Текст книги "Так говорил Ландау"

Автор книги: Майя Бессараб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

У Дау был искренний, непоказной интерес к людям. Его интересовали и причины семейных неурядиц, и вообще всё, что способствует или, наоборот, мешает счастью. Узнав от Коры, что у свояченицы большие проблемы с семейной бухгалтерией, потому что её муж каждый раз со скандалами даёт деньги, Дау, выбрав удобный момент, сказал:

– Верочка, попробуйте другую тактику. Не берите у него ничего. А когда он предложит эту смехотворную сумму, скажите, что вы достаточно зарабатываете и в состоянии взять его на свое иждивение.

Результат превзошёл все ожидания! Всё вошло в норму и навсегда.

Лев Давидович скрупулезно, честно отдавал жене 75% всех своих доходов. Это были внушительные суммы. Но её, естественно, интересовали те 25%, которые он оставлял себе. Как-то во время обеда, в самом конце трапезы, чтобы не дай Бог, он не ушёл, не доевши, Кора завела разговор о каких-то предстоящих тратах. Дау просматривал газеты, не очень вникая в смысл её слов. Не отрываясь от чтения, он сказал:

– Если в нашей семье есть жид, то это, конечно, ты.

Слава Богу, его украинка-жена обладала чувством юмора. Она так и покатилась со смеху.

Моя бабушка часто повторяла:

– Я не знаю человека лучше Дау.

Но когда тёща в очень ненавязчивой форме, полушутя, вздумала ему пожаловаться на Кору, он ответил:

– К сожалению, ничем не могу вам помочь. Ваше воспитание.

Точно так же пресекались всякие попытки неуважительно отозваться о его дражайшей половине со стороны его матери или сестры. Он очень серьёзно относился к браку, любые недружелюбные высказывания по этому поводу слушать не желал, считая, что в противном случае «звери-курицы» заклюют.

Таким образом, вокруг него никогда не было никаких конфликтов, которые иногда отравляют людям жизнь. Словом, во всем был порядок. К счастью, окружающие его люди знали ему цену. Быть может, это покажется чем-то нескромным, но я всё же скажу, что сколько я себя помню, Кора всегда повторяла, что Дау – гений.

Как-то я после лекций поехала на Воробьёвское шоссе, к тётке. Дау отобедал и просматривал газеты.

– Час от часу не легче, – сказал он. – Слыхала? Тёплый переулок переименовали! В улицу Тимура Фрунзе.

В другой раз его внимание привлекла улица Вешних вод.

– Одна такая улица ещё ничего, но ретивые чиновники могут такого нагородить, что страшно будет взглянуть на карту города. Улицы надо называть просто, не мудрствуя лукаво. Первая московская улица называлась Высокая, просто, понятно и русскому уху привычно.

– Дау, ты никогда не догадаешься, какого сорта это яблоко, – сказала Кора, придя с рынка.

– Новый сорт?

– Совершенно новый! – она выдержала паузу. – «Слава победителю!».

– Какая гадость! Я его в рот не возьму! Какое мерзкое название! Совершенно подхалимское.

Он ещё долго не мог успокоиться.

– Как ты могла это купить?

– Попробовала – вкусные, я и купила.

– Не надо было и пробовать.

Однажды Кора начала что-то рассказывать, потом передумала, на ходу решила переменить тему, запнулась, начала снова.

– Короче, пожалуйста, – попросил Дау.

– Короче нельзя.

– Тогда не надо совсем.

23 сентября 1937 года в застенках НКВД был расстрелян мой отец, Яков Иванович Бессараб, тридцати семи лет от роду. Отца я любила без памяти, и, если бы не Дау, не моя семья, я не пережила бы этой трагедии. Фактически я с тех пор жила в семье тётки, после школы ехала к ней, к счастью это было близко.

Будучи студенткой, я бывала там реже, раза два в неделю. Однажды тетушка сказала мужу:

– Дау, у тебя столько холостых учеников, а племянница не замужем.

