Текст книги "Зайти с короля"

Автор книги: Майкл Доббс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Да, я староста своей церкви, мистер Бринфорд-Джонс. Разумеется, как простой человек я принимаю учение моей церкви. Но для политика все сложнее…

– Позвольте мне выразиться ясно, предельно ясно. Согласны ли вы с заявлением вашей церкви по данному вопросу?

– Как гражданин я должен быть согласен, но позвольте мне.,.

Было слишком поздно. Финальные титры были запущены, и в студии зазвучала музыкальная заставка. Сквозь нее миллионам зрителей удалось разобрать последнюю реплику Бринфорд-Джонса:

– Спасибо, мистер Маккиллин. Боюсь, что наше время вышло. Это были замечательные сорок минут. – Он улыбнулся: – Мы так благодарны вам.

Кенни и Майкрофт смотрели передачу вечерних новостей молча. В ней были куски интервью с Маккиллином и бурные отклики на него. В канцелярии лидера оппозиции сказали, что готовится разъясняющее заявление, но такое заявление уже явно опоздало. Высказывались лидеры соперничающих церквей. Борцы за права гомосексуалистов перешли в наступление, пресс-секретарь парламентской оппозиции храбро заявил, что по данному вопросу позиция лидера, к глубокому сожалению, полностью и непростительно ошибочна. Его спросили: „Существует ли кризис руководства?" „С настоящего момента – да", был его ответ.

Газетам больше не было нужды держать в секрете свои источники информации, и они наперебой старались заклеймить обскурантизм, средневековую мораль и лицемерие. Даже согласные с Маккиллином не могли помочь ему: когда отыскали уже полузабытого организатора кампании против гомосенсуалистов, он в агрессивных выражениях потребовал, чтобы Маккиллин изгнал из своей партии всех депутатов-гомосексуалистов, иначе он будет заклеймен как лицемер.

Кенни выключил телевизор. Майкрофт некоторое время молча сидел среди разбросанных перед телевизором пакетов с орешками. Кенни спокойно налил две чашки горячего кофе и добавил в них бренди из миниатюрных бутылочек, привезенных из какой-то поездки. Ему случалось видеть такое раньше – ярость, тревогу, обвинения, подозрения. Он видел и огорчение Майкрофта. Его пожилой партнер прежде такого не видел, во всяком случае, под таким углом зрения.

– Господи, я не знаю, что и думать, – пробормотал наконец Майкрофт, кусая губы. Он все еще смотрел на пустой экран, не решаясь взглянуть на Кенни .

– Весь этот шум, все эти вопли о правах… Я не могу забыть, как этот противный Марплс таскал за собой того паренька. Разве у мальчишки нет своих прав?

– Стригут всех голубых под одну гребенку, да?

– Иногда я спрашиваю себя, что же я делаю? Чем все это кончится для моей работы, для меня. Знаешь, я все еще не могу определиться, пристать к какому-нибудь берегу, особенно когда я вижу людей вроде Марплса или этих крикунов на экране.

– Я гомосексуалист, Дэвид. Извращенец. Гомик. Голубой. Назови меня как хочешь, и это буду я. Ты хочешь сказать, что ты не хочешь быть таким, как я?

– Я… я не слишком разбираюсь в этом. Всю свою жизнь я соглашался с общепринятым, с тем, что такие вещи… Послушай, Кенни , половина моего существа согласна с Маккиллином. Быть голубым грешно! И все же, и все же…

Он поднял свои озабоченные глаза и посмотрел прямо в лицо Кенни .

– Я никогда не думал раньше, что могу быть так счастлив, как в последние недели.

– Это гомосексуализм, Дэвид.

– Тогда, наверное, я и есть гомосексуалист, Кенни . Гомосексуалист. Потому что я знаю, что люблю тебя.

– Тогда забудь всю эту чушь! – Кенни сердито махнул рукой в сторону экрана. – Пусть весь остальной мир исходит криком, мы не станем присоединяться к ним в их проклятьях. Любовь – это нечто свое, личное, чем не трясут на каждом углу.

Он серьезно посмотрел на Майкрофта.

– Я не хочу потерять тебя, Дэвид. И не считай меня грешником.

– Если Манкиллин прав, мы никогда не попадем в рай.

