Текст книги "Свет"

Автор книги: Майкл Джон Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Трахни меня, Эд. Трахни меня покрепче.

А Энни Эда зацепила. Она была как бастион, за которым он прятался от мира.

– Эй, сконцентрируйся, – говорили ему весело старперы. – Или ты нам глаза замыливаешь?

Если Энни работала допоздна, он и в ее смену играл тоже. Старперы в пустом баре никогда не включали свет. Неонового сияния Тракта, сочащегося через открытую дверь, им вполне хватало. Эд полагал, что они уже переросли большинство потребностей более молодого возраста. Как-то вечером, часов в десять, он играл в кости, и сверху упала тень. Он поднял глаза. Это была ресепшионистка. В затрепавшейся от стирки джинсовой юбке с бахромой. Волосы ее были зачесаны назад, а под мышкой торчал тот замысловатый терминал в форме аквариума: можно было подумать, что она его только что купила в хозяйственной лавке. Ресепшионистка осмотрела одеяло и разложенные на нем деньги.

– Считаете себя игроками? – с вызовом поинтересовалась она.

– А как же! – в унисон ответили старперы.

– Я не считаю, – сказала она. – Дайте-ка мне кости, я вам покажу мастер-класс.

Она взяла кости в маленькую ладошку, выкрутила запястье, бросила. Выпали две Лошади.

– Ну как вам?

Она бросила снова и снова. Снова и снова, шесть раз подряд, выпали Лошади.

– Ну-у, – признала она, – это явно что-то да значит.

Явно привычный трюк, но заинтересовались старперы сильнее, чем ожидал бы Эд. Они смеялись и поплевывали на ладони, словно обжегшись. Толкали друг дружку локтями в бока, усмехались Эду.

– Сейчас мы тебе покажем, – пообещали они.

Но ресепшионистка покачала головой.

– Я сюда не играть пришла, – сказала она.

Старперы обиделись.

– Да ладно, – отозвалась она, со значением глядя на Эда, – у меня этим вечером дела поважнее.

Они кивнули, делая вид, что все просекают, но потупились, выражая тем разочарование.

– Но, ребята, – сказала она, – в «Лонг-баре» тоже «Блэк Харт» есть, а какие там девчонки, вы в курсе. Что скажете?

Те подмигнули и заулыбались. Признав, что это предложение их заинтересовало, улетучились.

– Эх вы, старые козлы! – насмешливо крикнула ресепшионистка им вслед.

– Я, пожалуй, тоже пойду, – сказал Эд. Он не любил оставаться с ней наедине.

– Вы лучше останьтесь, – тихо посоветовала она. – Вам же лучше будет.

* * *

После ухода старперов в комнате, казалось, потемнело. Эд смотрел на ресепшионистку, та – на него. Бледно мерцал аквариум у нее под мышкой. Она провела рукой по волосам.

– Какую музыку предпочитаете? – спросила она.

Эд не стал отвечать.

– А я вот часто оортовское кантри слушаю, – сказала она, – но вы и так догадались, наверное. Люблю взрослые темы.

Они снова постояли в молчании. Эд отвел взгляд, сделав вид, что рассматривает старомодную, местами сломанную мебель и опущенные жалюзи. Снаружи, с дюн, дул ветер, теребил невидимыми пальцами предметы, словно решал, что с ними делать. Через пару минут ресепшионистка нарушила молчание:

– Если явились с ней поговорить, она сейчас здесь.

Эд почувствовал, как волоски на шее встают дыбом. Он не повернулся.

– Мне просто нужна работа, – сказал он.

– Нам есть что вам предложить, – ответил незнакомый голос.