– Я могу познакомить с красивым молодым человеком, который отдыхал вместе со мной минувшим летом в Гаспре. Вот я и приглашу его в гости.

Он тут же написал открытку, и недели через две знакомство состоялось. Виктор не мог не понравиться: он и внешне был хорош, и к тому же был скромен и застенчив. Через полтора месяца он сделал мне предложение, мы с ним подали заявление в ЗАГС.

Помню, я сидела у тётки на кухне и, обливаясь слезами, рассказывала ей об этом. Вдруг вошёл Дау. Узнав, в чём дело, он воскликнул:

– Что творится! Боже мой, Боже мой, что творится! Девушки плачут, что надо идти замуж!

Прошло полгода, на той же кухне Дау как-то спросил у меня:

– Ну, как тебе нравится быть замужней дамой?

При этом он странно улыбался, эта улыбка смутила меня, и я не знала, что ответить.

– Я спрошу иначе. Что тебе больше нравится: твой муж или любимые конфеты «Мишки»?

– «Мишки», – сдуру брякнула я.

Что тут началось! Дау вскочил, и, размахивая руками, воскликнул:

– Какой ужас! За кого я её выдал замуж! Впрочем я давно догадался, что красивые мужчины – плохие любовники. Они полагают, что женщина будет вполне удовлетворена, созерцая их красоту.

Кора ехидно заметила, что Дау проявляет слишком большой интерес к семейной жизни племянницы.

– Но меня это волнует, – пояснил Дау.

– Успокойся. Она ещё не вошла во вкус.

К сожалению, моя семейная жизнь не заладилась. Вероятно, оттого, что мы с Виктором жили в разных городах: я у мамы, он – в Алупке, ибо был начальником Крымской экспедиции ФИАНа. Ну какая же это семья! Для меня главное было – моё дитя. Я бросила институт: просто перестала туда ходить, даже отпуск не оформила. В нашей семье ребёнок всегда был центром мироздания, какая уж там учёба, иногородний муж, подруги! О муже я и думать забыла.

Мне всегда казалось, что никто не мог разобраться во всём, что происходит в жизни, лучше Дау. И, хотя я уже решила развестись, для меня очень важно было узнать его мнение.

– Я хочу развестись с Виктором, – начала я.

– Почему? В чём причина? – спросил Дау.

– Причина в том, что она дура, – не выдержала Кора. – Умные женщины мужей-профессоров не бросают.

– Коруша, не мешай. Так в чём причина?

– Причины никакой нет. Просто я его разлюбила.

– Ничего себе – нет причины! Да важнее этого ничего не может быть! – возмутился Дау.

– Но мама против. Она говорит, что в тот день, когда я с ним разведусь, она выбросится из окна.

– А ты и поверила! В жизни она этого не сделает. Она же не сумасшедшая. Это педагогика чистейшей воды.

Я шла домой спокойная, счастливая. Я снова поступлю в институт, закончу его. Буду работать, воспитывать дочку. А мама поймёт, она такая добрая.

– Коруша, у меня билеты в театр: англичане привезли «Гамлета». Но пьеса скучная. Ты пойдёшь?

– Нет. Возьми Майку, она будет счастлива.

Так я попала на гениального Пола Сколфилда, это было незабываемо. Когда он заговорил, меня охватил священный трепет, описать это невозможно. Дау тоже был потрясен:

– Я не ожидал увидеть ничего подобного. Я впервые понял, какую простую вещь написал Шекспир, – сказал он в антракте.

На следующее утро выяснилось, что один из учеников Дау, Иосиф Шапиро, тоже видел этот спектакль. Он записал свой разговор с Дау. Говоря о Клавдии, роль которого режиссёр Питер Брук дал актёру, менее всего походившему на злодея, Дау воскликнул:

– Нельзя, чтобы злодей был так обаятелен.

– Но Дау, если бы в жизни этого не было, мир не знал бы коварства, – возразил Шапиро.

