Текст книги "Грязная любовь"

Автор книги: Меган Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Пожалуй, я лучше пойду.

– Может, все-таки останешься?

– В любом случае вечер уже почти подошел к концу.

– Элли.

Одно слово, одно имя, но оно остановило меня так же эффективно, как если бы он ухватил меня за руку.

– Я не хочу, чтобы ты о чем-либо когда-либо сожалела, – сказал Дэн. – Потому что я ни о чем не сожалею.

Я совсем не хотела смеяться, просто вышло само собой. Один короткий, резкий смешок, полный цинизма.

– Я бы ни за что так не подумала.

Он зашаркал ботинком по каменному полу дворика.

– Это потому, что, по-твоему, я из тех мужиков, которые подцепляют баб и трахают их где ни попадя?

– Откуда мне это знать? – Мой голос прозвучал резче, чем мне хотелось бы.

– Так узнай меня, – предложил он. – Не такая уж я головоломная личность, Элли. Я обещаю.

– Зато я этого обещать не могу.

Я поняла по его ответу, что он улыбается.

– Без шуток?

– Ты… или ты думаешь, что я из тех баб, которые позволяют мужику себя зацепить и трахать везде, где они ни встретятся?

– А ты из них?

– Похоже на то. – В моем голосе слышалась покорность.

Тут он положил руку мне на талию и притянул к себе, пересекая луч от тусклой лампочки. В ее свете его глаза стали синими.

– Ну и что из того?

Я могла только смотреть на него. Он улыбнулся мне, но я не ответила на его улыбку. Его ладони заскользили по гладкой ткани платья, которое он мне купил.

– Я не думаю, что ты из тех женщин, которые цепляют мужиков и трахаются с ними по всему городу. И для меня не важно, со сколькими мужчинами ты была.

– Семьдесят восемь. – Цифра слетела с моего языка, растекаясь вокруг нас какой-то вязкой жидкостью.

Он моргнул и недоверчиво переспросил:

– Ты была с семьюдесятью восемью мужчинами?

– Да.

Я ждала, думая увидеть, как его лицо исказится от гримасы презрения или на нем хотя бы появится выражение упрека, но он просто протянул руку и коснулся завитка волос, выскользнувшего из моей прически.

– Нехило.

– Тебя это не напрягает? – спросила я.

Его лицо приобрело задумчивое выражение.

– А тебя?

– Да, Дэн, – спустя секунду ответила я. – Меня это напрягает.

– До тебя я встречался с кучей женщин. Тебя это не напрягает?

– Нет. – Встречаться с женщинами отличалось от того, чем занималась я: знакомилась где только можно, приводила мужчин к себе и трахалась с ними, чтобы доказать, что я могу.

Дэн притянул меня еще ближе, положил мне на талию вторую руку. От него исходил запах одеколона и секса. Рубашка выглядела слегка помятой.

– Мне плевать, как ты жила раньше. Но мне не все равно, как ты собираешься жить сейчас.

Я молча покачала головой.

– Если тебе нужны красивые слова, я их найду. Но что-то подсказывает мне, что это будет напрасно, так как ты им не поверишь.

Уголки моих губ слегка приподнялись.

– Возможно, так и есть.

Он обхватил меня руками и переплел их с моими. Его объятия меня согрели, гусиная кожа пропала. Положив подбородок на мое плечо, он поднял наши руки к небу.

– Что это за звезды над нами?

– Большая Медведица.

Он прижал меня совсем близко, согревая своим теплом.

– Почему ты решила изучать астрономию?

Я прислонилась к нему, глядя в разбросанные по черному ночному небу горсточки звезд.

– Когда-то я была уверена, что мне удастся сосчитать их все.

– Звезды?

Я кивнула.

– Я думала, что мне удастся их все сосчитать или хотя бы узнать о них все, что можно. Как они висят в небе и не падают вниз. Может быть, найти способ, как до них добраться. Узнать, существует ли на них жизнь.

Он негромко засмеялся, опалив мне кожу горячим дыханием.

– НЛО?

– И этот раздел науки имеет право на существование, – пробормотала я. – Но я никогда не занималась этим. Нет.

– Просто звезды.

