Текст книги "Кочевники времени (Роман в трех частях)"

Автор книги: Майкл Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

– Миссис Перссон! Миссис Перссон!

Ответом мне было только эхо. Ни души не осталось в разрушенной деревне.

Я снова вышел на улицу. Вдали мерцали влажные после дождя зеленые холмы долины. Дождь прекратился, должно быть, еще ночью. Огромное красное солнце стояло в небе. Щебетали птицы. Мир казался совершенно невозмутимым, долина выглядела гаванью полного покоя. Я не видел ни одного ружья, ни одного из тех предметов, что разбойники принесли с собой в качестве добычи. Только грязь была вся истоптана, и можно было разглядеть, что совсем недавно через деревню прошел отряд всадников.

Может быть, разбойники получили сообщение о том, что вооруженные силы генерала Лю планируют нанести им ответный удар? Может быть, они вышли в поход, чтобы самим провести наступательную операцию? Я решил оставаться в деревне так долго, насколько это возможно, в надежде дождаться их возвращения.

Я предпринял бесцельный обход деревни. Я обыскал каждый из оставшихся домов. По главной улице я совершил прогулку из поселка, после чего бегом возвратился назад. Не было ни одного признака, подтверждающего мою теорию о том, что деревня должна стать целью нападения.

Около полудня я изрядно проголодался и вернулся в дом, чтобы перекусить холодными остатками ужина. Я выпил стакан драгоценной мадеры неизвестного миссионера. Осмотрел помещения первого этажа и после этого укрепился в своем первоначальном намерении обыскать все комнаты, одну за другой.

В спальне рядом с моей оставался еще слабый аромат женской косметики. Не было сомнений: это комната Уны Перссон. На стене висело зеркало, возле циновки стояла бутылочка туалетной воды. Несколько темных волос осталось на расческе, валявшейся на полу недалеко от зеркала. В остальном же это помещение было таким же спартанским, как и все остальные. Я заметил маленький инкрустированный столик возле окна, выходящего на небольшой балкон, откуда открывался вид на всю разрушенную деревню. На столе лежал пакет, перевязанный бечевкой и завернутый в платок.

Подходя к окну, я бросил взгляд на сверток. А потом посмотрел на него второй раз, куда как более пристально, потому что на пожелтевшей бумаге увидел написанное выцветшими коричневыми чернилами свое имя! Просто – «Муркок».

Почерк был мне незнаком, однако я чувствовал, что имею право вскрыть пакет. Он содержал пачку густо исписанных листков канцелярского формата.

Это была рукопись, которую тебе, второй ее открыватель, предстоит прочесть (ибо я не имею никакой охоты вторично выставлять себя посмешищем).

К сему прилагалось послание от Бастэйбла. Рукопись была написана тем же почерком.

На это, вероятно, и намекала Уна Перссон, когда говорила, что Бастэйбл для меня кое-что оставил в долине Утренней Зари. Рассуждая здраво, можно также предположить, что она намеревалась вручить мне сверток перед своим отъездом (если действительно знала, что придется отбыть так неожиданно, без предупреждения).

Я вынес на балкон стол, стул и рукопись и уселся так, чтобы видеть холмы долины и жутковатую брошенную деревню, и принялся читать. История оказалась еще более странной, чем та первая, что рассказывал мне Бастэйбл…

КНИГА ПЕРВАЯ
МИР АНАРХИИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ТЕКУ БЕНГА

Когда тем утром я ушел от Вас, уважаемый мистер Муркок, у меня не было ни малейшего намерения столь внезапно покидать Роув Айленд. Первоначально я хотел всего лишь немного прогуляться и проветрить голову. Однако я был, как Вы знаете, очень утомлен и, кроме того, сказалась моя склонность к импульсивным поступкам. Бродя по пристани, я увидел, как отходит пароход; я стал дожидаться возможности незаметно пробраться на борт; наконец, улучил момент. Я остался незамеченным и в результате снова оказался на твердой земле, но уже в Индии, где и начал свой путь в глубь континента, к Теку Бенга. Я все еще надеялся отыскать дорогу назад, в мое, «правильное», время. В Теку Бенга я обнаружил, что расселина все еще неприступна для человека; я порешил было броситься вниз со скалы и тем самым положить конец всей этой чертовщине. У меня недоставало ни мужества, ни сил вернуться назад, в Ваш мир, Муркок, – в этот мир, который так незначительно, но все же отличается от того, что я оставил.

