Текст книги "Нежданный праздник"

Автор книги: Мэри Бэлоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Так же, как здесь они не причиняли беспокойства Марджори и вашему брату, – наконец холодно вымолвил он.

Она почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Пытаясь исправить ситуацию, она только ухудшила ее:

– Не притворяйтесь, что они нужны вам больше, чем мне. И вы, и я намерены остаться бездетными.

– Это не совсем так, – сказал он, кивком позволяя дворецкому убрать тарелку и подать следующую перемену. – Я виконт, наследник графского титула, и в этом году достиг тридцатилетия, вехи, страшной для холостого мужчины моего положения и состояния. Я, несомненно, выполню свой долг – женюсь и в течение нескольких последующих лет заполню детскую.

Она почувствовала, что краснеет еще сильнее. Когда-то они собирались заполнить детскую вместе. Четверо детей, так они тогда решили. Смеясь, он говорил, что они сделают это как следует. Мальчик, девочка, мальчик, девочка – идеальная семья.

– Почему у вас никогда не было детей? – вдруг спросил он.

Она потрясенно посмотрела на него.

– Милорд?

– Я часто думал об этом. Вам не терпелось выйти замуж. Насколько помню, не прошло и месяца после того, как вы разорвали нашу помолвку.

Она глубоко вдохнула.

– Мой брак и моя бездетность не ваша печаль, милорд. И вообще ничья.

У нее не было детей, потому что после первого месяца ее замужества Карлайл ясно дал понять, что предпочитает своих друзей-мужчин, и, угадав смысл сказанного, она навсегда заперла для него дверь своей спальни. Он женился на ней для соблюдения приличий. Она допускала, что, возможно, это наказание за то, что она вышла замуж только чтобы спасти себя.

– Разумеется. Мои извинения, – он посмотрел в сторону еще не зашторенного окна. – Какое чертовски неудачное время для метели. Мы застрянем здесь вместе и надолго, Урсула. Да еще с тремя детьми. На все Рождество. Можешь представить себе худший кошмар?

– Нет, – отрывисто сказала она. – Нет, даже если бы вы дали мне час на размышление. И я была бы весьма признательна, милорд, если бы вы последили за своим языком в моем присутствии. Кроме того, я не давала вам позволения называть меня по имени.

– Леди Карлайл, мадам, – его голос стал холоден, как снег за окном. – Примите мои покорнейшие извинения.

Она занялась телятиной с таким аппетитом, будто съела уже по крайней мере дюжину сытных блюд.

– Они обязаны носить черное, – продолжил он несколько раздраженно, – в память о родителях, которых редко видели. И должны вести себя так, как будто находятся в глубочайшем трауре.

– Завтра им не позволят порезвиться в снегу, – кивнула она, – хотя снег – это такое искушение. Не будет ни снеговика, ни снежных ангелов. Ни битвы снежками. Нельзя скользить по ледяным дорожкам. И кричать от полноты чувств.

– И никакого Рождества, – сказал он. – Ни рождественского убранства, ни подарков, ни гуся со всем, что к нему положено, ни пения рождественских гимнов. Возможно, им будет позволено только чинное присутствие в церкви на Рождественском богослужении.

– Малышка спросила, существует ли Рождество вообще, – задумчиво сказала она. – Ей четыре года. Конечно, она помнит прошлое Рождество, даже если не помнит позапрошлое.

Ее вдруг встревожил этот вопрос. Только сейчас до нее дошел его скрытый смысл. Она с тревогой посмотрела на него.

– Тимоти, выходит, у них никогда не было настоящего Рождества? Неужели Марджори и Адриан никогда не бывали здесь, с ними? Даже на Рождество?

Она слишком поздно поняла, что обратилась к нему по имени, но надеялась, что он не заметил.

– Рождество – это время, которое взрослые зачастую крайне неохотно посвящают кому-либо, кроме себя, – холодно сказал он.

Его слова жалили, заставив вспомнить свое мелочное раздражение в карете.

– И я в том числе, миледи, – сказал он с таким нажимом на последнем слове, что она поняла – ее оговорка замечена.