– Поверь мне, просто еще не значит легко.

Мы помолчали. Дэн продолжал чертить большими пальцами повторяющиеся линии поперек моего живота, прижимаясь губами к моему плечу.

– Ты иногда по этому скучаешь?

– Всегда, когда смотрю на звезды, – ответила я.

– И как, тебе удалось их сосчитать?

Я посмотрела на него:

– Нет. Никто не может их сосчитать. Их число бесконечно.

– То есть ты сдалась.

Я нахмурилась, чуть отодвигаясь от него.

– Разве отказаться от бесплодной и бессмысленной задачи обязательно значит сдаться?

Дэн снова притянул меня к себе.

– Не обязательно.

– Тогда почему ты это сказал?

Я почувствовала, как поднимаются и опускаются его плечи, когда он ими пожал, как на моем плече перемещаются его губы, раздвигающиеся в улыбке.

– Хотел услышать твой ответ.

Я ничего не сказала.

– А сколько времени тебе потребовалось на то, чтобы понять, что ты взялась за бессмысленную и бесполезную задачу?

Я снова отодвинулась, чтобы видеть его лицо.

– Но разве я говорила, что от нее отказалась?

Мы изучали лицо друг друга в свете далеких звезд. Я первой перевела взгляд обратно в небо. Дэн также поднял голову, держа меня за руку. Мы вместе смотрели в небо.

– Я не сдалась, – сказала я.

Дэн сжал мою руку:

– Я рад.

В ответ я сжала его руку:

– Я тоже.

Глава 8

– Элла. – Как обычно, от голоса матери у меня скривились губы. – Ты что, потолстела?

Из имеющихся у меня возможностей встретиться с ней за ланчем в нейтральном месте, у меня или у нее дома я, как порядочная дочь, выбрала ланч. Мы обе знали, почему я сделала этот выбор, но ни она, ни я эту тему не поднимали.

– Может быть.

Она со свистом втянула воздух.

– Ни один мужчина не захочет иметь дела с женщиной, которая не следит за собой.

Я намазывала масло на булку. Потянувшись за вторым кусочком масла, я улыбнулась ей насквозь фальшивой улыбкой:

– Мама, меня это не заботит.

Она шмыгнула носом и сделала глоток воды с лимоном. Хочу еще раз заметить, что моя мать не стара и не больна – у нее хорошее здоровье, – правда, любит, чтобы ее жалели. Ей чуть больше шестидесяти, она отлично сохранилась для этого возраста, по-прежнему привлекательна – за неделю она тратит на поход в салон красоты больше, чем я на продукты. Небольшая автомобильная авария, в которую она попала более пятнадцати лет назад, оставила почти невидимый шрам на ее левой ноге, а также «расстроила ей нервы» до такой степени, что она больше не решалась сесть за руль. И хотя мы никогда не обсуждаем пьянство моего отца, у нее хватает мозгов не ждать от него, что он станет ее куда-либо возить. Думаю, если бы я очутилась в подобной ситуации, скорее совладала бы со своими нервами, чем сидела в четырех стенах с мужчиной, которого терпеть не могу, и надеяться, что есть на земле добрые люди, которые мне помогут. Впрочем, у меня хватает своих проблем, среди которых затесался и материнский комплекс страдалицы, хотя мне не очень-то хочется это признавать.

Подошел официант, чтобы принять заказ. Мать, как всегда, заказала салат по-домашнему и заправку. Я попросила чизбургер, жареную картошку и молочный коктейль с шоколадом.

– Элспет!

Услышав это восклицание моей матери и видя проступивший на ее лице ужас, можно было бы подумать, что я заказала по меньшей мере поджаренного младенца с гарниром в виде симпатичного щенка. Впрочем, не знаю, что оскорбило ее больше: то ли еда сама по себе, то ли то, что я заказала пищу, которая в ресторане, не уступающем по звездности «Джардино», могла считаться не иначе как плебейской.

– Мама, – спокойно сказала я, зная, что это только сильнее ее разъярит.

Она тряхнула салфеткой.

– Ты делаешь это назло, чтобы меня расстроить.

– Боже, мама. Я просто голодна, вот и все.

Она оценивающе взглянула на меня.

