Текст книги "Вскормленная"

Автор книги: Мелисса Бродер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава девятая

Офер был недоволен компанией, что продала ему фейковых подписчиков «Инстаграма» для наших клиентов.

– Они пренебрегли диверсификацией по расам, национальностям и полу, – сказал он, когда мы сели все вместе в «Ласт краше».

– Но ведь подписчики фейковые, – возразила я.

– А должны выглядеть реальными. Когда вернемся в офис, начни смотреть другие компании. Найди цены, длительность существования, разнообразие фейковых подписчиков и… а что это шуршит такое?

Это шуршала я. Пыталась высвободить никотиновую жвачку из оболочки, не вынимая из сумки. Обычно я перед ланчем с клиентом очищала не меньше пяти жвачек и клала их в сумку без упаковки, и еще комок туалетной бумаги для использованных. Это мне позволяло добраться до жвачки бесшумно, но сегодня я забыла про эту подготовку и должна была заниматься этим за столом, пока мы ждем прибытия оферовского призового кабанчика: актера Джейсона Благоевича, называющего себя «Джейс Эванс», и двух его агентов.

Джейс играл Лиама – главного героя свеженького шоу «Си-Даблъю» «Дышащие» – о трех сексапильных молодых людях, переживших зомби-апокалипсис. Шоу имело колоссальный успех у подростков и сейчас набирало популярность у тех взрослых, что в порядке иронии позиционируются как антиинтеллектуалы – хотя, может быть, они просто тупые. «Дышащих» сейчас продлили на второй сезон, и Джейс там сидел надежно. Хотя еще двух лет не прошло, как он из Акрона приехал.

Офер стал продвигать Джейса до того, как у того агент появился. Он сумел добыть ему эту роль без представительства агентства, что бывает редко. Агенты Джейса, две овцы с тепловым самонаведением[7]7
  Комические персонажи компьютерной игры.


[Закрыть], по имени Джош и Джош, «примкнули к команде» как раз вовремя, чтобы устроить контракт. Не будь пилотного выпуска, они бы до Джейса кочергой не дотронулись, а сейчас ведут себя так, будто сами его родили.

– Привет, чуваки! – загремел Офер, вставая приветствовать Джейса и Джошей.

Джошей он втайне ненавидел, утверждая, что у них нет моральных ориентиров, но я знала истинную причину его враждебности: они думали, что он в мире агентств и актеров просто не сечет. Я была рада, что Джоши пришли: чем больше за столом народу, тем меньше смотрят, что я ем. Моя роль – делать заметки в телефоне. В основном я гуглила подсчеты калорий и старалась не пялиться на Джейса. Мне непонятно было, тянет меня к нему или нет. Волосы у него были чумовые: снизу под бритву, а сверху распушенный ком. И этот ком старался остаться прямым, пока облик в целом продолжал себя искать: то ли панк, то ли помпадур, то ли скинхед, то ли скульптура, – сам не мог понять, чего хочет. Ясно, что Джейс вложил в свою прическу кучу времени и денег – хотя не могу себе представить салон, который уцелел бы в зомби-апокалипсисе.

Джейс из тех типов, про которых кажется, что он всегда в широкополой шляпе – даже если ее на нем нет. Вокруг шеи у него две нитки четок, – как я полагаю, от Фреда Сигала. Мотоциклетная куртка казалась новой, но предпродажно состаренной, а кожаные полоски и металлические браслеты на руках наводили на мысль, что прямо после ланча он направляется в битву какой-нибудь древней войны. На левой руке у него веснушка размером с карандашную резинку, и мне она кажется уродливой.

– Меня беспокоит этот любовный треугольник Лиама в следующем сезоне, – сказал Джейс, поглаживая челюсть рукой с родинкой. – Надеюсь, сценаристы его не сделают в шоу центральным конфликтом.

Я записала в заметках «центральный конфликт». Странно, что ему это понятие знакомо.

– Согласен. Шоу про выживание, а не про любовь, – ответил Джош.