– Это преступно, – сказала она наконец. – Если вы или я пропустим празднование Рождества, мы просто пропустим несколько приемов. Если дети пропустят Рождество, они пропустят одну из волшебных составляющих детства. Выходит, Марджори и Адриан в прошлом лишали детей всего этого? Должны ли они и в этом году снова лишить их волшебства, потому что умерли? Разве справедливо заставлять детей носить траур?

– По двум людям, которых они почти не знали? – Он отставил пудинг и, откинувшись на спинку стула, снова и снова одной рукой переворачивал ложку на скатерти. – Делать снеговиков и снежных ангелов – это проявлять неуважение к мертвым?

– Кто устанавливает правила, по которым живут дети? – спросила она.

– Их няня? – предположил он. – Опытная, любящая, но, как мне кажется, женщина, совсем лишенная воображения.

– И отвечающая, по меньшей мере, за одного ребенка с удивительным воображением, – она с неожиданной нежностью вспомнила снежных змеек, змейку-принца, и дракона с принцессой. – Разве эти правила должны устанавливать не вы или я?

Он поджал губы и кинул свой раздражающий взгляд из-под приопущенных век.

– Вы хотите устроить им праздник Рождества? – спросил он. – И вы знаете, как это делается, Урс… миледи?

Она задумалась.

– Это было давно. Но я помню. Я помню волшебство и то, что, возможно, создавало его. А вы?

Он тоже ненадолго задумался.

– Рождественское полено. Падуб, плющ, омела. Замешивание пудинга. Упаковка подарков. Разворачивание их. Пение гимнов.

– И Рождественская история, – добавила она.

– Ах, да, – тихо засмеялся он. – Иногда это почти забывается. Таким образом, мы должны нарушить все правила, пожертвовать своим комфортом и потратить время, чтобы устроить нашим племянникам запоминающееся Рождество, прежде чем они будут заключены в тюрьму одного из моих поместий. И, конечно же, снег. Это всегда особый подарок к Рождеству. Итак, миледи, вы готовы к тому, что ваш нос покраснеет, а пальцы рук и ног будет покалывать, когда вы станете развлекать троих детей, на которых нам, в действительности, наплевать?

– Придержите язык, – резко ответила она, глядя на него. – И это вовсе не так.

Она отвела глаза, когда вспомнила, что все было именно так, и что осознает это, когда пройдет безумное желание дать детям то, чего они были лишены.

– Это неправда. Недавно в детской я кое-что поняла. Руперт старается быть мужчиной в семье. И еще быть храбрым. А Патриция пытается быть достойной его. Малышка просто очаровательна. У Патриции – мои рыжие волосы. У Руперта – ваши синие глаза. Кэролайн весьма самостоятельна. Они почти могли бы быть…

– Нашими? – Он вскинул брови и широко раскрыл глаза, явив всю степень их синевы. – Едва ли, моя дорогая мадам. Мы никогда не делили с вами ложе, ни разу, хотя однажды в Воксхолле мы вплотную приблизились к этому, когда ваша мама позволила нам ускользнуть от ее опеки почти на целый блаженный час.

Он целовал ее страстно, открытым ртом, языком лаская ее рот. Его руки блуждали по всему ее телу поверх одежды, а ее – по его. Он прижал ее к себе, и она еще теснее прильнула к нему. Она знала о жизни достаточно, чтобы понять, насколько он возбужден, и как было бы легко и приятно соединиться им, там, в темной аллейке, вдали от главной аллеи. И она до сих не знала, кто же из них не допустил, чтобы это произошло.

Это воспоминание она не желала слишком часто извлекать из глубин памяти.

– Так похоже на вас – вульгарно напомнить мне о той давней неосмотрительности.

– Неужели? Так я вульгарен, мадам? Полагаю, такому синему чулку, как вы, все, что не являются интеллектуальным, кажется вульгарным.

– Туше! – воскликнула она, швырнула салфетку на стол и встала. – Оставляю вас с вашим портвейном, милорд.

– Напротив, мадам, – он тоже поднялся, подошел к ней и предложил руку. – Мы перейдем в гостиную, чтобы наметить планы на Рождество, которое мы собираемся устроить для детей, не ставших плодами наших тел. Как вы думаете, мы сможем достаточно долго быть вежливы, чтобы их осуществить?