– Ладно хоть черный цвет стройнит.

Я взглянула на свой черный свитер и черную узкую юбку. Сомневаюсь, что можно найти женщину, которая не думала бы о том, чтобы ее бедра выглядели стройнее, а попка смотрелась привлекательнее. В целом я удовлетворена своей фигурой и своими формами.

– Ты снова потяжелеешь, – снова забубнила мать. – И это после того, как сильно похудела.

Я была «тяжелой», как выражалась она, чтобы защитить себя, а постройнела в силу обстоятельств. Но ни на какую диету я снова садиться не собираюсь.

– Меня устраивает моя внешность, мама. Пожалуйста, не начинай.

– Никто не может быть на сто процентов доволен своей внешностью, – ответила она, озвучивая мои мысли секундами ранее. – Это женское проклятие, Элла. Мы осуждены всегда иметь желание быть стройнее, иметь грудь побольше, ноги подлиннее.

– Но у меня кроме сисек и задницы еще есть мозги.

Она сморщила нос, осуждая мою лексику.

– А разве твои мозги на виду? Кому их видно?

Как я объясняла Дэну, что не считаю, что бросить бесперспективное и бессмысленное занятие – значит отступить. Наоборот, это значит – проявить ум. Я даже не думала о том, чтобы с ней спорить. Да и какой в этом смысл, когда на протяжении уже многих лет она читает мне одну и ту же лекцию? Я глотнула воды и стала лизать кубик льда, чтобы, если не сдержусь, не ответить ей какой-нибудь резкостью.

В кои-то веки она не стала продолжать тему. Вместо этого принялась в подробностях излагать какую-то сплетню – что в любом случае было лучше, чем лекция, которую я знала наперед, – так как она оставляла меня в покое, так же как мой вес и мои мозги. Сплетня касалась дочери ее подруги Дебби Миллир Стеллы, которая только что стала матерью.

– …И она назвала его Аттикой! – Моя мать покачала головой, что ясно выдавало ее мнение относительно этого имени.

– А что? По-моему, нормальное имя. Все лучше, чем назвать его Адольфом.

– За словом в карман ты не лезешь, – заметила мать. – И зачем тебе еще мозги?

– Ну извини.

Забавно, что, повзрослев, кое в чем в отношениях с родителями мы остаемся прежними, в чем-то даже детьми. Я не боялась, что она перегнется через стол и шлепнет меня по губам, но где-то в подсознании мелькнула мысль, что этого можно ожидать.

Официант вернулся с нашим заказом, хотя я уже потеряла аппетит. Но все равно сделала глоток густого шейка, чтобы моя мать не придралась ко мне еще по этому поводу.

– Элла, – наконец со вздохом сказала она, отталкивая от себя тарелку с наполовину съеденным салатом. – Мне нужно поговорить с тобой о твоем отце.

– Хорошо.

Я положила вилку на стол и вытерла рот салфеткой. С отцом я разговаривала меньше, чем с матерью. Чаще всего это случалось, когда я звонила домой и трубку брал он. Мать обычно говорила о нем как о вещи: «Мы с отцом смотрели то шоу, в котором приводятся примеры сверхчувствительности шариков и мурок» и «Мы с отцом думаем сделать на кухне ремонт», хотя на самом деле отец весь день проводил развалившись за телевизором всегда с полным стаканом джина с тоником в одной руке и пультом в другой.

– И о чем ты хотела поговорить?

Я уже насмотрелась на материнские слезы – она так легко выжимала из себя слезу, что, наверное, заполнила ими не один бассейн. Она так наловчилась плакать, что это не портило ее макияж. Поэтому, увидев, как заблестели слезы, размывая тщательно обрисованные карандашом глаза, я встревожилась.

– Твой отец не здоров, – сказала она.

– А конкретнее?

Она слегка взмахнула рукой. Она дрожала, и моя тревога возросла. Может быть, она и мученица, но язык у нее подвешен будь здоров. Я видела, как дергается ее рот, хотя из него не вылетало ни звука, и почувствовала, как у меня самой начинают дрожать руки. Я сцепила пальцы на коленях, чтобы подавить дрожь.

– Что с ним, мама?

