Текст книги "Крушение Римской империи"

Автор книги: Майкл Грант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

…Почему идут по проторенной борозде и забывают о всякой гордости в погоне за одеждами консула? Не порочьте свою репутацию постоянным проживанием в поместье … Я не хочу сказать, что мудрый человек должен забыть о своих личных делах, но он должен поступать по известному принципу – исходи не только из того, что ты хочешь иметь, но и из того, кем ты обязан быть.

Более того, в течение короткого, но блестящего периода Сидоний не раз претворял в жизнь то, к чему он призывал в своих молитвах. Все это происходило в 471—475 гг., когда он, будучи епископом Арверна (Клермон-Ферран), помогал Экдицию в обороне против вестготов до тех пор, пока правительство Империи не отвернулось от него и уступило вестготам эти земли. В оставшиеся годы жизни Сидоний еще несколько раз вмешивался в общественные дела.

Тем не менее девять книг его писем, адресованных многим друзьям и близким, в хорошей литературной форме очень живо иллюстрируют то самое уединение в башне из слоновой кости, о котором он так сожалел в письме к Сягрию. Будучи страстным патриотом, Сидоний в своих письмах очень точно описывает аристократию, которая жила под нависающей тенью германцев, а сама продолжала купаться в последних теплых лучах заходящего солнца Империи, совершенно равнодушная к надвигающейся темноте. Десять книг эпистолярного наследия Симмаха, жившего за два поколения до Сидония, свидетельствуют о том, что и в Риме изысканная аристократия метрополии того времени была страшно далека от общественной жизни и ничуть не беспокоилась о грозящем шторме.

Когда автор книги О делах войны предполагал, что крупные землевладельцы, жившие в тех районах, которым угрожало вторжение германцев, будут помогать укреплять оборону Империи, он, по-видимому, просто невесело шутил. Он должен был знать, что нет никаких шансов надеяться на это. Лендлорды были заинтересованы только в поддержании в хорошем порядке оборонительных укреплений собственных дворцов. Хотя на словах они были преданы романтическим традициям Вечного Рима, многие аристократы не хотели даже пошевелить пальцем во имя спасения империи. Поэтому Орозий и Сальвиан обвиняли целый ряд аристократов в том, что они перебежали к варварам, которых они даже подкупали, добавляет Орозий, чтобы сопровождать их и тащить на ними багаж.

Правда, эти землевладельцы со своими грамотеями, библиотеками и литературными вкусами, даже того не осознавая, сыграли историческую роль в передаче культуры прошлого будущим поколениям как во все годы Империи, так и после ее крушения. Но их бегство от практических задач службы отечеству, обороны Империи было одной из главных причин ее падения.

Один из таких землевладельцев, поэт Осоний, резко возражал своему другу-магнату Паулину, намеревавшемуся бросить свои земли и стать священником, указывая на тот хаос, который может воцариться после разграбления его поместий. С равным основанием можно было доказать, что собственники были центробежными силами деструкции государства. Это было связано не только с их пассивным отношением к нуждам Империи. Они подрывали основы государства и самым активным образом, поскольку из всех препятствий эффективному и честному администрированию эти были наихудшими – они грубо изгоняли сборщиков податей, давали убежище дезертирам и разбойникам, неоднократно злоупотребляли законом.

Симмах не сомневался в том, что любой правитель провинции, исполняя свои обязанности в качестве судьи, отдает предпочтение аристократам и нетитулованным дворянам перед простым людом. Они владели своими собственными частными тюрьмами: Феодосии I, получая жалобы на их возмутительное высокомерное поведение, запретил им пользоваться такими тюрьмами, но все было напрасно. Аммиан говорил о местных властителях, чья «личная собственность многократно возрастала во время общественных катастроф». Когда германцы вторглись в Империю в 410 г., чрезвычайный эгоизм некоторых землевладельцев – особенно восхитительной дамы по имени Проба – превращал ужасный проблемы, стоявшие перед правительством, в значительно более тяжелые, чем они были изначально.

