Текст книги "Плоть и кровь"

Автор книги: Майкл Каннингем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

1970

Он называл это балетом автомобилей. В происходившем присутствовала такая же сила и грация, такое же музыкальное спокойствие. Над проселочными дорогами свисали ветви черных деревьев, столбы изгородей тянулись вдоль них, темные и торжественные, как надгробные камни. За деревьями и столбами спали под голубыми от лунного света кровлями фермеры. Билли нравилось воображать тишину. И, рисуя ее себе, он еще пуще влюблялся в то, что делали с ней фары машин, их музыка и моторы. Мимо пронеслись три опаленные золотым и серебряным светом ветви. Пыль вскипала, желтея под фарами, и, покраснев, уносилась назад. Обрывки их любимых песен вторгались в фермерские сны.

– Балет автомобилей! – крикнул он с заднего сиденья и высунул свои большие, еще и увеличенные башмаками, ноги в окно. В такие мгновения ночи он ощущал, как перед ним разворачивается, похрустывая, новый мир любви и свободы.

Иногда это была машина, принадлежавшая отцу Ларри, иногда – отцу Бикса. Иногда, в ночи особенно удачные, обе. Отец Ларри ездил на зеленом «шевроле-импала», отец Бикса на «форде-гэлакси». В «шевроле» ощущалась порода, однако «форд» с его плавным резиновым ходом позволял развивать скорость, от которой у Билли щемило в животе и начиналась эрекция. И он каждый раз надеялся, что сегодня им достанется «форд».

– Быстрее, – сказал он. – Газани.

Голосом его говорила скорость. Он был самым маленьким, самым умным, внушавшим самую сложную любовь и ненависть. Радио играло «На высоте в восемь миль».

– Чокнутый, – сказала Дина. Она, как и Билли, сидела сзади, прижав свое большое колено к его, костлявому. Пухлые губы Дины покрывала светло-розовая помада, брови ее были вычернены жирным карандашом. Башмаки у нее были повыше Билловых. Она называла себя королевой пиратов.

– Да, – согласился он. – О да. Я чокнутый.

Она потерлась своим коленом о его. И на Билли накатила давно знакомая ему нервозность, перенимавшее дух ощущение западни. Сидевшие впереди Бикс и Ларри по очереди прикладывались под рев музыки к бутылке водки. Иногда это была водка, иногда пиво, – чем удавалось разжиться, то и пили. Как-то раз Дина сперла у отца бутылку crème de menthe [4]4
  Мятный ликер (фр.)


[Закрыть]и Билли с Ларри вызеленили блевотиной целые три мили дороги.

– А что, мальчики, дамам здесь выпить не дают? – спросила Дина. Ларри протянул ей бутылку. Бикс сидел, вцепившись распрямленными руками в руль, безмолвный, смертоносно счастливый. В нем ощущалась некоторая подловатость. Ночь проносилась мимо с ее насекомыми, с чересполосицей оттенков черноты.

Дина глотнула водки, отдала бутылку Билли, оставив на горлышке вкус своей помады. Билли вглядывался в каштановые лохмы, украшавшие голову Бикса. Он наполнил рот водкой, ощутив ожог, подобие взрыва. И едва удержался, чтобы не завопить от восторга и счастья. Будущее все близилось, близилось.

– Балет автомобилей, – повторил он. – Пора исполнять фигуры высшего пилотажа.

– Какие? – спросил Ларри. Кожа у него была хуже, чем у всех остальных, пареньком же он был незлобливым и простым. Делал друзьям подарки, о которых они не просили. Стригся под Кита Ричардса.

– Восьмерку, – сказал Билли. Он опустил ноги на пол, наклонился вперед, просунув голову между головами Бикса и Ларри. На приборной доске неярко светились круговые шкалы, цифры. Три древесных ствола пронеслись мимо.

– Восьмерку, – повторил Билли, отдавая Ларри бутылку.

Бикс бросил машину к другому краю дороги, потом назад. Протестующе завизжали покрышки.

– Фигура «Б», – сказал Бикс. – Для разминки.

У Бикса был мозг солдата. Он целил собой в мир, точно торпедой.

– Совсем вы, мальчики, бутылку захапали, – сказала Дина.

– Давай немного побесимся, – сказал Билли в ухо Бикса. Член его уже успел одеревенеть от скорости. Бикса он и любил и побаивался. Низкая ветвь хлестнула по машине, точно огромное крыло.