Она оглянулась, словно кому-то было дело до того, что она собирается мне сказать, и только потом шепотом ответила:

– Цирроз.

Ее рука сразу же взметнулась ко рту, как если бы она вовсе не намеревалась мне это сообщать, а это вырвалось у нее само собой.

Ну, сюрпризом для меня это не стало – большую часть своей жизни отец провел в компании бутылки.

– Он обращался к врачу? Что ему сказали?

– У него упадок сил – он даже выбраться из кресла не может. И похудел. Совсем не ест.

– Зато пьет.

Она задрала подбородок.

– Твой отец заслужил отдых, хотя бы по вечерам. Все эти годы ему приходилось много работать, чтобы поддержать нас.

Я не стала развивать эту тему.

– Ему нужно лечь в больницу?

– Я никому не говорила, – прошептала она, промокнула глаза, и искренность, объединившая нас на миг, исчезла. – Конечно нет. И мы бы не хотели, чтобы соседи знали. – Она твердо посмотрела на меня. – Абсолютно исключено. Семейные дела – дело внутреннее.

Семейные дела – дело внутреннее.

Сколько раз я слышала это фразу в детстве?

Мы смотрели друг на друга через стол – две женщины, объединенные родством, что заметил бы любой на нас взглянувший. Я была более молодой копией ее, с таким же полными губами и ломаной линией волос. Мои глаза были скорее серыми, тогда как у нее голубыми, но одинаковой формы и так же широко расставлены, что придавало нам выражение невинности, хотя это впечатление было обманчивым.

– Ты так меня никогда и не простишь? – Я совсем не хотела, чтобы мой голос дрожал, но не смогла с собой справиться. Мои пальцы сжали салфетку. – Проклятье, мама, ты когда-нибудь об этом забудешь?

Она хмыкнула, словно я даже не заслуживала ответа, что снова превращало меня не в Элли, а в Эллу. Сознавать это было неприятно.

Она хотя бы не проигнорировала полностью мой вопрос и не притворялась, что не понимает, о чем я. Чтобы собраться с мыслями, я уставилась на свой недоеденный бургер. Официант помешал мне выпалить что-нибудь еще, спросив, не нужна ли мне коробка.

– Нет, спасибо.

Мать щелкнула языком.

– И напрасно!

– За ланч плачу я, так что тебе не стоит об этом волноваться.

– Не в этом дело, – сказала она. – Элла, нельзя бросать деньги на ветер.

– Так как мой тыл не прикрывает мужчина, – закончила я за нее. – Я помню. – Пожалуйста, принесите нам чек.

Официант, оказавшийся между нами, словно дельфин в сетке для тунца, попятился. Мать испепеляла меня взглядом. Во мне уже не было такого же огня, поэтому я просто молча смотрела на нее.

– Официант тебя даже не знает, – наконец сказала я. – И более того, вряд ли его это сколько-нибудь колышет.

– Я же говорю – дело не в этом. – Она поерзала на стуле и нахмурилась.

У меня больше не было сил с ней бороться. Наполовину съеденный ланч камнем лежал у меня в животе. Я снова вытерла рот, затем руки и накрыла свой ланч использованной салфеткой, чтобы не чувствовать его осуждения.

– Тебе правда лучше приехать. Пока не стало слишком поздно.

Вот и разгадка. Настоящая цель этого ланча наконец предстала передо мной в полный рост.

Я пожала плечами:

– Я очень загружена на работе.

Она подалась вперед. Слишком быстро для женщины, утверждающей, что у нее фибромиалгия, и жалующейся на то, что эта болезнь не позволяет ей самостоятельно делать уборку. Она расстегнула верхнюю пуговицу моей блузки, обнажая кожу. Ее лицо перекосилось.

– Вот этой работой?

Я машинально положила руку на горло и снова застегнула пуговицу, скрывая маленькую фиолетовую отметину.

– У меня есть работа…

– Ты про какую работу говоришь? – глумливо спросила она. – Проституткой? Или, может быть, не работа мешает тебе делать то, что положено каждой уважающей своих родителей дочери? Может, дело в чем-то другом? Может быть, ты так загружена, потому что потакаешь своей развращенности?

