Текст книги "Певцы Гимнов с Бонд-Стрит"
Автор книги: Мэри Бэлоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
"Что же это за одеколон?" – подумала она. Она ни разу ни чувствовала его на других мужчинах.
Кэти была одета в праздничное красное платье, белые чулочки и туфельки. В ее волосах был белый бант. Все леди в музыкальной комнате улыбались и говорили ей или маме, что она похожа на принцессу, куколку или ангелочка. Но Кэти сидела рядом с Мэттью в первом ряду расставленных по всей комнате стульев и крепко держала его за руку. Он не стряхнул ее руки, как иногда делал, а вцепился в нее своей, холодной и влажной. В этот момент никто, кроме Мэтта, Кэти не интересовал. Он был жутко напуган и очень нервничал, но он должен был чудесно выступить. Кэти просто знала это. Она тихо сидела, передавая ему это знание с помощью своей руки, пока хромая леди играла на фортепьяно, а потом большой толстый мужчина пел низким голосом, а затем другая леди играла на той самой арфе. Кэти собиралась тоже на ней играть, когда вырастет. Она звучала красивее, чем фортепьяно, и леди могла играть на ней широкими переборами рук, что заставляло ее выглядеть очень хорошенькой.
И настал черед Мэтта. Когда он встал и отпустил руку Кэти, она тоже встала и забралась к маме на колени, а джентльмен пришел и сел рядом с ними. Кэти посмотрела на него. Он был одет в черно-белой гамме и выглядел просто великолепно. Ей хотелось всем рассказать, что он будет ее новым папой, но она была в этом не до конца уверена. Этим утром она на несколько минут даже решила, что они никогда его больше не увидят. Она поняла, что опять делает нечто ужасно детское – сосет большой палец.
Он не смотрел ни на нее, ни на маму. Все его внимание было приковано к Мэтту, а тот смотрел на него большими испуганными глазами. И тогда глаза джентльмена сделали то же, что почти сделали вчера с ней. За исключением того, что на этот раз это было более определенно и длилось дольше. Его глаза улыбнулись Мэтту, и он просиял, не пошевелив ни единым мускулом лица. В этом выражении лица Кэти тоже собиралась попрактиковаться. С бровями утром у нее ничего не получилось. Интересно, сможет ли она улыбаться, не двигая лицом?
Тут Мэттью запел, и Кэти, подумывавшая слезть с маминых колен и забраться на колени к джентльмену, сидела очень спокойно, потому что мама крепко ее держала. Как Кэти и предполагала, Мэтт чудесно пел. Даже лучше, чем чудесно, но она не знала другого слова. Она собиралась всем после концерта рассказать, что Мэтт – ее брат.
Когда он закончил петь "Тише, тише, мой малыш", случилось нечто забавное: все захлопали, как и должны были, но некоторые люди начали реветь. По крайней мере, это звучало, как рев. А некоторые даже вскочили с мест и начали выкрикивать то слово, которое джентльмен произнес вчера: "Encore![3][3]
Encore! – Еще! (фр.)
[Закрыть]". Мама прижала Кэти к себе так крепко, что той стало трудно дышать, и плакала. А джентльмен... часто моргал. Кэти подумала, что он тоже плакал, но не хотел, чтобы кто-нибудь об этом узнал. Мэтт всегда говорил, что мужчины не плачут.
Она высвободилась из материнских объятий, спустилась на пол и забралась на одну из ног джентльмена.
– Я знала, что он будет чудесно петь, – шепнула она ему, когда шум вокруг них начал утихать. – Я бы могла вам это сказать. Мэттью – мой брат.
И тут он обнял ее даже крепче, чем мама до этого.
– Ты справедливо можешь гордиться им, малышка, – сказал он. – А он – тобой.
Она посмотрела ему в лицо, когда Мэтт снова начал петь. Джентльмен закрыл глаза и нахмурился. Он выглядел так, словно ему больно, но Кэти понимала, что это всего лишь музыка и голос Мэтта так на него действовали. Она услышала, как он сглотнул в одной из пауз в музыке.