– Ишь ты! – воскликнул Ларри.

– Девушка же может помереть от жажды, – произнесла Дина. Машина уже пропахла ее духами.

– Как? – спросил Бикс. И вернул бутылку Билли.

– Мы слишком долго катим по этой дороге, – ответил Билли. – Давай полетаем.

– Полетаем? Ты хочешь полетать?

– Да. О да.

– Ладно. Начали.

Бикс ударил по тормозам и резко вывернул руль. Машина влетела в канаву и сразу выскочила из нее. В лицо Билли ударили брызги водки. Под задней осью громко, как ломающаяся кость, треснул сучок.

– Ух! – сказал Ларри.

Машина подпрыгнула еще раз, упала на все колеса. Теперь они были в поле. Фары осветили его во всю длину, до вереницы тонких, испуганного вида деревьев.

Билли заулюлюкал. Дина взвизгнула:

– Что вы делаете?

– Восьмерку! – крикнул Билли, – Давай!

Он поднес бутылку к губам Бикса, наклонил ее. Водка полилась в рот и на рубашку Бикса. Бикс газанул, машина рванулась вперед, свет фар облил высокую, по колено человеку траву.

– Ну, улет, – сказал Ларри, и лицо его расплылось в улыбке знатока и ценителя.

Дина положила ладонь на плечо Билли. На пальцах ее было шесть колец. Одни серебряные, другие пластмассовые.

– Где мы? – спросила она севшим от водки голосом.

– В космосе, – ответил Билли. – Летим.

Сидящий где-то далеко, посреди музыки и яркого света, диджей поставил «Руби Тьюзди».

– Это же опасно, – сказала Дина.

– Знаю.

«Форд» шел по широкой дуге. В окна его врывались темнота и запах сырой травы. Оси машины бились о края рытвин, отчего подносить бутылку к губам было уже невозможно. Трава, деревья, клинья ночного неба мотались в свете фар. Билли хохотал, Дина тоже.

– Восьмерка, – сообщил Бикс с вкрадчивой безжалостностью пилота бомбардировщика.

Сердце Билли подскочило в груди. И он сказал себе, что любит безумство движения.

– Да, – подтвердил он. И поскольку приложить бутылку к губам Бикса было невозможно, плеснул водкой ему на макушку. Билли ощущал себя несущимся по самому краешку мира, в душе его расцветало терпкое счастье, летевшее слишком стремительно для обычной жизни. Только в гонке, только рискуя можешь ты проникнуть в другое измерение, рассекающее пространство и время на тройной скорости.

Ларри напевал вальс «Голубой Дунай»:

– Да-да-да-да, там-там, там-там.

– Жми! – вопил Билли. – Жми-жми-жми-жми-жми!

Корова появилась ниоткуда. Машина вошла во вторую петлю восьмерки – и вот, прошу любить, корова, черная с белым, огромная, как налетающий грузовик. Билли увидел ее поблескивающий черный глаз. Увидел, как она прянула белым ухом. И завопил. Ларри тоже. Бикс вывернул руль, машина с пронзительным механическим визгом словно бы сложилась, как карманный нож. В окна полетела сырая земля, мгновенно залепившая Билли глаза и рот. Машину занесло, потом она нырнула и встала – да так резко, что Билли бросило на переднее сиденье. Он ничего не видел. Лишь почувствовал, как врезается лбом во что-то и не жесткое и не мягкое. В голове его мелькнул обрывок сна: самум в пустыне и некто в темном плаще, бегущий по ней. Мик Джаггер пел: «Кто смог бы дать тебе имя?»

Потом музыка смолкла и наступила тишина, влажная, ветреная. Билли поморгал, стер с глаз землю, поморгал снова. И понял, что лежит на животе, глядя вниз, на ботинок. Грубый коричневый ботинок. Бикса. Он повернулся на бок, взглянул вверх.

Бикс сидел за рулем, улыбаясь, по лицу его текла кровь.

– Дерьмо, – фыркнул он. – Сраная матерь божия.

Билли уже понял, что лежит поперек переднего сиденья, а голова его забилась под приборную доску. Бикс и Ларри сидели на своих прежних местах, Дина помаргивала сзади, лицо ее выражало недоумение и благовоспитанность, какие появляются на лице человека, присутствующего при разговоре, тема которого ему непонятна.

