Текст книги "Семейное Рождество"

Автор книги: Мэри Бэлоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Они почти закончили, когда лорд и леди Тэмплер с остальными гостями, которые ранее покинули этот хаос, вошли в гостиную и сообщили о том, что приказали подать чай. Но группа, которая делала венок из омелы, как раз объявила, что закончила.

– Давайте повесим его, прежде чем подадут чай, – сказала Элизабет. В этот момент она выглядела раскрасневшейся, оживленной и невероятно красивой. – Я полагаю, ему место в центре на потолке между этими двумя люстрами. Все согласны?

Ее слова вызвали одобрительный гул, немного аплодисментов и даже хихиканье. Семья выглядит куда более оживленной, чем вчера, подумал Эдвин.

– Если ты полагаешь, Лиззи, что я … – начала леди Тэмплер.

– Остановитесь, Гертруда, – прервал ее лорд Тэмплер.

Эдвин улыбнулся жене.

– Надо уважить хозяйку дома, – сказал он. – Пусть будет центр потолка, и именно сейчас, перед чаем. Нам нужна лестница. Она ведь все еще стоит в гостиной? Джонатан, будьте добры, принесите ее. Чарльз, помогите ему.

Пять минут спустя он стоял без сюртука, с закатанными рукавами рубашки на самой верхней ступеньке лестницы и пытался повесить щедро украшенный венок из омелы на указанное место, а в это время снизу доносился хор противоречивых советов. Элизабет стояла у основания лестницы, подняв голову верх, Джереми, открыв ротик, спал у нее на плече.

– О, это идеальное место, – сказал она, прежде чем он начал осторожно спускаться.

– Итак, – произнес Эдвин, когда благополучно оказался внизу, – как вы знаете, венки из омелы не просто симпатичные украшения. У них есть определенная практическая функция. И, полагаю, есть негласный закон, что хозяин дома должен быть первым, кто его опробует.

Элизабет красноречиво посмотрела на него. Она покраснела и выглядела на девятнадцать лет, столько ей, в общем-то, и было, несмотря на то, что на руках у нее был ребенок. Ее губы приоткрылись. Она не отвернулась от него, как это было утром в лесу, и не пыталась избежать того, что должно было произойти.

Она закрыла глаза, когда его губы коснулись ее. Ее губы дрожали. Они были мягкими, податливыми, теплыми и влажными. Странно, но, женившись на снежной королеве и выполняя свои обязанности на брачном ложе, он никогда не находил в себе смелости поцеловать ее. Хотя отчаянно этого хотел.

Она и не была снежной королевой, в конце концов понял он – вероятно, он приходил к этому осознанию весь день. Возможно, она не любила его, возможно, злилась за то, что он приехал сюда, не предупредив заблаговременно, но она не была холодна.

Поцелуй был публичным и потому очень целомудренным и длился не более десяти секунд.

И он закончился.

Их первый поцелуй.

Он обнял одной рукой Элизабет за талию, так что ребенок оказался между ними, улыбнулся, глядя ей в глаза, в то время как некоторые члены ее семьи смеялись, свистели и хлопали в ладоши. Хотел бы он знать, только ли из-за Рождества ее щеки окрасились румянцем, глаза сияют, а у него тепло на сердце.

Но сейчас было не время искать ответ на этот вопрос.

– Должен сказать, – объявил он, с усмешкой озираясь вокруг, – что омела действительно очень хорошо работает. Приглашаю всех скептиков испробовать ее действие на себе.

Берти увлек смеющуюся Аннабель под омелу, а леди Тэмплер надменно потребовала, чтобы муж проводил ее к камину.

Эдвин попросил унести лестницу и завершить уборку в украшенных комнатах. В столовую внесли подносы с чаем, а тем временем кузены, помолвленные парочки и несколько супружеских пар постарше вели шутливую борьбу за право встать под омелу.

Элизабет незаметно поднялась наверх: ребенок проснулся от возрастающего шума, и дал понять, что он действительно очень хочет есть.

