Текст книги "Свет"

Автор книги: Майкл Джон Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Почему вы меня все так ненавидите? – спросила она, глядя на видневшегося спутника поверх ярко-красных ногтей. – Зачем поступаете так со мной, а не с ней?

Он подошел к ней и ласково поднял на ноги. Поцеловал.

– Мы предпочитаем заниматься этим с тобой, – сказал он, – потому что мы тебя любим. Мы все тебя любим.

Потом взял ее за руку и посмотрел на ногти.

– По веским историческим соображениям, – добавил он. Голограмма замерцала и расширилась, а достигнув размера четырех-пяти футов по одной стороне, внезапно продемонстрировала лицо клона в сексуальном экстазе. Рот ее широко раскрылся, глаза полезли из орбит, но от боли или наслаждения, Серия Мау не смогла определить. Что с ней вытворяют, видно не было. Все уселись и стали наблюдать за происходящим в голограмме с прежним вниманием, будто та все еще показывала изображения Радиозалива, древних инопланетных артефактов и великих тайн – всего самого вожделенного ими. А вскоре опять занялись сексом.

Серия Мау еще несколько минут наблюдала за ними с растущим подозрением. Она начинала сомневаться, что понимает истинные мотивы их присутствия на борту. Потом отключилась.

* * *

Сны продолжали ее донимать.

Ей казалось, что они превращают ее в дурно склеенное оригами, пространственный аккордеон, сжатый сильнее чем нужно или, возможно, наполненный, подобно гало, невидимой материей. Это что, так люди ощущают себя во сне? Она понятия не имела.

На десятый день полета ей приснилось, что она плывет на лодке по реке. Река называлась Новой Жемчужной и была, если верить словам мамы, шире мили. По берегам росла, опуская корни в воду, безопасная для людей, но экзотически перекроенная растительность, по глади реки катилась рябь, перламутровая, правильного узора, пахнущая миндалем и ванилью. Маме река нравилась не меньше, чем детям. Плюхая в холодную перламутровую воду босые ноги, она смеялась.

– Разве нам не повезло? – говорила она. – Разве нам не повезло?

Дети любили ее карие глаза. Любили энтузиазм, с каким она относилась ко всему на свете.

– Разве нам не повезло?

Слова эти эхом повисли в воздухе, а картинка сменилась, сперва почернев, затем явив тот самый сад под сенью лавров.

День клонился к вечеру. Шел дождь. Старик – должно быть, отец; видно, какой на нем груз ответственности, каких усилий ему стоит тащить этот груз, – раскладывал костер. Двое детей стояли рядом и смотрели, как он швыряет на кучу всякий сор. Коробки, бумаги, фотографии, одежду. Дым стелился над садом длинными ровными слоями, уловленный меж инверсионных течений ранней зимы. Дети глядели в жаркую сердцевину пламени. Запах, такой же как у любого костра, чем-то поневоле возбуждал их. Они стояли в пальтишках, шарфиках и варежках, пока холодный день клонился к вечеру, отягчал их тоской и печалью; они смотрели на пламя и кашляли от серого дыма.

Слишком он стар для отца, и вид как у попрошайки. Слишком он стар, этот человек.

