Текст книги "Кочевники времени (Роман в трех частях)"

Автор книги: Майкл Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ХЛАДНОКРОВНОЕ РЕШЕНИЕ

Осталось лишь сказать, что, как бы я ни мечтал отвертеться, в конце концов, ровно в пять, тщательно выбритый и исключительно скромный, явился в президентский дворец, где меня тотчас проводили в кабинет президента. Его кабинет был таким же скромным, как все помещения, которые он занимал. Он сидел за своим письменным столом и смотрел чрезвычайно серьезно. Из этого я заключил, что мне все же предстоит изрядный нагоняй, за чем последует и моя отставка. Так что я быстро встал по стойке «смирно» и приготовился встретить все, что скажет мне президент. Он поднялся, провел рукой по начисто выбритой голове; стекла его очков блеснули в солнечном свете, лившемся в открытое окно.

– Прошу вас, сядьте, капитан. – Он редко употреблял военные звания. Я сел.

– Сегодня у меня была долгая беседа с генералом Гудом, – начал Ганди. – Как вы знаете, мы обсуждаем возможности укрепления добрососедских отношений между Бантустаном и государством Новый Ашанти. В большинстве пунктов мы достигли дружественного согласия, осталась одна деталь, которая касается вас. Вы знаете, что я всегда выступал за свободное волеизъявление каждого человека и не в моих принципах заставлять человека делать то, чего он делать не хочет. Поэтому я изложу вам ситуацию, чтобы вы сами могли принять решение. Генерал Гуд вчера вечером вовсе не шутил, когда предлагал вам пост…

– Не шутил? Хотел бы я надеяться, сэр. Я не хочу, чтобы меня выставляли пособником убийцы…

Президент Ганди поднял руку:

– Нет, разумеется. Но генерал Гуд, кажется, испытывает к вам известную симпатию. Ему понравилось, каким образом вы отвечали ему вчера вечером.

– Думаю, скорее, что это было довольно жалкое выступление. Я хотел бы извиниться, сэр.

– Нет, нет. Я полностью понимаю вашу позицию. Вы сохранили большое самообладание. Вероятно, генерал Гуд намеревался также… устроить вам испытание. Он действительно благодарен вам за ту роль, которую вы сыграли, спасая жизнь мисс Перссон в Англии. Я могу и ошибаться, однако у меня сложилось впечатление, что он хотел бы оправдаться в ваших глазах. Возможно, он рассматривает вас как – как он это называет – представителя лучшей части белых. Возможно, он устал от убийств и действительно хотел бы построить лучший, более надежный мир, даже если его теперешние военные планы и выглядят несовместимыми с этим. Что бы ни было причиной, Бастэйбл, но он настаивает на том, чтобы вы были включены в число сотрудников дипломатической миссии, которая будет размещена в его столице, Новом Кумаси. Точнее говоря, это одно из условий. Вы будете единственным… э… белым сотрудником миссии. Если вы не согласитесь, он отказывается продолжать наши переговоры.

– Ну вот, сэр, если это не образ поведения сумасшедшего деспота, то я не знаю, что это такое! – сказал я.

– Разумеется, его поведение базируется не на той логике, которая нам знакома. Генерал Гуд привык, что его воля выполняется – особенно если речь идет о судьбе белого человека. Этого я не отрицаю. С другой стороны, вам также известно, как важны для меня эти переговоры. Я надеюсь, что смогу оказать влияние на генерала, чтобы он, по крайней мере, в будущем смягчил свою политику по отношению к завоеванным народам. Сейчас решается судьба всех моих надежд. Спросите свою совесть, мистер Бастэйбл. Я не хочу влиять на ваше решение, я и так пошел против своих принципов, поскольку уже заметил, что оказываю на вас моральное давление. Забудьте о том, чего хочу я, и делайте только то, что вы считаете правильным.

В этот момент я пришел, вероятно, к самому холодному решению моей жизни. Если я приму предложение, у меня будет отличная возможность приблизиться к Гуду и, если потребуется, раз и навсегда положить конец его авантюрам. Я убью его, как только получу возможность сделать это. Я решился ехать в Новый Кумаси. Я буду наблюдать деяния Черного Аттилы. Я стану судьей Гуда. И если приду к выводу, что он виновен, то возьму на себя обязанность стать его палачом!