Пока не увидишь свое отражение в зеркале, трудновато представить выражение своего лица, но я чувствовала, как мое бледнеет и становится холодным. Должно быть, именно так оно и было, так как рот моей матери скривился в знакомой мне усмешке, которая означала триумф, потому как ей удалось-таки вызвать у меня ответную реакцию. Что тут скажешь? Мы продолжаем играть в игры, даже когда знаем, что не можем в них победить.

– Ты бегаешь к своему боссу, Элла? Это он тебя так отсосал?

– А я-то думала, тебя волнует то, что я никогда не смогу подцепить мужика, – тем же приторно-сладким голосом, под стать ей ответила я.

У нас с матерью были общими не только глаза и волосы. И у нее, и у меня присутствует мстительная жилка. Если она – королева затаивать обиды, то я уж точно герцогиня. Я узнала, что слова могут ранить сильнее ножа, и у меня был хороший учитель.

Она покачала головой:

– Мне так стыдно за тебя, Элла.

Я промолчала – ни одного слова в ответ – и потому вышла из этого разговора победителем – что возразишь молчанию? Ей нужно было топливо, чтобы продолжить свою тираду, а я оставила ее на голодном пайке, хотя позже у меня жгло язык от слов, которые мне пришлось проглотить.

Она встала, прижимая к себе модную сумочку.

– Можешь не утруждаться меня провожать. Я сама поймаю себе такси. Но, Элла, ты правда должна к нам приехать, если не ради меня, то хотя бы ради отца.

– И может быть, также соседей.

Не успев уследить за языком, в одну секунду я превратилась из победительницы в побежденную.

Моя мать не считает, что главное в любом споре – это оставить за собой последнее слово. Но слово – это не единственный способ закончить спор в свою пользу. Иногда помогает что-то другое, например тяжкий вздох, к которому она и прибегла. Изображая праведное возмущение, удалилась, распространяя вокруг себя эту ауру.

Я расплатилась и, как дочь своего отца, прошла дальше по улице, зашла в бар и забилась в уголок, чтобы не пришлось ни с кем общаться.

Ремонт в моей столовой продвигался мучительно медленно. Меня охватывало чувство вины всякий раз, когда мой взгляд падал на банки с краской и ведерко с кистями, набухающими влагой в подсобке, но закрытая дверь почти мгновенно лишала меня еще одной головной боли.

Я винила во всем Дэна. После встречи его одноклассников неделю назад он звонил мне почти каждый вечер. Работа оставляла нам время только на телефонные звонки, что не могло меня не радовать. Чаще всего, возвращаясь после работы, мне хотелось что-нибудь разогреть на ужин, принять душ и заползти в постель. Дэн как будто это чувствовал, потому что больше не предлагал мне встреч. И я испытывала от этого разочарование. И это также не способствовало продвижению работы в столовой.

Я люблю свой дом. Это по-настоящему мойдом. Я купила его даже раньше своей первой машины. Мой дом – моя гавань, моя крепость. Но вот столовую я ненавижу. Не потому, что ее неправильная форма не позволяет легко поместить в ней стол, стулья и буфет. И не потому, что в ней маловато окон и ужасающая люстра, до которой у меня пока не дошли руки. Я ненавидела ее за то, что она насмехалась надо мной неоконченным до сих пор ремонтом, и за то, что каждый раз, проходя мимо нее, я вспоминала о том, как мало у меня стимулов, чтобы его закончить.

Ветхий дом, который я купила, был расположен в районе города, который мэр относил к «непрестижным». Соседи мои также не были людьми выдающимися, но постепенно все менялось. Власти города в попытке оживить деловую активность центра Гаррисбурга оказывали значительную финансовую поддержку проектам, преследующим ту же самую цель. Конечно, гораздо приятнее жить по соседству с людьми, имеющими спортивные машины, а не крадущими их.

Я сделала ремонт, но не стала менять интерьер комнат, оставив их прежними, хотя это и означало некоторое неудобство в пользовании туалетом и ванными. Я переходила от комнате к комнате, как только у меня появлялось время и деньги, наняла профессионалов, чтобы устранить ущерб, вызванный временем, но весь косметический ремонт взяла на себя.