Должно быть, у меня было нервное расстройство (возможно, причиной тому был шок; не исключено, что сказалось и опиумное голодание, настигшее меня в странствиях, – не знаю точно). Я замер близ расселины, бывшей для меня плацдармом для наступления на столь желанное, но недоступное знание. Часами разглядывал я едва различимые в дымке руины заброшенной древней горной крепости. Сейчас мне вспоминается, что временами я принимался умолять ее, взывать к ней с мольбой об избавлении от ужасной участи, к которой я приговорен – ею или Шаран Кангом, давно мертвым жрецом и владыкой Теку Бенга.

Какое-то время (только не спрашивайте, как долго это тянулось) я вел жизнь дикого зверя, питался маленькими животными, которых удавалось поймать, и почти наслаждался медленным распадом моего человеческого рассудка и потерей облика цивилизованного человека.

Когда выпал снег, пришлось подыскать себе укрытие. Я медленно спускался по склону горы, покуда не оказался близ пещеры, способной предложить мне даже большее, чем убежище, в котором я так нуждался. Судя по всему, до недавнего времени она служила жилищем какому-то дикому зверю, потому что повсюду валялись кости, целые груды костей – овец, диких коз, диких собак и тому подобных (как, впрочем, и многочисленные человеческие останки), – однако ж ничто теперь не указывало на то, что прежний ее обитатель все еще находится поблизости. Пещера была длинной и узкой, она настолько глубоко уходила в гору, что мне так и не удалось исследовать ее до конца. Пришлось довольствоваться тем, чтобы устроиться поблизости от выхода, и не разводить огня. Зима становилась все холоднее, но я согревался, кутаясь в шкуры добытого мною зверя.

Прежним обитателем пещеры был огромный тигр. Это я выяснил однажды утром, когда услышал, как кто-то принюхивается. Вход в пещеру закрыли массивная полосатая голова и плечи гигантской кошки. Тигр считал эту пещеру своей зимней квартирой, и идея разделить ее со мной совершенно явно не приводила его в восторг. Я вскочил и бросился в глубину пещеры, поскольку выход был блокирован тигром; гигантская кошка, должно быть, неплохо разжирела за лето, проведенное в долине, – ей не удавалось протиснуться внутрь.

Таким образом, мне довелось убедиться в том, что пещера в действительности была туннелем – и к тому же, созданным человеческими руками. Было темно, как в могиле, когда я продвинулся немного дальше. Я держался руками за стены и постепенно ощутил, что необработанная скала сменяется гладко обтесанным камнем и что под руками появляются части знакомых скульптур. Тут я потерял голову… я обезумел. Я еще помню, как смеялся, но потом остановился, подумав о том, что тигр, возможно, все еще идет следом. Я остановился, осторожно ощупал обе стены прохода. Отвратительное, тошнотное чувство страха охватило меня, когда пальцы наткнулись на детали скульптуры; смятение мое росло. И в то же время я почувствовал небывалый подъем, поскольку был уверен, что наткнулся на один из множества потайных ходов Теку Бенга. В конце концов, с тем же успехом я смогу отыскать дорогу к подземным ходам под тем невероятно древним храмом Грядущего Будды! Я ни в малейшей степени не сомневался в том, что, не отыскав дороги над расселиной, обнаружил ее под пропастью. Теперь коридор начал резко подниматься наверх и навстречу мне потянуло таким отчаянным холодом, какого не знает настоящая зима. Когда я в первый раз испытал его, меня охватил панический ужас. Испугался я и теперь, но на этот раз страх мой смешивался с надеждой. Странные тихие звуки коснулись моего слуха – звон храмовых колокольчиков, шепот ветерка, доносящего обрывки фраз на чужом языке. Когда-то я пытался убежать от всего этого, однако теперь я помчался к ним навстречу, и думаю, что при этом кричал и плакал. Пол коридора как будто качался, пока я бежал; стены раздались, так что, даже раскинув руки в стороны, я не мог больше касаться их. И вот я увидел перед собой точку белого света. Она была точно такой же, что и раньше; я невольно рассмеялся. В тот же миг я будто бы со стороны услышал, что смех мой звучит хрипло и безумно; однако мне это было безразлично. Свет становился все ярче, он уже начал ослеплять меня. Позади света двигались фигуры; безымянные, ослепительные пятна красок; вот свились сети из вибрирующей металлической ткани, и снова я подумал об индуистских богах, которые построили машины, чтобы освободиться от законов времени и пространства.