– Авария, – сказал Билли. – Мы попали в аварию.

– Ничего себе.

– Дерьмо, – снова фыркнул Бикс. – Господи Исусе.

Кровь струйками стекала по его лбу. На кончике носа висела гранатовая капля.

– Ты ранен, Бикс, – сообщил ему Билли.

– Правда?

– Черт, да из тебя кровища хлыщет.

– Да?

– Машина может взорваться, – сказал Билли. – Они же после аварии взрываются, так?

– Не знаю.

– Давайте выбираться из нее. Вперед.

Никто даже не шелохнулся, как если бы все поняли вдруг, что машина балансирует на краю обрыва и любое движение может свергнуть ее в пропасть. Руки Бикса лежали на руле, с залитого кровью лица его не сходила улыбка. Ларри смотрел перед собой с обычным для него выражением добродушного благоволения, Дина так и сидела сзади, учтивая и недоумевающая, точно прабабушка.

– Пошевеливайтесь, – сказал Билли. – Машина вот-вот взорвется.

Тут уж все повыскакивали в переменившуюся ночь с успевшим осесть на землю смерчем грязи. Билли отбежал от машины на полдюжины шагов, обернулся. Дина поспешала за ним, Бикс и Ларри улепетывали в противоположном направлении. Машина стояла накреняясь – нос в канаве, задние колеса в нескольких футах над землей. Вид у нее был и титанический и жалкий.

– О господи, – выдохнула Дина. – Ты как, цел?

Билли кивнул:

– Просто башкой приложился немного. А вот Бикс ранен. Эй, Бикс!

Билли обежал машину, направляясь к Биксу и Ларри, стоявшим упершись кулаками в бедра, в позах спокойных оценщиков случившегося.

– Невероятно, – произнес Ларри.

– Бикс, – сказал Билли. – Эй. Дай-ка мне взглянуть на твою голову.

Бикс не без некоторой почтительности – так, точно рана его была драгоценностью, – приложил ладонь ко лбу.

– Все нормально, – сказал он. – Об руль малость навернулся.

Он отнял руку ото лба, взглянул на свои скользкие от крови пальцы и улыбнулся.

– Полетали, – сказал он.

– Да уж, – согласился Билли. Он стоял совсем рядом с Биксом. И чувствовал запах крови, смешанный с ароматом травы и хмельным запашком самого Бикса.

– Ты уверен, что у тебя все путем?

– Лучше не бывает. А ты как?

– Порядок. Шишку набил, небольшую.

Бикс все смотрел на окровавленные пальцы. Потом поднял ладонь ко лбу Билла и неторопливо нарисовал на нем кружок.

– Боевая раскраска, – сообщил он.

Лоб Билли вспыхнул. На нем кровь Бикса. По полю приближалась, белея, Дина, королева пиратов.

– Господи, – сказала она, подойдя. – Все целы? Что это было?

– Мы выжили, – ответил Билли. – Мы все выжили.

– Но разбили машину его отца, – сказала, указав на Бикса, Дина.

– Она не разбита, – возразил Бикс. – Бьюсь об заклад, мы сможем вытянуть ее из канавы.

– Секундочку, – сказал Ларри. И побежал к машине.

– Не надо! – прокричал ему в спину Билли. – Она же взорвется.

Бикс расхохотался. Следом хохот напал на Билли, а там и на Дину. Ларри забрался в машину и вылез наружу с бутылкой водки в руке.

– Здесь еще осталось! – крикнул он.

– Чудо, – произнес сквозь смех Билли.

– Гляньте-ка, – указала рукой вдаль Дина. Кольца ее тускло блеснули. Ярдах в пятидесяти от них мирно стояла, наблюдая за ними, корова. Билли аж взвыл от смеха. Бикс ударил его по спине. Билли рухнул на траву, Бикс повалился на него. Билли услышал душок крови, свежий запах Бикса. И захохотал так, что трудно стало дышать. У него опять встало. Ларри глотнул водки и пустил бутылку по кругу. Когда она опустела, Бикс поднялся на ноги и запустил ею в корову. Бутылка не долетела до нее ярдов тридцать и разбилась о камень. Корова не шелохнулась.