Стоило видению стать непереносимым, как его кто-то отстранил. Серия Мау обнаружила, что смотрит в подсвеченную витрину лавки. Ретроокно с ретротоварами. Товары с Земли: инвентарь фокусника, детские игрушки из пластмассы низкого качества и дешевой резины, сами по себе тривиальные, а теперь – подлинное сокровище для коллекционера. Мотки поддельной лакрицы. Сердечко на Валентинов день с диодной подсветкой. Обувь на толстой подошве и якобы рентгеновские очки. Темно-красная лакированная коробочка: брось в такую бильярдный шарик – и можешь с ним попрощаться, хотя, если встряхнуть, слышно, как он где-то там внутри колотится. Чашка с отражением лица на дне: лицо это не было ее собственным. Браслеты, усаженные по всей длине окружности полудрагоценными камнями, и цирковые наручники. Под ее взглядом в витрину медленно просунулась верхняя часть человеческого туловища: это был человек в черной шляпе фокусника и фраке. На сей раз шляпа сидела у него на голове. Он снял белые лайковые перчатки, которые теперь держал в той руке, где раньше – красивую трость из черного дерева. Улыбка его не изменилась: дружелюбная, но нескрываемо ироничная. Он слишком много знал. Медленным, размашистым жестом, точно поднося щедрый дар, он стянул с головы шляпу и просунул ее через витрину, будто намеревался вручить Серии Мау. Ей самого себя предлагает, сообразила она. В каком-то смысле он был тождествен этим объектам. Улыбка его не менялась. Он медленно водрузил шляпу обратно на голову, разогнулся, храня вежливое молчание, и пропал из виду.

– Ежедневно, – произнес голос, – жизнь тела обязана узурпировать и лишать наследства мечту. – И прибавил: – Ты так и не выросла, но это последнее, что тебе довелось повидать ребенком.

Серия Мау проснулась, ее затрясло.

Неостановимая дрожь сотрясала все ее тело до тех пор, пока математичка, сжалившись, не пропустила через соответствующие зоны протеомы бака сложную смесь искусственных белков.

– Слушай, – сказала она, – у нас тут проблема.

– Покажи, – ответила Серия Мау.

Снова появилась диаграмма.

В ее центре, если о нем вообще стоит говорить в четырехмерном представлении десятимерного пространства, линии вероятности так сблизились, что, казалось, затвердели, образовав инертный объект с очертаниями грецкого ореха, который больше не менялся. Серия Мау сперва подумала, что достигнут предел возможностей экстраполяции. Исходный сигнал, бесконечно самоусложнившись, коллапсировал в эту стохастическую скорлупу и стал еще более загадочным.

– Это бесполезно, – посетовала она.

– Так кажется, – спокойно ответила математичка. – Но если внести поправки на динаточный сдвиг и задать достаточно высокое значение N, то получим…

Внезапный скачок проявил скрытую в случайности закономерность. Сигнал упростился и раздвоился; более слабая его компонента, окрашенная глубоким фиолетовым цветом, быстро замигала, исчезая из виду и проявляясь снова.

– Что ты мне показываешь? – потребовала объяснения Серия Мау.

– Два корабля, – сказала математичка. – Непрерывный след представляет K-рабль. В фазовом резонансе с его математичкой находится какое-то тяжелое судно ужасников, скорее всего крейсер. Очевидное преимущество в том, что интерпретировать их сигнатуру невозможно, однако это лишь побочный эффект. Истинная трудность в том, что они пользуются K-раблем как навигационным инструментом. Я с таким еще не сталкивалась. Кто бы ни написал для них код, он мало чем уступает мне.

Серия Мау уставилась на экран.

– А что они делают? – шепнула она.

– О, да они за нами гонятся! – сообщила математичка.

12
Крольчатник

Тиг Волдырь после адреналинового всплеска впал в заторможенную пассивность и не знал, что делать дальше, хотя старался не подавать виду. Эд Читаец, которому далекие голоса демонов все уши прожужжали, продолжал плестись за Волдырем, потому что не видел никакой альтернативы. Он проголодался и немного стыдился собственного вида. Сбежав от сестричек Крэй, они блуждали по кварталу на восток от Пирпойнт, пока не оказались на возвышенности, на углу Юлгрейв[18]18
  В оригинале Yulgrave, что перекликается с именем персонажа Yule Greave повести Гаррисона «Повелители беспорядка» (1984) из цикла «Вирикониум».


[Закрыть] и Димейн. Оттуда просматривался весь город до самых доков, разграфленный сеткой улиц, тускло подсвеченной на перекрестках. Волдырь в новом приливе уверенности распростер руки:

– В Крольчатник!

