Текст книги "Волшебная ночь"
Автор книги: Мэри Бэлоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)
Глава 22
Она просила принять ее. И он ждал ее в кабинете. Когда ему передали ее просьбу, его первым желанием было броситься к ней, перепрыгивая через две или три ступеньки, но он сдержался. В замке, наверное, уже все знают, что он вчера утром собственноручно врачевал ей спину. Наверняка от внимания слуг не ускользнуло и то, что он больше часа провел с ней наедине во второй половине дня. И наверняка всем известно, что он дрался из-за нее с Оуэном Перри.
Поэтому он ждал, когда она сама спустится к нему. Вчера, после их занятий любовью, она заснула, и заснула так крепко, как можно заснуть только под действием снотворного. Он чувствовал угрызения совести, лежа рядом с ней, держа ее ладонь в своей. В конце концов, он, наверное, действительно воспользовался ее состоянием, ее неспособностью здраво мыслить. Он поднялся с постели и ушел из комнаты, чтобы больше не возвращаться туда.
И все же ему не верилось в то, что она уступила ему против своей воли. Никогда еще он не любил женщину так нежно и глубоко, как ее вчера. Никогда прежде не испытывал столь полного слияния с женщиной. Одно тело, одна жизнь, одна душа. Это чувство, облеченное в слова, выглядело глупым и банальным, но он испытал его. И оно могло возникнуть, только если это действительно было так. Он не мог чувствовать это один. Она должна была почувствовать то же.
Дверь открылась. Алекс повернулся и увидел ее. Она была, как всегда, хороша и прелестна, только какое-то едва уловимое напряжение чувствовалось в ее походке. Слуга закрыл за ней дверь. Алекс поднялся и поспешил ей навстречу, но что-то остановило его от объятия. Наверное, ее сдержанность.
– Как твоя спина? – спросил он.
– Болит немного, – ответила Шерон. – Мисс Хэйнс натерла ее мазью, так что, я думаю, раны скоро заживут. А вот твой правый глаз совсем заплыл.
– Наверное, я похож на пирата, – улыбнулся Алекс. – Но ведь женщинам нравятся пираты?
Шерон невольно улыбнулась.
– Александр, – сказала она, – я ухожу.
– Я бы, конечно, предпочел, чтобы ты осталась здесь, пока совсем не оправишься, – ответил он, – но я знаю, ты беспокоишься о своих родных. Конечно, иди, Шерон. Отдохни несколько дней, пока боль не пройдет окончательно. Я постараюсь объяснить Верити, какая замечательная вещь – каникулы, – со смехом добавил он.
И только в следующее мгновение, заметив, что она избегает смотреть ему в глаза, он почувствовал легкую тревогу.
– Я имела в виду, что ухожу совсем, – тихо сказала она. – Я больше не приду сюда, Александр.
– Значит, я все-таки обидел тебя вчера, – грустно проговорил Алекс. – Да, воспользовался твоим состоянием. Прости меня, Шерон. Мне показалось, что ты достаточно отошла от действия лекарства и понимаешь, что происходит.
– Так оно и было. – Она подняла на него глаза. – Все было замечательно, Александр. Это были счастливейшие минуты в моей жизни, и я благодарна тебе за них.
Алекс непонимающе смотрел на нее.
– Но ведь ты говоришь, что уходишь, что больше не будешь работать у меня.
– Да. Потому что это произошло в твоем доме, – сказала она, – в двух шагах от комнаты твоей дочери.
– Но это не было грязно, – торопливо, с обидой в голосе сказал Алекс.
– Да, не было, – согласилась Шерон. – Это могло быть грязным, но не было. Так же как и там, в горах. Случайность, неожиданность этих мгновений защитила их от пошлости и грязи. Но их нельзя повторить, Александр. Мы с тобой не можем не видеть, как охватывает нас страсть, и знаем, что она может быть грязной. Мы не должны допустить этого. Я не стану твоей любовницей, и я не могу любить от случая к случаю. Я думала, что смогу. Но сейчас поняла, что не могу.