– Ах ты ж! – взревел Бикс и, смочив обе ладони кровью, понесся к корове, визжа и размахивая руками. Билли же, глядя на Бикса и на корову, ощутил приступ странного узнавания. Вот стоящая под безумным углом машина, музыка так и играет в ней, фары освещают канаву. Вот пятнистая корова и одетый в армейскую куртку бегущий Бикс, окровавленный и исступленный. То было не дежавю. Билли вовсе не казалось, что он уже видел это прежде. Нет, ему казалось, что оно ожидало его, это странное совершенство, и теперь, увидев всю картину, он обращается в кого-то нового, исключительного, покидает затянувшуюся сумятицу детства. Некая волна поднялась в его груди, и он, гикнув, понесся за Биксом. Земля под ногами была мягкой, неровной, Билли чувствовал: близится миг настолько истинный, что остается лишь с криком мчаться ему навстречу. Он нагнал Бикса, и тут корова развернулась, недовольно замычала и трусцой побежала от них. Он и Бикс погнались за ней, отчего корова перешла на неуклюжую, раскачливую рысь, в которой, впрочем, настоящая спешка отсутствовала – лишь инстинктивная потребность в движении, ставшем на время более быстрым. Билли и Бикс мчались за ней, вопя, пока вдруг, в удивительном согласии, не остановились оба в один и тот же миг и не обратили свои вопли друг к другу. Лицо Бикса, поблескивавшее, покрытое подтеками крови, казалось одичалым. Они вопили, и внезапно совершилось невидимое событие. Мощный дуговой разряд любви соединил их, потрескивая. Билли умолк. Он стоял онемелый, испуганный. Бикс смотрел на него без какого ни на есть выражения, лицо его мгновенно стало пустым и тупым, точно у статуи. А затем он повернулся и побежал к машине. Билли одиноко стоял в траве, ощущая, как в нем клубятся страсть и страх. Бикс успел убежать довольно далеко, Билли припустился следом, душа его жаждала всего, что еще может случиться. Подлетев к Дине и Ларри, оба ненадолго пустились в судорожный, ликующий пляс. Радио играло «Зажги мой огонь». Этот миг заполнил собою все. И казалось почему-то, что они одержали своего рода победу.

Когда песня закончилась, все уселись в траву. Стрекотали сверчки, диджей поставил «Благовония и мяту». Билли притронулся к своему лбу, кровь Бикса уже подсохла.

– Нужно вытащить машину, – сказал Бикс.

– Думаешь, сможем? – спросил Билли.

– Да.

Какое-то время все молчали. Сидевшая рядом с Билли Дина выдернула из земли пук травы. Билли смотрел на Бикса, безмолвного, неуемного и по-солдатски сдержанного. Сердце Билли словно вздувалось. Он был готов ко всему, к любым страданиям и утратам.

– Мы летали, – сказал он и удивился тонкости своего голоса. Он сознавал, что над ним висит небо – бледные звезды, красные огни самолета. Настоящее начинало съеживаться, усыхать. Посвистывающее, ветреное нигде ожидало скорого своего возвращения.

– Летали, мать его, – снова сказал Билли.

Бикс встал. Прямые плечи, грациозная, грузная осанка. Он стоял так, точно карманы его были набиты камнями.

– Пошли, – сказал он. – Вытащим эту дурацкую колымагу.

Навалившись на передние крылья, они, как и предсказывал Бикс, сумели вытолкать машину из канавы. Он сел за руль, включил, хоть и не с первой попытки, двигатель. Повреждений не было. Вернулось да так и осталось с ними спокойствие. Что-то закончилось, по крайней мере на эту ночь. Повреждений не было. Ларри сел впереди, Билли и Дина сзади. Бикс вывел «форд» обратно на дорогу.

– Ну и ночка, – сказал Билли.

– Улет, – согласился Ларри. Бикс и Дина промолчали. Билли почувствовал, что еще не готов к нигде.

– Надо бы подновить мою боевую раскраску, – сказал он и, протянув руку, коснулся крови на щеке Бикса. Тот отбил его руку костяшками кулака. Удар зацепил подбородок Билли, заставив его резко откинуть голову назад. Машина вильнула к другому краю дороги.

– Бикс, – удивилась Дина, – что на тебя нашло?

– Не трогайте меня, – ответил Бикс. – Я не хочу, чтобы меня трогали.

– Ты как, Билли? – спросила она.

Ее колено прижалось к его. Билли колено оттолкнул.

– Прекрасно, – ответил он. – Не лезь ко мне.