– Если рай полон таких же жалких типов, которые не могут решить, кто они и что чувствуют, то я не хочу быть с ними в одной компании. Поэтому мы с тобой должны держаться за то, что у нас есть, и быть этим счастливы.

– Как долго, Кенни ?

– Пока у нас это есть, дорогой.

– Пока нас не трогают, ты хочешь сказать?

– Некоторые подходят к краю пропасти, смотрят вниз и в страхе убегают. Они не знают, что можно летать, парить, быть свободным. Всю жизнь они ползают среди камней, так и не находя в себе мужества. Не трать свою жизнь на ползание, Дэвид.

Майкрофт вяло улыбнулся:

– Никогда не думал, что ты поэт.

– А я не думал, что ты можешь быть так дорог мне.

Майкрофт медленно поднял в приветствии свою чашку кофе:

– Тост, Кенни. За прыжок в пропасть!

Ствол винтовки медленно и с особой тщательностью поднялся и нацелился в находящуюся ровно в двадцати пяти ярдах мишень, портрет Гордона Маккиллина на одном из его старых предвыборных плакатов. Палец медленно и ровно нажал на курок, и с резкой отдачей винтовка послала в цель свою пулю калибра 0,22. Точно во рту лидера оппозиции появилось аккуратное отверстие, а потом плохо проклеенная бумага рассыпалась на куски и клочьями слетела на пол.

– Да, предвыборные плакаты уже не того качества, что раньше.

– И лидеры оппозиции тоже.

Урхарт и Стэмпер радовались своим шуткам. Прямо под столовой палаты лордов в низком подвале с дощатыми стенами, напичканном трубами, электропроводкой и другими архитектурными потрохами Вестминстерского дворца, двое мужчин лежали рядом в узком тире, где парламентарии могли отводить душу на бумажных мишенях, а не друг на друге. Именно здесь Черчилль оттачивал свое стрелковое искусство, готовясь к ожидавшемуся немецкому вторжению, которое он пообещал отразить лично, вплоть до стрелковой позиции за мешками с песком на чердаке своей резиденции на Даунинг-стрит. Именно здесь Урхарт искал варианты ответов на вопросы депутатов – вдалеке от строгого взгляда мадам спикера.

– Тебе изрядно повезло с этой церковной брошюркой, – несколько ворчливо признал Стэмпер, поправляя кожаный ремень тяжелой винтовки с оптическим прицелом. В меткости стрельбы он заметно уступал Урхарту и никак не мог сравняться с ним по очкам.

– Колхауны – довольно своеобразный род, его члены время от времени навещают Элизабет и дарят ей всякие странные вещи. Один из них решил, чудак, что меня заинтересует моральный уровень юношества. Это не удача, Тим, это результат правильного воспитания.

Бывший агент по продаже недвижимости бросил на него сердитый взгляд.

– Будешь стрелять еще? – спросил он, посылая очередной патрон в магазин.

– Нет, Тим, мне нужна настоящая война. – Урхарт еще раз поднял винтовку к своему тренированному плечу и заглянул в оптический прицел. – Я решил. Мы снова на ее пороге.

– Еще одна из твоих университетских шуточен. Урхарт расстрелял еще один бумажный портрет и только потом повернулся к Стэмперу. Его улыбка исчезла.

– У Маккиллина неприятности. Он шагнул, но сломал ногу. Такая жалость.

– Но мы не готовы, Френсис. Это слишком скоро, – неуверенно возразил Стэмпер.

– Оппозиция готова еще меньше. Партии перед выборами – все равно что туристы перед львом-людоедом. Вам не нужно бегать быстрее льва – это невозможно. Все, что вам нужно, это бегать быстрее ваших товарищей.

– В это время года страна будет завалена толстым слоем снега.

– Отлично! У нас больше машин с приводом на четыре колеса, чем у них.

– Но мы все еще отстаем от них в популярности на четыре пункта, – запротестовал председатель партии.

– Тем меньше оснований терять время зря. Шесть недель, Тим. Давай возьмем их за глотку. Каждую неделю – выступление по программным вопросам. Заграничный вояж на высоком уровне, новый премьер-министр берет штурмом Москву или Вашингтон. Мы поднимаем бучу в Европе, требуя вернуть часть денег из внесенных нами в Европейское сообщество. Я обедаю с каждым из дружественно настроенных к нам редакторов с Флит-стрит за его счет, а ты обхаживаешь политических обозревателей. Хватаем за яйца нескольких уголовников. Запускаем в ход предвыборную машину. Маккиллин в нокдауне, и мы должны вытряхнуть из него душу, пока он не пришел в себя. Пленных не брать, Тим. По крайней мере, в течение ближайших шести недель.