Когда Мэтт закончил и все снова заревели, джентльмен снова обнял ее и поцеловал в макушку, прямо туда, где был бант. Затем он поднялся и пересадил ее обратно на колени к маме, а после этого подошел к Мэтту, положил руку ему на плечо и сообщил всем, какой чести они удостоились в этот вечер. Он с улыбкой сказал, что они все словно были пастухами рядом с Вифлеемом, услышавшими ангельские голоса, только на день раньше срока.
Кэти знала историю про пастухов у Вифлеема. Они пасли овец, но никто так и не смог ей сказать, что случилось с овцами, когда пастухи ушли в Вифлеем, чтобы посмотреть на младенца.
Еще джентльмен сказал, что нет, другого вызова на "бис" не будет. Нужно было дать голосу Мэттью отдохнуть.
А потом Мэтт снова сидел рядом с ними и прижимался к маме, спрятав лицо в ее одежде. Коснувшись его руки, Кэти почувствовала, что теперь, когда все закончилось, она была холодной и дрожала.
Джентльмен понял, что Мэттью не может больше петь. Он сказал, что им нужно гордиться. И ею тоже. Он действительно был как настоящий папа. Он гордился ими, хотя она не сделала ничего, чем кто-нибудь мог действительно гордиться. Еще он им улыбался, был к ним добр и сделал так, чтобы леди дала им к чаю пирожные с самым большим количеством крема, что ей доводилось пробовать. Кэти съела два. И прежде чем отправиться к Мэтту и после того, как он опустил ее на мамины колени, джентльмен посмотрел маме в глаза и дотронулся до ее руки. Мама нравилась ему, а он определенно нравился маме. Как он мог ей не нравиться? Скоро Рождество. Не завтра. Когда Кэти спросила у мамы ранее, та сказала, что нужно еще два раза ночью поспать. И тогда у нее действительно появится новый папа. Она это просто знала и больше не собиралась из-за этого переживать. Она зевнула и опустила голову на материнскую грудь. Кто-то играл на скрипке.
Задолго до окончания концерта лорд Хит предложил миссис Бэрлинтон, чтобы его экономка увела детей в выделенную им гостевую комнату и уложила спать, прежде чем придет время везти их домой. Малышка быстро уснула у материнской груди, ее щечки раскраснелись, а ротик приоткрылся. Мэттью явно был измотан физически и эмоционально. Он взял мальчика на руки, а она осторожно, чтобы не разбудить ребенка, поднялась со стула.
Концерт продолжался и подошел к своему грандиозному завершению – выступлению исполнителей святочных гимнов. Вопреки его опасениям, они были не так уж и ужасны. Все были одеты в свои лучшие одежды и держали в руках ноты, кроме тех двоих, что должны были высоко держать зажженные фонари. У лорда Хита хватило ума сделать знак слугам, и в комнате погасили все свечи, чтобы создать нужную обстановку и отвлечь внимание слушающих от несовершенства исполнения.
Но дрожащий голос мисс Кемп звучал почти музыкально, а мистер Фозергилл пел... просто искренне. Остальные делали свое дело, воспевая это веселое и священное время года. А слушатели, удовлетворенные и расслабленные вечером исключительной музыки, запели вместе с хором после первого же гимна и позднее заявили, что идея нанять исполнителей святочных гимнов была просто гениальной со стороны его светлости. Теперь они все полностью настроились через два дня праздновать Рождество.
Сразу после концерта в столовой подали напитки и закуски, и гости группами распределились по музыкальной комнате, гостиной и столовой. Это праздничное мероприятие было намного веселее его обычных концертов. Дело было даже не в приглашении исполнителей гимнов, подумал он, а в том, что концерт проходил так близко к Рождеству. Ему следует делать так каждый год.
– Милорд? – Перед ним стояла миссис Берлинтон. Его раздражало, что обязанности хозяина не давали ему подойти к ней с самого окончания концерта. Крофтон, чертов повеса, беседовал с ней целых пятнадцать минут. – Пожалуйста, прикажите подать экипаж, и мы уедем. Мне хочется уложить детей в их собственные кровати.