– Да, да. Но всё-таки, когда это в театре, должно быть как-то не так. Что она влюбилась, это правильно. Но она влюбилась в ничтожество. А тут не так. Брук переборщил. Идея хорошая, но переборщил. Получается что-то вроде оправдания подлеца в глазах зрителя.

Иосиф Шапиро предложил следующее объяснение:

– Это получается потому, что Пол Сколфилд не доигрывает в кульминационных сценах. По дарованию он не трагик.

– Вы так думаете?! Вот как! Мне это и в голову не приходило. Я только чувствую, что-то не так.

Честно говоря, я ничего подобного не ощущала. И никаких изъянов в исполнении Пола Сколфилда не заметила. Это был идеальный Гамлет.

Также благодаря Дау я посещала художественные выставки.

Я никогда не говорила с Дау так много, как в то лето, когда он несколько месяцев безвыездно жил на даче после автомобильной катастрофы. И разговоры эти были самые задушевные. Однажды он сказал, что в ближайшее время придётся серьёзно поговорить с Гариком.

– И о чём?

– Это будет мужской разговор. Есть вещи, которые отец должен объяснить сыну с глазу на глаз. Простые вещи, суть жизни. Что нельзя жениться, не проверив своих чувств. Это все равно, что покупать кота в мешке. Очень часто, влюбившись, мужчина не хочет считаться с тем, что женщина к нему равнодушна. Он идёт на всё, лишь бы она ему принадлежала. Результат, как правило, плачевен. Внешне все может выглядеть вполне благопристойно, но, увы, счастья такие браки не приносят никому. Фактически, настойчивый субъект покупает особу женитьбой, и всё. К сожалению, вот это: «Я добьюсь, что она будет моей!» – получило очень большое распространение. А жаль. Молодому человеку полезно знать, что у женщин свои заскоки. Иногда они, не любя человека, ставят перед собой цель – женить его на себе. В ход идут все средства, и чаще всего это заканчивается законным браком. Но без любви это – одни неприятности. Ну, и главное: если ничего хорошего в семейной жизни нет, надо проявить твёрдость и уйти. Но после этого уже не возвращаться, а то и такое бывает.

Гарик так рано женился, что отец не успел всё это ему рассказать. Впрочем, Дау вообще избегал нравоучительных бесед, а если что и говорил, то в очень лёгкой форме, в виде шутки, анекдота, пословицы, чтобы это не было похоже на нотацию. «Мой сын никогда не скажет, что я зануда», – пояснял Дау.

ГЛАВНОЕ – РАДОВАТЬСЯ ЖИЗНИ

Как сладко жить, как сладко побеждать

Моря и девушек, врагов и слово.

Николай Гумилёв . «Рыцарь счастья»

– Дау, ты играешь с Гариком, как с котёнком. Мог бы задавать ему какие-нибудь задачки, – посоветовала мужу Кора.

– Ничего подобного я делать не собираюсь.

– Но ведь его надо чему-то научить. Это главное.

– Главное – научить его радоваться жизни. Пойдёт в школу, и там ему будут задавать задачки.

– И английский ему тоже не нужен? – съехидничала Кора.

– Очень нужен! – Ну так учи его.

– Ни за что! Детство должно быть радостное. А если не давать ребенку покоя и с утра до ночи что-то ему вдалбливать, он на всю жизнь останется унылым и безрадостным.

– Но ведь тебя родители учили немецкому и французскому, ритмике и рисованию, – не сдавалась Кора.

– Если бы мой отец меньше в меня въедался, у нас были бы более дружеские отношения. Именно потому, что меня так мучили в детстве, я предоставлю своему сыну полную свободу. Немного подрастёт, проявятся его наклонности. Очень важно, чтобы они не были навязаны родительским мнением. Свою профессию, свою специальность человек должен любить. Без этого он никогда не будет счастлив, не будет с наслаждением трудиться. В противном случае его ждет жалкая участь.