– Я всегда вежлива, милорд.

– Но не тогда, когда разрываете помолвку.

– Полагаю, вас подводит память, милорд. Полагаю, помолвка была расторгнута, по меньшей мере, по взаимному согласию. Полагаю, именно я была обвинена в корысти и попустительстве. Мужчина, который дорожит своей помолвкой, так не скажет.

– А я был холодным, скупым и жестоким. Не таких похвал ждет мужчина от своей невесты.

– Вы совершенно правы. Мы находимся в чертовски неприятной ситуации. Я не могу представить никого, чье общество в течение нескольких дней было бы мне менее желательно. Сам дьявол был бы предпочтительнее.

Виной всему были его близость, твердые мышцы под ее рукой, тепло его тела, его запах, все так странно знакомое. Она ненавидела его близость. Она ненавидела мысль, что неизвестно сколько им придется вместе жить в одном доме, и в этом же доме спать.

Она подумала, что так сильно ненавидеть можно только того, кого ты когда-то столь же сильно любил. Эта мысль совсем не утешала.

– Вопрос в том, – сказал он, усадив ее в гостиной и встав перед ней с руками, заложенными за спину, – сможем ли мы, миледи, на время забыть о взаимной антипатии для того, чтобы привнести немного счастья в жизнь невинных детей? Я смогу. Сможете ли вы?

– Да, – огрызнулась она. – Да, милорд, смогу. Но мы должны найти для беседы что-то менее личное. Может, начнем с погоды?

– Да, похоже, это тема, относительно которой в данный момент можно много чего сказать, – ответил он, усаживаясь напротив нее. Он достал из кармана табакерку и открыл ее щелчком большого пальца – жестом, который она так хорошо помнила.

Да, легко не будет.

***

Виконт Морси стоял у окна своей спальни, барабаня пальцами по подоконнику и глядя наружу. Все было именно так, как и ожидалось, только, пожалуй, хуже. Утренний свет слепил глаза, хотя небо по-прежнему было затянуто тяжелыми облаками и сквозь них не пробивалось ни лучика солнца. К тому же, снег все еще шел. За окном не было ничего, кроме слепящей глаза белизны. Ничего. Столбы ограды увенчались большими снежными шапками, а ветви деревьев сгибались под тяжестью снега. Невозможно было разобрать, где заканчивалась лужайка и начиналась дорожка, где начиналась и заканчивалась подъездная дорога. Ворота были едва различимы. Вряд ли их удастся открыть. Похоже, что за ночь выпал по крайне мере фут снега.

Замечательно! Все его пророчества сбылись. Они оказались целиком и полностью отрезаны от мира и надолго заперты в этом доме. На все Рождество. Он, леди Карлайл и трое детей. И он лишен даже сомнительного удовольствия уединиться в своей комнате или внизу, в библиотеке без книг, только с теми немногими, что привез с собой, и с графином бренди. Лишен, так как вчера вечером согласился нарушить все правила приличия и благопристойности, чтобы позволить детям насладиться Рождеством. Он не передумал, но этим утром понял, что организация праздника для трех маленьких детей потребует довольно значительных усилий с его стороны.

Он не ждал, что леди Карлайл соизволит выйти вместе с ними. Он обратил внимание, что она избежала ответа на вопрос о готовности поморозить нос, а также пальцы рук и ног. Несомненно, она предпочла бы остаться в доме, улыбкой поддерживая их из окна. Но даже в этом случае ей могло казаться, что она слишком далеко от камина.

Виконт нахмурился, пальцы забарабанили быстрее. Он должен был позволить ей узнать, что намерен приехать сюда. Возможно, она осталась бы в Лондоне. Но, черт побери, это было бы несправедливо. Она в той же степени, что и он, ответственна за устройство будущего их осиротевших племянников. И, возможно, даже в большей, чем он – в конце концов, она женщина, а дети – это прерогатива женщин. Впрочем, у него хватило совести раздраженно признать, что это не аргумент.