– Шерон. – Алекс взял ее руки и прижал к губам. – Это не случайная любовь. В моем чувстве к тебе нет ничего случайного.
– Не имеет значения, – ответила она. – Результат-то один. Этот поселок и эти люди очень много значат для меня, Александр. Я столько сил положила на то, чтобы стать одной из них, чтобы они приняли меня. Наверное, мне никогда не суждено стать такой же, как они. Я родилась в другом кругу, меня воспитали иначе. Но я ценю их отношение ко мне. Я хочу иметь право честно смотреть им в глаза.
– А сейчас ты не можешь, да? – резко спросил Алекс. – Не можешь, потому что полюбила вашего общего врага и переспала с ним?
– Нет, пока могу, – ответила Шерон. – Пока мне не стыдно того, что произошло между нами. Но мне будет стыдно, если я буду продолжать приходить сюда, зная, к чему приведут эти визиты.
Александр не смог сдержать усмешки.
– Значит, люди Кембрана для тебя дороже, чем я? – спросил он.
Она долго в задумчивости смотрела на него. Но Алекс уже знал, каким будет ее ответ.
– Да, – сказала она тихо.
Они молча смотрели друг на друга. Это единственное слово встало между ними непреодолимой каменной стеной, разделило их, как безбрежный океан, как бескрайняя ширь небес.
Итак, они вновь стояли перед невозможностью. Как глупо, подумал Александр. В той, прежней своей жизни, до приезда сюда, ему никогда не приходило в голову пытаться наводить мосты через эти бездонные пространства, которые разделяют его и таких, как она. Он серьезно относился к своим обязанностям хозяина и хорошо обращался со своими слугами. И всегда понимал, что между ними непреодолимая стена. Так уж устроен мир. И здесь, в Кембране, пропасть между ним и окружающими его людьми шире, чем где бы то ни было, потому что люди сами отгораживаются от него подозрительностью и ненавистью, и он понимает, что заслужил такое отношение к себе. Так почему же именно здесь он решил преодолеть эту пропасть?
Неужели только потому, что полюбил эту женщину?
– Ну что ж, – проговорил он, сжимая руки за спиной. – Тогда тебе лучше поторопиться, пока я опять не начал растлевать тебя.
– Не сердись, – сказала Шерон. В ее голосе звучала мольба. – Пожалуйста, Александр, попытайся понять меня!
– Я понимаю, – сказал он. – Я понимаю, что был круглым идиотом, позволив себе полюбить эту землю, и этих людей, и тебя, Шерон. А теперь я остаюсь в одиночестве. Ну что ж, так тому и быть. Наверное, всем вам было бы спокойнее, если бы я уехал и все пошло как прежде. Но я не могу уехать, не могу оставить здесь все как есть. И меня не пугает одиночество, я в состоянии справиться с ним. Прощай, Шерон.
– Александр, – с мольбой сказала она.
– Иди же! – оборвал он ее. – Жалованье за эту неделю я пришлю тебе домой. Ты больше не работаешь у меня.
Ему казалось, она никогда не уйдет. Она стояла и смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Мне очень жаль, что я причинила тебе боль, – выговорила она наконец. – Извини. Мне очень жаль.
Она резко повернулась и вышла так поспешно, что Алекс не успел открыть перед ней дверь. Он стоял на том же месте, где застал его конец разговора, и боролся с отчаянным желанием броситься за ней.
Он смотрел ей вслед, в душе проклиная весь белый свет.
Бабушка хлопотала над ней и кормила ее через каждые два часа, как бычка на убой. Эмрис перетащил все ее вещи наверх, а свои спустил вниз. Теперь его комната навсегда стала ее. Дедушка без устали радовался тому, что она наконец-то дома и он может содержать ее, как и положено мужчине содержать своих женщин. С общего молчаливого согласия никто не заговаривал о свадьбе, которая должна была бы состояться уже на следующей неделе.