Где-то за спиной Эда в комнату начали вливаться крошечные светящиеся точки. Он знал откуда. Впрочем, ничего хорошего не достиг бы, заявив об этом: такое заявление могло бы запороть всю сделку. «Я много чего в жизни повидал, – сказал себе Эд, – но теневых операторов мне и даром не надо». Ресепшионистка положила аквариум на пол. Белые мошки потекли у нее из ноздрей, рта и глазниц: Эду показалось, что его взяли за голову и повернули, заставляя увидеть происходящее, словно его внимание требовалось, чтобы завершить материализацию формы. Огоньки были как алмазная пена. Их явление сопровождала музыка, будто сам алгоритм порождал звук. Очень скоро ресепшионистка пропала, а остался оператор, управлявший ею; теперь это существо методично переоформляло себя в маленькую женщину азиатской внешности, которую Эд застрелил на Юлгрейв-стрит. Джинсовая юбка сменилась платьем чёнсам, подвязанным у бедер, протяжный выговор любительницы оортовского кантри – яростно выщипанными бровями и чуть заметным заглатыванием согласных. Когда переход завершился, лицо ее замельтешило собственными тенями, из старого становясь юным и снова старым. Странное, но совершенное. От нее веяло харизмой нереального чуждого существа, тоже сексуальной, но более мощной.

– Вот теперь все и вправду полетело к черту, – прошептал Эд. – К счастью, я еще могу удрать.

Сандра Шэн улыбнулась.

– Боюсь, что не можешь, Эд, – сказала она. – Это тебе не твинк-ферма. Тут будут последствия. Тебе работа нужна или нет? – И не успел он ответить, она уточнила: – Потому что если нет, то Белла Крэй об этом узнает.

– Эй, это же угроза.

Она чуть заметно покачала головой. Эд уставился на нее, пытаясь понять, какого цвета ее глаза. Она улыбнулась, видя его гнев.

– Позволь мне кое-что рассказать о тебе, – предложила она.

– О нет. Теперь еще и это. Откуда тебе про меня знать, если ты со мной никогда прежде не встречалась?

Он улыбнулся.

– А что в аквариуме? – спросил он, стараясь получше разглядеть лежащий на полу за спиной Сандры Шэн предмет. – Мне стало интересно.

– По порядку, Эд, все по порядку. Я тебе тайну открою про тебя самого. Тебе все быстро надоедает.

Эд подул на пальцы, словно после ожога.

– Вау! – протянул он. – Никогда бы не подумал.

– Нет, – сказала она, – я не об этом. Я не о той скуке, с какой ты борешься на дипе или в твинк-баке. Тебя всю жизнь преследует подлинная скука.

Эд чуть пожал плечами, попытался отвести взгляд, но ее глаза каким-то образом помешали ему это сделать.

– У тебя душа устала, Эд: ты таким уродился, тебя таким сделали. Тебе секс нравится, Эд? Это чтобы дыру в душе заткнуть. Тебе бак нравится? Это чтобы дыру заткнуть. Тебе рисковать нравится? Ты неполноценен, Эд: тебе все время нужно себя чем-то дополнять, и только-то. Это все в тебе видят, даже Энни Глиф: тебе чего-то не хватает.

Эду доводилось такое слышать чаще, чем могла бы подумать Сандра Шэн, хотя, конечно, не в таких обстоятельствах.

– И что? – спросил он.

Она отступила в сторону.

– И теперь ты сможешь заглянуть в аквариум.

Эд открыл рот. Потом закрыл. Его поймали на крючок, но как – непонятно. Он знал, что сделает это просто скуки ради. Он покосился на свет, проникавший через открытую дверь. Свет Кефаучи, в котором Сандру Шэн было сложнее увидеть, а не наоборот. Он снова открыл рот, чтобы ответить, но она успела первой.

– Нам в шоу нужен прорицатель, Эд.

И отвернулась, чтобы уйти.

– Вот, собственно, и все. Вот и вся сделка. И знаешь ли, Энни бы тоже деньги не помешали. Закинется café électrique, мало что остается.

Эд сглотнул слюну.