Развернувшись, он вместе с ней вышел из комнаты и взял подсвечник в холле. Послав в каретный сарай записку со слугой, он начал подниматься вместе с миссис Берлинтон по лестнице. Больше сказать было нечего. Он не мог продолжать хвалить ее сына и не собирался повторять свое предложение поговорить с ее деверем. Хотя кто-то обязательно должен был что-нибудь сделать для мальчика.
Он подумал, что никогда ее больше не увидит. Не будет повода. Было ли это для него важно? Похоже, не было ни жениха, ни пользующегося благосклонностью поклонника, ждущего своего выхода на сцену, но это ничего не меняло. Она была добродетельной женщиной. А он был... Пожалуй, в некоторой степени это слово подходило: он был повесой. У него, безусловно, не было честных намерений, когда дело касалось женщин.
Он решил, что завтра проведет всю вторую половину дня с Люси, а возможно, и всю ночь. Он с головой погрузится в оргию чувственных удовольствий и останется на весь рождественский день. К черту идею провести полдня в тишине библиотеки. Будуар был более подходящим местом, чтобы забыться. Он позабудет о добродетельных вдовах, их чрезвычайно талантливых сыновьях... и их необычайно очаровательных дочерях.
Они шли в тишине вверх по лестнице и по темному, пустынному коридору к комнате, где спали дети. Неподалеку от их двери стоял небольшой столик. Лорд Хит остановился, подошел к нему и поставил на него подсвечник. Она тоже остановилась.
Она молча смотрела на него, но в ее глазах ничего нельзя было прочесть. В мерцающем свете свечи ее кожа казалась фарфоровой, а глаза – большими и полными тайн. В ее темных волосах запутались рыжие всполохи. Светлое платье имело скромный вырез, но не скрывало ни ее великолепной груди, ни тени в ложбинке.
Он подумал, что она наверняка знала, к чему все идет, однако, она е сопротивлялась. Он положил ладони ей на талию и притянул к себе.
Ее губы были прохладными, мягкими и дрожащими. Она пахла розами. Ее грудь была крепко прижата к его жилету. Руки лежали на его плечах. Он легонько провел кончиком языка по ее сжатым губам. Когда ее рот приоткрылся, он скользнул языком в его глубину, ощутив ее тепло и влагу, погрузившись в самое ее естество.
Ее груди были полными и по-девичьи крепкими. Он ласкал их руками, затем сдвинул вниз тонкую ткань платья и погладил ее обнажившиеся соски подушечками больших пальцев. Проведя ладонями по ее спине и обхватив ими упругие ягодицы, он крепче привлек ее к себе, прижав к своему болезненно возбужденному естеству. Молодая женщина обнимала его за плечи и издавала тихие горловые звуки.
Кто-нибудь в любой момент мог подняться наверх.
– Останьтесь со мной, – прошептал он ей в губы. – Дети будут спать. – И к черту гостей, находящихся внизу.
– Отправиться с вами в постель? – спросила она, открывая глаза. – Вы это имеете в виду?
– Будет хорошо, – пообещал он ей. – Поверьте мне, нам будет очень хорошо.
– Я верю вам. – Ее взгляд стал более осмысленным. – Мой ответ "нет", милорд. Прошу вас, отведите меня к детям.
Он еще какое-то время удерживал ее подле себя, закрыв глаза и откинув голову назад. Затем он дважды сглотнул и отпустил ее, снова взяв в руку подсвечник.
– Почему нет? – спросил он. Глупый вопрос. Он отлично знал причину ее отказа.
– Должно быть нечто большее, – ответила она, – чем простое физическое влечение.
– Как любовь? – спросил он. – И, полагаю, брак?
– Да, как любовь и брак.
– Я не из тех, кто женится, – сказал он ей. – Или влюбляется.
– Да, я знаю. И я не испытываю ни любви к вам, ни желания выйти за вас замуж. Только лечь с вами в постель. Этого совсем недостаточно.
Что ж, он сам напросился. Теперь он даже не сможет утешиться презрительным убеждением, что она пыталась завлечь его в брачную ловушку.