Эта семья, думал Эдвин, перестала сильно отличаться от любой другой знакомой ему семьи, стоило лишь положить конец подавляющему главенству леди Тэмплер и предложить взамен интересные занятия. Уайлдвуд приобрел праздничный вид, и в нем воцарилась атмосфера Рождества.

* * *

Ко времени ужина Элизабет чувствовала себя утомленной от непривычной активности и волнения, но она не хотела, чтобы этот день заканчивался. Это, безусловно, был самый счастливый день в ее жизни. Это также был день, в течение которого она по-настоящему влюбилась в своего мужа. О, она действительно была ослеплена им при первой встрече, но вскоре ее постигло страшное разочарование. Однако весь этот год она ошибалась на его счет. Он не был человеком без чувства юмора, характера или индивидуальности. Скорее наоборот. Он намного больше походил на своего отца, чем она предполагала.

Она гадала, понял ли он, насколько преобразил их обычное Рождество?

Она думала, понял ли он, какое сильное впечатление произвел на нее их первый поцелуй, хоть он и произошел на глазах у всех и длился недолго. Она переживала этот момент вновь и вновь, кормя Джереми, и ее щеки горели от удовольствия. Но она вспоминала не только поцелуй, такой удивительно интимный и поразительный. Она также помнила его улыбку, теплую, почти любящую, предназначенную только ей, в то время как его рука обвилась вокруг ее талии, а ребенок уютно устроился между ними.

Это были те воспоминания, которые будут согревать ее долгие одинокие годы. Но, как она обнаружила, когда приготовилась выйти с дамами в гостиную, чтобы оставить джентльменов за портвейном после ужина, счастливые новшества этого Рождества еще не закончились. Дядя Освальд откашлялся и громко заговорил, чтобы каждый за столом смог его услышать.

– Рождественская сцена готова, – объявил он, – и с помощью детей будет установлена в гостиной. Я поднимусь в детскую, чтобы договориться об этом. С твоего разрешения, Лиззи, они все спустятся.

– Определенно, уже не сегодня, Освальд, – сказала леди Тэмплер. – Слишком поздно, в это время они должны спать. Осмелюсь сказать, что даже в домах среднего класса детям не позволено в такое время находиться в гостиной.

– Да, конечно, – одновременно с матерью проговорила Элизабет, прижимая руки к груди. – Какой прекрасный сюрприз!

– Это ведь сочельник, – продолжал дядя Освальд, – нужно рассказать рождественскую историю. Эдвин уже согласился.

Так значит мистер Чэмберс поучаствовал и в этих тайных планах? Он улыбнулся Элизабет с другого конца стола, и она почувствовала, как ее сердце перевернулось. Возможно, она понравилась ему сегодня немного больше, чем раньше? Однако он обратился к ней:

– Для такого важного семейного празднования не принесете ли вы Джереми, Элизабет?

– Да, – поспешно сказала она, прежде чем мать набрала воздуха, чтобы ответить за нее. – В будущем наши дети должны быть с нами во время семейных сборов в Уайлдвуде. Особенно в Рождество. Ведь Рождество для детей – и посвящено ребенку.

– Ох, я так согласна с тобой, Лиззи, – пылко сказала Аннабель. – Ты согласен, Берти?

– Ты ведь знаешь, Белла, что согласен, – ответил он, хотя и бросил украдкой застенчивый взгляд на мать.

Спустя полчаса все взрослые и дети, за исключением тех, кто участвовал в постановке рождественской сценки, разместились в гостиной одной большой семейной группой, разделяя друг с другом ожидание приближающегося праздника.

Наконец дверь открылась, и вошел мистер Чэмберс. Он встал в стороне, открыл большую библию в кожаном переплете, которую принес с собой, и в гостиной установилась тишина.

– «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле», – зазвучал его сильный, отчетливый голос.

И пока он читал Евангелие от Луки о прибытии Марии и Иосифа в Вифлеем, два ребенка вошли в дверь: мальчик нес свернутый кусок дерюги, который он расстелил на пол под центральным окном, а девочка поставила на нее наспех выструганные ясли, наполненные соломой.

– «…И родила Сына Своего Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице».