Перевалив через гребень холма, они вскоре затерялись в новом лабиринте света и тени, бесцельно бродя от улицы к улице под пробиравшим до костей ветром, пока не очутились там же, откуда начинали, – на Юлгрейв, чья темная, пронизанная эхом, абсолютно пустынная полоса уходила в кажущуюся бесконечной перспективу между складскими кварталами и сортировочными пунктами. Тут имело место происшествие настолько удивительное, что Читаец осознал его лишь много позже. Слишком поздно, как впоследствии выяснилось. В тот миг он сперва подумал, что быть такого не может. Потом поправил себя: «Может, но это значит, что я по-прежнему в баке».

– Я по-прежнему в баке? – произнес он вслух.

Ответа не было. «Возможно, – подумал он, – я – не я, а кто-то другой».

Метель продолжалась, но теплый воздух с Клинкер-Бэй, наполненный запахами буровых вышек и заводов, растопил ее, превратил в грязный мокрый снег, и в свете ртутных ламп тающие снежинки казались снопами искр от невидимой наковальни. В искрах проявилась идущая им навстречу маленькая толстушка восточной наружности в золотистом платье чёнсам, подвязанном у бедер. Походка у нее была раздражающе неустойчивая, точно она шла по грязи на высоких каблуках. Читаец то улавливал ее присутствие, то терял из виду. Он поморгал, провел рукой по лицу. Флешбэки, галлюцинации, кошмары твинка.

– Ты тоже ее видишь? – спросил он у Волдыря.

– Не знаю, – беспомощно ответил Волдырь.

Эд Читаец опустил взгляд на женщину. Та посмотрела на него. Лицо у нее было сильно неправильное. Под одним углом зрения оно могло показаться даже красивым, на специфический восточный манер: овальным, с высокими скулами. Потом она повернула голову, и Эд увидел ее под другим углом: ему померещилось, что лицо расплылось дымкой, а затем сгустилось снова, став желтым, морщинистым, дряхлым. Но это было то же самое лицо, сомнений нет. Оно все время меняло очертания, расплывалось и мерцало. Казалось молодым и старым одновременно. Эффект поразил его до глубины души.

– Как ты это делаешь? – прошептал Эд.

Не сводя глаз с женщины, он протянул руку к Волдырю.

– Дай мне пушку, – велел он.

– Зачем? – возразил Волдырь. – Она моя.

– Дай мне пушку, – вежливо повторил Эд.

Женщина извлекла маленький золотистый футлярчик, раскрыла его и вытащила овальную сигарету.

– У вас огня не найдется, Эд Читаец? – спросила она.

Она смотрела на него снизу вверх. Ее лицо расплывалось и меняло форму, расплывалось и менялось. Неожиданный порыв ветра обдул их всех тающим снегом: словно пригоршня раскаленных оранжевых искорок слетела с наковальни обстоятельств. Эд вырвал у Тига Волдыря автоматический «хайлайт» и выстрелил в упор.

– Прямо между глаз, – вспоминал он позже. – Я выстрелил ей прямо между глаз, в упор.

Долю мгновения ничего не происходило. Женщина стояла, где была, глядя на него. Затем ему померещилось, что тело ее распадается, обращается в поток крохотных энергичных золотистых мошек, летящих прочь от места выстрела, сливаясь с искорками дождя. Распалась сначала голова женщины, а затем все тело. Она горела медленно, словно фейерверк, пожирающий самое себя, производя свет. И совершенно беззвучно.

Но Эд услышал ее голос, ее далекий шепот.

– Эд, – произнесла она. – Эд Читаец.

Улица снова опустела. Эд опустил глаза на пушку в своей руке, поднял взгляд, посмотрел на Тига Волдыря, который стоял, воздев очи горе́, перекосившись так, что дождь падал с неба прямо в разинутый рот.

– Иисусе Христе! – вымолвил Эд.