Как было хорошо вновь оказаться дома! Шерон радовалась своему возвращению так, словно отсутствовала не одну ночь, а целый месяц.
Никто из домашних не вспоминал об Оуэне. Или о графе Крэйле. Так что она узнавала о случившемся от навещавших ее гостей.
Приходила Мэри. Она принесла ей домашнего печенья и рассказала, что Йестин, Хью и Эмрис были секундантами графа, когда он боролся с Оуэном в горах, а потом Йестин сразу отправился через горы в соседнюю долину навестить свою девушку. Приходил и сам Йестин. Он расцеловал Шерон в щеки и снова говорил о том, как он гордится ею, и рассказал, что граф Крэйл оказался настолько великодушным, что даже не выгнал Оуэна с работы.
– Я так думаю, Шерон, что граф просто не может пользоваться своей властью для чего-то дурного, – говорил он. – А какие у него кулаки! Кто бы мог подумать, что он сможет в честной борьбе победить Оуэна! Слава Богу, он умный человек и ограничился только этим. Не уволил Оуэна. И даже не воспользовался своим хлыстом.
– Хлыстом? – встревожено переспросила Шерон.
– Да, хлыстом, – подтвердил Йестин. – У него был хлыст, и он хотел проучить Оуэна, чтобы тот почувствовал на своей шкуре, что такое пятнадцать ударов хлыстом. Но все поняли, что он не может бить беспомощного человека, не может мстить. Ты не представляешь, Шерон, как я обрадовался, когда понял это!
А потом Хью рассказал ей, что хлыстом графа воспользовался Эмрис – и Оуэн все же получил свои пятнадцать ударов. Он рассказал и о том, что Оуэн не предпринял никакой попытки избежать порки, хотя никто не держал его.
– Я почти восхищался этим ублюдком, – сказал Хью и тут же извинился, услышав недовольное ворчание Хьюэлла. Он же рассказал Шерон о том, что граф планирует провести общее собрание в воскресной школе. Что весь поселок разделился на тех, кто решил дать графу шанс доказать свои честные намерения, и на тех, кто оставался на стороне Оуэна и не верил графу.
Шерон запретила себе вспоминать об Оуэне. Она не хотела думать о нем, не хотела ничего слышать о нем. Не хотела видеть его. Слишком сильно болели ее раны, и слишком острой была обида. Сначала ей нужно выздороветь. В ее жизни есть двое мужчин, которых ей необходимо вычеркнуть из своей памяти. Но для этого нужно время.
Вечером, когда они вчетвером сидели на кухне, кто-то постучал в дверь. Они обернулись, но дверь не открывалась. Эмрис пошел к двери, чтобы впустить робкого гостя, но, открыв ее, тут же загородил своей широкой грудью.
– Убирайся отсюда, – проговорил он, – если не хочешь, чтобы тебе вместо «здрасьте» поставили пару синяков.
– Мне нужно потолковать с Шерон, – услышала она голос Оуэна.
– Да неужели? – язвительно спросил Эмрис. – А где же твоя плетка, парень? Ты разве не знаешь, что с нашей Шерон можно управиться только при помощи плетки? Да и то не всегда. Ты, наверное, жалеешь, что отхлестал только ее тело, а душу не смог?
– Уходи, Оуэн Перри, – сказал, не поднимаясь со своего стула, Хьюэлл Рис. – И чтобы ноги твоей больше не было в этом доме.
– И в самом деле, Оуэн, – заговорила Гвинет. – Чего еще тебе надо от нее? Может, это не по-христиански, но мы больше не желаем видеть тебя в нашем доме. Шерон нечего тебе сказать.
Шерон откинула голову на спинку стула и закрыла глаза. В ее памяти опять прозвучал его голос – тот, который велел ей открыть рот и закусить тряпку.
