела на этот раз не подействовала, и им придется искать снова. Но вот дядя Тимоти повернулся и ухмыльнулся, и Руперт подавил смешок, а Патриция захихикала.

– Ну, – сказал дядя, – ответ получен. Она на самом деле действует. Никаких сомнений – это рождественская омела.

Но его голос странно прерывался, а губы тети Урсулы дрожали, и выглядела она так, будто в любой момент готова расплакаться. Случилось что-то, чего Каролина не понимала, но она была уверена, это что-то не было плохим. Омела действовала.

И они отправились домой, захватив столько зелени для украшения, сколько могли унести. Дядя Тимоти должен был вернуться за остатками. Они собирались украшать гостиную. Все вместе, с Каролиной. Тетя Урсула сказала, что ее поднимут, чтобы она помогла украсить падубом каминную полку и картины. И они не говорили ей, как няня, что она еще слишком мала и будет только путаться под ногами, и вообще, будет куда быстрее, если она отойдет в сторонку и просто посмотрит.

Она подумала, что тетя Урсула и дядя Тимоти самые замечательные люди на свете. Она любила их.

Она была рада, что они были мамой и папой малютки. Она была рада, что они были ее мамой и папой, и Руперта и Патриции тоже. Она была рада, что они были одной семьей, и будут жить все вместе отныне и навсегда.

– Аминь, – прошептала она.

***

Она хотела вернуть себе здравомыслие. Два дня назад она ехала из Лондона, и была в мире сама с собой. Была уверена и довольна, если не брать во внимание проблему, требовавшую решения.

Она знала, кем является, и ей нравилось, как течет ее жизнь. Еще два дня назад она жила руководствуясь разумом, а не чувствами. Жить эмоциями – это немыслимо. Она покончила с такой жизнью много лет назад и стала куда счастливее.

Два дня назад она вышла из кареты и оказалась в ином мире. А возможно, в иной вселенной. Теперь она уже ни в чем не была уверена, а ее разум был слишком взбудоражен, чтобы чувствовать себя довольной. И она уже не была уверена, что прошлое осталось в прошлом. Словно вернулось время, что было годы, сотни лет тому назад, когда ее не окружали унылость и пустота. В этом ином мире, в этой иной вселенной, она жила чувствами, и это было так тревожно. И так восхитительно. Неожиданно для себя она поняла, что ей нравятся дети. Поняла, что этих троих детей она полюбила. И не могла вынести мысль том, что придется расстаться с ними после Рождества, хотя знала, что он станет за них бороться.

Но и она будет сражаться с ним не на жизнь, а насмерть.

Она была уверена, что ни одному мужчине не удастся вновь пробудить ее чувства, уверена, что не сможет пожелать мужчину вновь. И ей это нравилось. Жизнь ее была покойна много лет, а тем более после смерти Карлайла.

Но он поцеловал ее под омелой у дубов на глазах у детей, и даже эта иная вселенная перевернулась вверх тормашками. С этого момента она остро ощущала его присутствие, его привлекательность, его мужское начало – и по пути домой, и пока они украшали гостиную, и пока делали и разрисовывали большую деревянную звезду, о которой с непередаваемой тоской во взгляде спросила Каролина, и которую следовало повесить рядом с омелой перед камином. Ее тело отзывалось на него так, как ни на кого и никогда со времен Воксхолла.

Она хотела его. Она хотела снова ощутить его губы на своих губах. Она хотела почувствовать на себе его руки. Она хотела почувствовать его тяжесть. Она хотела его в своем теле. Она хотела его там, несмотря на то, что все моменты интимной близости, что случались в первый месяц ее брака, в лучшем случае разочаровывали, а в худшем были просто противны.

Она желала его, хотя не должна была желать. Когда через несколько дней она вернется к своей обычной жизни, все закончится. Ее жизнь снова войдет в прежнее русло.

Но она так хотела собственных детей. Ее тело жаждало испытать опыт материнства, которого не знало девять лет. Но ей уже двадцать семь. Слишком поздно. Ей никогда не стать матерью.

Она хотела его ребенка. Он стал бы таким замечательным отцом.

И поэтому, пока они вечером шли в церковь, она пыталась вернуть себе здравомыслие. Они пошли пешком, так как церковь была неподалеку, а снег все еще слишком глубок. Она держала за руки Руперта и Патрицию, а Тимоти нес Каролину, укутав девочку в свое пальто, чтобы той было потеплее.

Заняв места на передней скамье, они восхищались сценой Рождества, выстроенной перед алтарем, и слушали праздничный звон, доносящийся с колокольни. Если она не будет твердо придерживаться здравого смысла, думала она, если утратит прочную связь с реальностью, то может вообразить, что они на самом деле семья. Каролина устроилась у нее на коленях. Патриция сидела рядом с ней, а Руперт – с Тимоти. А они сидели рядом друг с другом и их плечи почти соприкасались. Она ощущала тепло его тела, чувствовала запах его табака и мыла.

Рождество всегда было для нее приятным временем из-за множества званых обедов и развлечений. Приятно было отправиться в церковь, потому что все, кто оставался в городе, поступали так же, и большинство знакомых приходили в ту же самую церковь, задерживаясь после службы, чтобы пообщаться. Она всегда наслаждалась этим праздником.