Ему хотелось бы, чтобы она держалась подальше или дала бы ему знать, что собирается приехать сюда, и тогда бы он держался подальше. Коттедж совсем небольшой. Их спальни рядом. Он повернул голову и бросил взгляд на стену, их разделяющую. Не раз в течение беспокойной и почти бессонной ночи он смотрел на эту стену. Он поймал себя на том, что от нечего делать вычислил, сколько футов может быть между их кроватями.

Он неохотно вспомнил гибкую, блещущую красотой, улыбчивую, интеллигентную, остроумную девушку, какой она была во время ее первого сезона. И его страстную одержимость ею. А ее – им. Они объявили о помолвке спустя два месяца, хотя ее семья была нетитулованной, и у нее почти не было приданного. Весь следующий месяц они строили планы, мечтали и любили друг друга – совершенно невинно. И только один раз, в Воксхолле, они позволили себе почти забыться.

В то время он провел много беспокойных и почти бессонных ночей.

А потом ее брат, на сомнительную репутацию которого он не обращал внимания, потому что любил ее, стал увиваться за его сестрой, хотя та в свои семнадцать еще даже не выезжала в свет. И эта парочка, снюхавшаяся за его спиной, вскоре объявила о своем желании пожениться. И тем самым разлучила их с Урсулой. Они ожесточенно ссорились, защищая своих брата или сестру, от которых вскоре отреклись. Однако недостаточно быстро, чтобы спасти их собственную помолвку.

Пальцы виконта забарабанили еще быстрее. Тогда ему едва удалось сохранить лицо. Прежде, чем он смог собрать обрывки своей гордости и придти к ней, чтобы принести извинения и наладить отношения, она объявила о помолвке с Карлайлом и почти немедленно вышла за него замуж. Такова была глубина ее чувств к нему.

Виконт решительно отвернулся от окна и пошел к двери. Обычно он не пропускал завтрак, но этим утром ему совсем не хотелось есть. У него не было желания составлять ей компанию, а тем более быть добычей ее острого языка. Хотя, скорее всего, в столовой ее не будет. Большинство леди из его окружения, да что там леди, даже те, кто ими по определению не являлись, не появлялись из своих будуаров ранее полудня. Но он не хотел рисковать. И повернул в сторону детской. По крайней мере, если он выйдет с детьми на улицу, у него будет шанс на пару часов избежать общения с нею.

Он тихо повернул дверную ручку и медленно открыл дверь. Возможно, дети еще не проснулись. Но они уже были на ногах и, как и следовало ожидать, вместе с няней толпились у окна. Но нет, их няня стройной не была. И рыжеволосой тоже.

Будь все проклято! Заходя в комнату и закрывая за собой дверь, он порылся в памяти и нашел несколько выражений, куда более точно описывавших его чувства. Настоящая няня присела в глубоком реверансе где-то справа от него. Он повернул голову и кивнул ей, прежде чем сосредоточить внимание на компании у окна.

– Доброе утро, сэр.

– Доброе утро, дядя!

Холодный наклон гордой головы.

Большие, широко раскрытые карие глаза, безмолвно глядящие вверх из-под мягких каштановых кудряшек.

Вот так и пройдет все мое Рождество, уныло подумал он, здороваясь и направляясь к ним.

– Пустынный, белый мир, – сказал он, глядя поверх голов. – Похоже, ваших змеек засыпало, Каролина.

Она покачала головой и сделала жест рукой. Когда он глянул вниз, то действительно увидел змей – более длинных, чем вчерашние, – наметы на поверхности снежного покрова.

– Ах да, – кивнул он.

– Они направляются в ледяной дворец, – важно сказала малышка. – Где живет принц.

– Да, я вижу. Они собираются рассказать ему обо всем, чтобы он мог поехать и спасти принцессу.

Он совсем забыл волшебную страну чудес, рождаемую воображением ребенка, мир, в котором все, что угодно, могло превратиться во что угодно, и не было ничего невозможного. Он почувствовал, как на него внезапно нахлынула совершенно неожиданная и неуместная ностальгия по детству.

– Патриция собирается рисовать, сэр, – серьезно доложил Руперт. – Она хорошая художница. А я хочу попрактиковаться в каллиграфии. Когда я пишу, то сажаю слишком много клякс, да и буквы у меня получаются разного размера.