«Выживание, а не любовь», – записала я.

– Офер, давайте найдем конструктивный способ довести беспокойства Джейса до администрации сети.

– Будет сделано, – отозвался Офер. – Хотя я очень доволен этой сменой тона. Когда Джейс прошел кастинг, никто даже не думал, что получится такая звезда. Кроме меня, конечно.

Я бы не назвала Джейса звездой. Так, светящаяся наклейка.

– Нам только надо проследить, чтобы мир этого шоу оставался аутентичным, – заметил Джейс.

«Аутентичность», – записала я.

Шоу про зомби. Насколько аутентичным может быть такой мир?

Вот никогда не могу сказать, искренне ли верит человек в ту чушь, которую несет. Меня это искренне заботит – особенно на рабочих ланчах, но зачастую и вне их тоже. В таких случаях, как сейчас, меня подмывает проломить четвертую стену и спросить шепотом: «Слушай, строго между нами: это такая игра или ты в это взаправду веришь?»

Джейса я определила как объективно привлекательного. Не обязательно мне было хотеть, чтобы наши с ним гениталии соприкоснулись, но где-то в мозгу, а может быть, в солнечном сплетении засела к нему симпатия. Я чувствовала, что запрограммирована – как собака для поиска наркотиков – искать его одобрения.

Что больше всего мне хотелось от этого секса на ножках с удостоверением, так это чтобы он эту сексуальность увидел во мне, подтвердив тем самым раз и навсегда, что и я секси. Конечно, люди из публики и так на меня западали, но свидетельство от обладателя лицензии – это уже реальный товар.

– Может, надо напомнить сети, что у Джейса всюду фанаты есть, – сказал Джош.

«Фанаты», – записала я.

– У него есть фанаты на «Нетфликсе» и на «Юниверсал», – добавил второй Джош. – Много фанатов на «Юниверсал», и среди кинолюбов тоже.

«Фанаты, – записала я. – Много фанатов».

Джейс обернулся ко мне:

– Спасибо, что записываете.

Как будто я это делаю по своей воле. Но все равно он был очень мил. Впрочем, может себе это позволить: всеобщее внимание было устремлено на него. Вот будь он на моем месте, не будь он гвоздем программы, был бы он так мил?

– Это легко, – ответила я, глядя на слово «говяжий» на висящем за его головой плакате на стене.

«Ласт краш» имел именно тот мрачный сельский вид, что всегда заставляет меня вспоминать о смерти через повешение: деревянные балки; болтающиеся, как лигатуры, голые восстановленные лампочки с потолка. Их тут хватило бы на освещение стадиона, никому столько света не нужно.

– Хлеба? – предложил Джейс, протягивая корзину с углеводами опасно близко от моей головы.

Я себе представила, как ресторан наводняет стая зомби, гной и кровь размазываются по каменному полу, фальшивой резьбе стен, пропитывают хлеб. Чьи мозги они будут есть первыми? Наверное, Джейса – у него больше всего фанатов.

– Спасибо, но не надо, – ответила я.

Глава десятая

Доктор Маджуб не согласилась распрощаться со мной по телефону:

– Если вы хотите закончить, то следует проявить уважение к той работе, что мы совместно сделали, и провести финальный сеанс.

Никакого желания проявлять уважение у меня нет, но почему-то я оказалась у нее в кабинете, через стол, а между нами четыре контейнера какой-то массы с названием «Тераплептическая антимикробная модельная глина».

– Рейчел, если это наш последний сеанс, я бы хотела, чтобы мы попробовали что-то немножко иное, – сказала доктор Маджуб. – Я надеюсь, что вы согласитесь проделать некую работу в рамках арт-терапии.

Не хотелось мне соглашаться, но глина уже была готова к работе.

– В процессе наших сеансов я записала некоторые слова, которыми вы описывали собственное тело, – сказала, кашлянув, доктор Маджуб. – «Аморфное». «Не владею собой». «Противно тронуть». «Разнесло». Такой выбор слов показывает мне глубокую дисморфо…

– Нет, – перебила я. – У меня нет ощущения, будто меня разнесло.