* * *

Морской прибой с шорохом разбивается о дюны. Пыльный бар пуст, в окна льется сияние Тракта. Человек с каким-то приспособлением вроде аквариума на голове стоит на коленях, бессильный вырваться, словно дымчатая (и одновременно желеобразная) субстанция внутри бака пленила его и начинает переваривать. Руки его сжимают бак, мышцы бугрятся. В скверном свете блестит пот, ноги пинают и скребут половицы, а еще он издает слабый, очень высокий стонущий шум – наверное, пытается кричать.

Спустя несколько минут его активность спадает. Женщина азиатской внешности закуривает сигарету без фильтра, внимательно наблюдая за ним. Некоторое время курит, потом, отколупнув табачную крошку с губы, спрашивает требовательным тоном:

– Что ты видишь?

– Угрей. Словно угри прочь от меня плывут.

Пауза. Ноги снова выбивают ритм по половицам. Он произносит хрипло:

– Слишком много всего может случиться. Ты знаешь?

Женщина выдыхает дым и качает головой:

– Эд, аудитория на это не купится. Попробуй снова.

Она делает затейливый жест сигаретой.

– Оно может быть всем чем угодно, – напоминает, как напоминала прежде, – но станет только одним.

– Но ведь боль…

Боль ее вроде бы не заботит.

– Вперед.

– Слишком много всего может случиться, – повторяет он. – Ты знаешь.

– Знаю, – отвечает она более теплым тоном. Наклоняется погладить его по узловатым от бугрящихся мышц плечам – жестом кратким и рассеянным; так гладят домашних животных. Она знает этих животных очень хорошо, у нее богатый опыт общения с ними. Голос ее полон сексуальной харизмы древнего, чужого, искусственного создания.

– Знаю, Эд, честное слово. Но ты попытайся узреть картину во множестве измерений. Это же цирк, детка. И знаешь что? В цирке людей нужно развлекать. Мы должны их чем-нибудь привлечь.

* * *

Когда Эд Читаец очнулся, было три часа утра. Он лежал ничком на берегу океана за дюнным мотелем. Эд осторожно коснулся лица и нашел его не таким липким, как ожидал, хотя кожа на ощупь была более гладкой, чем обычно, и слегка воспалилась, словно он перед вечеринкой воспользовался дешевым скрабом. Чувствовалась усталость, но все вокруг: дюны, линия прилива, волны прибоя – выглядело и пахло резче привычного. Сперва он подумал, что его оставили в одиночестве. Потом понял, что мадам Шэн стоит над ним: ее маленькие черные туфли глубоко ушли в песок пляжа. В ночном небе за ее силуэтом пылал Тракт.

Эд застонал и закрыл глаза. Накатило немедленное головокружение, остаточные сполохи Тракта фейерверками пронзили бесформенную черноту.

– Зачем ты со мной это делаешь? – прошептал он.

Сандра Шэн, казалось, пожала плечами.

– Такая работа, – ответила она.

Эд попытался рассмеяться.

– Неудивительно, что желающих не находится.

Он снова потер лицо, взъерошил волосы. Ничего. Но невозможно было избавиться от тошнотного ощущения приставшего желе. И в этом загвоздка: он ведь на самом деле не в баке. А если и в баке, то где-нибудь в другом месте…

– Что я говорил? Я что-нибудь видел?

– Для первого урока неплохо справился.

– А что это такое? Эта штука еще на мне? Что она со мной сделала?

Сандра Шэн опустилась на колени рядом с ним и отвела волосы со лба.

– Бедолага Эд, – сказала она. Он чувствовал на лице ее дыхание. – Пророчество! Это все еще черная магия, а ты на переднем фронте ее покорения. Но попытайся понять, что теряются все. Обычные люди, что по улицам ходят, все выбирают неверные направления: каждому приходится искать верное. Не так уж это тяжело. Они этим ежедневно заняты.

Она, казалось, поразмыслила, не добавить ли еще что-нибудь, потом погладила его по спине, подняла аквариум и, взяв под мышку, пошла через дюны обратно в цирк. Эд отполз через тростники в сторону и там тихо сблевал. Он обнаружил, что прикусил язык, пока пытался стащить аквариум с головы.