И вот я начал падать.

Сломя голову, я вращался и падал вниз, и мне казалось, что я лечу сквозь пустое пространство между звездами. Теперь я потерял и те малые остатки разума, которые у меня еще оставались, и отдался на волю бесконтрольной силы, которая схватила меня и превратила в свою игрушку…

Мне очень жаль, если все это покажется вам фантастичным, мистер Муркок. Вы знаете, что я никогда не обладал особым воображением. Выйдя из детского возраста, я начал свой путь простым солдатом, выполняющим свой долг во имя родины и короны. Ничто не было мне милее, как вновь вернуться к прежней жизни, однако судьба распорядилась иначе.

Я очнулся в темноте – в отчаянной надежде на то, что полет сквозь время был путешествием назад, и я снова обрету мою родную эпоху. Разумеется, не было никакой возможности проверить это немедленно, поскольку я все еще находился в темноте, в туннеле. Однако таинственные звуки и этот удивительный холод уже исчезли. Я встал, ощупал себя в надежде обнаружить на себе мой прежний мундир – однако на теле все еще болтались старые лохмотья. Это не слишком испугало меня, и я принялся ощупью искать дорогу назад. Я твердо решил броситься на тигра и покончить со всеми своими приключениями, если обнаружится, что я все еще нахожусь в той эпохе, покинуть которую так стремился.

Наконец я снова выбрался в пещеру. Никакого тигра не было и в помине. Напротив – и это подняло мое настроение – не существовало более никаких признаков того, что сам я жил в этой пещере. Я вышел наружу, на снег, и взглянул в синее небо; я жадно вдохнул разреженный горный воздух и рассмеялся, как мальчишка, уверенный в том, что вернулся «домой».

Мое путешествие из горного региона можно назвать каким угодно, только не «приятным», и я никогда не пойму, как ухитрился не замерзнуть насмерть. Я прошел через множество деревень, где ко мне относились с осторожным уважением, раздобыл теплую одежду и еду. Однако никто из тех, с кем я разговаривал, не понимал по-английски, а местные диалекты не были мне знакомы. Так я провел почти месяц, прежде чем мне удалось получить, как я смел надеяться, подтверждение моих выводов о том, что я нахожусь в моем времени. Появилось несколько примет – обрубок дерева, скала странной формы, небольшая речушка, – показавшихся мне знакомыми. Я знал, что нахожусь поблизости от пограничного поста, на который некогда совершил нападение Шаран Канг. Это нападение и стало причиной для моего первого посещения Теку Бенга, ставшего моим путешествием в иное время.

Примерно день спустя показался и сам пост – несколько бараков, окруженных немногочисленными кирпичными постройками местных жителей; все это было обнесено крепкой стеной. Здесь погибли наши служащие из местных уроженцев и их командир, английский офицер, и я возносил горячие молитвы за то, чтобы найти все так, как я это оставил. И на самом деле, я увидел все признаки недавних боевых действий, что меня, разумеется, очень воодушевило! Шатаясь, я прошел мимо рухнувшей решетки ворот маленького форта, все еще надеясь, вопреки очевидности, найти отделение пунджабов и гуркхов, которое я оставил здесь перед своей экспедицией в земли кумбалари. Во всяком случае, в поселке были солдаты. Я закричал от облегчения. Голод и усталость ослабили меня, голос мой прозвучал довольно жалко в теплом весеннем воздухе, однако солдаты повыскакивали, держа оружие наготове. И только в этот момент я заметил, что все они были белыми. Без сомнения, индийских солдат заменили британцами. И все же эти люди совсем недавно побывали в бою, это было очевидно. Неужели пока я находился в экспедиции в горах, в логове этой старой лисицы Шаран Канга, на форт напала еще одна банда?

Я крикнул:

– Вы англичане?

Ответ был краток:

– Надо полагать!

И я без сил рухнул в сухую пыль.

ГЛАВА ВТОРАЯ
МЕЧТЫ И КОШМАРЫ ЧИЛИЙСКОГО ЧУДОДЕЯ

Когда я очнулся на раскладной кровати в том, что осталось от спальни, мой первый вопрос, вполне естественно, был:

– Какой у нас нынче год?