Разумеется, обо всем этом я не сказал президенту Ганди ни слова. Я нахмурил лоб и сделал вид, будто размышляю над его предложением.

Думаю, тогда я немного лишился рассудка. Сегодня мне это видится именно так. Стресс, который я испытал, обнаружив очередную перемену своей роли в историческом процессе; ощущение, что я ни в малейшей степени не могу руководить своей судьбой, – все это, вероятно, привело к тому, что я захотел изменить течение мировой истории.

Но я вовсе не желаю искать себе оправданий. Факт остается фактом: я решил в случае необходимости стать убийцей! Оставляю вам, дорогой читатель, судить, какого рода мораль может оправдать подобное решение.

Наконец я взглянул на президента Ганди и сказал:

– Когда мне надлежит отбыть, сэр?

Ганди, казалось, испытал большое облегчение.

– Примерно через две недели. Я еще не избрал остальных членов делегации.

– Есть ли у вас представление о том, сэр, какую роль играет во всем этом мисс Перссон?

– Нет, – признался он. – Никакого. Но из всего, что я узнал, возможно – значительное. Она, кажется, оказывает на него ощутимое влияние. Она в высшей степени загадочная женщина.

Здесь я не мог с ним не согласиться.

* * *

С большим сожалением я распрощался с капитаном Корженёвский и остальными друзьями, которых обрел в Капштадте. У всех было такое впечатление, будто меня вынудили принять это решение. Мне очень хотелось бы открыть им мое тайное намерение, но это было, конечно же, невозможно. Доверить кому-либо подобную тайну означало возложить на человека большую ответственность, а у меня не было намерения перекладывать на чужие плечи ни малейшей части такого груза.

Президент Ганди отправил в Новый Кумаси своих лучших людей – десятерых мужчин и трех женщин. Кроме меня, остальные члены посольства были либо азиатского, либо африканского происхождения или же метисы. Оставаясь единственным белым, я совершенно не чувствовал себя неловко в их обществе, потому что уже давно привык к свободному общению между расами в Бантустане. В своем выборе президент Ганди проявил себя хитрым и дальновидным политиком, потому что в состав миссии входили два военных эксперта, задача которых заключалась в изучении мощностей оружейного производства генерала Гуда и разведывании его долгосрочных программ. Все мы, включая меня, душой и телом были преданы идеалам Ганди.

И вот пришел день, когда нас доставили на воздушный фрегат. У него была ослепительно белая гондола, и на такелаже свисали, как облака на ярко-голубом небе, простые светло-зеленые флаги Бантустана.

Едва мы поднялись на борт, как корабль поднял якоря и двинулся на северо-запад над мерцающими водами залива св. Елены.

Я поглядел назад, на стройные здания Капштадта. Увижу ли я когда-нибудь снова этот город и моих друзей? Затем я отбросил эти мысли и погрузился в вежливую беседу со своими коллегами, которые делали всевозможные предположения о том, что ожидает нас в Новом Кумаси и хорошо ли там будут с нами обращаться, если в отношениях между Новым Ашанти и Бантустаном возникнет напряженность. Ни один из нас не привык к общению с деспотом, который был бы господином над жизнью и смертью своих подданных.

В течение последующих двадцати четырех часов мы пролетели над большей частью Западной Африки и наконец появились в небе над столицей Цицеро Гуда.

Она сильно отличалась от Капштадта. Новостройки носили отпечаток ярко выраженного африканского стиля и, должен признать, вовсе не производили неприятного впечатления. Высокие цилиндрические здания с конусообразными крышами напоминали немного хижины крааля в старом мире – однако эти «хижины» имели множество этажей и были построены из стали, стекла, бетона и современных металлических сплавов. Город был необычен также и в том отношении, что был окружен своего рода средневековой городской стеной, которая доказывала, что Новый Кумаси создавался как крепость. На стенах были видны большие орудия и укрепленные командные пункты. Повсюду развевались грандиозные флаги с дикими львами государства Ашанти, и военные воздушные корабли кружили над внешними постами, как хищные птицы в поисках добычи.