Он уже твердо решил, что попытается забыть увиденное там. Это было куда хуже твинк-ломки.

19
Колокола свободы[41]41
  Отсылка к одноименной песне Боба Дилана «Chimes of freedom».


[Закрыть]

Выбежав из лаборатории, Майкл Кэрни обнаружил, что ему страшно остановиться.

Начался дождь. Темнело. Казалось, все объекты прячутся в темном облаке и мерцают оттуда, будто дешевая неоновая трубка: так бывает перед началом эпилептического припадка. Во рту возник металлический привкус. Сперва Кэрни бежал по улицам, борясь с тошнотой и периодически цепляясь за парковые ограды. Потом его занесло на станцию подземки «Рассел-сквер», и он принялся наугад пересаживаться из поезда в поезд. Вечерняя давка только начиналась. Попутчики оборачивались, глядя, как он опускается на корточки в грязном проходе на углу платформы, сутулясь и прикрывая от чужих глаз кости Шрэндер в сложенных домиком ладонях, – и тут же отводили взгляды, увидев, какое у него лицо, или унюхав рвотную вонь от его одежды. Проведя в подземке часа два, он поборол панику: остановиться по-прежнему было сложно, однако, во всяком случае, сердцебиение замедлилось, и он сумел потихоньку собраться с мыслями. Метнувшись в центр, он забежал в клуб «Лимфа», заказал себе выпить, одним глотком осушил бокал, но к принесенной еде не притронулся. Потом еще немного погулял и сел на Юбилейной линии в поезд до Килбёрна, где в конце длинной улицы непримечательных трехэтажных кирпичных домов Викторианской эпохи обретался Валентайн Спрэйк. Тротуары в этом районе были завалены мусором и окна во многих зданиях заколочены, а основное население составлял пестрый контингент барыг, студентов гуманитарных специальностей и беженцев от экономических невзгод бывшей Югославии.

К фонарным столбам прилипли мокрые политические листовки. Вдоль улицы, усеянной бумажками и кучками собачьего дерьма, ржавели грязные автомобили, все как один от десяти лет и старше. Кэрни стукнул в дверь дома Спрэйка один раз, другой, третий. Отступив на шаг, задрал голову и под льющимся в глаза дождем стал выкликать перед дверью:

– Спрэйк! Валентайн!

Голос его эхом катился по улице. Спустя минуту в окнах верхнего этажа что-то мелькнуло, и он, выгнув шею, вгляделся туда, но увидел лишь фрагмент грязной занавески в сеточку да отражение уличных фонарей в таком же грязном стекле.

Кэрни толкнул дверь. Та отворилась, словно приглашая войти. Кэрни резко отступил.

– Иисусе! – вырвалось у него. – Иисусе!

Мгновение ему казалось, что из-за двери на него смотрит лицо. Очертания его были смазаны уличным светом, и лицо располагалось ниже, чем можно было ожидать, словно открыть на стук Кэрни послали маленького ребенка.

Внутри ничего не изменилось. Тут с 1970-х ничего не менялось и уже никогда не изменится. Стены оклеены желтоватыми, цвета заскорузлой пятки, обоями. На лестнице секунд на двадцать загорались, а затем снова гасли низковольтовые лампочки накаливания. Из ванной тянуло газом, а со второго этажа – каким-то несвежим варевом. Все эти запахи забивал мощный аромат аниса, раздражавший слизистую носа. Сверху в лестничный колодец сочилось гневно-оранжевое сияние лондонской ночи.