Не то чтобы у меня был дизайнерский талант, но мой дом был отделан в тех же нейтральных тонах, которые я предпочитала в одежде. Белые стены. Мебель в хорошем состоянии, которую я частично приобретала на аукционах и магазинах подержанных вещей. Не потому, что я не могла позволить себе купить новую, а потому, что любила старые вещи.

У меня уже набралось несколько картин в черно-белой раме, несколько подсвечников и ваз, но в основном это были подарки. Во встроенных шкафах стояли книги, которые я могла почитать у горящего камина.

Сегодня вечером ко мне пришел Гевин. Я нечасто видела его на прошедшей неделе, хотя несколько раз слышала приглушенные стенами громкие голоса. Он ждал меня у порога, сжимая в руках книгу. Было не так холодно, но он был одет в свитер, натянул капюшон на голову и до того походил из-за этого на Энакина Скайуокера до того, как тот стал Дартом Вейдером, что я не могла не отметить этот факт.

– Не так-то легко противостоять Темной силе, да?

Моя шутка оценена не была. Гевин взглянул на меня из темноты капюшона. Лицо его было бледным, он не улыбался.

– Чего?

– Темная сила… Ладно, не важно. – Я не собиралась спрашивать, смотрел ли он ставшими эпическими «Звездные войны». – Пришел помочь мне с покраской?

Я вошла к себе, Гевин последовал за мной.

– Ну да.

Гевин не был болтлив, но и неразговорчивым его не назовешь. Я смотрела на него краем глаза, пока клала на стол свою почту и ставила сумку. Он сразу направился в гостиную, на ходу снял через голову свитер и аккуратно повесил его на спинку кресла. Под свитером на нем была простая серая водолазка. Он наклонился, чтобы открыть банку с краской. Край футболки выбился из-за пояса джинсов, открывая спину. Он показался мне еще худее, чем прежде. В последние дни я не видела машину его матери, что значило только то, что, когда я была дома, она отсутствовала. Может быть, он просто не ужинал.

– Поесть не хочешь?

Сидя на корточках, он оглянулся на меня через плечо.

– Можно.

Я засунула две замороженные пиццы в духовку и поднялась наверх, чтобы переодеться в рабочую одежду. К тому времени как я спустилась, Гевин уже разложил кисти и ролики, разлил краску в лотки. Духовка издала сигнал. Гевин встал и повернулся ко мне.

Увидев его руку – впервые за все время нашего знакомства, – я встала как вкопанная. Рукав его водолазки задрался до плеча, обнажая три или четыре тонкие красные полосы. Порезы.

– Что у тебя с рукой?

Он опустил рукав, скрывая порезы.

– Кот поцарапал.

Я воспользовалась тем, чтобы уделить внимание пицце и никак не комментировать его ответ. Все может быть. Почему кот не мог его поцарапать? Может быть, так оно и было. Я больше не стала возвращаться к этой теме.

Он съел только два куска пиццы, хотя обычно его нормой было четыре. Я промолчала и в этот раз. Завернув то, что осталось, положила на столешницу.

– Возьмешь с собой, когда будешь уходить, – сказала я. – Я все равно это есть не буду.

Он чуть улыбнулся:

– Хорошо.

Я подавила желание протянуть руку и взъерошить ему волосы. Мальчикам, особенно когда им пятнадцать лет, вряд ли понравится подобное обращение.

Мы вернулись к работе, и он спросил, нельзя ли включить какую-нибудь музыку. Кажется, мне удалось удивить его своей коллекцией дисков.

– У вас здесь есть несколько приличных вещей, мисс Каванаг. – Он поднял последний диск одной из альтернативных рок-групп.

Я проглотила подразумевающееся «для немолодой уже дамы».

– Спасибо. Можешь поставить его, если хочешь.

Он так и сделал, и мы еще немного поработали, иногда бок о бок, иногда порознь. За последние несколько месяцев он подрос и теперь возвышался надо мной примерно на дюйм, поэтому я отдала ему на откуп стремянку, чтобы он заканчивал стены ближе к потолку.

– Знаешь что, Гевин, – сказала я немного спустя, – тебе необязательно называть меня мисс Каванаг. Можешь звать меня Элли.