Вошли еще три ребенка: один нес Иосифа, другой Марию, а третий – младенца Иисуса, завернутого в плотную ткань. Его бережно уложили на солому, а его родителей усадили по обе стороны от яслей.

Затем настала очередь пастухов, вырезанных из единого куска дерева.

– «…Вдруг предстал им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим».

Вошли двое детей, один нес бумажного ангела, другой бумажную звезду, которые они прицепили на занавеску над хлевом.

– «…А Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем». – Мистер Чэмберс закрыл библию, когда в комнату тихо вошел дядя Освальд.

Никто не аплодировал. И это, наверно, был самый лучший комплимент умению дяди Освальда, чьи фигурки были большими и грубо вырезанными, но заставили всех ощутить вечное чудо Рождества.

Повисла тишина. Элизабет, обнимающая Джереми, боролась с подступившими слезами, но все равно не могла сдержать одной слезинки, скатившейся по щеке.

– Спасибо, – сказала она, затем сглотнула и продолжила более твердо: – О, я так вам благодарна, дядя Освальд, дети и ми… и Эдвин. Это прекрасное завершение воистину замечательного дня.

Зазвучал хор голосов: взрослые хвалили исполнителей и резчика, дети наперебой громко объясняли любому, кто готов был слушать, как им сказали идти медленно, а они почти забыли об этом, и только в последний момент вспомнили, и затем не могли вспомнить, с левой или с правой стороны яслей должна стоять Мария и куда надо было поместить ангела, выше или ниже звезды. Кто-то захотел узнать, почему не было волхвов, и дядя Освальд объяснил, что они появились только в Евангелии от Матфея, и, кроме того, у него все равно не было времени вырезать их.

Тетя Мэри поднялась и села за фортепиано.

Ей не пришлось призывать всех к тишине. Потому что как только она заиграла первые аккорды гимна «Тише, тише, мой малыш» [1]1
  «Ковентрийский гимн», названный в честь английского города Ковентри, где в XVI веке стригали и портные в стихотворной форме изложили евангельский сюжет об избиении царем Иудеи Иродом Великим всех младенцев в Вифлееме и его окрестностях. – Прим. пер.


[Закрыть], все притихли, а потом запели. И все чувствовали чудо, тепло и исцеляющую силу любви, исходящую от ребенка, скрытого в пеленках, и от самого праздника Рождества. О, конечно, они все чувствовали это, думала Элизабет. Она не могла быть единственной, кто это ощущал.

Когда тетя Мэри начала играть следующий рождественский гимн, Элизабет осознала, что мистер Чэмберс стоит возле ее стула. Его рука лежала у нее на плече, когда он пел с остальными, и затем, когда Джереми забеспокоился, он наклонился и взял у нее ребенка, как будто это была самая естественная вещь в мире.

Элизабет проглотила комок в горле. Как она сможет вернуться к старой жизни, когда закончится Рождество и все, кроме ее родителей, разъедутся? Но она не хотела об этом думать. Не сегодня вечером.

Они пели в течение получаса, затем принесли чай.

– Мне сказали, что утром в девять часов в деревенской церкви будет служба, – сказал Эдвин, когда дети, зевающие и протестующие, были отосланы наверх в кровати.

Все посмотрели на него так, как будто у него выросла вторая голова. Они определенно не были семейством, которое посещает церковь. Но у нескольких человек нашлось, что сказать.

– Слишком рано, – произнес Майкл.

– Экипажи не смогут добраться по всему этому снегу.

– Мы могли бы пойти пешком, глупая. Здесь меньше двух миль.

– Пойти в церковь? На Рождество?

– Перегрин, не смей называть свою сестру глупой.

– Именно это я и имел в виду, моя дорогая.

– Я пойду, – сказала Элизабет, улыбаясь мистеру Чэмберсу и вспоминая, как приятно было несколько минут назад назвать его по имени.

Хор комментариев продолжался.

– В конце концов, это соответствовало бы всему, что мы сегодня делали.

– И мы могли бы вновь поиграть в снежки на обратном пути домой.

– Все-таки служба не сравнится с тем, что было сегодня вечером. Не правда ли?