Здесь не было одноколеек или другого публичного транспорта, как в городах Бантустана. Но это был хорошо организованный большой город, который, насколько хватало глаз, контролировался армейскими подразделениями. Половина всех мужчин и женщин, как я увидел после нашего приземления, носили мундиры. Нигде не было следов нищеты, однако, с другой стороны, не было здесь и пышного процветания, как в Капштадте. Большинство населения состояло из черных. Те немногие белые, которых я видел, выполняли малоквалифицированную работу (так, несколько носильщиков на аэродроме были европейцы), однако с ними, по крайней мере, прилюдно, не обращались скверно. На улицах почти не было личных автомобилей, но имелось довольно много городских троллейбусов (по масштабам этого мира, слегка старомодных). Они работали от электрического привода. Наряду с этим можно было видеть множество военных машин: огромные бронетранспортеры патрулировали столицу и, по правилам уличного движения, имели преимущества перед всеми остальными средствами транспорта. Кабины преимущественно шарообразной формы вмонтированы в станину с колесами, однако они могли быть сняты со станины и катиться на собственной тяге; при этом скорость и направление станин можно было дистанционно контролировать по оптическим приборам, выступающим наружу на антеннах – такие приборы имелись на большинстве постов внешней стены. Я слышал о подобных машинах, но никогда не видел их вблизи. Если они набросятся на какой-нибудь город или вражеский лагерь, сравняют его с землей, не произведя ни одного выстрела из парового ружья-автомата или электрической пушки. Могу себе представить, какой ужас охватывал человека, если он видел, что на него катится подобное чудовище!

Почетная гвардия, которая встретила нас и эскортировала на главную квартиру генерала Гуда, ехала на высоких белых лошадях; да и карета, катившая нас по улицам города, была мне знакома куда больше, чем остальным моим коллегам, – ее везли лошади, совсем как ландо моего времени. По обе стороны от нас развевались перья на шлемах всадников Львиной Гвардии. Их умение держаться в седле ощутимо напоминало мне то время, куда я так желал возвратиться и которое, видимо, никогда больше не увижу.

* * *

Роскошный рейхсдворец государства Новый Ашанти напомнил мне о том немногом, что я видел из знаменитой культуры Бенина. Как многие другие здания, он был круглым, и его конусообразная крыша выступала за пределы стены, как зонтик, поддерживаемая массивными колоннами, – они образовывали целые аркады, инкрустированные золотом, бронзой, серебром и слоновой костью. Множество солдат находили в ее тени спасение от палящего солнца. Все современные строительные материалы, все новые архитектурные приемы были использованы при сооружении этого дворца, и все же он был настолько африканским, что нельзя было заметить ни одного признака европейского влияния. Позднее мне довелось узнать, что это была одна из принципиальных черт общей политики Цицеро Гуда – поощрять в своем государстве развитие «практических искусств» и при этом настаивать на том, чтобы они сохраняли чисто африканские пластические формы выражения. Я слишком часто видел, как азиатские города теряют свой облик под влиянием европейских архитектурных стилей и не раз сожалел о гибели традиционных строительных концепций, и поэтому по крайней мере в данном аспекте я вынужден был приветствовать политику генерала Гуда.

У меня был некоторый опыт общения с маленькими владыками в Индии, и я предполагал, что Черный Аттила будет держаться примерно так же: заставит нас часами ждать в своей приемной, прежде чем удостоить своей аудиенции… Однако нас быстро провели по великолепным помещениям дворца в просторный, полный воздуха зал. Свет падал из стрельчатых окон доходивших до потолка, стены были украшены фризами и барельефами в традиционном африканском стиле. События недавнего прошлого были представлены на них в форме героических сражений и побед государства Нового Ашанти. На многих сценах, изображающих завоевание Скандинавии, можно было узнать Гуда; представлены были также воздушные и наземные бои, стычки подводных флотилий и тому подобное. Все это придавало стенам весьма своеобразный облик – странное сочетание заимствованных из древности, почти примитивных эмоций с образцами современной техники.