– Но он старается, дядя, – немедленно вклинилась Патриция. – И у него уже получается гораздо лучше.

Виконт глядел на них, на храброго маленького восьмилетнего мальчика, который отважно старался быть мужчиной и игнорировать снег за окном, и преданного семилетнего рыжика, грудью ставшего на защиту брата от возможного гнева дяди по поводу клякс или неровного письма.

Что-то подобное почувствовало и его сердце, дрогнувшее в груди.

Он встретился взглядом с леди Карлайл и в упор уставился на нее. Она не отвела глаз.

– Оставляю это на вас, – небрежно бросила она. – Правила обычно устанавливают мужчины.

Он посмотрел вниз на запрокинутые лица его племянника и племянниц, лица, на которых не было и проблеска надежды, одно только кроткое смирение с тем, что случилось и должно случиться.

Он стиснул руки за спиной.

– Неужели живопись и чистописание действительно привлекают кого-то больше, чем вылазка во двор, чтобы побарахтаться в снегу, слепить снеговика, понаделать снежных ангелов и покидаться снежками? – спросил он. – Если это так, то мы о ней забудем. Но я бы, например, сожалел о таком выборе.

Самая маленькая глядела на него, не меняя выражения личика. И почти болезненная надежда зародилась в глазах двух старших.

– Милорд… – казалось, няню хватит удар.

Вскинув брови, виконт повернулся к ней. Он бесстыдно использовал свои самые надменные, самые аристократические манеры:

– Да, мисс Чемберс?

– Милорд, – выдавила няня. – Викарий. Мисс Хикман-Пью. Будет скандал.

Ему хотелось послать к дьяволу и викария, и миссис Хикман-Пью, кем бы они ни были, но он вспомнил о присутствии детей и о двух выговорах его языку, сделанных вчера вечером.

– Миссис Чемберс, мы пойдем в сад за домом, чтобы нас никто не видел и не возмущался, – сказал он. – Если, – он обернулся к детям, – кто-то пожелает составить мне компанию. Если нет, я тоже никуда не пойду. Одному валяться в снегу неинтересно.

– Я пойду, сэр! – встрепенулся Руперт но, сразу же сникнув, тихо добавил: – Если это не будет неуместным и непочтительным по отношению к нашим маме и папе.

– Не будет, дорогой, – спокойно сказала леди Карлайл.

Лорд Морси впился в нее глазами. Так она называла его дважды за время их помолвки. Но сейчас она улыбалась их племяннику и нечто похожее на нежность, было в ее глазах.

– Я тоже пойду! – в голосе Патриции слышалась едва ли не мучительная надежда.– Можно, няня? Ну, пожалуйста, пожалуйста!

– Патриция, при всем уважении к мисс Чемберс, – твердо сказала леди Карлайл, – должна заметить, что дядя Тимоти теперь занимает место твоего отца – с тех пор как тот отошел в мир иной. Если дядя Тимоти говорит, что вы можете выйти и порезвиться в снегу, значит, можете.

– О! – глаза Патриции распахнулись в страстном желании.

– Я сделаю снеговика вышиной восемь футов! – закричал Роберт, его глаза сверкали, а голос был голосом жизнерадостного ребенка. – И шириной шесть футов!

Кто-то похлопал виконта по ноге чуть выше колена. Большие карие глаза пристально глядели на него.

– Вы наш дядя Тимоти? – тихо спросила Каролина.

– Единственный и неповторимый, – улыбнулся он малышке. – А это ваша тетя Урсула.

До него дошло, что дети даже не знали их имен. Он понял, что не должен был полностью отворачиваться от сестры. Должен был терпеть ее и несносного Парра хотя бы ради детей. Детям нужны дяди и тети. И кузены. Он мельком подумал о четырех кузенах – двух мальчиках и двух девочках, с которыми они с Урсулой могли бы познакомить детей.

– Пусть няня оденет вас потеплее, – сказал он. – Встречаемся внизу через десять минут. Каролина, вы тоже пойдете?

Она кивнула. Ее личико все еще было запрокинуто. Как могли родители, имеющие трех таких детей, искать где-то другое богатство, подумал он, легонько касаясь ее мягких кудряшек.