– Какой год, сэр? – Мне отвечал молодой парень с умным лицом. На красной форменной куртке (это была форма «Роял Лондондерри», полка, действовавшего в тесном сотрудничестве с моим) у него были полоски фельдфебеля; в руке – жестяная чайная чашка. Он поддержал мою голову, помогая сесть.

– Прошу вас, фельдфебель, сделайте это для меня, хорошо? Какой сейчас год?

– 1904, сэр.

Следовательно, я «отсутствовал» два года. Это многое проясняло. Я с облегчением отхлебнул довольно жидкого чая (только потом я узнал, что это был их последний чайный запас) и представился. Я назвал свое звание и свой полк; сообщил фельдфебелю, что, насколько мне известно, я – единственный, кто остался в живых из той карательной экспедиции, что была отправлена два года назад; что находился в плену и бежал; довольно долго блуждал по окрестностям и только теперь сумел выбраться к своим. Фельдфебель выслушал мою историю не выказывая, противу ожиданий, ни малейшего недоверия, однако его следующие слова возбудили опять мою тревогу.

– Стало быть, вы ничего не знаете о войне, капитан Бастэйбл?

– О войне? Здесь, на северо-западе? Неужели все-таки русские…

– В настоящее время это – одно из немногих мест, которые почти не задеты войной, однако в своем предположении вы совершенно правы: Россия числится теперь среди наших врагов. Война охватила весь мир. Я сам и около двадцати солдат – вот и все, что осталось от армии, которая тщетно пыталась защитить Дарджилинг. Город и обширные территории внутри страны находятся во власти русских, а их, со своей стороны, теснит Арабский Альянс. Лично я надеюсь, что русские еще держатся. Они, по крайней мере, оставляют пленных в живых, а если убивают, то быстро. По нашим последним данным, дела обстоят именно так…

– Почему же из Великобритании не приходит подкрепление?

Фельдфебель бросил на меня страдальческий взгляд:

– Мне кажется, родина сейчас мало чем может помочь нам, сэр. Европа пострадала куда больше, чем Азия, поскольку на нее обрушились чудовищные бомбовые удары. Война в Европе закончена, капитан Бастэйбл. Здесь же она продолжается – своего рода альтернативное поле битвы, где выигрыш чертовски мал, кто бы ни победил. Что до топлива, то ситуация довольно неприглядна: горючего нет, ни один британский самолет, вероятно, не сможет взлететь – если только существует еще хотя бы один…

Его слова становились для меня все менее и менее понятными. И лишь одно ужасное обстоятельство постепенно прояснялось, наполняя меня отчаянием: этот мир 1904 года имел с моим собственным еще меньше общего, чем тот, откуда мне удалось бежать.

Я попросил фельдфебеля кратко обрисовать для меня мировую историю, как описал бы он события ребенку, и в качестве объяснения снова прибег к давней сказке о потере памяти. Молодой человек принял и это объяснение и любезно предоставил мне краткий отчет мировой истории, начиная с последней четверти XIX столетия. Она радикально отличается от истории вашего мира, мистер Муркок, как отличается от того мира будущего, который я вам описал.

Итак, примерно в 1870 году в Чили объявился гений, который в несколько лет изменил участь обездоленных; создал изобилие там, где прежде царили голод и нужда; принес комфорт и роскошь туда, где некогда была лишь горькая нищета. Его звали Мануэль О’Бин. Он был сыном осевшего в Чили ирландского инженера и наследницы чилийского миллионера (возможно, самой богатой женщины Южной и Центральной Америки). О’Бин обладал огромной способностью к обучению и в чрезвычайно раннем возрасте начал делать удивительные открытия. Излишне говорить о том, что отец всячески поощрял его, и О’Бин еще до восьми лет выучился всему, чему только мог научить его отец. Благодаря материальным средствам, которые обеспечивало ему богатство его матери, не существовало никаких препятствий для развития гениальности О’Бина в области техники. В неполные двенадцать мальчик изобрел целый ряд новых горнодобывающих машин, которые были использованы на месторождениях полезных ископаемых, принадлежащих его семье, и увеличили благосостояние семейства в сотни раз. И дело было не только в том, что он обладал огромным талантом в проектировании и создании новых машин; он был наделен также умением открывать новые источники энергии, менее трудные в эксплуатации и бесконечно более дешевые, чем то простое горючее, что использовалось до сих пор. Он разработал метод преобразования электричества, так что теперь его можно было поставлять не по кабелям, а лучами, причем, почти в любую часть света. Его генераторы были маленькими, удобными в обращении и требовали минимума энергии. Именно от них работало большинство изобретенных им машин. Были изобретены различные новые моторы, наконец, мудреные модификации паровых турбин, которые работали от быстро нагревающихся жидкостей вместо воды.