– Напротив, милая, это – все. Но я не стану больше отнимать у вас время. Я вижу, что вас нельзя ни убедить, ни соблазнить. Благодарю вас, что позволили сыну поделиться своим талантом со мной и моими гостями. Я никогда не забуду этот вечер.
– Я тоже, – тихо сказала она.
«Я тоже. Я тоже». Эти слова звучали в его голове весь остаток долгого вечера после того, как она с детьми уехала, и остаток еще более длинной ночи. Они отдавались в его мозгу все последующее утро, даже когда он послал записку Люси, чтобы ждала его после обеда.
Он не поехал к Люси. Вместо этого он отправился за покупками. Лично. На Бонд-стрит.
К концу сочельника Фанни чувствовала себя смертельно подавленной. Не помогало даже напоминание себе о том, что она не лучше бы себя чувствовала, если бы отправилась за город с Джоном и Мерси. Все дело было в том, что за городом она ожидала ощущения подавленности. Она мечтала о настоящем Рождестве, с собственным домом, детьми и церковью, где ничего не отвлекало бы их от воспоминания об истинном значении всего этого и ощущения мира и благодати, которые должны были быть неотъемлемой частью этого времени года.
Мечта сбылась, и это не принесло ей удовлетворения.
Погода была пасмурной, с тяжелыми серыми тучами и леденящим ветром. Она никоим образом не могла поднять ее настроения.
Мэттью страдал от последствий своего вчерашнего успеха. Он был апатичным, чуть что начинал хныкать и то и дело спрашивал, придет ли снова к ним лорд Хит. Она ответила, что нет.
Кэти была необычно притихшей. Ее дважды пожурили – сначала няня, а потом сама Фанни – за то, что она сосала большой палец. Она ничего не сказала и тогда, когда ей напомнили, что до Рождества осталось поспать всего одну ночь, лишь широко распахнула глаза, хотя ее мать не знала, было ли это от радости или от разочарования, что в этом году она не будет окружена другими детьми.
Фанни никак не могла начать что-либо делать. Она потратила гораздо больше времени, чем было нужно, на украшение дома, однако даже после завершения не была удовлетворена тем, как была передана рождественская атмосфера. Она не раз спускалась по пустякам на кухню, чтобы якобы удостовериться, что вся рождественская выпечка будет готова к сроку. Но даже запах рождественского пудинга и сладких пирожков с начинкой из изюма и миндаля не мог возродить ту старую магию, которой всегда было Рождество.
С ужасающим чувством неловкости к ней пришли воспоминания. Она позволила ему засунуть язык в свой рот. Кто-нибудь когда-нибудь позволял такому случиться? Она позволила ему обнажить ее грудь и касаться ее руками. Она позволила его рукам опуститься ниже ее талии и прижать себя к нему. Его собственный отклик на происходящее невозможно было не заметить.
Они находились посреди коридора. Любой из гостей или слуг мог появиться в тот момент. Кто-нибудь из детей мог выйти из спальни.
Она глубоко презирала этого человека.
Он был очень уважаем в музыкальном мире и, распознав в Мэттью талант, отнесся к нему с уважением и чем-то похожим на благоговение. Он не позволил своим гостям лестью заставить ее сына спеть еще раз и разрешил Кэти забраться к нему на колени и разглядывать его.
Этого человека она желала больше, чем считала возможным желать мужчину. Она сгорала от желания. Она почти отчаянно нуждалась в том, чтобы открыться ему, принять его семя глубоко внутрь себя.
Он сказал, что им будет хорошо. Конечно, это было бы хорошо. Это стало бы самым восхитительным опытом в ее жизни. Какая-то ее часть всю ночь и весь день проклинала ее за то, что ей не хватило смелости остаться с ним, как он предлагал. Разве от этого был бы вред?
Вред был бы в том, что она станет любовницей повесы. Вред был бы в зарождающемся чувстве, которое он бы поддерживал только до тех пор, пока не устанет от нее. Вред был бы во вступлении во внебрачную связь с мужчиной под одной крышей с ее спящими детьми. Вред был бы в предпочтении физического удовольствия нравственности и обычному здравому смыслу.