Императоры и их советники были очень озабочены тем, что олигархия сенаторов в каждой провинции создавала барьеры между обычным гражданином и правительством, а патронаж, который устанавливали лендлорды над своими арендаторами и окружающим населением, разрушал власть и права имперской администрации.

Конечно, правители регулярно издавали законы, направленные на ограничение такого патронажа, в конце концов, они «вообще повсеместно упразднили понятие патрона». Но все это было бессмысленным актом, поскольку нигде ничего не изменилось. Действительно, последующие императоры были вынуждены отказаться от подобных мер. Сенаторы достигли такого могущества, что те из них, кому это было нужно, были в состоянии войти в правительство и в высшие сферы имперской власти. Несмотря на обреченные попытки Валентиниана III восстановить общепринятые ступени продвижения, высшие посты автоматически доставались сенаторам.

Более того, некоторые из богачей-«патронов» были самыми жестокими угнетателями бедняков. Отец Симмаха, Абиан, заявлял, когда не хватало вина, что «лучше он будет гасить известь своим вином, чем продаст его черни». Возможно, это и не столь важно, но эти слова говорят о жестоком классовом антагонизме в обществе.

Прискорбно, что землевладельцы имели право голоса при назначении защитников народа, в чьих обязанностях было опекать бедняков. Кроме того, эти процветающие собственники были сами освобождены не только от всех муниципальных повинностей, но и от многих налогов. Что же касается тех налогов, которые им полагалось платить, то именно они усовершенствовали разнообразные методы ухода от них, либо отсрочки платежей. Это означало, что бремя, ложившееся на бедняков, становилось соответственно тяжелее. И как только объявлялись налоговые скидки, именно богачи, а не бедняки пользовались ими.

Ряд имперских декретов, весьма неэффективных, показывает, что состояние дел очень беспокоило правительство. Сальвиан вряд ли преувеличивает, когда заявляет, что богачи виновны в гибели бедняков.

…Кто может найти слова, чтобы описать гнусность нашей нынешней ситуации? Теперь, когда римское государство уже угасает или, по крайней мере, испускает последнее дыхание в том самом углу, где, казалось, еще теплится жизнь, умирает, скованное путами налогов, как лапами бандитов, остается еще много богатых людей, чье бремя налогов лежит на бедных; иначе, есть очень много богатых людей, чьи налоги убивают бедняков. Я сказал очень много, боюсь, я должен был бы, по правде, сказать все.

Богатые становятся богаче за счет уменьшения бремени налогов, которое они и так легко несут, а бедные гибнут от увеличения налогов, которые им всегда было трудно выносить. Так что превозносившееся лекарство чаще всего возвышает одних, и так же часто губит других. Для одного класса это проклинаемая всеми награда, а для другого – проклинаемая всеми отрава.

Конечно, правящая верхушка на местах держала всех и вся в полном подчинении. Они сами взимали налоги со своих арендаторов. Это была только часть их отношений с правительством, и в силу этих отношений они занимали большинство официальных должностей. А потому Валентиниан III в 450 г. нашел дипломатически целесообразным выразить симпатию богачам, как налогоплательщикам, за лишения, которые они якобы несли.

Но даже и тогда они не устремились к патриотической покорности. Напротив, они зачастую оставались враждебными по отношению к императору и держались в стороне от его советников. В течение долгого времени многие из них оставались язычниками, тогда как их правитель был христианином. А их отношения с вооруженными силами, с которыми им запретили иметь дело, были особенно плохими. Их сопротивление каждой попытке призвать в армию их работников оставалось, как мы уже говорили выше, ярко выраженным, и в этом они все более преуспевали.

Здесь будет уместным сказать о кратком перерыве в политических и финансовых успехах богатых землевладельцев и сенаторов. Их стремление к обогащению было на время прервано Валентинианом I, дунайским солдатом, не принадлежавшим к этому магическому кругу и ненавидевшему их самих и их влияние. Конечно, им крепко досталось от него, и на короткое время произошло что-то вроде полного раскола между правительством и аристократией. Назначение императором префектом претории известного энергичного аристократа Петрония Проба было попыткой примирения с наиболее влиятельными благородными семьями в его правление, которое вскоре закончилось.