– Надо каждый день строить и созидать свою жизнь. За вас этого никто не сделает. И надо постоянно стремиться к счастью, это обязанность человека, его долг. Более того, каждый должен научиться радоваться жизни. А наша система воспитания такова, что нормой считается не жизнерадостное настроение, а сосредоточенно-унылое. Дело доходит до анекдота: гарантией благонадёжности советского человека является выражение лица угрюмое, как у медведя, и одежда самых мрачных тонов. Это называется – делать умный вид. Модель руководителя, именно в том смысле, что он только и умеет, что водить руками.

Вероятно, Лев Давидович упомянул об одежде потому, что однажды на международной конференции в Киеве, где доклад Ландау, к слову сказать, был сенсацией, к нему подошёл некто в штатском и спросил, нет ли у академика более приличного костюма.

– Эти вопросы я обсуждаю со своей женой, – ответил Дау. Во всяком случае, переодеваться он не побежал. Эти деятели из компетентных органов часто отмечали, что Ландау одет несолидно. Ещё в Харькове, когда Ландау организовал Международную конференцию по теоретической физике, произошёл забавный случай. Встречали Нильса Бора, на перроне собралось несколько университетских профессоров и кое-кто из администрации.

Был среди встречавших и Дау, как всегда в свои холостяцкие годы он был в мятых белых брюках, без галстука. Этого мало. В довершение несолидности молодой человек грыз большое зелёное яблоко. Всё это очень не понравилось милиционеру.

– Пройдёмте, пройдёмте, гражданин, – говорил он, оттесняя Дау из первых рядов встречающей публики.

Каково же было всеобщее удивление, когда Бор, выйдя из вагона отыскал в толпе Дау и именно ему первому пожал руку.

В нём было столько огня, страсти, задора, он был так приветлив и жизнерадостен! Человеку непосвящённому могло показаться, что перед ним – беззаботнейшее существо на свете. Но это, конечно, было не так. Он обладал колоссальной энергией и овладел искусством полностью отключаться от работы. Это было совершенно необходимо при той фантастической нагрузке, которую он на себя взял.

Чтобы отдохнуть, расслабиться, Дау нужны были любимые стихи и десятки любимых шуток. Порой казалось, он помнит все остроумные фразы, произнесённые знаменитыми деятелями от древности до наших дней, и лихо, по-мальчишески шпарит ими при каждом удобном случае. И, что немаловажно, он присвоил все эти прекрасные фразы подобно тому, как Жуковский (которого он очень любил) говорил о своих переводах: «У меня всё – чужое, и всё, однако же, моё».

Когда я была школьницей, Дау особенно часто обрушивал на меня шквал любимых изречений. Некоторые я тут же записывала:

«Я люблю людей, кроме пресыщенных жизнью ничтожеств» (Джон Рид). «Я всегда уважал красоту, и считал её талантом, силой» (Герцен). «Любовь – поэзия и солнце жизни» (Белинский).

Однако заканчивалось всё стихами. Некоторые я тоже записывала:

 
Где бы ни шла моя жизнь, – о, быть мне всегда
в равновесии,
готовым ко всяким случайностям,
Готовым встретить лицом к лицу ночь, ураганы,
голод,
насмешки,
удары, несчастья,
Как встречают их деревья и животные.
 

Уолт Уитмен

Однажды Гарик не приготовил урока и получил двойку. Кора набросилась на сына.

– Не надо его ругать, – спокойно сказал Дау. – Откуда ты знаешь, может быть он решил не работать, а быть профессиональным паразитом.

Кора рассказывала, что Гарик страшно покраснел и вышел из комнаты. После этого не было случая, чтобы он пошёл в школу с невыученными уроками. Учился он хорошо, но отличником не был. И это понятно, ведь его отец утверждал, что есть предметы, по которым стыдно иметь оценку выше тройки.

Дау никогда не наказывал сына. Желая удостовериться в этом, я спросила у Игоря, когда он стал взрослым:

– Тебя отец когда-нибудь наказывал?

– Что ты имеешь в виду? – не понял он.