– Сможем нагулять аппетит для гуся и сливового пудинга.

– Лиззи, у здешнего священника длинные проповеди?

– У тебя всегда отличный аппетит вне зависимости от того, пойдешь ты или нет.

– О да, пойдемте в церковь, – сказала Аннабель. – Пойдем туда через снег. Вместе, как семья. Какое это восхитительное Рождество. Самое лучшее. И все благодаря Лиззи и Эдвину. Вы должны приглашать нас каждый год.

Раздался взрыв сердечного смеха, и даже небольшие аплодисменты.

– Считайте, что вы получили наше приглашение, – сказал мистер Чэмберс, озорно блеснув глазами. – А после того как мы завтра отпразднуем и поедим, спустимся к озеру и покатаемся. К сожалению, у нас нет коньков, но к следующему году, обещаю, они будут. А пока устроим соревнование: кто сможет дальше проехать и не упасть.

Они выпили чай и наконец разошлись по комнатам, тепло и радостно желая друг другу доброй ночи. Мистер Чэмберс беседовал с родственниками, когда Элизабет поднялась в детскую, чтобы покормить Джереми. Ее мать нагнала ее на лестнице.

– Надеюсь, Лиззи, – сказала она, – что завтра ты приложишь больше усилий, чтобы взять под контроль свой собственный дом. Я не могу сказать, насколько я была потрясена – да и вся семья тоже, – когда детям так опрометчиво позволили находиться вместе со взрослыми, когда их няням платят как раз за то, чтобы они следили за ними в детской. И вульгарностью всех этих художественных украшений, включая позорные дилетантские попытки Освальда вырезать рождественскую сцену. И омелой. Никогда не думала, что доживу до того дня, когда увижу такое в доме, в котором находятся члены моей семьи. Конечно, это последствия того, что ты так неудачно была вынуждена выйти замуж за торговца. Завтра ты должна обратиться ко мне за помощью. Я не позволю этому деспоту взять надо мной верх.

Элизабет остановилась около дверей в детскую. Она надеялась избежать сегодня встречи с матерью. Мама весь день выглядела угрюмой и оскорбленной. Элизабет еще не знала, когда набрала в грудь воздуха, чтобы ответить, хватит ли у нее смелости сказать матери то, что она в действительность жаждала ей сказать уже месяц, а то и два.

Она никогда не была в состоянии противостоять матери.

– Мама, – сказала она. – Не собираетесь ли вы с папой вернуться домой после Рождества? Вы были настолько любезны, что остались со мной здесь намного дольше, чем первоначально планировали, но вы, должно быть, соскучились по дому?

– Оставить тебя? – переспросила леди Тэмплер. – Когда ты понятия не имеешь, как быть хозяйкой собственного дома или как быть хорошей матерью своему сыну? Я даже не думаю о том, чтобы поступить так эгоистично. Ты не должна бояться, что я покину тебя, когда ты так во мне нуждаешься.

– Но, мама, – возразила Элизабет, ее сердце громко билось в груди, горле, ушах. – Я в тебе не нуждаюсь. Я многому должна научится, прежде чем смогу управлять хозяйством так же хорошо, как ты, но дела в Уайлдвуд-холле шли прекрасно до того, как вы приехали сюда, и будут идти прекрасно, после того как вы уедете. Вы очень хорошо обучили меня, когда я была девочкой. По правде сказать, я с нетерпением жду возможности самостоятельно управлять поместьем. Я очень благодарна вам за вашу помощь, оказанную тогда, когда я нуждалась в ней, но она мне больше не требуется. И я считаю, что я хорошая мать.

– Лиззи! – Грудь леди Тэмплер тяжело вздымалась, а лицо покрылось красными пятнами. – Никогда не думала, что услышу такие неблагодарные слова именно от тебя. Полагаю, это влияние этого ужасного человека. Ты всегда была впечатлительной девочкой.

– Я благодарна тебе, – повторила Элизабет. – Но я не могу ожидать, что вы с папой пожертвуете своим комфортом ради меня, мама. Это было бы эгоистично с моей стороны. И против моего желания, – добавила она, пока ее решимость не ослабла.