– А тетя Урсула тоже может пойти? – спросила малышка.

– Полагаю, ваша тетя предпочтет остаться дома, в тепле и уюте. Истинные леди обычно именно так и поступают.

– Что?! – он услышал возмущение в голосе леди Карлайл прежде, чем перевел взгляд, чтобы увидеть ее раздувшиеся ноздри, сверкающие глаза и пылающие волосы. Поддразнивая ее, он помнил, что когда она злилась, ее волосы, казалось, становились еще ярче.

– Никогда в своей жизни не слышала ничего более нелепого! Мне отказывают в удовольствии повеселиться на свежем воздухе после такой необыкновенной метели только потому, что я истинная леди, а леди обычно неженки? Ну, нет, милорд! – Она зашагала к двери. – Через девять минут жду всех внизу, одетых как следует.

И дверь за ней, отнюдь не тихо, захлопнулась.

– Я думаю, тетя Урсула хочет выйти поиграть, – прошептала Каролина.

Двоих других сама мысль о том, что истинная леди хочет выйти с ними во двор, чтобы поиграть, заставила радостно кричать, визжать и покатываться от хохота, а Каролина хихикала, видя реакцию на свои слова. Виконт Морси подумал, что впервые с тех пор, как он приехал сюда, все три ребенка и выглядели детьми, и вели себя как дети.

– А правда, она ощетинилась как еж, когда я предположил, что леди предпочтет остаться дома? – улыбнулся виконт. – С истинными леди, знаете ли, надо обходиться очень осторожно.

Его слова вызвали у детей новый приступ веселья.

Виконт Морси ухмыльнулся, и, несколько опасаясь реакции няни и потому намеренно не глядя на нее, покинул комнату.

***

Это было замечательно. За всю свою жизнь она не проводила время так чудесно. Каролина в этом нисколько не сомневалась. Это нельзя было сравнить ни с чем, даже с пикником, на который миссис Хикман-Пью взяла их прошлым летом. Они поехали туда в ландо, и ей разрешили подержать летний зонтик мисс Ольги Хикман-Пью и даже вращать его над головой, пока мисс Иола Хикман-Пью не заметила, что она может сломать его, и мисс Ольга забрала его, и поцеловала ее в щеку, и назвала милой крошкой.

Оказалось, пикник и близко не мог сравниться с утром, проведенным в снежных забавах.

Правда, началось оно очень неудачно. Или так казалось поначалу.

Каролина выбежала вслед за Рупертом из задней двери прямо в глубокий белый снег, и, не сделав и трех шагов, поскользнулась, и шлепнулась на спину. Она не ушиблась, потому что снега было очень много, а на ней очень много одежек. Каролина оторопела от неожиданности и от холодного снега под воротником и манжетами, на щеках и во рту. И это было так унизительно. Все смеялись.

Каролина, может, и заплакала бы, хотя она плакала редко. Но едва она упала и все засмеялись, как дядя Тимоти очень неуклюже поскользнулся, очень громко закричал и упал на спину, с глухим стуком ударившись о землю, а потом грозно зарычал, когда смеяться стали уже над ним. Руперт подошел поближе, чтобы посмотреть, не ушибся ли дядя Тимоти, но тот вдруг сделал ему подсечку и повалил в снег. А когда Патриция побежала, чтобы помочь Руперту подняться, дядя Тимоти дотянулся до нее, схватил обеими руками за талию, и окунул в снег.

А потом смеялись все, и Каролина тоже. Кроме тети Урсулы, которая стояла руки в боки. Она сказала, что в жизни не видела, чтобы сразу четыре человека валяли дурака. Но Каролина заметила, как блестели ее глаза, когда она это говорила, потому что думала-то она совсем наоборот. А потом дядя Тимоти вытянул свою длинную ногу, зацепил тетю сапогом за лодыжку, и она тоже свалилась в снег.