– Шерон, – сказал Оуэн из-за плеча Эмриса, – может, ты все же выйдешь прогуляться со мной? Нам надо поговорить.
Шерон вдруг подумала: как это похоже на Оуэна – вот так прийти к ним домой, отдавая себе отчет, какой прием его здесь ожидает. Но он, конечно, прав. Им нужно поговорить. На завтрашний день была назначена их свадьба.
– Какой глаз тебе подбить сначала? – спросил Эмрис. – Мне-то все равно, Оуэн Перри, так что уж выбери сам.
Шерон поднялась со стула.
– Все в порядке, дядя Эмрис, – сказала она. – Я пройдусь с ним.
– Только через мой труп! – проревел Эмрис. – Черт возьми, девка, ты, никак, спятила?
Шерон удивилась, что дедушка не отчитывает Эмриса за то, что тот поминает черта.
– Сядь! – коротко бросил он сыну.
– Я пойду, дедушка, – сказала Шерон. – Оуэн не обидит меня. И нам действительно есть что сказать друг другу.
– До чего ж ты взбалмошная женщина, – проговорил Эмрис, отступая в сторону. – Ей-богу, Шерон Джонс, тебя надо держать на привязи. Ты словно ищешь беду. Ну да ладно, что с тобой поделаешь, иди. Но если ты, Оуэн Перри, тронешь ее хотя бы пальцем… – Он не нашел слов, чтобы закончить угрозу.
– Дольше часа не гуляйте, – сказала Гвинет.
Шерон прошла к двери и надела пальто. Вечер был сырым и холодным, настоящий осенний вечер, – в такой вечер лучше сидеть дома и слушать треск поленьев в печи. Не глядя на Оуэна, она вышла. Они шли вдоль улицы, несколько поодаль друг от друга. Они не сказали и слова, пока не свернули на знакомую тропинку за поселком.
– Шерон, – наконец заговорил Оуэн. – Я хочу, чтоб ты знала. Я нисколько не горжусь тем, что я сделал, но и не стыжусь этого.
Шерон некоторое время молчала. По правде говоря, она растерялась от его слов. Она ждала от него или униженных извинений, или сердитых самооправданий. А это было ни то ни другое.
– Но я же была невиновна, Оуэн, – тихо отозвалась она, – и ты ведь знал это.
– Но другие-то считали тебя виновной, – ответил он. – Люди только и делали, что шептались за моей спиной про тебя. Если бы я защищал тебя, если бы своим словом запретил наказание, все бы подумали, что для меня моя женщина важнее общего дела. Я не мог пойти на это, Шерон. Я рабочий лидер. Я должен быть беспристрастным.
Странно, но его рассуждения напомнили ей ее ответ Александру, когда он спросил, кто для нее важнее – люди Кембрана или он.
– И ведь тебя предупредили, – продолжал Оуэн почти извиняющимся тоном. – Надо было быть сумасшедшей, Шерон, чтобы не послушаться. Ты заслужила это наказание.
– Ох, Оуэн, ты признаешь только насилие. В нем тебе видится решение всех проблем. – Она устало вздохнула. – Знаешь, я даже рада случившемуся, рада, что это произошло до нашей свадьбы и помогло мне понять тебя.
– Бывают случаи, – ответил Оуэн, – когда только насилие может привести к желанному результату. Кто-то должен взять на себя смелость действовать решительно и беспощадно, чтобы добиться результата. Сейчас такое время, Шерон, когда смирением ничего не добьешься.
– Ты заблуждаешься, Оуэн, – сказала Шерон. – Скажи, ты придешь завтра на собрание? Хью сказал мне, что будет общее собрание в школе. Может быть, у нас появится шанс добиться чего-то мирно и дружно.
– Он умен, ничего не скажешь, – процедил Оуэн. – Он думает, что успокоит нас мелочью и заставит забыть о всех несправедливостях.
Шерон вздохнула.