– Ты позволишь ему сделать тебя столь же вульгарной, – презрительно сказала ее мать.

– Я действительно надеюсь на это, мама, – спокойно произнесла Элизабет. – Жена должна позволять себе быть под влиянием мужа, особенно если его выбрали ее родители. Так же как, я надеюсь, мистер Чэмберс позволит мне влиять на него.

Она не знала, был ли какой-либо шанс на то, что ее брак станет настоящим. Но сегодня она поняла, что предпочитает быть брошенной, полупокинутой женой, чем жить под гнетом матери, как было всю ее жизнь, за исключением нескольких месяцев между прошлым Рождеством и родами.

Ее мать, не сказав больше ни слова, развернулась, всем своим видом и прямой спиной демонстрируя праведное негодование. Элизабет боролась с нахлынувшим чувством вины. Она была вежлива. Она была благодарна.

Но сейчас она сказала то, что хотела и должна была сказать уже очень давно.

Она хотела снова вернуть себе дом, себе, Джереми и мистеру Чэмберсу, когда он захочет их навестить.

В этом году отъезд Эдвина после Рождества обещал быть более болезненным, чем в прошлом, думала она, тихо входя в детскую. В прошлом году она была расстроена, но тогда она утратила свои иллюзии. Какая-то часть ее испытала облегчение, когда она осталась одна. В этом году она увидела мужа с другой стороны: добродушного, очаровательного, любящего. В этом году он поцеловал ее под омелой и улыбался ей. Дом опустеет с его отъездом.

Ее жизнь опустеет.

Но она была тверда с матерью. Она вела себя, как хозяйка Уайлдвуда. Это был явный успех. Она гордилась собой.

Джереми уже ждал ее с шумным нетерпением, она услышала его даже прежде, чем вошла в комнату. Элизабет улыбнулась. Более трех месяцев он был ее миром, ее жизнью. И он останется ее миром и после того, как Рождество закончится. Как она могла даже подумать о пустоте, когда у нее есть ребенок, который нуждается в заботе и любви?

Ребенок Эдвина Чэмберса и ее.

* * *

Элизабет сидела у окна в комнате Джереми при тусклом свете мерцающей свечи и кормила сына грудью. Когда Эдвин тихо открыл дверь и ступил в комнату, она подняла глаза и торопливо натянула одеяльце Джереми, пытаясь прикрыться.

– Прошу прощения. – Он приблизился на несколько шагов. – Я не хотел смущать вас.

Однако он не собирался уходить, если только она прямо не попросит его об этом. Они с женой слишком долго ходили вокруг да около. Он хотел быть частью жизни их сына. Да, и ее жизни тоже.

Она пристально смотрела на него в течение нескольких мгновений, затем опустила глаза и расслабленно откинулась на спинку стула. Свободной рукой она провела по мягким золотистым волосам ребенка, видневшимся из-под одеяльца.

Эдвин сцепил руки за спиной и наблюдал.

Они не разговаривали. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было причмокивание их голодного ребенка.

Если бы только можно было увековечить этот момент, сохранить его навсегда, думал Эдвин. Он чувствовал себя глупо, потому что на глаза навернулись слезы. Однако он задавался вопросом, какая Элизабет покинет с ним детскую, когда закончит кормить ребенка. Холодная, полная собственного достоинства аристократка, которую он знал до сегодняшнего дня? Или же спокойная, уверенная в себе, тепло улыбающаяся женщина, какой она была большую часть сегодняшнего дня?

Были ли изменения в ней вызваны только Рождеством? Станет ли она самой собой, когда оно закончится? Возможно, уже завтра? Но которая же из этих женщин была настоящей Элизабет? Он ведь по-настоящему не знал ее. Он видел ее дважды перед свадьбой, потом был с ней в течение двух недель после бракосочетания и провел здесь несколько дней после рождения Джереми, всегда в присутствии ее матери. По сути они были незнакомцами.