Он отшвырнул пушку и кинулся бежать. Волдырь последовал его примеру. Через пару минут Эд остановился и прислонился к стене.

– Я не в форме, – сказал он, – а ты?

Он утер рот рукой.

– Чертова одышка!

Он пьяно воззрился на звезды. Они тоже были похожи на искры: кружились по небу сразу над складскими крышами, напирали друг на дружку, полыхали шутихами и сливались с радостным розовым сиянием Тракта. Эд вспомнил, о чем хотел спросить Волдыря.

– Эй, – позвал он, – а на какой я планете?

Волдырь тупо уставился на него.

– Ну же, – подбодрил его Эд, – не стесняйся. У каждого свои тараканы.

* * *

Нью-Венуспорт, исходный аванпост Земли в гало.

По всему Южному полушарию раскиданы военные городки. В меньшей степени города, в большей – временные лагеря корпорации «Земные военные контракты»; управлялись они по законам свободных экономических зон, извлекая прибыль из грошового труда рабочих-мигрантов, стекавшихся сюда со всех пограничных областей, – так черная дыра вытягивает вещество из аккреционного диска. Они привлекали побежденных. Бесхарактерных глупцов. Привлекали также и новочеловеков, словно пламя мошкару. На Нью-Венуспорте оседали те, кому некуда больше было податься.

Южное полушарие Нью-Венуспорта представляло собой, по сути, ангар для техобслуживания. K-рабли сновали в его небесах или вертикально взлетали на орбиту со скоростями под пятьдесят махов. Днем и ночью они припадали к служебным причалам, и электродуговые арки оползали с темно-серых корпусов. Они не знали усталости. Они исчезали из виду и появлялись снова, траля навигационными системами десять измерений пространства. Системы обороны и целеселекции никогда не выключались, так что воздух вокруг пронизывало излучение всех сортов: от гамма-лучей до микроволн. Люди вынуждены были носить свинцовые скафандры. Даже краска на корпусах несла смерть. Дело не ограничивалось одними лишь причалами техосмотра: в Южном полушарии контракторы ЗВК превратили территории, равные государствам, в сплошные минные поля, используя для этого древнюю чужацкую технологию. Запустили систему, отошли полюбоваться и в тихом умилении поглядели друг на друга.

– Слышь, да эта штука шкурку с планеты ободрать может!

В городах пища и вода были сущим дерьмом, и никто не знал, что выпадет с очередным дождем. Новочеловеки, загнанные в Крольчатники, выходили на работу с серым рассветом, кашляли и озадаченно оглядывались, содрогались и неловко сутулились; стандартным образом сложившееся сообщество гангстеров, политических убийц высокого уровня и полицейских ЗВК развлекалось охотой на них. Впрочем, не все так плохо. Новые правила техники безопасности на рабочих местах, которые сами же корпорации внедрили и следили за их соблюдением, привели к тому, что ожидаемая средняя продолжительность жизни рабочего мужского пола выросла на пару десятых года, достигнув двадцати четырех лет. И попробуйте сказать, что это не достижение.

Меж тем разбросанные по Северному полушарию корпоративные анклавы держались традиций Старой Земли.

Там предпочитали маленькие города с аккуратными рыночными площадями, названные Сольсиньон, Брэндетт-Хершам или как-нибудь еще; маленькие чистенькие поезда соединяли их, двигаясь среди полей шоколадно-коричневой пахотной земли. Сотрудники ЗВК предпочитали высоких красавиц и дарили им шубы из настоящего меха медового цвета. Женщины предпочитали управленцев высокого ранга, дарили им яростную, исполненную безумного самопожертвования любовь и приносили прекрасных медовласых детей. В городах стояли церквушки из серого камня, с шатровыми крышами, замки во французском стиле и охотничьи домики. Бассейн Новой Жемчужной обрамляли заливные луга, и тут все лето цвели роскошные цветы, а зимой возникали естественные катки шириной больше мили. На Нью-Венуспорте оседали те, кому повезло, и те, кто много работал. Корпорация отправляла людей сюда на работу, но бонусом служили белые кучевые облака и синее, омытое дождем небо. А также ездовые лошадки с опрятными гривами и спортивные состязания в сельской местности. И да, как прекрасны были сольсиньонские сыры!