Не наказывал, не принуждал, предоставлял полную свободу. Вместе с тем мальчик рос в обстановке труда: с утра до вечера работал отец, не покладая рук трудилась мать. А в адрес тех, кто отлынивал от дел, раздавались реплики, от которых становилось не по себе:

– Это лодырь, поэтому он выбрал себе вшивое занятие. Вошь – паразит, и он паразит. Вроде вши.

Или:

– Что о нём говорить, перестал работать и впал в ничтожество.

Было столько презрения в его голосе, что у меня на всю жизнь врезалось в память, как что-то самое страшное – перестать работать и впасть в ничтожество.

– Какой бы ты хотела быть? – спросил он меня однажды.

– Добродетельной, – после некоторого раздумья ответила я.

– Что?! Добродетельной? Какой ужас!

– Дау, успокойся, – вмешалась Кора. – Она просто не знает, что это значит.

Известна любовь Ландау к ясному, чистому, изящному стилю. Он ненавидел нарочитое усложнение вопроса для пущей важности, наукообразие. Стремление к благородной простоте отразилось во всех его работах. А на досуге он любил придумывать всевозможные классификации, начиная от шуточной классификации зануд до классификации учёных. С занудами он попытался разобраться ещё в Ленинграде.

I класс. Гнусы (скандалисты, драчуны, грубияны).

II класс. Моралинники (выделяют продукт морали – моралин).

III класс. Постники (отличаются недовольным, постным выражением лица).

IV класс. Обидчивые (всегда на кого-нибудь в обиде).

Он придумал классификацию женщин:

I класс. К нему принадлежала немецкая кинозвезда Анни Ондра, сероглазая блондинка типа Мерилин Монро. Посмотришь, невозможно оторваться.

II класс. Хорошенькие блондинки со слегка вздёрнутым носом.

III класс. Ничего особенного. Не то чтобы страшные, но можно и не смотреть.

IV класс. Лучше не смотреть. Не опасна для людей, но пугает лошадей.

V класс. Интересные. Смотреть не хочется. Выговор родителям.

Классификация мужчин: душисты, те, кого интересует только душа избранницы. Красивисты, которых больше волнует её внешность. Они подразделяются на фигуристов и мордистов. Себя Дау называл красивистом-мордистом.

Особо выделялись подкаблучники, мужчины безвольные, слабые, которыми жены помыкали, как хотели. Из боязни стать подкаблучником Дау в юности решил, что никогда не женится. Но жизнь внесла свои коррективы. В двадцать шесть лет он встретил женщину, которая стала его женой.

«Присутственные места» были разделены: по пяти классам, в порядке убывания качества:

1. Учреждение.

2. Заведение.

3. Лавочка.

4. Кабак.

5. Бардак.

Будучи патриотом своего института, он причислил Институт физических проблем, где проработал четверть века, к высшему разряду. Когда по требованию всемогущего Берии Пётр Леонидович Капица был отстранён от должности и директором стал академик Александров, начавший какие-то реорганизации, Дау всё время жаловался друзьям, что работать стало невозможно, придётся уходить из института: это не институт, а бардак. По возвращении Капицы он заявил: «В Капичнике идеальные условия для работы».

«Науки бывают естественные, неестественные и противоестественные», – заявил он однажды, чтобы повеселить студентов.

Большой любитель поговорить, Дау считал, что великолепный трёп – это искусство. Была классификация разговоров:

I класс – беседы. Они вызывают прилив мыслей, придают ценность общению людей. Это – творчество.

II класс – «пластинки», то есть разговоры, не требующие души. Их можно прокручивать сколько угодно раз. Для них хороши вечные темы – о любви, ревности, жадности, лени, о взаимоотношениях супругов, «Кто ваш любимый артист?» и тому подобное. Дау очень любил «разговоры-пластинки»: они удобны на отдыхе, в поезде, при знакомстве с девушками.

III класс – шум. Полное отсутствие живой мысли, искренности, а подчас и смысла. Дау уходил от таких разговоров. Они его раздражали.