– Это слово, которое вы употребили.

– Я говорила о будущем. Не хочу дойти до такого – чтобы меня разнесло.

– Тогда более точно было бы сказать, что эти описания относятся к тому, какой вы боитесь стать?

– Так – да, верно.

– Но не к тому, какой вы себя видите сейчас.

– Да, не к сегодня.

– Окей, – подвела она итог. – Я бы все-таки попробовала этот подход, если можно. Хотела попросить вас, чтобы вы из этой глины вылепили свое изображение. Я надеялась, что мы сможем идентифицировать – визуально, тактильно – несоответствие между тем, какой вы себя воспринимаете, и тем, какой вас видят другие…

– Нечто вроде автопортрета?

– Да, – говорит она. – Но сейчас я думаю, что более продуктивно было бы, и привело бы к более глубокому пониманию, если б вы согласились вылепить для меня – и для себя на самом деле – визуализацию этих будущих страхов, которые вы описываете. Кто эта «не владеющая собой» женщина, которой вы так боитесь стать? Как она выглядит?

– Вы хотите, чтобы я слепила тело?

– Ну да, – отвечает она.

Я похожа на Микеланджело? Меня стала брать досада, но до конца сеанса осталось еще 36 минут.

Я открыла контейнер с розовой глиной, зачерпнула ком, раздавила его в руке. Отщипнула кусок, сделала круглую голову. Потом поставила ее на стеклянный журнальный столик доктора Маджуб. Взяв остальную глину, начала сминать ее в туловище. Стала выводить огромное брюхо, массивные буфера. Но глины было на это куда как мало, и я открыла синий контейнер. Потом зеленый. Вылепила мощные бедра, мясистые икры, широкий зад. Накладывала и накладывала, скатывая ее в огромную психоделическую женщину.

За лепкой я забылась. Мне действительно нравилось это ощущение: прохлада глины, ощущение тепла в работающих руках, бездумность, работа на ощупь, женщина, растущая у меня в руках. И еще я поняла, пока лепила, что создаю не то, чем боюсь стать. Не возможное будущее, а форму, которую и сейчас отлично знаю. Я леплю ту, что всегда во мне живет, и ей предназначено выйти наружу. И больше всего пугало, как сильно это нравится моим рукам.

Из остатков желтой глины я слепила волосы. А потом протянула фигурку доктору Маджуб.

– Вот, – сказала я. – Довольны?

– Отличная работа, Рейчел. Я искренне ценю ваше согласие на эту попытку. Если не ошибаюсь, вам это упражнение доставило удовольствие?

– Это было приятно.

– Хорошо. Теперь позвольте мне задать вопрос. Это тело – эта фигура, которую вы вылепили, – вы это имели в виду, когда говорили: «аморфное», «не владею собой», «противно тронуть», «разнесло»?

– Не знаю, – ответила я. – Слепила, потому что вы мне велели слепить.

– Ага, – задумчиво сказала она, покачивая на ноге башмак. – Тогда позвольте спросить: вы себе представляете, что так бы вы выглядели, если бы…

– Нет, – перебила я. – Просто так получилось.

Мне не хотелось ей говорить, что я в каком-то смысле ощущаю эту фигурку частью себя самой. Будто я вылепила себя – вид изнутри.

– Мне кажется, она прекрасна. А вам?

– Ничего себе.

– Ну, мне кажется, что она вполне прекрасна. И вполне достойна любви, даже более чем достойна. Вам не кажется?

– Что?

– Не кажется, что она достойна любви?

– Угу, – ответила я с пылающими щеками. – Наверное.

И заплакала, разозлилась. У меня было чувство, что обдурили меня. Это должно было быть завершение терапии, а не спектакль с демонстрацией искусства психолога.

Вылетела я из кабинета, даже дополнительную плату не отдав. Добравшись до машины, сообразила, что дурацкая глина все еще у меня в руке. Открыв багажник, я сунула эту штуку в мусорный мешок со старыми шмотками.