Валентайн Спрэйк лежал под яркими флуоресцентными лампами в меловом круге, начерченном по голому паркету одной из комнат верхнего этажа. Его тело было прислонено к подлокотнику кресла, а голова скошена набок, словно он позировал перед камерой. Его нагое тело блестело от какого-то масла, которым он вымазался. Редкие, имбирного оттенка волоски в паху поблескивали тоже. Рот Спрэйка был разинут, а на лице застыло выражение одновременно болезненное и спокойное. Он был мертв. Его сестра Элис сидела на раздолбанном диване за пределами круга, вытянув ноги перед собой. Кэрни помнил ее девочкой-подростком, неловкой и заторможенной. Теперь она превратилась в высокую женщину лет тридцати с небольшим, темноволосую, с очень белой кожей и тонкой линией усиков над верхней губой. Ее юбка задралась, обнажая белые объемистые бедра. Элис неотрывно глядела поверх головы Спрэйка на картину, висевшую на противоположной стене. То было странное дешевенькое произведение религиозного искусства, стереоскопическая картинка на тему моления в Гефсиманском саду, выдержанная в зеленых и синевато-серых тонах, и казалось, что голова и верхняя часть туловища Христа выпирают из картины в комнату в попытке неуклюжего, но целеустремленного объятия.

– Элис? – произнес Кэрни.

Элис Спрэйк издала звук, похожий на «йо-йо, йо-йо».

Кэрни зажал рот рукой и осмелился продвинуться чуть дальше в комнату.

– Элис? Что тут случилось?

Она посмотрела на него пустыми глазами, потом опустила взгляд на себя, затем снова сосредоточилась на картине и принялась с отсутствующим видом мастурбировать, запустив пальцы в промежность.

– Иисусе! – вымолвил Кэрни.

Он снова глянул на Спрэйка. Спрэйк сжимал в одной руке старый электрический чайник, а другой держал брошюру Йейтса «Hodos Chameleontos».[42]42
  «Hodos Chameleontos» – «Путь Хамелеона» (лат.), автобиографический труд Уильяма Йейтса.


[Закрыть] Мгновением раньше, вероятно, он держал руки воздетыми кверху, имитируя иератический жест фигуры на карте Таро. На полу перед телом Спрэйка валялись предметы, которые упали с его колен в миг смерти. Морские раковины, череп маленького животного, сербские цыганские украшения, принадлежавшие его матери. Было похоже, что в комнате должно было произойти какое-то событие. И, несмотря на окончательность всего, что уже случилось, это событие еще могло произойти.

Элис Спрэйк проговорила:

– Он был хорошим мальчиком.

Она громко застонала. Заскрипели и смолкли продавленные пружины дивана. Спустя миг она встала и одернула юбку, прикрыв бедра. Кэрни прикинул, что в ней футов шесть росту, если не больше. Ее физические размеры заставляли его робеть, и она это знала. От нее исходил густой сексуальный дух.

– Майки, я с этим разберусь, – сказала она. – Но ты должен уйти.

– Я пришел за помощью.

Элис его заявление не тронуло.

– Это ты виноват, что он таким стал. Он свихнулся, когда тебя встретил. А ему ведь были суждены чудесные свершения.

Кэрни уставился на нее.

– Спрэйк? – недоверчиво спросил он. – Ты про Спрэйка говоришь?

Он не удержался от смеха.

– В день, когда мы встретились, Спрэйк бродяжничал по железнодорожным вагонам. Он себе татуировки ручкой «Бик» делал.

Элис Спрэйк выпрямилась.

– Он был одним из пяти самых могущественных волшебников Лондона,[43]43
  В этом качестве Спрэйк появляется и в двух ранних рассказах Гаррисона: «The Incalling» (1978) и «Великий бог Пан» (1988); последний был затем переписан в роман «The Course of the Heart» (1991), но там имя Спрэйка изменено на Йексли (Yaxley).


[Закрыть] – спокойно сказала она. И, подумав, добавила: – Мне ведомо, чего ты страшишься. Если ты не уйдешь сейчас же, я напущу его на тебя.

– Нет! – вскрикнул Кэрни.

Он понятия не имел, на что способна Элис. Он постоял, панически переводя взгляд с нее на мертвеца и обратно, затем выбежал из комнаты, ссыпался вниз по лестнице и вылетел на улицу.