Она могла продолжать этот список до бесконечности. Вред был бы катастрофическим. Она просто не была создана для мимолетных интрижек.
Она ненавидела его. И свою детскость, оттого что испытывала такое иррациональное чувство.
Этим вечером церковная служба по случаю сочельника была очень красивой. Это была не самая популярная церковь в Лондоне, Фанни выбрала ее именно по этой причине. И она была не слишком многолюдной, так как многие прихожане уехали на праздники. Но в ней возникало ощущение, что находишься среди верных друзей, а доброта викария в значительной степени компенсировала утомительность его проповеди. Она вспомнила, как хор прихожан пел святочные гимны прошлым вечером, не всегда попадая в такт, но зато искренне, и как они обеспечили странно трогательное завершение для концерта профессиональных исполнителей.
После окончания службы все стали хвалить Мэттью и суетиться вокруг полусонной Кэти, прислонившейся к материнскому плечу.
– А что ты попросила на Рождество? – спросил ее викарий веселым голосом, которым обычно разговаривал с детьми и стариками.
Но Кэти отказалась говорить.
– Это секрет, – сказала она прежде, чем большой палец оказался у нее во рту. Фанни не стала ее ругать, а викарий и другие прихожане, слышавшие это, сердечно рассмеялись.
Поздно ночью Фанни стояла у окна своей спальни, расчесывая волосы и глядя в ночь, которая была светлой почти как день. Она решила, что должна постараться быть завтра более веселой. Ради детей она должна быть веселой. Она поступила очень эгоистично, оставив их в городском доме. Она обязана сделать их счастливыми.
Щетка замерла в ее руке, и Фанни едва заметно улыбнулась. По странной иронии пошел снег. В рождественское утро или близко к тому, полночи еще не было. В Рождество снег не шел никогда. Все надеялись на это и даже убеждали себя, что это произойдет. Но обычно снег шел накануне, когда люди пытались доехать туда, где собирались праздновать, или сразу после Рождества, когда все пытались вернуться домой. Или снега вообще не было. Зимние осадки обычно выпадали в виде холодного дождя. Однако в само Рождество снега никогда не было.
За исключением этого года, когда она с детьми застряла в городе. Они могли бы находиться за городом, где завтра у них был бы целый парк, чтобы резвиться в снегу. Но по ее вине они остались в Лондоне.
Возможно, это ни к чему не приведет, думала она, плотно задернув шторы и потушив свечу, прежде чем лечь в постель. В пустую, холодную и одинокую постель. Фанни закрыла глаза и ощутила вкус губ барона и его пальцы, ласкавшие ее ноющие соски. Она животом ощутила, какой он большой и твердый, когда барон притянул ее к себе. Она мучилась от неутоленного желания, сожаления и ненависти к самой себе.
Завтра Рождество. Завтра она собиралась быть счастливой.
В церкви спать или по крайней мере блаженно балансировать на пороге сна было очень просто, поскольку гул голосов и мамины удобные колени и грудь убаюкивали Кэти. Это было легко по пути домой, когда мама несла ее на руках. Но сон полностью испарился после того, как ее положили на кроватку, задули свечи и вокруг воцарились мир, тишина и уют.
До Рождества нужно было поспать всего одну ночь. Если она сможет заснуть, думала Кэти, громко зевая, оно придет. Но часть ее боялась этого. Завтра будет Рождество и будут рождественские подарки. Если ей подарят куклу, то как она сможет сдержать свое разочарование? Как она сможет улыбаться и выглядеть довольной, чтобы мама не узнала, что она совсем не хотела куклу. Вернее, хотела, но папу она хотела больше. И если она получит куклу, то это будет означать, что нового папы у нее не будет.
Мама сказала Мэтту, что джентльмен больше не собирался приходить. И его не было весь день. Она все равно его ждала, а он не пришел. Она подумала, что он, возможно, придет в церковь, но и там его не было.