– На хрен ваши инсайты!

И захлопнула багажник.

Глава одиннадцатая

На седьмой день детокса я зашла в «Йо!Гуд» за обычным своим удовольствием: 16 унций без топинга – и оказалось, что мальчик-ортодокс сегодня не работает. Вместо него женщина, с виду моих лет – может быть, моложе, двадцать два – двадцать три года. Очень бледная, с синими глазами и пшеничного цвета косой. Брови у нее золотистые, а ресницы почти белые. От светлой кожи лицо ее смотрелось несколько неожиданно – как будто я забыла, что губы бывают розовые, а вот сейчас, посмотрев на нее, вспомнила.

На круглой щеке у нее виднелась маленькая коричневая родинка, как крошка карамели из батончика. Румянец на щеках, естественная вспышка, заливал эту родинку, переплетался с ней, озарял ее приливом цвета. На шее у девушки виден был треугольник из трех точек потемнее: темно-шоколадная капля на адамовом яблоке, обрамленная молочно-шоколадными каплями слева. Она была и похожа и одновременно не похожа на еврейку, но что-то в ней было отчетливо еврейское, какая-то штетловская сущность, которую лишь такому же еврею заметна.

А главное – она была жирная. Неоспоримо жирная и непоправимо жирная. Она не была толстой, круглой или полной. Через пухлость она тоже прошла, и стадию «лишний вес» тоже миновала. Она была жирная до такой степени, что это превосходило все мои страхи насчет моего собственного тела.

Но выглядело это так, будто она не знает, что жирная, или ей это просто все равно. Если бы она озаботилась скрывать свое тело, могла бы надеть что-нибудь просторное и черное. А она впихнула себя в светло-синее хлопчатобумажное платье прямого покроя, скромное, с длинными рукавами и подолом до лодыжек, но показывающее все жиры на животе, валики на боках и складки на спине. Мягкая ткань натягивалась и переливалась, обтекая бедра и зад. Груди огромные – размер F? или G? – но платье никак не пыталось их подобрать. Вот платье, вот груди, и сотрудничать друг с другом они не хотели никак.

Увидев, что я на нее уставилась, она спросила:

– Что бы вы хотели?

Спросила дружелюбно и небрежно, будто ей все равно, что я ее разглядываю.

– Мне капучино без сахара, на обезжиренном молоке и йогурт «низкокалорийный чизкейк», – ответила я. – Средний.

Она потянулась за большой чашкой.

– Нет-нет, мне средний. Шестнадцать унций.

Она поставила большую чашку обратно и взяла среднюю.

– Ага, – сказала я. – Только, если можно, наполнить ее до самого верха. Ну, чтобы едва не переливалось.

Она кивнула, что поняла. Потянула на себя рычаг, я услышала гудение машины. И стала внимательно смотреть, как эта женщина вертит стаканчик под клубящимся йогуртом. Она это хорошо делала, точно, не оставляя воздушных карманов, все как я люблю. Но когда йогурт дошел до края, она не проявила никаких признаков, что сейчас остановится.

– Так достаточно, – сказала я тихо.

Она не остановила машину, и йогурт навис, выпирая за край.

– Хватит! – сказала я громче, чтобы до нее дошло.

Она отпустила рычаг, остановив поток йогурта. Потом обернулась ко мне:

– Цена по размеру стакана, не по весу. Мы с вас за лишнее не возьмем.

– Гм? – осторожно спросила я. – Окей.

Девушка снова взялась за рычаг, и поток йогурта восстановился. Извивы поднимались все выше и выше, собирались в сливочный блестящий замок, высоко выстроившийся над стаканом.

– Какой вам топинг? – спросила она, явно еще не закончив разрушать мою жизнь.

– А… гм… никакого. Мне вот как есть.

– Без топинга? – переспросила она.

– Да, я люблю просто так.