Наряду с горными и сельскохозяйственными машинами, в эти годы О’Бин интересовался военной техникой и создал десятки чрезвычайно эффективных военных машин (не следует забывать, что он был всего лишь пятнадцатилетним мальчиком и, как всякий мальчишка, очень увлекался подобными вещами). В числе прочего появились подводные лодки, самоходные орудия, воздушные корабли (эту разработку он создал совместно с великим техником и воздухоиспытателем, французом Ла Пересом) и моторизированные бронированные автомобили, которые называли «сухопутными броненосцами». Однако как только гражданское сознание О’Бина развилось в полной мере, он отказался от милитаристского направления в своих исследованиях. Еще до того, как ему исполнилось восемнадцать, он дал клятву никогда более не использовать свой талант в военных целях. Вместо этого он решил направить все усилия на машины, которые позволят оросить пустыни, выкорчевать леса и превратить мир в плодороднейший сад, способный прокормить голодающих и тем самым уничтожить основные предпосылки разногласий между людьми.

Так началась новая эра. Казалось, утопия воплощается в жизнь. На земле не осталось никого, кто не мог бы хорошо питаться и не имел возможности получить хорошее образование. Как по волшебству, исчезла нищета.

Человек действительно может жить одним лишь хлебом, покуда все его силы заняты добыванием этого хлеба. Но стоит человеку освободить разум и перестать посвящать все свое время поискам пропитания, как он принимается размышлять. И если только у него появляется возможность сопоставлять различные факты, и если только сам он неглуп, то он принимается переосмыслять свое место в мире и сравнивать его с чужим местом в мире. Таким образом тысячи людей вдруг осознали, что власть находится в руках кучки меньшинства: землевладельцев, фабрикантов, политиков. Все эти люди восторженно приняли научные и технические новшества О'Бина – поскольку могли покупать его патенты, с их помощью создавать машины и умножать свои богатства. При этом улучшали свое положение и те, над кем господствовали богатые.

Однако двадцать пять лет – достаточный срок, чтобы выросло новое поколение. Поколение, никогда не знавшее страшной нищеты. В противоположность предыдущему, оно не испытывало ни малейшей благодарности за то, что теперь у людей много свободного времени и вдоволь еды. Именно у этого поколения вызрело желание взять судьбу в свои руки. Короче, эти люди стремились к политической власти.

В 1900-е годы гражданские войны всех народов как больших, так и малых, стали обыденным явлением. В некоторых странах – как правило, в самых отсталых – произошли победоносные революции, и наряду с уже привычным фанатичным национализмом на политическую арену вышли новые силы и группировки. Великим державам пришлось смириться с тем, что от них оторвали колонии в Азии, Африке и Америке. А поскольку источники энергии стали дешевыми и патенты О’Бина внедрялись повсеместно; поскольку военная мощь не была больше напрямую связана с большой, хорошо обученной армией – постольку старые державы остерегались ввязываться в войны с молодыми нациями и отныне предпочитали отстаивать свои позиции средствами сложной дипломатии, постепенно создавая «сферы влияния». Но мудреные дипломатические игры в отдаленных областях часто вызывают растущее напряжение в самой метрополии. Особенно это сказалось на Европе. Однако и в Соединенных Штатах, и в Японии национализм все выше поднимал голову, а словесные баталии между великими державами становились все напряженнее. Торговые эмбарго; парализующие экономику, бессмысленные запреты на импорт – все это обсуждалось, оспаривалось, многократно обсасывалось и пережевывалось. В умах владык мира сего расцвела махровая мания преследования. Внутри страны они видели угрозу со стороны агрессивного молодого поколения, требовавшего все больше социальных прав; извне было другое пугало – соседние страны. Все больше ресурсов выделялось на создание сухопутного, морского и воздушного оружия, на формирование гигантских запасов оружия, боеприпасов – и все это для армий, которым вменялось в обязанность держать под контролем бунтующие народы (а также, по возможности, изматывать и истреблять бунтарей внутри страны). Во многих государствах была введена воинская повинность прусского образца – последнее повсеместно вызвало яростный протест со стороны тех, кто стремился к реформе государственных структур. В конце концов, даже те, кто первоначально надеялся достичь своих целей дискуссиями и сбором подписей, обратились к революционному насилию.