Если она не будет спать, то Рождество не наступит и она никогда наверняка не узнает, что нового папы у нее не будет. А если будет? Если он собирался прийти, то она хотела немедленно заснуть, чтобы он пришел поскорее.
Но что если она получит куклу?
В конце концов выбор спать или не спать принадлежал не ей. Она заснула – и, вздрогнув, проснулась, зная, что больше не осталось времени на сон, что Рождество уже наступило, хотя за окном все еще было темно. Она внезапно почувствовала, что ее тошнит от возбуждения. Сегодня будут подарки и это особое чувство, приходящее в Рождество, она помнила его по прошлому году.
Ее также немного подташнивало от мрачного предчувствия. Она знала, что нужно действовать быстро, не давая себе времени на раздумья. Возможно, его лошадь или экипаж будет под ее окном, и она узнает, что ее рождественское желание исполнилось. Она спрыгнула с кровати, не чувствуя холода, подбежала к окну и одной рукой отодвинула занавеску. У нее открылся рот, а глаза удивленно расширились.
Снег! Горы и горы белого снега, только и ждущего, чтобы в нем поиграли. На какой-то момент ее захлестнула радость, и она была уже готова развернуться и с криком поспешить в комнату Мэттью, находившуюся рядом. Но тут она заметила, что на снегу не было ни лошади, ни экипажа, ни человеческих следов. А по снегу очень тяжело путешествовать. Он был глубоким и скользким. Кэти помнила это по какому-то случаю в прошлом. Он не сможет прийти. У нее не будет нового папы на Рождество.
Она отпустила занавеску и поняла, что замерзла. И хочет к маме. Она тихо, чтобы не разбудить няню, спавшую в комнате напротив, открыла дверь и направилась к материнской комнате. Она тихо вошла и закрыла за собой дверь. Мама спала и не пошевелилась, когда Кэти остановилась рядом с ее кроватью.
Будет мило получить куклу, подумала она. Конечно, ей ее подарят. И она будет счастлива. Она сможет играть с ней целый день. Эта кукла, вероятно, уже была здесь, и ей не придется пробираться сквозь сугробы. Возможно, папа у нее будет на следующий год.
Она залезла на кровать и зарылась в одеяла. Мама проснулась, сонно ей улыбнулась, крепко обняла и поцеловала в макушку – туда же, куда ее поцеловал джентльмен тем вечером, когда она надевала свой белый бант. Мама была такая теплая. Кэти прижала к ней свои холодные ножки и сама прижалась еще теснее. Вздохнув, она снова уснула.
Снег! Толстое, пушистое, белое покрывало из снега. Лорд Хит стоял у окна своей спальни и хмуро смотрел на сугробы. Он не сможет сегодня отправиться к Люси. Она жила довольно далеко, и он знал, что не станет рисковать здоровьем своих лошадей, пока снег не растает. Такой глубокий снег не сойдет еще по меньшей мере день или два, и тогда слякоть станет еще опаснее.
Прошлым вечером он получил от Люси письмо. Оно было написано с кучей ошибок и пахло ее любимыми духами. Если он не может приходить на запланированные встречи, перед которыми сам же посылает ей особые указания, из-за которых она дважды отказывалась от своих планов и оставалась дома, писала она, тогда она знает одного – да что там, полдюжины – джентльменов, которые будут только рады воспользоваться ее услугами.
Эта записка привела барона в ярость. Его бросила какая-то простая содержанка? Да еще та, услуги, дом и одежду которой он весьма щедро оплачивал. Он решил, что отправится к ней на Рождество и разъяснит ей все по пунктам. Он проведет с ней столько времени, сколько ему будет угодно, – а потом бросит ее. Незрелость этого плана только усилила его недовольство. Он полагал, что даже шлюхи имеют право на честное обращение. А он в последние дни не совсем был верен Люси.
Кроме того он не хотел проводить с ней часть дня. Он и сейчас этого не хотел. У него было только одно желание, но оно было невыполнимо, несмотря на его вчерашний поход по магазинам.
До нее можно было дойти пешком.
Вероятнее всего, она хлопнет дверью перед его носом.