Однако некоторые писатели того времени, пропитанные аристократическими традициями, были способны дать отпор Валентиниану I – если и не в лицо, то хотя бы после его смерти. Одним из таких был Аммиан, который, хотя и был унижен аристократами, ушел с головой в их культурные ценности. Аммиан допускал, что Валентиниана I нельзя представлять, как «полудеревенщину», каким был его брат, но он не мог питать какие-либо симпатии к семье, привыкшей пить скверное пиво в своей родной придунайской провинции.

Этот снобизм по отношению к людям другого социального круга был одним из наиболее распространенных и неприятных явлений античного мира и оказался очень опасным во времена, когда благополучие Империи и даже ее судьба зависели от таких инородцев – людей типа Валентиниана I и его придунайских друзей-соотечественников, которые в его время спасли Рим более чем на сто лет и поставляли стране лучших императоров и солдат.

Такие предрассудки исчезают нелегко. Историк Дион Кассий в начале третьего века уже описывал таких придунайцев как грубых, диких, примитивных скандалистов, а о Галерии, императоре из деревни у Флоренциана (Дакия Рипенсис, ранее Верхняя Мезия), правившем с 305 по 311 г., было сказано, что он принимал законы «грубые и неотесанные, соответствовавшие его пастушьему происхождению. Один из его преемников, Юлиан, был вынужден слушать ораторов, насмехавшихся над грубым, деревенским окружением этих придунайских императоров. Многие писатели вообще выражали ужас перед варварами-карьеристами. Утонченный Симмах придирался к «чужестранным дорогам» друзей и соотечественников Валентиниана I. Все это носило крайне негативные формы, и когда тот же дух неприятия распространялся на все германские элементы в правительстве и армии, это становилось смертельно опасным. Соглашаясь с таким отношением к инородцам, сенаторы вносили еще один вклад в дело крушения Империи.

И в то же время, когда Запад пал, все аристократы сразу же с определенной долей иронии установили прекрасные отношения с германцем Одоакром, который привел их к бесславному концу, и стали сотрудничать с ним по всей Италии. Так и в Галлии земельная аристократия перенесла переход к появлению германцев без особого материального или духовного ущерба – опираясь на зарождающиеся феодальные отношения в германских королевствах, отличавшихся гибкой классовой структурой.

Но какого бы обоснованного порицания не заслуживал класс римских сенаторов, вина лежит не только на нем. Одна из причин заключалась во все возрастающей неспособности властей защитить как собственников, так и их собственность, как, впрочем, и любой другой класс. Правительство должно быть хозяином в своем собственном доме, чего нельзя сказать о правительстве позднего Рима. Несмотря на все его страстное желание мобилизовать все для взимания денег, оно потерпело неудачу в своих последних усилиях добиться этого, а потому государство и рухнуло.

Глава 5

СРЕДНИЙ КЛАСС ПРОТИВ ГОСУДАРСТВА

Властители поздней Западной Римской империи преуспели в полной изоляции богачей и сокрушении бедняков. Точно так же они сперва изолировали, а затем сокрушили основную часть тех, кто жил между этими двумя полюсами общества – средний класс.

Средний класс всегда был становым хребтом Римской империи, как это было и в греческих городах-государствах ранее. Этот класс играл главную роль в Римском мире потому, что империя состояла из городов и более или менее автономных городов-государств, известных зачастую еще до возникновения самого Рима. При общем подчинении правителям римских провинций каждый из городов имел собственную территорию, в ряде случаев – большие земельные угодья. Провинции, и особенно те, которые занимали более развитые районы, представляли собой нечто большее, чем совокупность этих городов и их территорий. Это была – и продолжала существовать в течение столетий – урбанистическая цивилизация, в которой средний класс, живший в городах, составлял центральный и жизненно важный элемент. Интересы сельского населения практически во внимание не принимались.

В третьем веке нашей эры положение этих городов резко ухудшилось. Набеги извне и восстания внутри нанесли им и их местным правителям большой урон, а из-за денежной инфляции их золотые запасы и земли растаяли. Военные императоры того времени не очень сожалели об этом, многие из них не питали симпатий к урбанистической греко-римской культуре и чувствовали себя ближе к сельскому населению, которое представители этой культуры всегда игнорировали.