Спокойствие стало окончательным, но, пока в нем, в Билли, пульсирует боль, он еще пребывает хоть где-то. Играло радио. Билли, держась ладонью за подбородок, выставил ноги в окно машины. Сердце его колотилось от любви столь страшной, что предобморочно кружилась голова. Машина неслась по дороге, Билли смотрел на пролетавшие мимо ветви деревьев. И чувствовал, как в кожу его въедаются духи Дины. Бикс молчал, Билли мягко водил кончиками пальцев по нижней челюсти, поглаживая ссадину так, точно она принадлежала кому-то другому, кому-то, кого он обожал. Машина ворвалась в сразу же начавшее разрастаться где-то. Билли не сомневался, что смог бы ехать вот так всю ночь.

Когда он вернулся домой, сверху просачивался на лестницу слабый, нерешительный свет. Он старался передвигаться как можно тише, однако башмаки его для того и созданы были, чтобы производить побольше шуму. В этом состояло их назначение.

– Билли? – приплыл сверху вместе со светом голос матери.

Он замер на площадке лестницы, втянул сквозь зубы воздух.

– Да, ма.

«Пропусти меня в мою комнату. Все, чего я хочу, все, в чем нуждаюсь, – это темнота и покой». Он поднялся по лестнице и уже прошел половину коридора, когда из своей комнаты выступила и остановила его полной заботы улыбкой мать, казавшаяся в ее розовом халате пухленькой и словно светящейся.

– Уже поздно, – сказала она.

– Знаю. Знаю, что поздно.

Он стоял посреди коридора в башмаках и кожаной куртке, не глядя на мать. Понимал, что от него несет водкой и коровьим навозом. И что на лице его кровь.

– Видел бы ты себя, – сказала мать. – Чем занимался?

– Да ничем особенным, – ответил он. Лучше бы у него была такая же мать, как у Бикса, только и знавшая, что бродить с коктейлем по комнатам. Не нуждавшаяся ни в чем, кроме «Кента», шотландского виски и собственной ожесточенной, умудренной персоны.

– А что у тебя со лбом? – спросила она. – Ты поранился?

– Нет. Целехонек. И хочу спать.

Она попыталась дотронуться до его лба, но он отшагнул назад, стукнув тяжелыми подошвами. Впрочем, за рукав она его все же поймала. У Билли сдавило грудь, и он снова втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы, вдохнуть по-настоящему почему-то не удалось. В последнее время на него нападали такие приступы удушья, впрочем, он никому о них не говорил. Просто подозревал, что у него рак легких.

– Студенту Гарварда так вести себя не подобает, – веселым шепотком сообщила мать.

– Я не студент Гарварда, ма.

– Ты станешь им в сентябре, Билли. Ты хоть понимаешь, как сильно ты отличаешься от всех остальных? И сколько с тобой еще всего случится?

– А может, я и не хочу учиться в Гарварде?

– Не говори глупостей. Ты в это столько труда вложил.

– Я пока никому о Гарварде не говорил. Ни Биксу, ни Ларри – никому. Никто ничего не знает.

Она подступила поближе к нему. От нее пахло сном, пудрой и чем-то еще, неясным, но вкрадчиво сладким, напугавшим его.

– Бикс и Ларри, – повторила она. – Ты бы с ними поосторожнее был. Слышишь? Бикс и Ларри – они же практически не кто иные, как малолетние преступники.

– Да. Но это мне в них и нравится.

– Милый, – произнесла мать, и шепот ее стал более низким, резким, настойчивым. – Что тебя мучает? Что с тобой?

– Ничего меня мучает, – ровным тоном ответил он. – Я устал. И хочу спать.

– Ты изменился, – сказала она. – Стал совсем другим мальчиком. Я теперь и не знаю, кто ты.

Ему хотелось протянуть руки, вцепиться ей в волосы и сказать – но что? Новый мир уже близок, а ей придется остаться дома. Он простоял с мгновение, обуянный любовью и гневом, окруженный тусклым невдыхаемым воздухом, желающий коснуться ее в последний, как ему сейчас казалось, раз.

– Все верно, – сказал он. – Я стал другим. Прежнего больше нет.