Она посмотрела на меня недоверчиво, но мне было не до ее мыслей, потому что возникли иные проблемы. В моем стаканчике на 16 унций было 32 унции йогурта. Тут нужен стратегический подход.

Можно было съесть северное полушарие йогурта до экватора, а южную половину выбросить. Но это было бы грустно. Останавливаться – это такой облом. Куда приятнее будет выбросить верхнюю половину, а потом насладиться оставшимся в стакане. Но куда же ее девать? Вот так оскорбительно выплеснуть половину на глазах у этой девушки нельзя. Значит, для операции над йогуртом мне придется выйти наружу.

Я нашла мусорную урну у тротуара, и тут возникло еще одно затруднение: дыры в ней не было. Это был калифорнийский архитектурный шедевр с щелью. Преступную порцию йогурта туда за один раз не выплеснешь. Можно вычерпывать ложкой постепенно, но тут мне нужен был бы упор – что-то, по чему стукнуть ложечкой, чтобы йогурт полетел в щель. Касаться ложечкой урны – меня не привлекало.

Я зачерпнула ложечку йогурта, потом постучала ею о свой телефон прямо над щелью. Этого было достаточно, чтобы йогурт соскочил в щель. Снова зачерпнула, снова стряхнула. Зачерпнула, стряхнула. И так сосредоточилась на своей работе, что не увидела, как совсем рядом со мной прошел Эндрю, любитель НОР.

– Рейчел, привет, – сказал он.

Я глянула на него, поглощенная работой – как раз ложечкой стучала. Он был в наушниках и в темных очках, по личику его блуждала ухмылка. И пошел себе дальше.

Значит, этот мелкий засранец видел весь процесс. Как будто меня застукали, выставили на позор. Я про себя пожелала, чтобы он хоть не понял, чему был свидетелем. Но он все равно понимал, что это какое-то чудачество.

Ну, а йогурт уже был готов. Можно его съесть в покое и с презрением к себе.

Я встала на солнце, сперва слизывая подтаявшее, потом перешла к ритуалу зачерпывания и продавливания сквозь зубы. Кофе и чизкейк – отличная комбинация. Во всяком случае, возвышенная.

Глава двенадцатая

Случай с мусорным баком отметил начало новой фазы: эры «йогуртус интерруптус». В последующие дни мальчик-ортодокс на работе не появился, вместо него всегда была эта пышная девица, и остановить ее было невозможно. Каждый раз, как доходило до края стакана, я кричала: «Окей!», или «Все!», или «Тпру, Нелли!» – но эти призывы о помощи только заставляли ее сильнее давить на газ. Потом она мне приносила этот громоздящийся йогурт и напоминала: «Мы берем по размеру чашки, не по весу».

Я пыталась ходить в «Йогурт уорлд». Там стакан, чтоб его, с наперсток.

Amuse-bouche, говорила я себе. Petit, chic[8]8
  «Амюз буш» – маленькая закуска, буквально переводится с французского как «развлечение для рта». Petit, chic – маленький, шикарный (фр.).


[Закрыть], только вкус ощутить, в парижском стиле.

Но я же, черт возьми, не парижанка!

Тогда я вернулась в «Йо!Гуд» с новым планом. Когда мне подавали готовый йогурт, я уходила в переулок за магазином и сбрасывала лишнее в просторную мусорку. После чего могла блаженно наслаждаться десертом в окружении мух и вони от нагретого мусора.

Это было гнусное и гениальное решение, и оно работало, как было задумано, пока меня не поймали на декапитации йогурта с арахисовым маслом и кремом.

– Нехорош сегодня йогурт? – спросила пышная девица. Она принесла два больших пакета с мусором.

– Не очень, – ответила я быстро. – Наверное, надо было взять только кофе и чизкейк.

Она кивнула, потом вынула сигарету и вставила себе в рот. Странно было видеть, как в Л-А кто-то курит. Сигарета была ароматизированная, а я такие всегда любила. В золотые дни моей анорексии я курила ароматизированные сигареты под горячий диетический шоколад и считала это едой. А эта женщина вряд ли курение засчитывает за обед или ужин. Просто курит, потому что ей это нравится.