Напротив большой двойной двери, через которую мы вошли, стоял пьедестал, обтянутый шкурами зебры, на нем стоял трон из резного эбенового дерева, его выкрашенная багряным спинка была украшена изображением льва, которого в Новом Кумаси можно было встретить повсюду (все это напомнило мне на мгновение о «короле Ист-Гринстеда»).

Цицеро Гуд, одетый в легкий белый тропический костюм, стоял возле своего трона и смотрел в окно. Когда объявили о нашем прибытии, он обернулся, отпустил охрану легким движением руки. Другую руку он держал в кармане брюк. Быстрым шагом подошел к столу, где заранее было выставлено множество алкогольных и безалкогольных напитков (Гуд, без сомнения, уже получил информацию о том, что некоторые члены нашей группы не пьют алкоголя). Он лично обслужил каждого из нас и затем так расположил кресла, чтобы мы могли сидеть поблизости друг от друга. Ни один европейский монарх не мог встретить своих гостей с большей почтительностью, гостей, которым он хотел выразить свое уважение (и на которых намеревался произвести впечатление, потому что позаботился о том, чтобы по дороге во дворец мы получили возможность увидеть все внешние признаки его неограниченной власти).

Он взял на себя труд узнать имена каждого из нашей группы и выяснить кое-что о специфических интересах каждого члена миссии и о его задачах в Бантустане, и теперь вел беседу совершенно естественно со всеми, выказывал большие познания во всех областях и охотно признавался в своем неведении, если действительно чего-то не знал. В моем собственном мире есть короли и императоры, которым следовало бы поучиться у Черного Аттилы искусству noblesse oblige[42]42
  Положение обязывает (франц.).


[Закрыть].

Лично со мной он не разговаривал, покуда не переговорил с другими, а затем он улыбнулся мне широкой улыбкой, дружески пожал руку, и у меня возникло непреодолимое ощущение, что тиран меня любит – чувство, на которое я не мог отвечать, помня о его знаменитой ненависти к белой расе. Моя реакция была вежливой, сдержанной, но холодной.

– Я так рад, что вы решились приехать, – сказал он.

– У меня не создавалось впечатления, будто у меня есть большой выбор, – ответил я. – Президент Ганди, кажется, получил однозначную информацию о вашем требовании включить меня в число членов миссии.

– Разумеется, я выразил надежду, что вы будете включены. В конце концов, мне же нужно было продемонстрировать свою беспристрастность. – Он произнес это с улыбкой, предназначенной для того, чтобы разоружить меня. – Получить алиби в отношении белых, знаете ли.

Намеренно или нет, но его замечание о цвете моей кожи меня смутило. Даже шутка может подчеркнуть то различие, о котором мы оба хорошо знали. Если бы человек, отпустивший ее, был моим лучшим другом, я все равно почувствовал бы то же самое, тем более, что в помещении не имелось больше других белых.

Заметив мою неловкость, Цицеро Гуд хлопнул меня по плечу:

– Извините, мистер Бастэйбл. Бестактное замечание. Но сыну раба иной раз не так легко сопротивляться искушению, здесь вам придется со мной согласиться.

– Я думал, сэр, что вам довольно успеха, позволившего забыть об этом клейме…

– Клейме, мистер Бастэйбл? – Его голос зазвучал неожиданно жестко. – Я могу вас заверить, что свое происхождение клеймом не считаю. Клеймом оно является для тех, кто некогда поработил мой народ.

Этот аргумент бил не в бровь, а в глаз.

– Вероятно, вы правы, сэр, – пробормотал я. Я не был полноценным противником в споре с человеком, который соображал так быстро.

Гуд тут же снова вновь обрел мягкость:

– Но вы правы. В последние один-два года я стал немного мягкосердечнее благодаря тому счастью, которое мне сопутствовало. Теперь у меня осталась еще одна цель, и если я достигну ее, то буду удовлетворен. Но она – самая трудная из всех, что я себе поставил. У меня такое предчувствие, будто известная великая держава, до сих пор сохранявшая нейтралитет, окажет мне серьезное сопротивление.