1970

Ну ведь приказал же Константин, и приказал строго-настрого: не мешать ему ни под каким видом. Тем более когда у него Боб Напп. Этот напяливший сегодня рубашку в красную полоску толстяк был одним из самых сволочных инспекторов округа. Наппу следовало угождать, вести с ним долгие разговоры. Обхаживать его, как девицу, льстить, а затем вдруг сунуть в руку деньги – и проделать это с таким же вкрадчивым, показным безразличием, с каким школьник опускает ладонь на грудь одноклассницы. Тут требовалось актерское мастерство, и если ты терял в самый важный момент темп, то полностью терял и Наппа. Константину случалось видеть, как это происходит. Жизнь Наппа протекала в апатичной агонии смешанных чувств, и если кто-то прерывал разговор с ним, он вполне мог вытащить свои грузные телеса из кресла и уйти с пустыми руками, а на следующее утро приехать на стройку – остроглазым, посапывающим – и начать сыпать ссылками на законы и акты.

И потому, когда Сэнди приоткрыла дверь кабинета и, явно нервничая, всунула в него голову, Константин подумал: «Ну все, ей конец». Уволить ее сию же минуту, в присутствии Наппа, он не мог. И потому лишь насупился и резко произнес:

– Я же сказал вам, Сэнди. Не прерывать. Сказал или нет?

– Простите, мистер Стассос. Я знаю. Просто, ну… звонят из полиции. Говорят, по важному делу.

Константин с шумом втянул в себя воздух, попахивавший сосновым освежителем и потом Наппа. Полиция. Может быть, что-то случилось со Сьюзен, жившей теперь вне пределов его покровительства? Или с Билли, снова гонявшим на машине со своими дружками? Мир полон опасностей. Народи детей – и ты сведешь пожизненное знакомство со страхом.

– Спасибо, Сэнди, – сказал Константин. Он неуверенно протянул руку к стоявшему на его рабочем столе телефонному аппарату, потом взглянул на Наппа. Если новость плохая, не стоит выслушивать ее в присутствии этого жирного недоумка. Губы у Наппа были толстые и крапчатые, точно сосиски. Он носил рубашки с широким воротом и никогда не застегивал три верхние пуговицы, выставляя напоказ, как нечто редкостное и прекрасное, волосатые складки своей груди.

– Мне все равно пора идти, – сказал Напп. – Можете меня не провожать.

Константин кивнул.

– Увидимся завтра утром, Боб, – сказал он и с отчетливостью, за которую впоследствии очень себя презирал, подумал о том, что этот звонок обойдется ему в целое состояние, съеденное штрафами за допущенные им нарушения. А Сэнди он все-таки выгонит, это уж точно.

Он подождал, пока Напп выберется из кресла и скроется за дверью. Затем нажал на аппарате кнопку.

– Константин Стассос, – сказал он. – Чем могу быть полезен?

– Мистер Стассос? – ответил мужской голос, невыразительный, размеренный. Таким мог разговаривать и сам телефонный аппарат.

– Да. Стассос. В чем дело?

– Я Дэн Фицджеральд из управления шерифа округа Нассау, мистер Стассос. Нам нужно, чтобы вы приехали в управление. Как можно скорее. Мы находимся в Минеоле, на Олд-Кантри-роуд. Вам знакомы эти места?

– Так в чем дело-то? Кто-то из моих детей…

Он умолк. Таким голосом говорить нельзя, он обладает слишком большой властью над будущим. И прежде чем этот голос успел зазвучать снова, Константин сказал:

– Я хочу поговорить с вашим начальством. Дайте мне сержанта.

– Мистер Стассос, если вы приедете в управление шерифа…

– Да говорите же вы, сукин сын. Говорите. С моей дочерью все в порядке?

Пауза, заполненная лишь легким потрескиванием телефонной линии. Отзвуки какого-то разговора. Женский голос произносит слова: «целыми днями».

– Не уверен, что дело в вашей дочери, сэр, – произнес, запинаясь, голос мужской. Константин решил, что ему, невесть по какой причине, позвонили в связи с чьей-то еще дочерью, которой он и не знает. Сьюзен, безмолвно взмолился он.

– Видите ли, сэр, – продолжал голос, – женщина, которую мы задержали, – это ваша жена.

Из управления шерифа он и Мэри отправились домой, не произнеся дорогой ни слова. Константин довез ее до улицы, на которой она оставила свою машину, Мэри молча, без единого жеста признательности пересела в нее. Мэри выглядела опустевшей изнутри, необитаемой. Косметика ее размазалась, отчего лицо – злое, взбешенное – казалось немного подтаявшим.