Он никогда не был особенно застенчив с женщинами. У него было не так много партнерш в постели, но было много друзей среди особ противоположного пола, и он с нетерпением ждал, что в его браке будут как дружеское общение и привязанность, так и физическое влечение. У него все еще были друзья женщины. Но Элизабет была другой. Нельзя было сказать, что он был робок с ней, но он определенно испытывал перед ней своего рода благоговение, хотя на ее мать это не распространялось.

Элизабет казалось ему безупречной леди, кем-то, кто необъяснимо был выше него. Это чувство раздражало его. Он никогда не испытывал благоговейного страха перед социальным положением.

Чмокающие звуки постепенно утихали и наконец пропали совсем. Эдвин подошел и забрал у жены ребенка, пока она поправляла лиф платья. Он повернулся и осторожно уложил сына в кроватку, после чего поцеловал в мягкую, теплую щечку, вдыхая неповторимый детский запах.

Он подумал, что сейчас сочельник. И он не хотел, чтобы этот день заканчивался.

Эдвин придержал для Элизабет сначала дверь из комнаты Джереми в детскую, затем – из детской в коридор и, пропуская жену вперед, закрывал их, едва они выходили.

Она повернулась, чтобы пожелать ему доброй ночи. Он прочитал ее намерение по тому, как она набирала воздух.

– Элизабет, – сказал он быстро, прежде чем вновь почувствует себя слишком неловким, – я могу прийти к вам сегодня вечером?

Едва он спросил, он знал, что она не откажет. Она всегда была послушной женой – этого у нее было не отнять. Но он отчаянно хотел видеть в ее глазах отражение чего-то большего, чем просто обязанность.

– Да, конечно, – сказала она с привычным тихим достоинством.

Он предложил ей руку, и она взяла его под локоть, едва касаясь ладонью рукава. Они не произнесли ни слова, пока он вел ее к комнате, открыл дверь и поклонился. Она ступила в комнату, и он закрыл дверь с внешней стороны.

Что случилось с теплой счастливой женщиной, которую он видел несколько раз в ходе этого дня, задавался он вопросом. Казалось, она исчезла. Будет ли это для нее суровым испытанием? И почему он хотел прийти к ней сегодня, если те две недели после свадьбы вообще не принесли ему никакого удовольствия?

Но он смертельно устал от вопросов и догадок. Он хотел ее. В его силах, думал он, было сделать так, чтобы опыт в постели, по крайней мере, не был для нее отталкивающим. Но, черт побери, именно с таким отношением он приходил к ней в течение тех двух ужасных недель. Значит, он должен был проследить, чтобы их соединение стало для нее приятным опытом.

Он повернулся в направлении своей комнаты, которая находилась рядом с комнатой жены.

Элизабет стояла у окна. Снег идти перестал, но небо, должно быть, все еще было облачным, поскольку не было видно звезд. Однако снег сделал пейзаж неестественно ярким. Наступил сочельник, приближалось Рождество.

Она поежилась, хотя совершенно не замерзла. В камине горел огонь, и на ней была закрытая ночная рубашка с длинными рукавами и кружевной отделкой, которую она одевала в брачную ночь в прошлом году. На самом деле ей было чересчур жарко.

С каким предвкушением она ждала его той ночью чуть больше года назад. Она искренне верила, что дальше они будут жить «долго и счастливо». И какое ее постигло разочарование!

А в этом году? Неужели она чего-то ждала? Она знала, что происходящее будет не то чтобы неприятным, скорее… неудовлетворительным. Но так или иначе она жаждала этой интимности, этой иллюзии близости.

Чего она ожидала от будущего? И было ли у них будущее? Лучше не думать об этом. В конце концов, есть только вечный момент настоящего, так часто бессмысленно растрачиваемый, поскольку человеческая природа склонна тосковать о несуществующем будущем. Разве имело значение, что послезавтра он может оставить ее и не возвращаться в течение многих месяцев или даже целого года? Сегодня вечером он был здесь и хотел придти в ее постель.

Как раз когда она думала об этом, в дверь спальни тихо постучали, и она открылась, прежде чем Элизабет успела подойти к двери или разрешить ему войти.