Никто в точности не знает, что думал по этому поводу сам О’Бин. Вероятно, его мучило чувство страшной вины. По слухам, в тот день, когда великие державы объявили друг другу войну, он втайне от всех покончил с собой.

Поначалу война ограничилась лишь территорией Европы. В первые же недели большинство крупных городов континента, а также Великобритании, обратились в развалины и пепел. Кратковременный Центрально-американский Альянс просуществовал все же достаточно долго, чтобы ввязаться в войну с США, что привело примерно к такому же результату. Огромные подвижные военные машины покатили по опустошенной стране; мрачные боевые самолеты закружили в грозовом небе. Под водой кишели стаи подводных лодок, часто уничтожавших друг друга, даже ни разу не выйдя на поверхность – а там броненосцы союзников разносили друг друга на части выстрелами из чудовищно эффективного оружия, разработанного тринадцатилетним мальчиком.

– Большинство настоящих боев теперь уже позади, – заключил фельдфебель с ноткой презрения в голосе. – Топливо для генераторов и моторов постепенно подходит к концу. Военные машины, которые еще остались, ну – те просто стоят без дела. Вся тяжесть снова легла на кавалерию и пехоту. Но вот незадача – все уже успели перезабыть, как сражаются верхом, с ружьем в руке. Да и людей осталось не так уж много. И еще меньше боеприпасов, я полагаю. У нас у каждого есть по патрону. – Он коснулся оружия, висевшего у него на поясе. – Если повстречается враг, придется брать его в штыки. В этой чертовой войне победят проклятые индусы – те, кто еще помнит, как владеть мечом, копьем, кто имеет луки и стрелы и…

– Стало быть, вы не считаете войну оконченной? Люди должны были прийти в ужас после всех этих событий! Да им просто отвратительно воевать…

Солдат тряхнул головой и заметил философски:

– Это безумие, сэр. И оно охватило всех нас. Это может продолжаться, пока последний человек не отползет от трупа того парня, которого он только что прикончит ударом камня по голове. Война – это чистой воды сумасшествие. Люди совершенно не думают о том, что творят. Знаете, как это бывает: забываешь обо всем, пока убиваешь, убиваешь, все время убиваешь. – Он замолчал в легком смущении. – По крайней мере, я так думаю.

Я согласился с ним: он был слишком прав. Несказанная тоска точно лишила меня рассудка; я жестоко страдал при мысли об иронии судьбы, которая забросила меня из относительно мирного времени в этот кошмар. Однако, вместе с тем, я испытывал потребность каким-либо образом вернуться в Англию и самолично убедиться в том, что фельдфебель говорил правду. Может быть, он преувеличивал – будь то из пристрастия к драматическому, или же от отчаяния, что немудрено – положение его было бедственное.

Я объявил ему, что мечтаю возвратиться на родину. На это он лишь сочувственно улыбнулся и сказал, что у меня нет ни малейшего шанса. Если я, к примеру, изберу дорогу через Дарджилинг, меня захватят в плен русские или арабы. А если, противу ожидания, мне удастся добраться до побережья, то в порту давно нет кораблей (если в мире еще вообще существуют какие-либо корабли), и аэропорт тоже опустел. Лучше всего мне было бы присоединиться к его солдатам, что он мне и предложил. Они выполнили свой долг, и положение их безнадежно. Они намеревались отойти подальше в горы и там начать новую жизнь. Поскольку население уничтожалось в таких больших количествах, то, по мнению фельдфебеля, вскоре повсюду будет в изобилии дичи, так что можно будет жить охотой – и неплохо жить. Но к тому времени я был уже по горло сыт горами. Что бы там ни случилось, как только я снова наберусь сил, я попытаюсь пробиться к побережью.

Два дня спустя я распрощался с фельдфебелем и его людьми. Они пытались упросить меня одуматься, не сходить с ума и не отправляться навстречу верной смерти.

– Говорят, здесь бушует эпидемия, сэр, – добавил на прощание фельдфебель. – Страшные болезни. Вся санитарно-гигиеническая система-то рухнула!..

Я вежливо выслушал все предостережения и все так же вежливо оставил их без внимания.