Я смотрела, как она втягивает и выпускает дым. Как будто она выдыхает дерево – толстый поток как ствол, и от него отходят тонкие, как ветки.

– Хочешь сигарету? – спросила она меня.

Я хотела и сказала, что да. Она прикурила мне сигарету, и я подумала о том, что она мне всегда дает что-то такое, что надо взять в рот. Эта девушка – мой кошмар?

Я перевела взгляд на три родинки у нее на шее. Было странное желание к ним присосаться.

В детстве у меня тоже были три такие родинки. Они жили на внутренней стороне правой руки, чуть ниже локтевого сгиба. У нее родинки были побольше моих, но и ее, и мои, если их соединить пером, образовывали фигуру вроде ковша Большой Медведицы.

Я их терпеть не могла: что они выступают, что они чужие, что я чувствую, как они привлекают внимание к мякоти моей руки. Вот лучше бы они на наружной стороне были. Внутренняя поверхность – она мягкая, уязвимая, она стыдливее наружной.

Было больно, когда дерматолог вколол мне новокаин, а потом выдрал их чем-то вроде дырокола. Но мне было радостно, когда их убрали, я почувствовала свободу. Сейчас у меня на руке остались три шрамика – как три крохотных облачка. Я их годами не замечаю.

– Ты здесь на постоянно? – спросила я ее, пытаясь разрядить ситуацию.

– Брата подменяю, Адива, – сказала она. – Он поехал в Израиль.

Вот это и все, что она сказала: «Он поехал в Израиль». Никаких поясняющих заявлений, вроде «у него насчет политической ситуации там смешанные чувства», или «Он не по Праву Рождения», или «Я лично за бойкот, возврат территорий, санкции».

– Это заведение принадлежит моей семье, – сказала она. – Все точки «Йо!Гуд», а я выхожу туда, где я нужна. Кстати, меня Мириам зовут.

Это было мое второе имя – на иврите. Так я Рэйчел Мередит, а на иврите – Рахель Мириам. Но я не стала ей этого говорить.

– А я Рэйчел, – сказала я. – Удивилась, что ты куришь.

– Потому что я религиозная?

– Ага. И потому что тут Л-А. Приятно встретить кого-то, кто рака не боится. Я к тому, что жизнь достаточно длинная.

– Ты смешная, – сказала она, не смеясь. – Ортодоксы курят. И пьют. Я люблю выпить. Майтай.

– Майтай?

– Тропический такой коктейль.

– Я знаю, что это. Просто выбор интересный.

– А ты еврейка? – спросила она.

– Да. Но очень, очень плохая.

– Я тоже. – Она засмеялась. – Но кашрут соблюдаешь?

– Не-а, – ответила я, затягиваясь сигаретой. Дым теплый, сладкий, коричный.

– Вот как. А я соблюдаю.

Видимо, когда она сказала, что она плохая еврейка, она совсем не то имела в виду, что я.

– Есть на Фэрфакс кошерный китайский ресторан, где делают классные майтаи. «Золотой дракон». Бывала там?

Я отрицательно мотнула головой. Попыталась себе вообразить, каково это – быть ею: есть и пить все, что на шведском столе попадется. Вот интересно, ест ли она яичные роллы, луковые блины, всю эту прелестную жареную гадость. Наверняка ест.

– А ты пьешь? – спросила она.

– Более чем, – сказала я, хотя на самом деле не пью, потому что не хочу лишние калории поглощать.

– Мне нравится пить, – сказала она задумчиво. – Особенно с родными напиваться дома. Нас восемь человек, шестеро детей. Это весело.

Вот никогда не думала, что ортодоксальный иудаизм – это весело. Всегда думала, что там сексизм и правила.

– Звучит забавно, – отозвалась я.

– Да полная mishigas[9]9
  Безумие (идиш).


[Закрыть]. – Она засмеялась, снова выпустила дерево дыма. – А ты со своими родными общаешься?