Он взглянул на меня сверху вниз.

– Моя мама говорит мне, что я должен проявлять уважение к людям.

– Твоя мама права. Но если ты будешь называть по имени, я не сочту это неуважением ко мне. – Я закончила красить последний угол и повернулась, чтобы положить ролик в лоток. – Я разрешаю тебе звать меня по имени.

Гевин несколько секунд водил роликом по стене.

– Можно.

Комната стала выглядеть лучше, хотя еще один слой краски точно не помешает. Я начала уборку. Гевин мне помогал. Подсобка была маленькой, и потому мы натыкались друг на друга, обмениваясь неловкими улыбками, когда, например, Гевин поворачивался к раковине, чтобы положить туда ролик, а я пятилась, уступая ему дорогу. Я задела полку, на которой стояли моющие средства и лежали вешалки. Некоторые из них стали падать на пол, и Гевин потянулся, чтобы их схватить.

Ничего пошлого в этом не было. Он даже не касался меня, когда подставлял руки, чтобы удержать остальные книги от падения. Мы оба смеялись, пока я вдруг не бросила взгляд на заднюю дверь, в окне которой показалось чье-то лицо.

Мой смех оборвался, когда я с возрастающим смущением узнала миссис Осли. С бьющимся сердцем я прошла мимо Гевина и открыла дверь.

– Вы меня напугали.

– Я стучала в парадную, но мне никто не открыл. – Она улыбнулась мне, сузив глаза: – Гевин, пора домой.

– Я хочу помочь Элли закончить с уборкой…

– Домой. Немедленно! – Ее голос исключал всякие возражения.

– Все в порядке, Гевин, – сказала я. – Осталось совсем немного. Я сама справлюсь.

– Пойду возьму свитер, – сказал Гевин и вышел в коридор.

Мы с миссис Осли остались вдвоем в тесном пространстве моей подсобки. Между нами воцарилось неловкое молчание. Ей больше нечего было сказать мне, мне – ей. Возвращение Гевина – он снова надел капюшон – избавило нас от еще большей неловкости. Миссис Осли вышла, и он последовал за ней.

Я закрыла за ними дверь, думая о том, что приобрела в ее лице врага, хотя не могла понять, в чем моя вина.

Чад мог не звонить мне неделями, и я привыкла не особенно волноваться, когда это случалось. Мы поддерживали связь через электронную почту и открытки, обращаясь к телефонной связи, когда кто-нибудь из нас вдруг спохватывался, что мы не общаемся уже длительное время. Такое также случалось, когда в жизни одного из нас наступал кризис. Когда Чад не позвонил мне, после того как я оставила ему сообщение, благодаря его за то, что он прислал мне «Принцессу-бродяжку», я не встревожилась. Но по прошествии нескольких дней, в течение которых не ответил ни на одно из моих электронных писем, я поняла: что-то случилось.

Когда он взял трубку, его голос звучал невнятно, словно он говорил с полным ртом сиропа.

– Алло?

Чад немного приободрился, услышав мой голос, но до свойственной ему экспансивной балабольни было далеко. Он что-то пробормотал насчет кучи работы, своей занятости в любительском театре, сообщил о рождении ребенка у сестры Люка, но все это было только балластом, заполнявшим тишину. Главного он мне так и не говорил.

– Что случилось? – наконец сама спросила я. – Скажи мне, Чедди.

Он молчал так долго, что можно было подумать, будто нас разъединили, но я слышала его дыхание.

– Просто я немного не в настроении, Элли.

– Ох, Чад, – вздохнула я, так как что еще можно на это ответить? Никакие обнадеживающие слова в любом случае не заменят объятий. – И как ты себе его поднимаешь?

Мне это удалось – он выдавил «кхе-кхе».

– То же, что и всегда. Топлю свою депрессию в сандэ [6]6
  Сандэ– десерт из шариков мороженого с различными добавками.


[Закрыть]с горячим шоколадным сиропом.

Это все-таки было лучше, чем алкоголь, к которому Чад не притрагивался.

– Что говорит на этот счет Люк?

Чад снова ответил не сразу.

– Он ничего не говорит. Я молчу об этом.