Разумеется, порой Дау ошибался. Для полноты картины надо рассказать и о его чудачествах, тем более он так любил их афишировать. Для начала – рассказ о том, как он пытался заниматься философией.

«Когда мне было лет двенадцать, я взял том Канта. Читал очень внимательно и пришёл к выводу, что всё это – чушь собачья». С тех пор прошло много лет, но мнения своего он не изменил.

Музыковедение, искусствоведение, театроведение и литературоведение Дау считал лженауками и называл «обманом трудящихся». Причём переубедить его было невозможно.

Что же касается научного коммунизма и тому подобных дисциплин, то они приводили Дау в ярость. Он в них видел особый вред и с величайшим презрением относился к людям, избравшим их своей специальностью.

А ещё этот enfante terrible постоянно твердил, что опера противоестественна, что люди в реальной жизни общаются посредством живой речи, а не пения. Он так же не понимал балета. И всё же у Дау была любимая певица – Надежда Андреевна Обухова. Кора говорила, что он всегда задерживался у радиоприёмника, услышав её голос, мог прослушать весь концерт до конца и уверял, что это единственная певица, которую можно слушать. Остальные же его раздражали.

Вот чего у Дау не было, так это снобизма. Один из его друзей как-то сказал: «Он был простой человек и любил простые искренние стихи». И уж конечно не стеснялся признаться, что ему нравятся стихотворения поэта, которого снобы ни в грош не ставили. Речь идёт о Константине Симонове. Я очень хорошо помню, как дала Дау почитать маленькую синюю книжку стихотворений Симонова. Кора потом сказала: «Ты должна её подарить Дау, он с ней не расстаётся. Ведь он тебе столько книг подарил». Я охотно отдала её Дау, если не ошибаюсь, он её знал наизусть, во всяком случае, декламировал постоянно.

Дау восторженно встретил появление молодых поэтов – Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной, Андрея Вознесенского, Роберта Рождественского, ему был по душе их громкий успех и смелость.

– Только бы не потускнели, – говорил он.

Когда Дау и Кора отдыхали в Коктебеле, вокруг него постоянно собирались небольшие группы пишущей братии. Там, где то и дело раздавались взрывы хохота, обычно и находился Дау. При его любви к общению, к стремительным репликам он быстро завоевал популярность среди писателей. Был мил и приветлив, и только иногда, если кто-то очень уж умничал и употреблял в разговоре учёные слова, Дау слегка царапался.

Как-то на пляже молодой искусствовед начал излагать свои теории:

– Каждый элемент человеческого лица несёт на себе определённую нагрузку, что-то выражает. Как часто прелестные девушки к пятидесяти годам превращаются в форменных крокодилов. Мещанская сущность доминирует, поглощает всё, что было хорошего. И только очень немногим удаётся сохранить душу, чистоту помыслов.

– Вы – душист, а я – красивист-мордист. Что же касается девушек, то к пятидесяти годам они просто стареют, – ответил Дау с ясной, обезоруживающей улыбкой.

А начинающему поэту академик посоветовал:

– Ваши стихи о дружбе напомнили мне слова Герцена, когда у него спросили, верит ли он в возможность дружбы между мужчиной и женщиной, Герцен ответил: «Да, но от этого рождаются дети». Не бойтесь любви, это святое чувство. Бояться надо отсутствия любви и плохих стихов о любви.

Одна молодая особа как-то пожаловалась на своего любовника: жениться не собирается, так как не может развестись с больной женой, он, видите ли, заместитель министра, и ему такие вещи непозволительны. Страшно занят, не приходит месяцами, потом вдруг является среди ночи, – она и встретиться ни с кем другим не может. И вообще всё это ей до смерти надоело. У него же ключи.

– Принуждать себя – преступление. Поставьте новый замок на дверь, и все ваши проблемы будут решены.

– Не все. Он ещё мою сестру должен устроить на работу.