«Нью-Венуспорт – ваш лучший выбор», – сообщали рекрутерские брошюры.

* * *

Крольчатник занимал весь квартал, ограниченный с двух сторон доками, с третьей – развалинами, оставшимися после какого-то старого взрыва на производстве, а с четвертой – Стрэйнт-стрит, западным кордоном квартала закройщиков.

Тут всегда было светло, но источниками этого света служили исключительно голографические экраны, на крайняк – лампы, приспособленные под новочеловеческое зрение. Обычный человек их свет воспринимал как серовато-голубые сумерки, подобные свечению древнего монитора. Внутри, в лабиринте дээспэшных бараков без дверей, было жарко и тесно. Коридоры между бараками отсутствовали. Чтобы перебраться из одного в другой, надо было миновать третий. Чтобы выбраться наружу, иногда приходилось преодолеть тридцать комнатушек. Порой их нарезали еще мельче.

– Ну, вот мой дом, – изрек Тиг Волдырь. Эда Читайца трясло от бакового отходняка, но он огляделся.

– Чудесно, – сказал он. – Тут чудесно.

В каждом помещении восемь-девять новочеловеков все время что-нибудь делали, хотя стирку от готовки отличить бывало трудно. Иногда попадались группы, занятые чем-то поинтереснее. Запах от них шел трудноописуемый: вроде лярда, смешанного с корицей. Спали они вповалку на матрасах, прямо на полу. Мужчины выгибали тощие ноги на свойственный им странный манер, поэтому пройти через комнатушку, ни разу не споткнувшись, оказывалось невозможно; на секунду прекратив мастурбировать, новочеловеки поднимали к тускло-серому свету лица с выражением пустым, лишенным рефлексии, как у животных. Женщины стриглись так, что овальные, в общем-то симпатичные головы окаймлял эдакий пушок, короткий и мягкий. Носили они хлопковые безрукавки охряных оттенков без стилистических отметин, свободно ниспадавшие. Не будь они так заняты, язык тел мешал бы запомнить их точное местонахождение; везде носились дети, изображая K-рабли. Научпоповские постеры с Трактом Кефаучи виднелись на каждой стене. У новочеловеков Тракт выступал объектом культа, поскольку они считали его своей прародиной. Печальное дело, как и все, с ними связанное. Даже дети знали, откуда произошли новочеловеки: не оттуда.

В конце концов Тиг Волдырь неуверенно затормозил у барака, на вид ничем не отличавшегося от прочих.

– Ну да, – удостоверился он, – вот мой дом.

В одном углу комнатушки стояла, рассеянно глядя в голограмму, женщина, похожая на Тига.

– Это Нина, – сообщил Тиг Волдырь. – Моя жена.

Эд посмотрел на нее сверху вниз. На лице его возникла широкая улыбка.

– Привет, – сказал он. – Рад тебя видеть, Нина. Найдется что пожевать?

* * *

В каждой клетушке стояла дешевая кухонная плита. Новочеловеки предпочитали вермишелевый суп. (Иногда там плавали объекты вроде кубиков льда, только теплые и синеватые.) Эд пробыл в Крольчатнике четыре недели. Как и все, спал он на полу, на матрасе. Днем Тиг Волдырь уходил в город – там толкнет абнормальные гормоны, тут разгонялки, только осторожно, чтобы на сестричек Крэй не наткнуться. Эд смотрел голограммы и ел пищу, приготовленную Ниной. По большей части время текло медленно. Эда терзала ломка. Ощущение болезненное: реальность зачастую надолго отдалялась, и ему было еще хуже оттого, что торчал он в странном местечке среди новочеловеков. Эд пытался вспомнить, кто он такой. Он помнил только Эда-персонажа, детали биографии которого проступали с кристальной ясностью, хотя в действительности ничего этого не происходило. После обеда на третий день Нина Волдыриха опустилась на колени рядом с Эдом, пока он сидел на матрасе.