На Эдвине был длинный зеленый парчовый халат и тапочки. Его светлые волосы блестели. Он был свежевыбрит.

Это во всем походило на их первую брачную ночь. Элизабет могла слышать, как глухо бьется ее сердце. Она сцепила руки перед собой и сосредоточилась на том, чтобы расслабиться – или хотя бы не показать, насколько взволнована.

– Вы сказали, что всегда ненавидели Рождество, – произнес он, подходя ближе. – Это Рождество вам тоже не по душе?

– Нет, конечно, нет, – ответила она.

Он остановился в шаге от нее.

– Вы не смогли сказать «да», потому что об этом спросил вас именно я? – поинтересовался он, склонив голову набок и внимательно следя за ней.

Она слегка нахмурилась, прежде чем ее лицо вновь потеряло всякое выражение. Что он имел в виду? Она не знала, как ответить.

– Я наслаждаюсь им больше, чем ожидал, когда приехал, – признался он.

– Я рада, – отозвалась Элизабет.

– Действительно рады? – Он протянул руку и пропустил прядь ее волос между пальцами. Элизабет приказала горничной оставить их распущенными.

Это была одна из их обычных бесед ни о чем и ведущих в никуда. Она всегда чувствовала себя с ним более неуклюжей, чем с любым другим знакомым ей человеком.

Он наклонил голову и поцеловал ее.

Она была застигнута врасплох. Это отличалось от их брачной ночи.

И он не отстранился сразу, а вместо этого раскрыл свои губы и крепче прижался к ее губам. Она почувствовала жар его рта, влажность и вкус вина. Одновременно он положил руки ей на талию и притянул ближе к себе. Ее руки легли на его широкие, мускулистые плечи. Впервые Элизабет заметила, какой он подтянутый. Он показался ей ужасно мужественным.

Она действительно никогда к нему прежде не прикасалась, поняла она. Ни руками – во время их соитий в прошлом году она всегда прижимала их к кровати, ни телом, хотя она всегда чувствовала его вес во время проникновения.

Она ощутила, как его язык попытался раздвинуть ее сжатые губы, и отдернула голову – и тотчас пожалела об этом. Все еще держа в объятиях, он смотрел ей в глаза, но их выражение нельзя было прочитать.

– Значит, это только обязанность для тебя, Элизабет? – спросил он. – Всего лишь долг, который ты исполняла весь сегодняшний день?

Что он ожидал от нее в ответ? Что хотел услышать? В этом смысле в прошлом году было легче. Он едва ли сказал хотя бы пару слов в спальне, впрочем, как и за ее пределами.

– Я пыталась исполнять свой долг, – ответила она. – Вам это не понравилось? Я сожалею о… о том, что произошло сейчас. Я не… не ожидала этого. Я сожалею.

Он отступил на полшага, хотя его руки по-прежнему покоились на ее талии.

– Если это просто долг и ничто иное, Элизабет, – произнес он, – скажи сейчас и отошли меня.

Это была не просто обязанность. Она, конечно, даже не помышляла о том, чтобы отказать ему, но это не был не просто супружеский долг. Она хотела, чтобы он пришел.

Она снова хотела его в своей постели, несмотря на то, что теперь по опыту знала, что их соитие не оправдает ее мечтаний. Это не имело значения. Она вновь хотела почувствовать его внутри себя. Она хотела чувствовать себя его женой.

Элизабет слишком долго тянула с ответом. Он резко опустил руки, отвернулся и направился к двери.

– Мистер Чэмберс, – окликнула она.

– Ради Бога, Элизабет. – Он остановился и повернулся к ней с искаженным гневом лицом. – Зови меня Эдвином или вообще никак не зови.

– Я сожалею. – Она пыталась не показать, как ей больно. Он сердился на нее. Он резко говорил с ней. Он в сердцах всуе упомянул в ее присутствии имя Господне.

– Не надо. – Он поднял руку и провел пальцами по волосам. – Нет никакой надобности постоянно извиняться. Ты ничего мне не должна. Ты вышла за меня, повинуясь желанию родителей, ты делила со мной постель две недели после нашей свадьбы и подарила мне, как и полагается, сына. Теперь твоя жизнь принадлежит тебе. Ты не моя рабыня. Я никогда не верил в рабство, тем более в брачную его разновидность.