– Вы имеете в виду Австрало-Японскую Федерацию, сэр? – Этот вопрос задал фельдмаршал Акари, человек, которого мы избрали спикером нашей делегации. Бантустан был многим обязан ему – блестящему офицеру, старейшему другу и соратнику президента, который в последние годы часто действовал в качестве полномочного представителя президента. – Вы, вероятно, все же не станете рисковать всем, чего достигли в последние годы? АЯФ не должна чувствовать, что Ашанти ей угрожает!

– Этого и я боюсь, фельдмаршал, – заявил Гуд тоном величайшего сожаления. – Создается такое впечатление, будто оба государства рассматривают Тихий океан как свою территорию. Можно подумать, они разведали нечто особенное о моих планах – вот уж из чего я никогда не делал секрета – и теперь полагают, что если только мои корабли окажутся в «их» океане, то я немедленно обращу алчный взор на их острова, и завоевание останется лишь делом времени.

Миссис Нзинга, бывшая недавно министром коммуникаций и сообщений в правительстве Ганди, спокойно сказала:

– Следовательно, следующим объектом вашей экспансии станут Соединенные Штаты? Ведь вы на это хотели нам указать, сэр?

Гуд пожал плечами:

– «Экспансия» – это не то понятие, которое я хотел бы употреблять, миссис Нзинга. Моим намерением является освобождение черного народа Соединенных Штатов. Я должен помочь своим согражданам создать там новую и долговечную культуру. Знаю, многие считают меня безумцем и тираном, взявшим ошибочный курс на истребительную войну против белых, на уничтожение народов, – но мое «безумие» имеет свою логику. Слишком долго так называемым «цветным» народам навязывали чувство неполноценности по отношению к белым. Во многих областях Африки царила чудовищная, разрушительная в моральном и материальном отношении апатия, прежде чем я доказал своим соратникам, что белые не обладают ни выдающимися талантами, ни сверхъестественным умом, ни особым правом властвовать над ними. Мои речи против белых, естественно, были преувеличены, как и мой национализм. Я знал, что после войны останется слишком мало времени для побед – а я нуждался в них. Чтобы добыть ресурсы, умножить богатства, завоевать доверие тех, кого я повел за собой, мне пришлось работать жесткими методами. Я считаю, что именно сейчас настало время, когда черный человек должен возглавить цивилизацию. Я верю: если ему удастся избавиться от болезни европейской логики, он сможет воздвигнуть долговечную утопию. Я восхищаюсь президентом Ганди, миссис Нзинга, хотя вы, вероятно, и найдете это странным – еще бы, я же тиран «с руками, обагренными кровью». Я не угрожаю безопасности Бантустана не потому, что боюсь его военной мощи. Я хочу, чтобы Бантустан существовал и дальше, потому что в качестве идеального государства он являет собой пример для всего мира. Но именно богатства Бантустана – а не какие-то особенные добродетели! – сделали его тем, чем он стал. Остальной мир же не столь богат; и если бы Ганди попытался построить свое государство, скажем, в Индии, то убедился бы, что оно обречено на краткий срок жизни! Сначала мир должен объединиться, и способ его объединения есть построение огромного государства. Огромные державы создают только одним образом, мне очень жаль, мадам, но это – войны и кровопролитие.

– Насилие породит лишь насилие, – сказал профессор Хира, создавший превосходные учебные программы для университета Бантустана. Это был маленький приземистый человек; его лоснящееся лицо горело от волнения. – Завоеванные вами народы рано или поздно попытаются подняться против вас. Это тоже в природе вещей.

– Восстания могут быть успешными только в том случае, если правительство слабо, – возразил генерал Гуд – тираническая власть может держаться столетиями, и тогда все стороны жизни страны находятся под жестким контролем правительства. Но. Если оно будет развивать в себе стоические добродетели. Если оно, по вашим понятиям, будет оставаться справедливым. Мою империю можно сравнить с римской. Римское государство не было разрушено – оно распалось, когда утратило свой смысл. Однако оно оставило нам большое наследие, подарило философские учения, которые вдохновляют нас до сих пор.