– Мне пора возвращаться домой, Оуэн, – сказала она. – Нам, похоже, действительно нечего сказать друг другу.
– Шерон. – Он остановился, поворачиваясь к ней. – Шерон, ты не представляешь, как больно мне было видеть тебя, беспомощно брошенную на землю, видеть, как тебя хлещут плетьми.
– Зато ты теперь представляешь, как мне было больно, – ответила Шерон. – Ты почувствовал это на своей шкуре, Оуэн. Скажи, почему ты не сопротивлялся, когда тебя били?
Шерон удивилась и даже встревожилась, заметив слезы, выступившие на глазах сурового мужчины.
– Я стерпел бы в два раза больше ударов, – сказал он, – если б это помогло мне забыть о тех, что достались твоей спине, Шерон. Я знал, что заслужил наказание, хотя мне и не было стыдно за то, что я сделал. Мне и сейчас не стыдно.
Шерон закусила губу.
– Я предал свою любовь к тебе, – продолжал Оуэн. – Вот за это я никогда не прощу себя. Но иногда приходится выбирать между любовью и чем-то большим. Наверное, я должен просить у тебя прощения, но я не могу. Не могу, потому что даже теперь чувствую, что в следующий раз поступил бы точно так же, если бы это было нужно для общего дела. А ты храбро приняла наказание. Я горжусь тобой – если, конечно, у меня есть право гордиться.
Даже теперь, ох, даже теперь, думала Шерон, глядя ему в глаза, ей хотелось бы полюбить его. Оуэн! Ведь она ничем не лучше его. Абсолютно ничем.
Она чувствовала, что должна сказать ему об этом.
– Я тоже предала тебя, Оуэн, – тихо призналась она. Его глаза изумленно расширились.
– Так это ты донесла графу? – спросил он. Шерон помотала головой:
– Нет. Я предала тебя как женщина.
Она видела, как понимание мелькнуло в его глазах, прежде чем он кивнул и отвернулся.
– Что ж, по крайней мере этого я не делал, Шерон – сказал он, помолчав. Они развернулись и медленно побрели в сторону поселка. – Я любил тебя, да и сейчас люблю. Я не буду спрашивать тебя о подробностях, у меня нет права на это, да я и не хочу знать о них. Может, когда-нибудь мы сможем простить друг друга, сможем жить просто как добрые соседи, не испытывая ненависти и обиды.
– Да. Я надеюсь на это, Оуэн, – ответила Шерон. Он остановился у ворот ее дома.
– Дальше не пойду, – сказал он. – У меня нет желания драться с Эмрисом.
– Оуэн, – робко заговорила Шерон, – ты не отказался от своих планов насчет демонстрации в Ньюпорт? Вы продолжаете собирать оружие?
Он мрачно рассмеялся в ответ.
– Не думаешь ли ты, что я отвечу на этот вопрос, Шерон? – спросил он вместо ответа. – Теперь, когда ты стала его женщиной?
– Наверное, ты прав, – сказала Шерон. – Наверное, теперь я не имею права спрашивать тебя об этом. Но прошу тебя, будь осторожнее, Оуэн. Я не хочу, чтобы ты пострадал. Даже теперь ты не безразличен мне.
Он мягко провел ладонью по ее щеке.
– До свидания, кариад, – сказал он и, чуть помедлив, склонился к ней и поцеловал ее в лоб.
– До свидания, Оуэн.
Шерон стояла в воротах, глядя, как он удаляется в сторону своего дома. Он ни разу не оглянулся. Она проглотила комок в горле. И еще некоторое время стояла и вглядывалась в пустынную перспективу вечерней улицы, словно пытаясь разглядеть там свое будущее. Как же трудно бывает иногда справиться с жалостью к себе, думала она. Порой кажется, что нет никого и ничего, ради чего стоило бы жить.
На следующий день в полдень Шерон месила тесто, когда в дверь постучали. Руки у нее были в муке, и бабушка пошла открыть дверь. Услышав знакомый голос, Шерон испуганно выпрямилась.