– Ты должен ему сказать, – мягко, но настойчиво призналась я. – Вы живете вместе. Конечно, от него это не укрылось.

– Мы этого не касаемся, – сказал Чад. – У Люка всегда хорошее настроение. Я не хочу его омрачать. Не хочу и чтобы ты из-за меня расстраивалась, Элли. Мне нужно это просто пережить.

– Но ты можешь переживать это не один.

– Извини меня, если я тебя не пойму, – сказал Чад с такой ехидцей, какую я слышала от него впервые, – мисс Остров Независимости. Лучше скажи-ка мне, моя старшая сестрица, когда ты в последний раз плакалась кому-нибудь в жилетку?

Он замолчал. Я тоже молчала в ожидании его извинений. Они не последовали, и через минуту я проскрипела «пока» и повесила трубку. Иногда, даже когда знаешь, что другой человек прав, проще принять оскорбленный вид, чем признать чужую правоту.

Меня уже приглашали на вечеринки, устраиваемые для демонстрации товаров сетевого бизнеса, – свечей, кухонной утвари, драгоценностей. Из вежливости заказывала что-нибудь из предлагаемой продукции. Я поступаю так не только потому, что хочу тратить время, сидя в гостиной незнакомого мне человека, и, хихикая, предлагать товар, который мне самой задаром не нужен, а потому, что таким образом не только помогаю женщинам – кто-то из них просто вынужден заниматься подобной работой, даже если это не нравится, – но и получаю кучу вещей, которые затем могу сплавить своей матери на Рождество или на день рождения.

Марси не предлагала мне приобрести мерные ложки, серьги или миксер. Но также не позволила мне отвертеться, перелистав глянцевую брошюрку и приняв от меня чек. Она настояла на том, чтобы я пошла к хозяйке, устраивающей подобную вечеринку, а я не смогла найти убедительный довод, чтобы отвертеться.

Протокол проведения подобных мероприятий мне не известен, поэтому я с минуту стояла перед дверью квартиры, споря сама с собой, как мне о себе объявить: то ли постучать, то ли самой открыть дверь. Позади меня появились две женщины и избавили меня от необходимости принимать решение.

– Вы пришли взглянуть на игрушки? – хихикнула та, что повыше.

Дверь открылась. Марси взвизгнула. Все остальные женщины за ней. Я не протестовала, когда меня втащили внутрь, обняли, что-то прочирикали мне в ухо, всунули в руку бокал вина, усадили в кресло.

Марси дефилировала с закусками. Женщины болтали. Я маленькими глотками пила вино, что избавляло меня от необходимости много говорить, тем более Марси была единственной, кого я знала.

Я не провела всю жизнь в четырех стенах. Я знала, что представляют собой игрушки для секса, хотя в моем хозяйстве такого добра не водилось.

Я думала, что подготовилась к этой вечеринке, – ручка была в руке, бланк заказа уже лежал передо мной. После трех минут восторженного рассказа хозяйки я поняла, что с меня хватит, а к тому времени, когда она подошла к карандашам с украшением в виде пениса, я надеялась, что мне удастся убраться отсюда раньше, чем я окончательно опозорюсь.

Оказывается, я напрасно задергалась. Марси, которая без тени смущения посвящала меня в мир секса, взвизгнула и закрыла лицо руками, когда хозяйка приступила к демонстрации первой игрушки. Многие женщины также покраснели и поглядывали на экспонаты через щелочки в пальцах. Судя по всему, король Донг с отсоединяющимся вибратором не входил в число предметов, составляющих их повседневный быт. Я расслабилась. Похоже, не одна я такая отсталая.

– А теперь, дамы, – сказала хозяйка, раздавая каждой из нас розовые листы бумаги, – время для двадцати сексокаверзных вопросов. Надо добавить, что и для призов тоже.

Мы засмеялись и склонились над нашими розовыми опросниками. Среди вопросов были такие: сколько партнеров у вас было; самые неподходящие места, где вы занимались любовью; спали ли вы одновременно с двумя мужчинами. Также нам предлагалось составить список мужчин-знаменитостей, в которых мы были влюблены; ответить, способны ли мы солгать нашей дражайшей половине; описать нашу любимую позицию в сексе и так далее.