* * *

Когда он осмелился вернуться домой, Анна спала. Она закуталась в одеяло по самую макушку. Повсюду торчали новые записки. «Проблемы других – это их собственные проблемы, – пыталась напомнить она себе. – Ты не отвечаешь за чужие проблемы».

Кэрни тихо прошел в дальнюю комнату и принялся в темноте опорожнять содержимое ящичков стеллажа, сгребая одежду, книги, колоды карт и личные вещи в сумку с логотипом «Марин». Комната выходила в центральный дворик жилого блока. Вскорости послышались голоса с одного из нижних этажей. Словно бы мужчина и женщина спорят, но слов не разобрать, лишь общее ощущение потери и угрозы. Он встал с колен и задернул занавески. Голоса продолжали просачиваться внутрь. Сложив в сумку все, что хотел, он попытался ее застегнуть. Замок заклинивало. Он опустил взгляд. Сумка и все предметы, в нее сложенные, покрылись равномерно плотным мягким слоем пыли. Он с такой ясностью почувствовал, как жизнь утекает впустую, что снова впал в ужас. В соседней комнате проснулась Анна.

– Майкл? – позвала она. – Это ты? Это ведь ты, правда?

– Иди спать, – посоветовал Кэрни. – Я просто за кое-какими вещами зашел.

Пауза. Анна переваривала услышанное. Потом сказала:

– Я тебе чаю заварю. Я как раз собиралась чаю заварить, но уснула. От усталости отрубилась без задних ног.

– Не нужно, – сказал он.

Он услышал скрип кровати: она поднялась. Вошла, потянулась на пороге, зевнула и потерла лицо руками; она была в длинной хлопковой ночнушке.

– Ты что делаешь? – спросила она. И наверное, унюхала засохшую на куртке блевотину, потому что добавила: – Ты болен?

Внезапно зажегся свет. Кэрни зачем-то дернулся прикрыть сумку. Они стояли, моргая друг на друга.

– Ты уходишь.

– Анна, – сказал Кэрни, – так будет лучше.

– Да как ты смеешь так говорить, черт бы тебя побрал! – завизжала она. – Как ты смеешь даже заикаться, что так-де будет лучше?

Кэрни начал было отвечать, но замолк и пожал плечами.

– Я думала, ты решил остаться! Вчера ты говорил, что все в порядке, ты же сказал, что все хорошо!

– Мы же трахались, Анна. Все было хорошо, как я и сказал.

– Знаю. Знаю. Все было хорошо.

– Я имел в виду, что мне приятно было тебя трахать, и все, – проговорил он. – И это все, что я имел в виду.

Она сползла на пол в дверном проеме и села, подтянув колени к подбородку.

– Ты заставил меня поверить, что останешся.

– Ты сама в это поверила, – попытался убедить ее Кэрни.

Она сердито уставилась на него.

– Ты тоже этого хотел, – настойчиво ответила она. – Ты практически вслух это сказал. – Всхлипнув, она вытерла слезы тыльной стороной ладони. – Ну ладно, – сказала она. – Мужчины всегда такие идиоты, такие пугливые. – Она неожиданно вздрогнула. – Разве тут не холодно? Ой, я уже совсем проснулась. Ты бы хоть чаю выпил. Это и минутки не займет.

Это заняло больше времени. Анна суетилась. Спросила, достаточно ли ему молока. Стала умываться, потом бросила. Оставила Кэрни допивать чай, сама пошла в ванную и включила воду. Потом он услышал, как она возится где-то в глубине квартиры. Открывались и захлопывались ящики.

– Я Тима недавно видела, – крикнула она. Намек был таким прозрачным, что Кэрни не потрудился ответить. – Он о тебе вспоминал.