Бабушка оглянулась на нее, недовольно поджав губы.
– К тебе, Шерон, – сухо бросила она и отошла от двери, даже не пригласив сэра Джона Фаулера в дом.
– Шерон? – произнес он, неловко переминаясь с ноги на ногу. Весь его вид выражал крайнее смущение.
Она часто вспоминала странный сон, приснившийся ей в Гленридском замке. Наверное, все это время втайне она допускала, что то был не сон, ибо сейчас она поняла это со всей отчетливостью, и ее щеки вспыхнули румянцем. Тыльной стороной ладони она убрала со лба непослушную прядь и посмотрела на сэра Фаулера.
– Можно мне поговорить с тобой? – спросил он. Бабушка сердито ворошила кочергой поленья в печи, хотя Шерон видела, что никакой необходимости в этом нет.
Шерон посмотрела на свои испачканные мукой руки, на недомешенное тесто на столе.
– Сейчас, – сказала она. – Только вымою руки и оденусь.
Бабушка выразительно посмотрела на нее, но Шерон проигнорировала ее взгляд. Он пришел, думала она. Он пришел. Ей казалось, что она всю свою жизнь ждала этого момента. Ждала его. Ждала и ненавидела, презирала его. Она не хотела иметь с ним никаких дел. Она никогда не думала о нем как об отце. Да и теперь не считает его отцом. Она чувствовала, как болезненно стучит ее сердце, пока в полной тишине мыла руки, пока вынимала из волос шпильки, позволяя им свободно упасть на плечи, пока брала из-за двери плащ и надевала его. Сэр Джон ждал ее на улице.
– Бабушка… – начала Шерон.
– Я закончу с тестом, – сказала Гвинет, пряча от нее глаза. – Иди уже.
Сэр Джон Фаулер обманул ее дочь, подумала Шерон, довел до того, что ее отлучили от церкви, что люди Кембрана отвернулись от нее. Неудивительно, что бабушка не любит его. Шерон помедлила еще мгновение, но, не найдя что сказать, вышла из дома.
– Прогуляемся? – предложил сэр Джон. – Может, вдоль реки?
Он не предложил ей руку, даже не улыбнулся. Он, как всегда, был холоден и недоступен.
– Как твоя спина? – спросил он спустя некоторое время.
– Побаливает немного, – ответила Шерон. – У Йестина на спине до сих пор остались отметины. Я думаю, что и у меня они пройдут не скоро. А может быть, не пройдут никогда.
– Ты сейчас без работы? – спросил он. – Крэйл сказал мне, что ты оставила работу в замке.
– Да, – сказала она. – И думаю, что поступила правильно.
– Шерон, – начал он, откашлявшись. – Ты должна позволить мне поддержать тебя. Я могу купить для тебя дом и обеспечивать тебя. Могу подыскать для тебя какую-нибудь работу, если ты захочешь работать. Если ты думаешь, что тебе стоит выйти замуж, я похлопочу. Все, что тебе будет нужно. Я сделаю все, что нужно.
– Благодарю. Мне ничего не нужно от вас, – тихо ответила Шерон. Но сердце ее кричало другое.
Он не настаивал. Немного помолчав, он спросил:
– Почему ты не обратилась ко мне за помощью? Мне рассказали, что «бешеные быки» дали тебе три дня. Ты ведь понимала, что значат их угрозы. Почему же ты не пришла ко мне?
Шерон удивленно посмотрела на него.
– Если бы я даже и искала у кого-то помощи, то только не у вас, – честно призналась она.
Он сжал губы, и у него на лице заходили желваки.
– Не знаю, в кого ты пошла, Шерон, – сказал он. – Ты очень похожа на мать, но, кроме внешности, я не вижу ничего общего. У тебя не сердце, а лед. С самого детства.
– Что ж, – ответила Шерон, вздрагивая от холода и возмущения, – значит, я пошла в отца.