Когда, незадолго до 300 г., императорам военного склада жесткими тоталитарными мерами удалось стабилизировать имперский режим, города не получили стимулов для возрождения. Константин Великий и его сыновья конфисковали у городов их доходы от налогов и аннексировали большую часть остававшейся у них территории, а затем, после временного послабления при Юлиане, подобные меры были применены Валентинианом I. Позднее городам было предоставлено достаточно средств для ремонта общественных зданий, но новое строительство оставалось строго ограниченным.

Города выглядели полуразрушенными, а вся старая цивилизация среднего класса пришла в упадок. Историк Зосим связывает этот развал в основном с деятельностью Феодосия I. Частично это утверждение вызнано тем, что автор, язычник, сожалел о фанатичном христианстве императора. И тем не менее он прав в своей общей оценке эры Феодосия, как периода продолжительного и интенсивного распада городов.

Процесс депрессии продолжался и впоследствии. Те поверхностные впечатления, которые нам дает история жизни поздних городов, далеко не воодушевляют читателя. Когда посланник Рима Приск из Панин (Барбарос) посетил в Трейсе Аттилу, один торговец из империи, встреченный им при дворе гуннов, жаловался, что римские граждане, с которыми он расстался дома, больше не питают никаких надежд. Вдобавок к отношению имперских властей, города страдали от разбойников-германцев, набеги которых наносили большой ущерб. Хотя некоторые античные авторы переоценивают разрушительный эффект вторжений извне, они были достаточно серьезны и причиняли немало бед городам.

В такой обстановке жители городов становились крайне инертными. Их единственной целью было предотвратить разграбление своих домов и собственности захватчиками. Если им это гарантировали, они обычно были готовы подчиниться. И все-таки германцы часто причиняли им серьезный вред. Сидоний платит поэтическую дань наполовину разрушенному городу Нарбо (Нарбонн) в Южной Галлии: «Эти великолепные руины делают вас героями в наших глазах».

Моралист Сальвиан, с другой стороны, осуждает непрерывный энтузиазм жителей Тревери (Трира), проявляемый в их играх на площади, где уже трижды происходили грабежи и разбой. «Народ Рима, – заявляет он, – гибнет и смеется». Они, конечно, гибли; по крайней мере гибли их города. Эти традиционные общественные объединения стали просто тенью своего прежнего энергичного облика.

Существенным элементом урбанизированного среднего класса были куриалы, члены городских советов или курии. Этот титул распространялся на их сыновей и потомков. Советники стремились стать группой с правом наследства, поскольку только такие основательные граждане – те, которые имели собственность, передаваемую от отца к сыну, – могли выдержать растущее финансовое бремя. В наступившие времена люди все в меньшей мере стремились занять пост советника, однако империя заставляла их соответствующим образом служить.

Горожане находили различные пути ухода от этого принуждения. Существовал большой перечень освобожденных категорий лиц, включающий не только различных профессионалов, священников и арендаторов государственных ферм, но также сенаторов и всадников, которые шли вслед за сенаторами в финансовой иерархии. Нежелание богачей входить в городские советы говорит о том, что членство в этих органах передавалось высшим слоям среднего класса. Так, например, все землевладельцы рангом ниже сенаторов и всадников имели право – или даже были вынуждены – войти в городской совет, если в пределах границ территории города они владели двадцатью пятью римскими акрами земли (пятнадцатью в современных единицах измерения).

И их отпрысков, когда приходила им очередь, принуждали служить в совете. (В этом отношении они были в одинаковом положении с коммерческими корпорациями, которые стали заметной чертой жизни поздней Римской империи, и их члены также могли рассматриваться как представители среднего класса. Поскольку корпорации поставщиков продуктов и судовладельцев представляли собой для государства жизненно важные службы, их также использовали в советах путем наследственного принуждения – в этом была суть жесткого закона Валентиниана I.)