Возможно, я уже исчерпал весь отпущенный мне запас неудач, потому что на протяжении всего моего пути через индийский субконтинент удача оставалась неизменно на моей стороне. Дарджилинг действительно оказался в руках арабов, но те вскорости почти все ушли из города. Их отряды рассеялись. Вероятно, они были отозваны на фронты вблизи от их родины. В городе имелись один или два дивизиона, но те были предостаточно заняты, приглядывая за русскими. Выяснив, что я англичанин, они заключили из этого, что я должен быть их другом. Я уже знал, что перед концом войны предпринимались попытки создания британско-арабского пакта. Так что эти парни были того мнения, что мы с ними сражаемся на одной стороне (как потом выяснилось, они здорово заблуждались на сей счет). Я присоединился к ним. Целью их путешествия была Калькутта – или то, что осталось от Калькутты, – где существовала небольшая надежда найти корабль на ближний Восток. И там – вот чудо! – действительно стоял на якоре корабль. По их понятиям, это был старомодный пароход с мотором, работающим на угле. И пусть название было написано на борту по-русски – на мачте развевался флаг Арабского Альянса: два скрещенных широких меча. Корабль находился в совершенно запущенном состоянии, и, поднимаясь на борт, мы подвергали свою жизнь серьезной опасности. Однако шансов найти другой корабль существовало один на миллион, так что я не был расположен упустить хотя бы такой случай. На этом очень старом фрахтовике изначально было предусмотрено очень мало места для пассажиров. Большинство теснилось в трюмах или устраивалось где попало, по мере возможности, удобно, насколько в данном случае вообще можно говорить об удобствах. Как офицер и «гость», я был удостоен чести разделить каюту с четырьмя арабами, среди которых были три палестинца и один египтянин. Все они неплохо говорили по-английски и были, хоть и немного чопорными, но все же приятными спутниками, которые простерли свою любезность до того, что ссудили мне капитанскую форму и большинство тех предметов личной гигиены, без которых я в последние месяцы научился успешно обходиться.

Корабль медленно двигался по Бенгальскому заливу, и я отважно сражался со скукой, рассказывая своим спутникам, как много лет жил в плену у одного из гималайских племен. Таким образом я вынудил их просвещать меня касательно тех деталей мировой истории, которыми не смог поделиться фельдфебель.

Ходили слухи об ужасном завоевателе, которого они именовали «Черным Аттилой»[35]35
  Аттила – предводитель гуннов (V в. н. э.). Возглавлял опустошительные походы в Восточную Римскую Империю, Галлию, Северную Италию. При Аттиле гуннский союз племен достиг наивысшего могущества.


[Закрыть]. Этот вождь объявился в Африке совсем недавно; мои спутники видели в нем серьезную угрозу. В результате последней войны Африка пострадала далеко не так тяжело, как Европа, и большинство ее народов – некоторым государственным образованиям было всего лишь по нескольку лет – изо всех сил пытались оставаться нейтральными. Следствием этого стали процветающее сельское хозяйство, богатые урожаи, плодотворная работа сельскохозяйственных машин; благосостояние этих народов охраняла армия резервистов. При растущей поддержке черных народов «Черный Аттила» провозгласил священную войну против белой расы (к этой же категории были отнесены и арабы, а также азиаты). Согласно последним данным моего собеседника, этот вождь одержал несколько локальных побед, и не имелось никаких признаков того, что он собирается обратить свою военную мощь против жалких останков западного мира. Если верить другим сведениям, он давно погиб. Другие же, напротив, утверждали, что он уже в Европе и захватил половину континента.

На нашем пароходе не имелось рации (еще одно доказательство моей удачливости, потому что арабы так и не подписали никакого пакта с Великобританией!), поэтому у нас не было никакой возможности подтвердить правдивость этих слухов или же заклеймить их как окончательную ложь. Пароход, пыхтя, двигался вдоль побережья Индии, по Маннарскому заливу. На острове Агатти мы загрузились Лаккадивским углем; в Арабском море попали в шторм, потеряли троих матросов и большую часть нашего такелажа; вошли в Красное море и находились всего в нескольких днях пути от Суэцкого канала, когда бедный пароход без всякого предупреждения был атакован несколькими торпедами и затонул почти мгновенно.

На нас напала подводная лодка, оснащенная торпедами, одна из немногих, еще существовавших в мире – и, как выяснилось, нападение было продиктовано отнюдь не стратегическими соображениями. Это был обыкновенный акт циничного пиратства.