Константин ехал за ней к дому, стараясь держаться поближе к скошенному багажнику ее «доджа дарта». Уже не впервые, сказал полицейский. Они не стали бы арестовывать уважаемую женщину, если бы та всего лишь раз сунула в сумочку несколько дешевых вещиц. Нет, за Мэри наблюдали уже не один месяц. Охрана магазина не хотела поднимать шум. Она закрыла глаза на две первые кражи, потом предупредила Мэри.

«Мэм, по-моему, вы немного ошиблись. Уверен, вы спрятали эту расческу в сумочку машинально». Но когда Мэри снова проделала это, ее арестовали.

Полицейские вели себя вежливо, даже смущенно. Это же Америка. Если ты чего-то достиг, зарабатываешь хорошие деньги, в твою невиновность хочется верить даже полиции. А Константина смущение полицейских напугало сильнее, чем могла напугать их неприязнь. Они считали, что Мэри следует показаться психиатру. Константин покивал, подписал документы, пожал руку человеку, который доставил его жену в тюрьму. Да и что еще ему оставалось?

Мэри свернула на подъездную дорожку, Константин последовал за ней. Войдя в дом, она остановилась посреди кухни, держа обеими руками плоскую сумочку и оглядываясь вокруг с таким недоумением, точно в этой привычной комнате кто-то вдруг переставил всю мебель.

– Мэри, – сказал, подойдя к ней сзади, Константин.

Одета она сегодня была хорошо, красиво – короткая темная юбка, зеленый жакет. Константин с удивлением обнаружил, что приглядывается к ее телу, к выпуклости бедер, к строгой симметрии обтянутых чулками ног.

– Нет, – отозвалась Мэри.

– Что «нет»?

– Я не знаю. И не хочу разговаривать. Впрочем, никакого права просить об этом я не имею, так?

Он услышал ее прерывистый вздох. Обошел ее, встал перед ней. Мэри плакала, хоть и стояла выпрямившись и держа в руках сумочку. Дыхание давалось ей с трудом.

Он понимал, что должен злиться. Да он и был зол, он еще помнил это, однако злость сгорела где-то вовне его, и сейчас пожарище поблескивало на солнце и капли воды стекали с его углей. Константин же, похоже, способен был ощущать лишь недоумение и стыд – такой, точно он сам совершил преступление.

– Мэри, – повторил он.

– Прошу тебя, Константин, – сильным голосом произнесла она сквозь слезы. – Сейчас нам с тобой разговаривать не о чем.

– Одеколон, – сказал он, – кольцо для ключей, брусок мыла.

Она кивнула и сказала:

– Это для Билли.

– Как?

– Я думала о нем, когда брала их. Ох, Кон, я пойду лягу. Мне нужно просто полежать какое-то время в постели.

– Но почему? – спросил он. – Денег у нас хватает. Мы же могли купить все это. Сколько оно стоит? Десять долларов, пятнадцать?

– Думаю, около того.

– Тогда почему же?

– Я не знаю.

Константин смотрел на нее и видел ту девушку, какой она была когда-то. Видел ее беззаботную самоуверенность, великолепную резкую гневливость, захватывающую дух легкость, с какой она танцевала, вела беседу, подносила к губам бокал. Видел, что сейчас, стоя посреди кухни, она и была и не была той же самой девушкой. Что-то в ней поникло, заглохло, что-то подточило ее крепкий остов. Но что-то прямое и непреклонное уцелело.

– Не понимаю, – сказал он.

– Значит, нас уже двое, – отозвалась она. – Может быть, тебе следует орать на меня, бить тарелки. Может быть, ударить. Хотелось бы знать, станет ли нам от этого легче.

– Мэри, я… мне очень жаль.

Она рассмеялась, неожиданно, с легким придыханием, словно задувая свечу.

– Столько лет, – сказала она. – И наконец-то тебя посетили сожаления…

Она остановилась на середине фразы, взглянула ему в глаза. Такого пустого лица он у нее еще не видел.

– Я лягу, – сказала она. – Поговорим обо всем утром. Я сделаю что требуется, но сейчас я способна думать только о постели.

И Мэри вышла из кухни, не прикоснувшись к нему. Константин слушал, как она поднимается по лестнице – легко и твердо.