Функции городских советников намного отличались от того, что было принято в давние времена. В то время, как все возрастающая потеря городами своей автономии приводила к уменьшению их реальных муниципальных обязанностей до минимума, они обнаружили, что превратились в агентов центральных властей. Повсюду теперь их наиболее важной обязанностью было выполнять работу для правительства и, сверх того, собирать причитающиеся ему доходы. На советников, а затем и на их сыновей, когда приходила их очередь, была возложена обязанность заставлять своих сограждан платить денежные налоги, взимаемые государством, а также специализированные сборы: с продуктов, одежды и прочего. Более того, от советников даже требовали помощи в управлении имперскими шахтами и поместьями, а также в призыве рекрутов в армию.

В связи с этими новыми обязанностями советников стало неизбежным, что низы видели в них угнетателей. Император Юлиан соглашался с такой точкой зрения и делал все возможное, чтобы ограничить то, что он считал эксплуатацией народа – хотя Аммиан, давнишний его почитатель, не одобрял таких действий, поскольку сам принадлежал к классу городских советников.

Для Сальвиана поведение советников по отношению к беднякам представлялось ужасно жестоким: он видел в них хищных преследователей вдов, сирот и монахов. «Где же такие города, – восклицал он, – и не только города, но и поселки, и деревни где нет столько тиранов?» Для людей того же мировоззрения, что и Сальвиан, было очень неприятно, что Феодосии I поручил назначение Защитников Народа (которые, как предполагалось, должны были защищать бедняков от угнетения) все тем же городским советникам.

Вряд ли можно винить задавленное налогами, нуждающееся население в таком отношении к советникам. Конечно, это было односторонним видением проблемы, поскольку положение самих советников было ужасно трудным. С начала четвертого века и в последующие годы правительство удвоило свои энергичные, почти неврастеничные усилия, чтобы добиться закрепления советников на их постах и сохранения их наследуемых обязанностей. Усилия Юлиана помешать их жестоким действиям по отношению к беднякам парадоксально сочетались со многими яростными попытками ограничить их свободу и удержать на предназначенных им местах службы; в результате Кодекс Феодосия II содержал не менее 192 эдиктов, угрожавших и запугивавших советников различными видами наказаний.

Например, им запрещали продавать свою собственность без разрешения свыше. Им нельзя было ездить за границу, поскольку такое деяние квалифицировалось как «причинение вреда своему городу». Если они игнорировали этот запрет, то после пятилетнего отсутствия обнаруживали, что их владения конфискованы. Им также отказывали в убежище, предоставляемом церковью, т. е. они делили свою участь с несостоятельными должниками. Более того, управляющий имением землевладельца, потворствовавший этому бегству хозяина от службы, приговаривался к сожжению заживо. Неосознанный черный юмор содержался в эдикте 365 г., который запрещал присвоение статуса советника любому человеку в виде наказания.

Называть такое положение вещей разобщенностью было бы слишком мягко: советники и правительство постоянно находились в состоянии войны друг с другом. Анонимный автор книги О делах войны был потрясен их страданиями под гнетом властей – и, хотя вполне возможно он сам был в ранге советника, нам представляется, что он был разумным, объективным человеком.

Согласно ритору Либанию, официальное запугивание советников, остававшихся непокорными людьми, доходило до применения грубого физического насилия.

…Именно эта причина опустошила залы советов. Возможно, есть и другие причины, но эти особенно – плети и нанесение таких телесных оскорблений, которых не могли стерпеть даже преступники-рабы.

Во многих городах, ваше Высочество, после таких телесных наказаний вот что говорили несколько пострадавших городских советников: «Прощай, мой дом, прощайте, мои земли! Пусть и то, и другое продадут, и этой ценой мы купим свободу!»

Этих людей сломила, продолжал оратор, и довела до рабского состояния их принудительная персональная ответственность за недостаточное поступление налогов во всем их районе, а это они не были в состоянии ни предотвратить, ни изменить к лучшему.

В конфликте между правительством и налогоплательщиками они безнадежно находились между молотом и наковальней. Это была, конечно, поразительная ситуация, в которой любой человек, занимавший вверенный ему пост городского советника, был обречен на телесное наказание агентами центрального правительства. Нельзя просто отмахнуться от устных и письменных свидетельств Либания, как от фантазий ритора. Поскольку, когда Феодосии I приказал прекратить наказания советников ударами плетей со свинчаткой, стало ясно, каким карам они подвергались.