Он не хотел портить ей Рождество.
Барон не знал, собиралась ли она провести его наедине с детьми. Вероятно, нет. Возможно, у нее были планы присоединиться к какой-нибудь компании. Но этим утром они, наверняка, были одни. Если он пойдет сейчас или через час, после завтрака…
Она с нетерпением будет ждать утра наедине с детьми. Она будет дарить им подарки. Вероятно, они рано поужинают, чтобы куда-нибудь отправиться. Его, своего несостоявшегося две ночи назад соблазнителя, она захочет видеть в последнюю очередь. Хотя она также страстно желала этого, как и он. Дело было вовсе не в том, что она этого не хотела.
Чертов снег! Он планировал пойти к Люси, чтобы отвлечься от того, куда ему действительно хотелось направиться. Он рассчитывал удовлетворить свои потребности с ней, представляя, что…
Нет, нет и нет! Это было бы просто отвратительно. Да и все равно невозможно.
Он мог бы зайти на полчасика – чтобы вручить мальчику подарок в качестве благодарности за его выступление на концерте. И малышке, потому что она действительно была малышкой, а это было Рождество. Это был правильный поступок. Публичная благодарность во время концерта должна быть подкреплена более личной день или два спустя. Тот факт, что это оказалось Рождество, был простым совпадением.
Она в мгновение ока разгадает его уловку.
И что из этого? Он пробудет полчаса и вернется домой, чтобы насладиться днем покоя, который он давно для себя запланировал.
Однако ему было чертовски одиноко. Эта мысль поразила его прежде, чем он успел от нее отгородиться. И теперь было слишком поздно это отрицать. Он никогда раньше этого не осознавал. Но на расстоянии нескольких улиц от него жила женщина, с которой он хотел переспать. Нет, это было не совсем так, хотя он, без сомнения, действительно хотел затащить ее в постель. И очень сильно. Однако больше всего ему хотелось, чтобы она улыбнулась ему. Она никогда ему не улыбалась. Он никогда не чувствовал тепла в ее отношении. Ее улыбка смогла бы значительно облегчить его одиночество… Какая странная мысль!
Также на расстоянии нескольких улиц жил мальчик, смотревший на него с доверием и симпатией… и маленькая девочка, которая протягивала к нему ручки, забиралась к нему на колени, трогала его щетину маленьким пальчиком… и пристально смотрела ему в глаза.
На расстоянии нескольких улиц от него жила семья, к которой он не имел никакого отношения. Они праздновали Рождество. Без него. Он же в одиночестве смотрел на снежное покрывало за окном.
Он грустно улыбнулся и даже усмехнулся, поймав себя на таком повороте мыслей. Но ему не слишком от этого полегчало. Всего полчаса. Он не станет дольше ее беспокоить.
Ему снова захотелось увидеть этих детей.
И ему просто необходимо было снова увидеть ее. Всего разок. Всего на полчаса.
Он оставил на столе срочную записку для секретаря. Когда тот вернется на работу, ему предстояло разобраться с Люси, довольно мирно и довольно щедро. Он больше не станет с ней встречаться. Барон почувствовал огромное облегчение от этой мысли.
Чуть позже, подняв молоточек на двери миссис Берлинтон и отпустив его, он размышлял, не слишком ли рано он пришел для утреннего визита. Улица была пустынна. Только следы его собственных сапог нарушали ровную снежную поверхность. Но ведь это было Рождество, и вокруг не было торговцев. На самом деле было не так уж и рано, как ему казалось. Дверь открылась.
В салон, куда его провели, она спустилась одна. Он поклонился ей, она сделала реверанс.
– Доброе утро, мэм. Счастливого Рождества!
– И вам того же, милорд, – ответила она и густо покраснела, прикусив нижнюю губу.
– Я принес детям подарки, – указал он на свертки, лежащие на столе.
– Это очень мило с вашей стороны, хотя и не обязательно. Благодарю вас, я отнесу их наверх. – Она замялась. – Спасибо.
Значит, он не сможет провести с ней даже задуманного получаса. Или увидеть детей. И она не улыбнулась, только покраснела.