Они снова хохотали. И тетя Урсула вместе с ними. Хотя она угрожала отомстить дяде Тимоти. Что и сделала. После того, как все встали, отряхнулись и направились вглубь сада, чтобы найти подходящее место для снеговика, тетя Урсула пропустила Каролину вперед, наклонилась, зачерпнула пригоршню снега, скатала из него шарик, подмигнула Каролине и метнула шарик в спину дяде Тимоти. Снежок попал ему в шею, и, наверное, снег потечет за шиворот.

Каролина хихикнула. Она засмеялась еще громче, когда дядя Тимоти обернулся, и – никто и охнуть не успел – слепил снежок и бросил его прямо в лицо тети Урсулы. Это означало, что тетя Урсула должна была отплатить тем же. Скоро в воздухе летал целый рой снежков, хотя дядя Тимоти кричал, что несправедливо метать снежки только в него.

– Дети знают, как защитить честь леди! – крикнула в ответ тетя Урсула. – И эта леди знает, как защитить себя, дорогой милорд!

Но Каролина понимала, что все это понарошку. Поэтому-то все и было так замечательно. И дядя бросал в нее только малюсенькие снежочки. Он попадал в нее всякий раз, когда она так заходилась от смеха, что не могла ответить ему тем же.

А потом они, наконец, сделали снеговика. Или, точнее, Руперт и дядя Тимоти сделали снеговика – высокого, круглого и толстого. Каролина захотела делать дракона, и тетя Урсула с Патрицией помогали ей, хотя сначала тетя Урсула заявила, что она понятия не имеет, на что похож дракон и как его лепить. Руперт сказал, что дракон, которого они сделали, похож на уставшую корову, но дядя Тимоти не согласился и сказал, что их дракон определенно выглядит как тип, способный похитить прекрасную принцессу. А потом пошел в дом и вернулся с морковью и горсткой угольков. Он рассказал им, что оставил кухарку с отвисшей челюстью, но никакой уважающий себя снежный дракон или снеговик не может обойтись без носа, глаз и нескольких пуговиц.

– У дракона нос бывает? – задумчиво спросил он тетю Урсулу после того, как закончил Рупертова толстяка. В руке он держал оставшиеся морковки.

– Несомненно, – ответила тетя Урсула. – Но полагаю, что пуговиц нет. Каролина, у нашего дракона есть пуговицы?

– У него есть клыки, – сказала Каролина. И ей разрешили прикрепить морковные клыки. А потом все они отошли назад и стали потешаться над собственными творениями. Каролина подумала, что ее дракон выглядит слишком милым для похитителя принцессы, но она этого не сказала. Она не хотела обидеть тетю Урсулу или Патрицию. Она полюбила своего дракона.

– А теперь снежные ангелы Патриции, – сказала тетя Урсула. – Конечно, если у вас еще не отвалились пальцы рук и ног, и вы не хотите вернуться в дом, к огню, и выпить шоколад.

– Трусиха, – сказал дядя Тимоти. Говорить такое было невежливо, но Каролине показалось, что он просто дразнился. – Дети, мы разрешим тете Урсуле вернуться в дом к ее шоколаду? Леди, знаете ли, такие нежные создания!

Тетя Урсула стала первой, кто сделал снежного ангела.

Сначала дядя Тимоти и Руперт ангелов не делали. Они просто наблюдали.

– В чем дело? – спросила тетя Урсула. – Неужели снег для вас слишком холоден, милорд?

– Снежные ангелы выглядят очень уж женственно, – снисходительно ответил дядя Тимоти. – Я думаю, что делать их – ниже нашего достоинства, не так ли, Руперт? Хотя, мы могли бы сделать ангелов Люцифера. Что скажешь, мой мальчик?

Ангелы Люцифера не так уж отличались от настоящих снежных ангелов Каролины, только сделаны были намного небрежнее, потому что снег взметнулся и размыл их очертания.

– Ну, – наконец сказал, дядя Тимоти, отряхивая снег с пальто, – кажется, кто-то недавно говорил о шоколаде и приятном тепле у камина?

Каролина внезапно поняла, до чего замерзла. И как устала. Она зевнула, не прикрыв рот рукой и не пытаясь сдержать зевоту. Если бы няня видела и слышала ее, то, конечно, отругала бы. Тетя Урсула просто улыбнулась и наклонилась, чтобы взять ее на руки

– Устала, дорогая? – спросила она. – Мы так увлеченно играли. Ты у нас мигом высохнешь и согреешься.