В следующем эдикте этого же правителя, изложенном нелепым языком, говорится, что «как и люди, посвященные в таинства религии, члены советов должны хранить вечные тайны». Пока повсюду в достаточной мере готовы были применить давление и силу, чтобы удержать этих функционеров на своих постах, император иногда запоздало решает напомнить, что он учитывает их чувство собственного достоинства. Их призывают не «забыть о блеске их происхождения». Валентиниан III откровенно признает невыносимость их груза ответственности, а Майориан призывает их быть «сухожилиями государства и сердцами городов». Но уже было слишком поздно, чтобы такие поэтические комплименты имели бы какой-нибудь эффект.

А. Г. М. Джоунс в монографии Поздняя Римская империя (1964) сомневается в том, что жизнь среднего класса Рима в четвертом и пятом веках была действительно настолько мрачной, как об этом говорили. Но если в его большой работе и были недостатки, то они заключались в его стремлении иногда свести к минимуму тяжелые испытания того времени, хотя, к сожалению, они были весьма реальны. Однако он был прав, указывая, что (как и в случае угнетения сельскохозяйственных рабочих) единственным спасением была очевидная неэффективность правительства: сам многократно повторяющийся характер имперских заявлений, их резкий тон – это верные сигналы того, что они не осуществлялись полностью. В результате многим городским советникам удавалось перейти в ранг почетных сенаторов, либо на государственную службу, либо в армию или на церковную службу, а другие вообще как-то исчезали из поля зрения.

Тем не менее жизнь советников оставалась практически немногим легче невыносимой. К этому времени, за исключением купцов, они остались почти единственными представителями когда-то блестящего среднего класса, о которых мы вообще хоть что-то слышали. Они были почти в полном упадке – просто издерганные агенты центрального правительства. И такое положение было почти всеобщими. Зажатый между мельничными жерновами государства, средний класс прекратил свое существование.

Безусловно, в обществе, которое всегда так сильно зависело от этого класса, его распад очень сильно повлиял на процесс падения всей Империи. Поскольку после него оставался вакуум и нечем было заполнить его, постольку с уверенностью можно сказать, что с этих пор население состояло в основном из очень богатых и очень бедных людей. Нет сомнений, что традиционная урбанистическая культура всегда проявляла нестабильность, так как города паразитировали на аграрной экономике. Тем не менее эта культура объединяла античный мир, а исчезновение ядра общества – среднего класса – означало близкий конец этого мира.

ИСЧЕРПАННЫЙ КРЕДИТ ДОВЕРИЯ

Глава 6

НАРОД ПРОТИВ БЮРОКРАТИИ

Таким образом в течение последних двух столетий в Римской империи происходило непрерывное и все возрастающее ограничение личной свободы для всех, исключая самых богатых и могущественных. С тех пор, как архиправитель Диоклетиан заявил, что «неконтролируемая деятельность есть изобретение безбожников», каждый из последующих правителей все сильнее закручивал гайки. Римская империя стала тюрьмой, либо военным лагерем в непрерывном осадном положении, где каждому указано место, которое он не может оставить. И его потомки – тоже.

Таким образом, все население оказалось в конфликте с правительством: это был разлад, даже целая серия разладов колоссального масштаба. Власти хотели и установили высшую степень регламентации общественной жизни, какой вообще можно добиться – даже если это означало почти для всех рабство, поскольку для них это был единственный способ выкачать отовсюду деньги, чтобы спасти Империю.

Но результат оказался полностью противоположным желаемому. Парадоксально, но эта регламентация не остановила дезинтеграцию Римской империи и, наоборот, ускорила ее распад. Дух инициативы свободной личности, единственный способный поддержать государство, был заморожен и подавлен широко распространенным ограничением персональной свободы граждан, что стало одной из наиболее серьезных причин коллапса Рима.