Кэрни стоял на кухне, оглядывая утварь на полках и потягивая слабый «Эрл Грей». Он не выпускал из рук сумку, чувствуя, что если поставит ее на пол, то ослабит свою позицию. То и дело откуда-то из ствола мозга по телу расходились волны тревоги, словно некая очень древняя часть его организма способна была учуять Шрэндер задолго до того, как сам Кэрни услышит или увидит ее.

– Я пойду, – сказал он. – Анна?

Он вылил остатки чая в раковину. Подойдя к двери, он увидел, что Анна уже там и загораживает ему путь. Она оделась по-выходному – длинный кардиган с пояском и юбка якобы от Версаче – и у ног держала сумку. Она увидела, что его взгляд упал туда.

– Если ты уходишь, я тоже могу уйти, – вспылила она.

Кэрни пожал плечами и потянулся, нащупывая за ее спиной ручку йельского замка.

– Ну почему ты мне не доверяешь? – спросила она, словно заранее уверившись, что это и впрямь так.

– Ничего подобного.

– Да нет же. Я тебе пытаюсь помочь…

Он сделал нетерпеливый жест.

– …а ты мне не даешь.

– Анна, – быстро сказал он, – я тебе помогаю. Ты пьяница. Ты анорексичка. Ты постоянно болеешь, а в хороший день тебя качает, стоит на улицу выбраться. Ты и в известном-то нам мире едва выжить способна.

– Ах ты сука!

– Ну и как ты можешь мне помочь?

– Я не позволю тебе уйти без меня, – сказала она. – Я не позволю тебе открыть эту дверь.

Она стала его отталкивать.

– Анна, да господи же…

Он сумел открыть дверь и протиснулся мимо нее. Она выскочила за ним на лестницу, уцепилась за ворот куртки и не отпустила, даже когда он, спускаясь, поволок ее по ступенькам.

– Я тебя ненавижу, – выдавила она.

Он остановился и взглянул на нее. Оба тяжело дышали.

– Тогда зачем ты это делаешь?

Она закатила ему оплеуху.

– Потому что ты ни хрена не понимаешь! – завопила она. – Потому что никто больше тебе не поможет! Потому что ты никому не нужен, урод! Ты так глуп, что не понимаешь? Ты такой идиот?

Она выпустила его куртку и вдруг осела на ступеньки. Взглянула на него снизу вверх, но тут же снова отвернулась. По ее лицу текли слезы. Пока ее волокло по лестнице, юбка задралась, и он обнаружил, что смотрит на ее длинные тонкие бедра так, словно впервые их видит. Перехватив его взгляд, она сморгнула слезы и задрала юбку еще выше.

– Господи! – прошептал Кэрни. Перевернул ее на живот и вжал в холодные каменные ступени, а она уперлась спиной в его руки, всхлипывая и повизгивая.

Когда десятью минутами позже он оторвался от нее и побрел к станции метро, она просто следовала за ним.

* * *

Они встретились в Кембридже года, наверное, через два после того, как он украл кости. Он искал, кого бы убить, но тут случилась Анна и затянула его к себе в комнату. Усадила на койку, предложила бокал вина и стала показывать свои фотоснимки после недавнего приступа анорексии, нервно расхаживая вокруг в длинном кардигане на голое тело.

– Ты мне нравишься, но я не хочу с тобой сексом заниматься, – сообщила она. – Это нормально?

Для Кэрни, который, будучи порабощен фантазиями о Доме Дрока и выжат досуха обычными для таких случаев семяизвержениями, частенько произносил вслух те же слова, это было вполне нормально. Каждый раз, как ее кардиган распахивался при ходьбе, Кэрни вежливо улыбался и отводил глаза. Казалось, что Анна от этого психует еще пуще.

– Ты бы не мог просто поспать со мной рядом? – взмолилась она, когда настало время прощаться. – Ты мне правда нравишься, но я не готова к сексу.

Кэрни часик полежал, растянувшись рядом, затем, примерно в три утра, слез с кровати и стал бурно мастурбировать в ванной.

– С тобой все в порядке? – окликнула она приглушенным сонным голосом.