– Я должна вам повиноваться, – сказала она.

– Ты не должна мне ничего. – На мгновения его глаза вспыхнули. Он тряхнул головой, и его гнев исчез. – Я бы предпочел услышать, что ты посылаешь меня к дьяволу, а не то, что ты должна мне повиноваться. Впрочем, неважно. Уже поздно, и мы оба очень устали. Доброй ночи, Элизабет.

Вся радость прошедшего дня ушла, оставляя за собой лишь душевную боль. Его рука была уже на ручке двери. Еще мгновение и он уйдет – и они навсегда останутся чужаками. Она этого не вынесет.

– Мистер Чэмберс, – сказала она, зажав рот рукой, когда он остановился, но не повернулся к ней. – Эдвин, пожалуйста, не уходите.

Он повернул голову, чтобы посмотреть на нее.

– Пожалуйста, не уходи, – прошептала она.

Он не двигался, поэтому это сделала Элизабет. Не глядя на мужа, она пересекла комнату, подошла к кровати, сняла тапочки и легла на спину. Он еще несколько мгновений стоял у двери, а затем подошел к камину и задул свечи. Но света от огня в камине и окна было достаточно, чтобы осветить ему путь до кровати.

И достаточно, чтобы, когда он разделся, Элизабет могла увидеть, что под халатом он был совершено обнажен. Она была потрясена, но взгляд не отвела. Она никогда не считала мужчин красивыми, привлекательными – да, но не красивыми. Эдвин же был именно красивым: мускулистым, идеально сложенным, мужественным.

Он лег рядом и повернулся к ней. Приподнявшись на локте, он наклонился и вновь поцеловал ее, его рука легла на ее щеку, а пальцы запутались в ее волосах. На сей раз, когда он коснулся ее губ языком, она не вздрогнула, хотя и чувствовала влажное и незнакомое ощущение во рту, в груди, внизу между бедрами. Она разомкнула губы, и его язык глубоко проник в ее рот.

Какое-то время она даже не замечала, что его рука спустилась ниже и ласкала ее грудь, тем не менее, заметила, когда он потянул за ленты, стягивающие ворот ее ночной рубашки, и развязал одну за другой. Рука Эдвина скользнула по ее обнаженной плоти и накрыла грудь. Он слегка провел по соску большим пальцем.

Она подумала, что непременно умрет от удовольствия. Она слышала, как издала глубокий гортанный звук.

– Коснись меня, – прошептал он ей в губы.

Элизабет осторожно положила руку на его грудь – она была твердой и покрыта волосками. Другой она рукой обвила его талию. Она всегда хотела коснуться его, поняла она, но никогда не делала этого. Она всегда играла пассивную роль послушной жены. Возможно ли, чтобы женщина притязала на мужчину? Правильно ли это? Прилично ли?

Сегодня вечером он не намеревался просто приподнять ее ночную рубашку, лечь на нее и войти в нее. Это было уже ясно, и она была чрезвычайно благодарна ему за это. Раньше это всегда происходило так быстро, что она не успевала получить хоть какое-то тайное удовольствие от процесса.

Тем не менее она была готова не ко всему, что он делал с ней, прежде чем неизбежный момент наступил. Он трогал ее всюду руками, ртом, даже зубами, сначала через ночную рубашку, а потом под ней. Наконец он помог ей снять ночную рубашку через голову, и они оба остались обнаженными.

Она должна была бы смутиться, учитывая, что в комнате было достаточно света и покрывало было отброшено. Но ее тело пульсировало от удовольствия, и его руки, губы, глаза заставляли ее чувствовать себя красивой. Она с трудом сдерживала ощущения, которые пульсировали в ее крови и доходили до каждого нервного окончания в ее теле.

Она чувствовала пульсацию между бедрами и внизу живота и жаждала прикосновений мужа, одновременно не желая, чтобы это произошло, зная, что все закончится в течение нескольких мгновений после того, как он проникнет в нее.