Константин налил себе виски, постоял, прикладываясь к стакану, посреди кухни. В стакане потрескивал лед, по циферблату новых, в форме чайника часов скользила, кружа, тонкая красная секундная стрелка. Так он и наблюдал за собственной тихой жизнью дома, пока в парадную дверь не вошел Билли. Константин слышал, как сын пересекает прихожую, слышал отчетливое постукивание его подошв по плиточному полу, беззаботные звуки, которые могли бы создаваться копытами пони.

Билли вошел в кухню, полагая, что увидит в ней Мэри. А увидел Константина, и лицо его сразу изменилось.

– Привет, пап, – сказал он. На нем была яркая лилово-оранжевая рубашка с широкими, колыхавшимися на ходу рукавами. Уж не женская ли? – погадал Константин. Пряди спутанных волос Билли свисали до бровей, уменьшая его лицо, и все это, вместе с прыщавой кожей, придавало ему вид туповатого придурка.

Он прекрасно учится, напомнил себе Константин. Заработал стипендию Гарварда.

– Как делишки, Билл? – спросил он.

– Классно.

Билли открыл холодильник, заглянул в него, закрыл. Потом вытащил из банки похожее на сэндвич печенье, аккуратно надкусил его с краешка.

– Ты сегодня рано вернулся, – сказал он.

– Да, – ответил Константин. – Рано.

– А мама где? В городе?

– Мама легла. Не очень хорошо себя чувствует.

– О.

Константин пытался придумать, что бы такое сказать сыну, по-отцовски. Он отпил из стакана. И почти уж решив – что именно, услышал, как произносит:

– Если эти дурацкие волосы отрастут еще немного, ты перестанешь что-либо видеть.

– Не перестану, – ответил Билли. – У меня куча глаз понатыкана по всей голове.

Константин кивнул. Не может он не острить, не может не бросать на каждом шагу вызов отцу, не издеваться над ним. Константин знал, что любит его – какой же отец не любит сына? – но хотел, чтобы он был другим. Хотел – вот сейчас – стоять со своим мальчиком посреди кухни, разговаривая об ускользающей красоте жизни, о вечных, сбивающих с толку разочарованиях, которые она преподносит человеку. Хотел помериться с ним силой, запустить в него со всей мочи футбольным мячом.

– Ты эту рубашку у сестры позаимствовал? – спросил он.

– Мне нужно идти, пап.

– Мы же разговариваем. Разве нет?

– Я должен заглянуть к Дине. Скажи маме, что я там и пообедаю, ладно?

– Я задал тебе вопрос.

– Я слышал. Это моя рубашка, пап. Мои волосы, моя рубашка, моя жизнь.

– Никто и не говорит, что это не твоя жизнь. Однако главный здесь все-таки я и потому имею право говорить о твоих волосах. Да и заплатил за эту пидорскую рубашку тоже я.

Билли стоял посреди кухни. Стоял, казалось, точно на том же месте, на каком стояла до него Мэри, плача и держа обеими руками сумочку.

– Вообще-то говоря, ты за нее не платил, – сказал он. – Я купил ее на свои деньги. Ради этого я и работаю в «Крогере», – чтобы не брать у тебя больше самого необходимого.

– Успокойся, – сказал Константин. – Совершенно ни к чему так распаляться.

– Ты не платил за эту рубашку, – повторил Билли, – но послушай. Я все равно собирался отдать ее тебе. Так я смогу рассчитаться с тобой за одну из тех, которые ты покупал мне, когда я был слишком мал, чтобы зарабатывать деньги. Как тебе эта идея?

Он начал расстегивать рубашку, расширяя с каждой пуговицей V, в котором виднелось костлявое, голубовато-белое тело.

– Билл. Ради всего святого.

Билли снял рубашку, протянул ее Константину. Грудь у него была как у скелета, обтянутого словно бы светящейся кожей с выступавшими на ней там и сям яркими красными гнойничками. Как может такой юный, стоящий на пороге мужественности мальчик выглядеть таким больным и старым?

– Бери, – сказал Билли.

– Перестань, – ответил Константин. – Перестань сейчас же.

Билли уронил рубашку на пол.

– А как насчет ботинок? – спросил он. – Вот ботинки у меня дорогие. Их хватит, чтобы рассчитаться за две или три пары, которые ты купил мне, когда я пошел в школу.