Процессу распада в большой мере способствовали огромные размеры и низкая квалификация лиц, состоящих на гражданской службе, предназначенной для выбивания столь необходимых государству налогов. Более того, органы этой службы были самоподдерживающимися, поскольку, подобно многим другим элементам позднего римского общества, членство в них носило наследуемый характер. Гражданским служащим сперва разрешали устраивать своих сыновей на те же места, которые они занимали сами, а затем, во времена Валентиниана I и Феодосия I, они обнаружили, что их заставляют это делать. В 394 г. Феодосий даже объявил абсурдной практику благоразумных родителей заблаговременное зачисление своих детей еще в младенческом возрасте в те же ведомства, в которых они сами служили.

С начала четвертого века возникла новая аристократия чиновничества. Последующие императоры того периода могли не призывать на помощь враждебно настроенных потомственных дворян, а опираться на более послушных помощников. Позже, однако, эти чиновники новой ветви власти вышли из доверия и почувствовали необходимость продемонстрировать открытое неповиновение императорам. А те, в свою очередь, хотя и вмешивались бестолково в управление на любом понравившемся им уровне, не смогли помешать бюрократии постепенно укрепить свою власть, которую эти чиновники в конце концов довели до полного паралича.

Валентиниан I как-то обнаружил, что он амнистировал убийц, ничего не зная об этом. Ничего об этом не знал и его личный аппарат. Это так расстроило императора, что он был готов подвергнуть проверке все, на что хватало сил. И это было сделано для того, чтобы зажать всех в один мощный кулак, убедиться в том, что процесс контроля осуществляется очень тщательно, расширить зону влияния правительства, привлечь профессиональных администраторов, зачастую из родных императору придунайских территорий. Сенаторы ненавидели и боялись их, а затем в течение пятого столетия они взяли реванш, проникнув в ряды высшей администрации; в конечном счете, аппарат стал придатком итальянской и галло-романской аристократии.

Валентиниан I строго дисциплинировал чиновников, приравняв их обязанности к воинской службе. Тем не менее их отношения с армейскими офицерами оставались напряженными из-за взаимной ревности. Главной обязанностью гражданских чиновников оставалось обслуживание армии – обеспечение ее живой силой и деньгами. Поскольку военные запросы становились все более внушительными, аппарат чиновников соответственно резко разрастался. Губернатор Африки, теперь Северный Тунис, имел 400 чиновников, а директор имперского казначейства – 834 чиновника.

Существовала также целая армия шпионов для слежки за политически неблагонадежными. Они, в частности, концентрировались в имперской почтовой службе, где дублировали курьеров и поставляли правительству информацию о любом, замеченном ими, подозрительном движении. Некоторые императоры, особенно Юлиан, пытались сократить шпионскую службу до более умеренных размеров. Но сыск был настолько характерен для того времени, что все попытки ограничить его размеры и деятельность разумными пределами оказались безуспешными.

Итак, поздняя Римская империя была полностью бюрократическим государством. Было бы, однако, слишком большим упрощением рассматривать чиновничество в целом как ненужную организацию, хотя бы по той причине, что римское правительство, не имея политической опоры, должно было полагаться на свою гражданскую службу, чтобы поддерживать в стране законность и порядок. Так что в течение определенного времени, несмотря на все недостатки, чиновники играли существенную роль в укреплении государства. Конечно, не будь их, государство развалилось бы намного раньше. Но, в конечном счете, их число становилось чрезмерным, также выросла их власть в стране.

Законы Феодосия I показали, что этот факт стал тревожно очевидным и для самого императора. Однако внимательное прочтение имперских постановлений указывает нам на нечто куда более худшее, подтверждая свидетельства античных авторов, а именно на то, что бюрократия поздней Римской империи была не только косной, сверхконсервативной и рабской, но и исключительно коррумпированной. Автор «О делах войны» не сваливал все на землевладельцев, как некоторые мыслители его времени. Вместо этого он концентрирует внимание на недостатках имперских чиновников, в которых он видел еще более зловещую группу угнетателей. И кажется, он не очень переоценивает ситуацию, поскольку работы его современников также подтверждают, что дееспособные общественные служащие стали настолько редким явлением, что их надо было бы отбирать по одному для воздачи причитающихся восхвалений.