Они миновали шахту, и, если не оглядываться на нее, можно было подумать, что вокруг них раскинулась приятная сельская местность. Шерон вспомнила воскресный полдень, когда она гуляла здесь с Александром и Верити.
– Тебя всегда обижало и сейчас обижает, – сказал он, – что я не женился на твоей матери.
– Нет. По правде говоря, долгие годы я даже не воспринимала это как нечто необычное, – возразила Шерон. – Просто, наверное, я надеялась в детстве, что однажды вы посмотрите на меня с такой же любовью, с какой смотрели на мою мать. Мне кажется, что ребенком я только и делала, что ждала вашего прихода, час за часом, день за днем. Но когда вы приходили, вы не замечали меня, вы видели только ее. Вы тут же уходили с ней наверх, оставляя меня одну внизу. Со временем, как я понимаю, я просто перестала ждать вас.
– Но ты пряталась от меня, – возразил он, – смотрела на меня волчонком. Ты кидала на пол игрушки, которые я приносил тебе, и играла только старыми куклами, которые мастерила тебе мать. Ты была холодна как лед.
– Потому что ваши игрушки были взятками, – сказала Шерон. – Вы приносили их только для того, чтобы я вела себя смирно тот час, что вы проводили с мамой.
– Это были подарки, Шерон, – возразил он. – Ты была моей крошкой.
Шерон вздохнула.
– Зачем вы пришли сегодня? – спросила она. – И зачем приходили в Гленридский замок? Мне ведь не приснилось это?
– Крэйл послал ко мне сообщить, что с тобой случилась беда, – ответил он.
– Правда? – Шерон резко повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. – И вы пришли?
– Да, пришел, – сказал он. – На этот раз я пришел. Меня не было рядом с тобой, когда умер твой муж, Шерон, и когда мой внук родился мертвым. Я не пришел тогда, потому что ты оттолкнула меня, не пускала меня в свою жизнь. Но потом я увидел тебя в замке – помнишь тот день, когда я приехал в гости к Крэйлу с женой и дочерью? Впервые за долгие годы я увидел тебя. Наверное, тогда я понял, что больше не могу оставаться в стороне.
Шерон на мгновение закрыла глаза, глубоко вдохнув холодный осенний воздух.
– Что вы говорили мне там, в замке, когда я спала? – спросила она. – Я не помню, что мне снилось, а что было наяву.
– Так, шептал тебе всякие слова. Я тогда впервые назвал тебя моя крошка. Обычно так называла тебя твоя мать, только по-валлийски. Я же никогда не мог заставить себя назвать тебя так. Ведь ты ненавидела меня. Но ты всегда жила в моем сердце, Шерон.
Шерон чувствовала, как слезы подступают к ее глазам.
– Ну почему, почему вы никогда не сказали мне ласкового слова? – спросила она дрожащим и обиженным голосом. – Разве вы не понимали, что если ребенку не говорить, как его любят, он и будет холодным как лед?
– Что я знал о детях, Шерон? – горько откликнулся Джон Фаулер. – Я просто боялся тебя. Не знал, как подступиться к тебе. Я мог только мечтать, как усажу тебя на колени, и ты положишь голову мне на плечо, и я буду рассказывать тебе сказки и шептать нежные слова. Но ты как будто не хотела и знать меня.
– Ох, – вздохнула Шерон. – Теперь я понимаю, как была права мама, когда говорила, что мы с вами два сапога пара. А мне казалось, что этого не может быть.
– А ты помнишь, как ты назвала меня тогда, в замке? – осторожно спросил сэр Фаулер.
– Да, – еле слышно ответила она. – Наверное, это глупо звучало из уст двадцатипятилетней женщины?
– Ты заставила меня тогда заплакать, – сказал он.