– Ты такой симпатичный, – сказала она, когда он вернулся. – Обними меня.

Он уставился на нее в темноте.

– Ты хоть на минуту засыпала? – спросил он.

– Ну пожалуйста.

Она перекатилась к нему. Стоило Кэрни ее коснуться, Анна застонала и отпрянула, выгнув зад и утонув головой в подушке; он принялся манипулировать ею одной рукой, а с собой управляться другой. Поначалу она попыталась подставиться, но он ей не позволил. Он удерживал ее на грани оргазма, слушая, как она короткими всхлипывающими вздохами сотрясает подушку. Он наблюдал за ней, пока эрекция не сделалась болезненной. Наконец двумя-тремя быстрыми круговыми движениями довел до оргазма и затем кончил сам – ей на копчик. Дом Дрока еще никогда не подступал так близко. Он никогда еще не чувствовал такой уверенности. И понял, что, подстраивая это, она сама преисполняется уверенности. Не поднимая головы от подушки, Анна сказала:

– Я правда не думала, что до этого дойдет, пока не дошло.

– Правда, что ли? – спросил Кэрни.

– Я из-за тебя вся липкая.

– Ты полежи, полежи, – приказал он, – не шевелись, – и насухо вытер ей копчик салфеткой.

С тех пор они повсюду появлялись вместе. Его привлекали ее остроумный выбор одежды, внезапные взрывы смеха, отстраненный нарциссизм. Ей было девятнадцать, и хрупкость ее натуры уже четко проявилась. Отношения с отцом, ученым с севера, у нее не складывались: тот хотел, чтоб Анна поступила в университет поближе к дому.

– Он от меня вроде как отрекся, – сказала она, глядя на Кэрни с легким изумлением, словно это случилось только что. – Можешь себе представить?

Она дважды пробовала покончить с собой. Друзья этим почти гордились – у студентов так бывает, можно было о ней заботиться. Кэрни, как друзья не уставали напоминать, тоже теперь нес определенную ответственность. Саму Анну это, казалось, только смущало; но стоило ее на минуту оставить без внимания, как она начинала уплывать.

– У меня есть толком не получается, – беспомощно жаловалась она по телефону. Было похоже, что ее личность, словно конструктор, нужно заново складывать из фрагментов день ото дня, даже на простейших уровнях.

Кэрни все это привлекало (не говоря уж про специфическое затаенное мужество, замаскированное паническими и пораженческими выплесками присутствия духа: эта женщина твердо вознамерилась прожить свою жизнь, как та отпущена, всем демонам назло). А удерживал секс. Кэрни нельзя было назвать классическим вуайеристом, Анну же – полноценной эксгибиционисткой. Они даже не подозревали за собой таких качеств. Они были загадкой друг для друга.

В конце концов это само по себе стало их злить, но те ранние встречи были как источник воды в пустыне. Они расписались в местном зале регистраций через два дня после того, как он защитил докторскую – и купил по такому случаю костюм от Пола Смита. Они провели вместе еще десять лет. Детей не завели, хотя Анна утверждала, что не против. Он пережил с ней еще два курса психотерапии, три приступа анорексии и заключительную, почти ностальгическую попытку достичь согласия в себе. Анна кочевала с ним из университета в университет и наблюдала, как он занимается «бигмак-наукой» по заказам корпораций, стараясь не отдаляться от перспективной новой дисциплины, изучавшей зарождение сложных структур, и все это время оставалась в стороне от его игры, Шрэндер и отсчета убийств. Если что и подозревала, то не озвучивала. Если ее и удивляло, отчего они так часто переезжают с места на место, то виду она не подавала. Однажды вечером он сам все рассказал, сидя на краю ее койки в Вестминстерском госпитале, что в Челси, глядя на ее перебинтованные запястья и размышляя, как они докатились до такой жизни.

Она рассмеялась и сжала его ладони в своих.

– Теперь мы подельники, – сказала она, и в следующем году они развелись.