Но дядя Тимоти оказался возле них прежде, чем Каролина положила голову на плечо тети Урсулы.

– Давайте сюда, я возьму ее. Она для вас слишком тяжела.

Он протянул к Каролине руки, но прежде чем забрал ее и закутал в свое пальто, где она ощутила его тепло и снова почувствовала приятный запах табака, он посмотрел на тетю Урсулу, а та на него. И Каролина подумала, что им, должно быть, пришлось окосеть, так близко они стояли. Она не понимала, почему они уставились друг на друга и стоят так тихо, почему руки обоих, державшие ее, стали как деревянные. Они ничего не говорили, не улыбались и не смеялись. Каролина опять зевнула.

А затем она во второй раз оказалась высоко, на руках дяди Тимоти, и снова почувствовала себя в полной безопасности. И согревшейся. И они пошли в дом пить шоколад.

Это было замечательно. Это было самое замечательное время за всю ее жизнь.

***

Ей определенно было неуютно. Потому что она чувствовала себя слишком хорошо и уютно. Удивительный парадокс.

Пора было переодеваться к обеду, но она не шевельнулась. И он тоже. Ее одолевало предательское желание потянуть время и опоздать на обед, что не позволяло воспитание, или спуститься вниз, не переодеваясь, что не разрешала себе даже тогда, когда в одиночестве обедала в собственном доме.

Она сидела в детской, в глубоком кресле по одну сторону камина, обнимая Каролину у себя на коленях. Он сидел в таком же кресле по другую сторону камина, одной рукой приобняв за талию Патрицию, примостившуюся на подлокотнике его кресла, и положив другую на голову Руперта, который, устроившись на полу, прислонился к его ногам.

Это была нестерпимо домашняя сценка.

Поначалу они разделились на два кружка. Она собралась было почитать Каролине рассказ. Другие дети разговаривали с Тимоти – с лордом Морси – обо всем и ни о чем. Но она обнаружила, что все имевшиеся в наличии детские книги представляли собой назидательные и унылые рассказы, предназначенные для наставления детских умов. Так что она закрыла книгу и взамен рассказала сказку. Она и не подозревала, что умеет рассказывать сказки – о колдунах, ведьмах, о зачарованных и оживающих лесах, и, конечно же, о неизбежных принце и принцессе.

Прежде чем полностью погрузилась в нее, она осознала, что с другой стороны камина наступила тишина и поняла, что у нее уже трое слушателей. Заканчивая сказку, она пару раз скользнула взглядом в направлении другого кресла, и обнаружила, что мужчина тоже слушал, откинув голову на спинку кресла и уставившись на нее ленивыми глазами.

У нее мелькнула предательская мысль, что это мог быть их собственный дом, их собственная детская. Это могли бы быть их собственные дети, и такие посиделки могли бы быть обычным ежедневным ритуалом. Он мог бы быть ее мужем. Ее другом. Ее возлюбленным. Когда утром на улице он коснулся ее, одной рукой подхватывая Каролину с ее руки, а другой слегка задев ее грудь… И когда он повернул голову, чтобы взглянуть на нее, и его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от ее лица…

Нет!

– И жили они потом долго и счастливо, – закончила она.

Каролина вздохнула от удовольствия.

– Это была самая прекрасная сказка, какую я только слышала, – блаженно выдохнула Патриция.

– А мне больше всего понравилось, как дерево опустило ветви, схватило колдуна и оплело его ими на веки вечные, – добавил Руперт.

Виконт Морси выглядел сонным. И невозможно привлекательным. Ну и черт с ним! Она радовалась, что вчера вечером он использовал это слово. Если вдуматься, оно удивительно позволяло отвести душу. А потом он зевнул. Она подумала, что у него были причины, чтобы устать. Когда она вернулась в детскую после отдыха – у нее не было привычки спать днем, но после энергичных утренних игр на свежем воздухе ей понадобился отдых, – он, опустившись на четвереньки, изображал лошадь и две племянницы ехали на нем верхом. И он даже негромко ржал.