– Но вы сами только что сказали, что западный образ мышления завел нас на край пропасти, – бросил я.

– Только в известном смысле. И это не самое главное. Я просто привел пример. Я убежден, что африканский образ мышления создаст более разумную и долговременную цивилизацию, чем западный.

– Но у вас нет тому доказательств, – сказал я.

– Нет. Однако если вы хотите доказать или опровергнуть теорию, ее нужно когда-нибудь проверить на практике. Я намерен опробовать мою теорию и позабочусь о том, чтобы испытания происходили в жестких условиях. Эксперимент будет продолжаться еще долго после моей смерти.

На это я не мог возразить, не впутываясь в абстракции. И я сдался.

– Вы могли бы рассматривать мои амбиции в Америке как акт чистой мести, – продолжал Цицеро Гуд, – но на самом деле я хотел бы создать на моей родине что-нибудь столь же грандиозное, как здесь. Белые Соединенных Штатов вырождаются – может быть, они всегда такими были. Но среди черных можно зажечь новый огонь. Я хочу отдать власть в их руки. Я хочу освободить Америку. Разве вы не слышали, что там сейчас творится? После того, как у белых не осталось больше истинных врагов, на которых они могли бы избывать свою злобу, они обратились против национальных меньшинств. Они истребили индейцев – теперь замышляют уничтожение черных. Это дух Салема. Это коррумпирующее влияние пуританского духа, который, со своей стороны, представляет собой извращение стоических идеалов. Он заразил остатки нации, а ведь она могла бы являть собой пример для всего мира, каким стал нынче Бантустан. Подобный образ мыслей должен быть уничтожен раз и навсегда. Белые не будут порабощены, если завоевание увенчается успехом, как некогда поработили они нас. Для них будет подготовлено новое место в государстве Ашанти; им предоставят шанс заслужить себе дорогу к полному равноправию. Я отберу у них власть, но не трону их достоинства. Эти два понятия слишком долго смешивали воедино. Но это может понять только черный – потому что у него был тысячелетний опыт эксплуатации белыми!

То была благородная речь (пусть даже я был скептически настроен против ее логики). Однако ж я не смог устоять перед искушением сделать одно замечание, которое генерал Гуд нашел весьма показательным.

– Возможно, генерал Гуд, – сказал я, – вы сумели бы убедить нас своими высокими целями и благородными мотивами, но вы сами нам сказали, что Австрало-Японская Федерация в них вовсе не убеждена. Существует серьезная вероятность того, что она в состоянии сорвать ваши планы. И что тогда? Вы поставите на кон все и не выиграете ничего. Почему бы вам не обратить всю вашу энергию на то, чтобы сделать Африку великой державой? Забудьте свою ненависть к Соединенным Штатам. Пусть сами ищут себе выхода. АЯФ, вероятно, обладает мощью, равной по силе государству Ашанти…

– О, теперь она, вероятно, намного сильнее! – Звонкий приятный голос Уны Перссон перебил меня на середине фразы. Она вошла через дверь, находившуюся за троном Гуда. – Я только что получила подтверждение тому, генерал Гуд, чего боялась. О'Бин находится в Токио. Насколько можно судить, он там с начала войны. Его убедили в том, что Ашанти представляет собой угрозу для человечества. Уже почти два года он работает над планом создания нового флота. На верфях Сиднея и Мельбурна уже создано примерно двадцать кораблей, и они готовы к отплытию. Если мы тотчас не мобилизуемся, мы можем потерпеть поражение.

Реакция генерала Гуда была совершенно неожиданной. Сперва он бросил взгляд на меня, затем на Уну Перссон, после чего откинул голову назад и расхохотался долгим, радостным смехом.

– Так мобилизуемся немедленно, – сказал он. – О, непременно. Теперь и мобилизуемся. Я отправляюсь домой, мисс Перссон, я отправляюсь домой!