– А, ну тогда другое дело. Но только не называйте это любовью. Это – бизнес, деловые отношения.

Она страшно обиделась…

Другая дама тоже обиделась на Дау. Она завела с ним разговор, что у неё с мужем чисто дружеские отношения, ничего больше. Дау никак не отреагировал на это, тогда она, чтобы выйти из неловкого положения, добавила, что имеет поклонника с громким именем и знакомого юношу, который любит её со всем пылом двадцати лет.

– Для полного комплекта не хватает только исповедника, – кокетливо взглянув на академика, закончила она.

– Жалкая роль, – возразил Дау.

– Да что вы! – ахнула дама. – Я так хорошо всё придумала.

– Но это не вы придумали. У Островского есть купчиха, которая любила мужа для денег, дворника для удовольствия и офицера для чувств.

Наисерьёзнейшие вещи Дау умел высказывать в форме шутки, достигая тем самым наибольшего эффекта. И он никогда не был нудным, наоборот, говорил, что у него, как у Хлестакова, «лёгкость в мыслях необыкновенная».

Как-то один из его многочисленных корреспондентов пожаловался, что ему не даётся английский язык. «Но английский необходим. Выучить его нетрудно, так как английским языком неплохо владеют даже очень тупые англичане», – ответил Дау.

Сам он научился говорить и читать по-английски за полтора месяца, когда его по путевке Наркомпроса послали на несколько лет за границу.

Но произношение у Дау было ужасное, хотя он мог говорить с иностранцами, и те его прекрасно понимали.

Дау любил раскладывать пасьянс. При этом приговаривал:

– Это вам не физикой заниматься. Здесь думать надо.

– Женщины достойны преклонения. За многое, но в особенности за их долготерпение. Я убеждён, что если бы мужчинам пришлось рожать, человечество быстро бы вымерло, – говорил Дау. – Если бы у меня было столько забот, сколько у женщины, я бы не мог стать физиком.

Однако при всём своём уважении к прекрасному полу Дау всё же считал, что физиком-теоретиком женщина стать не может. Как-то один из его учеников, Алексей Абрикосов, попытался устроить в аспирантуру свою дипломницу и обратился к Дау.

– Она ваша любовница? – осведомился патрон.

– Нет.

– Но может быть, вы надеетесь, что она станет ею?

– Дау, ну что такое вы говорите! – возмутился Алёша.

– В таком случае, я вас выручу. Я не возьму её в аспирантуру. Так ей и передайте.

Однажды на даче Дау разговорился с молодым человеком, Андреем Скрябиным, и тот пожаловался на странное поведение своей девушки. Дау ответил:

– Бойтесь странностей. Всё хорошее просто и понятно, а где странности, там всегда какая-нибудь муть. И вообще приучите себя к тому, чтобы у вас во всем была ясность.

После окончания института мне посчастливилось участвовать в работе целой группы молодых переводчиков, которых собрал вокруг себя Корней Иванович Чуковский, когда «Детгиз» задумал издать «Записки о Шерлоке Холмсе» под его редакцией. Обстановка в нашем маленьком литературном братстве была чудо как хороша. Поработав, шли на прогулку по переделкинским улочкам, потом застолье: Корней Иванович правил бал. На людях он всегда был в ударе, развлекал всю компанию. Ну и мы в меру сил поддерживали разговор. Естественно, я чаще всего говорила о Дау. Но имени его мне как-то не довелось назвать: разговоры были домашние, о дяде. Однажды Чуковский не выдержал:

– Майя, вы так носитесь со своим дядей, что можно подумать, это Ландау.

– Корней Иванович, но я и в самом деле говорю о Ландау.

Разговор происходил за обедом. Чуковский так и остался с раскрытым ртом.

– Как – Ландау?

– Моя мама и жена Ландау – родные сестры.

– Так почему же вы раньше об этом ничего не говорили?

– Но вы же не спрашивали!

Чуковский долго не мог успокоиться:

– Меня ещё никто так не сажал в калошу.