Но дверь за ее спиной вновь открылась, и дети вошли в комнату. Мэттью всего распирало от волнения.
– Я получил почтовую карету с лошадьми, – закричал он, – с пассажирами, сумками, которые можно загружать и выгружать, и открывающимися дверцами. Когда карету везешь за собой, лошади скачут вверх-вниз. А у кучера есть рожок и…
– Мэттью, – сказала его мать немного резко, – вспомни о правилах приличия и поклонись лорду Хиту.
Мэттью неуклюже кивнул, изобразив нечто похожее на поклон, и лорд Хит улыбнулся ему и малышке, стоявшей в дверном проеме с волнением и удивлением в огромных глазах, устремленных на его лицо.
– А ты, малышка, что получила на Рождество? – спросил он.
– Куклу, – прошептала та, не двигаясь с места, не отводя глаз от его лица и не мигая.
Он улыбнулся ей и почувствовал странную боль в сердце. Он вспомнил, что девочка сказала ему несколько дней назад. Она рассказала ему о своем тайном рождественском желании. Она хотела нового папу. И у нее был кто-то на примете – некий не существующий жених, о котором он спрашивал ее мать.
Внезапно словно кто-то зажег свет у него в сознании. Неожиданно он все понял. Она хотела нового папу – и она уже кого-то выбрала.
«Нет, малышка, нет», – пытался он сказать ей глазами.
Но она лишь немигающе смотрела на него.
– Вам никто не разрешал спускаться вниз, – говорила миссис Берлинтон. – Мы отнимаем у лорда Хита слишком много времени, в то время как он зашел лишь для того, чтобы отдать вам подарки. Вам очень повезло. Поблагодарите же его.
Глаза малышки стали еще больше, если это вообще было возможно. Но она не взглянула на свертки, как с радостным воплем сделал ее брат, а продолжала смотреть на него. Барон почувствовал, что в некотором смысле предал ее. Знала ли ее мать об этом тайном желании? Наверняка нет.
– Я хочу, чтобы вы открыли подарки, – сказал он детям. – Я никуда не спешу. – Теперь он нечестно поступил с их матерью, которая надеялась выставить его за дверь чуть ли не до того, как он вошел.
Мэттью разорвал обертку на своем подарке и с благоговением уставился на миниатюрные мужские часы.
– Ой, прямо как у дяди Джона. Лучше, чем у него. Спасибо, сэр. Это лучший подарок в мире. Смотри, мама.
Малышка развернула меховую муфточку и маленький зонтик от солнца более аккуратно. Она скользнула ручками в муфту и потерлась об нее щекой.
– Спасибо, – прошептала она. Но в ее глазах затаилась обида.
– Я хочу показать его светлости свою почтовую карету, – воскликнул Мэттью, вспомнив о первом подарке. – Можно, мама? Рожок кучера действительно издает звук, сэр, хотя это больше похоже на свисток, чем на рожок.
– Полагаю, его светлости хочется продолжить свой путь, Мэттью, – твердо сказала его мать. – Мы не должны его задерживать.
– Но я с радостью посмотрю на карету, – сказал барон. – И на куклу тоже. Вы позволите, мэм? – Он пробудет не дольше получаса, пообещал он себе. Ей не следует так пораженно на него смотреть.
– Вы не должны позволять им себя задерживать, – сказала она, когда Мэттью побежал к лестнице. Она посмотрела на дочь: – Кэти, ну зачем ты опять сосешь палец? Беги, принеси в гостиную свою куклу, чтобы лорд Хит мог на нее посмотреть.
Девочка, вновь засунув ручки в муфту, подчинилась. Лорд Хит посмотрел на миссис Берлинтон и предложил ей руку.
– Я позвоню и попрошу принести горячий пунш и сладкие пирожки, – сказала она. – Вы, должно быть, замерзли от пребывания на улице. С вашей стороны очень мило пройти по всем этим сугробам и принести подарки. Но вы не должны чувствовать себя обязанным надолго оставаться у нас или позволять детям вам докучать.