– Плачущий сэр Джон Фаулер, – медленно проговорила Шерон. – Здесь есть какое-то противоречие. Я только один раз видела вас плачущим – когда умерла мама. Александр, то есть граф, дал мне двойную дозу снотворного. Оно очень сильно подействовало на меня. Я назвала вас папа?
– Да, моя крошка, – отозвался он.
– Ох, не говорите так! – Она быстро отвернулась от него. – Вы не представляете, как мне сейчас не хватает любви и нежности. Конечно, бабушка и дедушка любят меня, и Эмрис, и родственники Гуина. Но я так слаба сейчас. Мне нужно гораздо больше. Мне нужна…
– Любовь отца? – договорил он за нее. – Ты ведь это хотела сказать, Шерон?
– О-о! – Она остановилась и закрыла ладонями лицо. – Вы знаете, за что меня избили плетьми? Знаете, что Оуэн был среди «бешеных быков», среди тех, кто бил меня? Вы знаете, что Алекс… что Александр дрался с ним в горах на глазах у всех мужчин Кембрана? Вы знаете, что я люблю Александра и бросила работу в замке только потому, что не хочу быть его любовницей, как мама была вашей? Вы знаете, что мое сердце разрывается на части? Знаете, как вы нужны мне сейчас?
Она не могла вспомнить, было ли когда-нибудь такое, но он обнял ее. Его руки и его запах были незнакомы ей. Прежде она даже не замечала, что они почти одинакового роста. Ей было очень спокойно и хорошо в его объятиях. Она положила голову ему на плечо. На плечо сэра Джона Фаулера. И крепко зажмурилась.
– Папа, – прошептала она.
– Шерон. – Он покачал ее из стороны в сторону. – Крошка моя.
Он взял ее руку в свою, и они пошли дальше. У него была широкая прямоугольная ладонь. Ладонь старшего. Ладонь отца.
– И все же что я могу сделать для тебя? – спросил он позже. – Может, домик где-нибудь в тихом месте, Шерон? Тогда я смог бы почаще навещать тебя и наконец стал бы твоим отцом, быть которым у меня так долго не получалось. Или подыскать тебе работу? Или побеспокоиться о замужестве?
Ей не хотелось покидать Кембран. В ее мечтах Кембран всегда был для нее домом. Она мечтала о том, что будет жить здесь, когда училась в Англии, она, не задумываясь, приехала сюда, когда умерла ее мать, и приехала бы сюда, даже если бы никогда не жила здесь и не имела бы здесь родных. Но сейчас детские мечты утеряли прежнюю привлекательность. В Кембране живет Оуэн. В Кембране живут люди, которые сочли и, может быть, до сих пор считают ее предательницей. В Кембране живет Александр, и он сказал, что никуда не уедет отсюда.
– Может быть, учительскую работу? – сказала Шерон. – Мне нравится учить детей, и мне кажется, что у меня это неплохо получается. Где-нибудь подальше от этой долины. Но в Уэльсе. Моя душа не выдержит, если мне придется уехать из Уэльса. Может быть, в Кардиффе? Или даже в Суонси? Ты сможешь подыскать для меня такую работу?
Он сжал ее руку.
– Я обязательно найду, – сказал он. – Ты будешь счастлива, Шерон. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, моя крошка.
Шерон неожиданно весело рассмеялась.
– Но мы с тобой почти одного роста, – сказала она. Он тоже рассмеялся. Шерон не помнила, слышала ли она прежде его смех.
– Все равно я смотрю на тебя глазами отца, – ответил он. – Даже если бы ты была на две головы выше меня, Шерон, ты все равно осталась бы для меня крошкой.
Остаток пути они прошли молча. Глядя на шагавшего рядом и державшего ее за руку мужчину, своего отца, она чувствовала покой и умиротворение в своем израненном и кровоточащем сердце, словно кто-то большой и добрый приложил к нему влажную ткань и залечил все раны.
Это Александр послал за ним, он почувствовал, как ей нужен отец. И он пришел, ее отец.
Он пришел.