– Могу я тебе помочь? – спросила она.

Эд взглянул на нее:

– Ты знаешь, да.

Он потянулся к ней, обхватил руками за ребра и, приложив некоторое усилие, заставил оседлать себя. Она не сразу поняла, чего он хочет. Потом с преувеличенной серьезностью стала строить недотрогу.

– Я же вся кожа да кости, – пожаловалась она.

Он коснулся ее: тело, по сути, ничем и не пахло, но постепенно стал проявляться плотный сладкий аромат. Он касался ее снова и снова, она дергала ногами, задерживала дыхание и что-то восклицала, дрожала и сворачивалась в клубочек. Глянув на руки Эда, она задрала хлопковое платьице до талии.

– Ой, – опомнилась она, – ты посмотри на себя. – И рассмеялась. – В смысле, на меня.

Ребра ее выступали как-то странно.

Потом она сказала:

– А разве это правильно? Мы с тобой неправильно поступили. Совсем неправильно.

Она издала шипение, подняла руку и провела ею по лицу, через голову.

– А разве это правильно?

Его до мозга костей продирало баковым отходняком. Органический эффект клеточной природы. Но было в этом ощущении что-то от ностальгии. Настойчивое, как подавляемый вопль, желание вернуться в утраченный любимый мир. Исцеления ему не видать, но на время помогал и секс. Твинки в ломке отчаянно жаждут секса, для них это все равно что морфин.

– Правильно, – сказал Эд. – О да. Вот так.

Четыре недели прожил он в Крольчатнике, и каждый обитатель этого местечка пытался имитировать Эда. Доводилось ли им прежде так тесно контачить с людьми? Какой смысл они в это вкладывают? Они слонялись на пороге барака и бросали в его сторону мрачные, апатичные взгляды. Типичный для него жест или манеру речи за час перенимали все новочеловеки. Дети носились из клетушки в клетушку, подражая ему. Нина Волдыриха подражала ему даже в соитии.

– Раскройся еще немножко, – предлагала она. Или: – Теперь я в тебе. – Смех. – В смысле, ты во мне. О Боже! Ой, бля! Бля!

Она была ему идеальной партнершей: незнакомка, да вдобавок еще загадочнее его самого. Кончив, она неловко вытянулась у него на руках и сказала:

– Ой, здорово-то как! Так удобно.

И спросила:

– Кто ты такой, Эд Читаец?

Вариантов ответа было несколько, но у нее тоже имелись свои предпочтения. Скажи он: «Я обычный твинк» – она неподдельно рассердится. Спустя несколько дней он почувствовал, как ломка отступает. Еще много времени пройдет, пока он вернется к себе, но голоса отходняка уже отдалялись. Он начал вспоминать детали жизни настоящего Эда Читайца.

– Я в долги залез, – объяснял он. – Я, наверное, всем в этой гребаной Вселенной должен.

Он посмотрел на нее сверху вниз. На миг они встретились взглядами, потом Нина внезапно отвела глаза, словно ей стало стыдно.

– Тсс, тсс, – произнес он с отсутствующим видом. Потом добавил: – Наверное, они только и хотят, что выбить из меня долг или прикончить. То, что на бакоферме случилось, – это еще цветочки: туда наведались первые в очереди.

Нина взяла его ладонь в свои.

– Ты же не такой, – сказала она.

Помолчав минуту, он ответил:

– Я помню себя ребенком.

– Каким?

– Не знаю. Мать умерла, сестра куда-то делась. Я только и хотел, что на ракетных кораблях летать.

Нина улыбнулась.

– Мальчишки часто этого хотят, – заметила она.