– Будем надеяться, что Его Величество на этот раз не откажется сотрудничать с нами. – В голосе Стэмпера прозвучало сомнение.

– Ты прав. Я считаю, что нам надо установить с дворцом новые отношения. Построить новые мосты. Припасть ухом к земле и выяснять, что стоит за наждым слухом. Что творится по закоулкам.

Стэмпер поднял ухо, точно прислушиваясь к пробирающемуся через чащу зверю.

– И нам нужны пехотинцы, Тим. Верные, надежные. Не слишком шустрые. Люди, которые в случае нужды смогут промаршировать по этим мостам.

– Все это звучит как описание военных действий.

– Нам нужно победить, мой мальчик. Иначе они развесят нас в качестве мишеней. Я говорю, конечно, не только о бумажных портретах.

Январь. Вторая неделя

Гравий стучал по днищу машины на длинной дорожне, ведущей от ворот усадьбы к парадному входу старинного особняка. У входа машина пристроилась к ряду других. Его сверкающий темно-синий „роллс-ройс" выглядел чужаком среди побитых „лендроверов" и забрызганных грязью дачных фургонов, и Лэндлессу много не нужно было, чтобы понять, что чужаком здесь будет и он сам. Впрочем, он к этому привык. Особняк был родовым имением Мики, виконта Квиллингтона, отсюда открывалась величественная панорама холмистых равнин Оксфордшира, хотя серый январский день – не самое лучшее время для того, чтобы любоваться этим пейзажем. По стенам здания можно было проследить историю возвышения древнего аристократического рода: в основном были Вильгельм и Мария, в ближайшем к небольшой часовне крыле – Виктория с намеком на Тюдоров. Двадцатый век не оставил почти никаких следов.

Уличная сырость, казалось, преследовала его и в небольшом холле, обшитом неоструганными досками, где грелись свернувшиеся калачиком гончие, стояли вымазанные деревенской грязью высокие охотничьи сапоги, висели анораки и прочие детали одежды охотника. Все это мечтало высохнуть. Половые доски были плохо оструганы, нигде и намека не было на центральное отопление. Другие такие особняки были спасены от окончательного разрушения процветающими японскими компаниями по эксплуатации отелей или консорциумами, обслуживающими любителей гольфа, но только не этот, во всяком случае, пока. Лэндлесс подумал, что он поступил благоразумно, отказавшись от предложения переночевать.

Квиллингтоны вели свой род от предков, сопровождавших Кромвеля в Ирландию, получивших за свои кровавые услуги поместья и во время Реставрации вернувшихся в Англию, чтобы сколотить себе еще одно состояние. Это было славное прошлое, о котором нынешнее поколение Квиллингтонов, разоренное временем, злосчастной судьбой и несправедливыми налогами, вспоминало с придыханием. Имения постепенно перешли в чужие руки, связи с Ирландией в конце концов прекратились, многие картины были распроданы, лучшая мебель и столовое серебро пошли с молотка, а огромный штат прислуги – распущен. Это была старая аристократия, и она нищала все больше и больше.

Знакомство с другими гостями оказалось для Лэндлесса настоящей пыткой. Все они дружили друг с другом, иногда с младенческих лет, и были спаяны в своего рода детскую компанию, в которую оборвышам из Бетнал Грин доступа не было. Его костюм не мог помочь ему в этом. „Деревенская вечеринка" – так сказали ему. Он приехал в клетчатом костюме с жилетом и в коричневых туфлях, а они все оказались в джинсах. Даже когда принцесса Шарлотта тепло приветствовала его, он не перестал чувствовать себя не в своей тарелке.

Вся рассчитанная на уин-энд встреча устраивалась ради принцессы. Устраивал встречу ее младший брат, Дэвид Квиллингтон, и она давала принцессе возможность отдохнуть среди друзей от Лондона с его официальными приемами и назойливыми журналистами. Почти все здесь были отпрысками старинных родов, некоторые из них были старше Виндзоров, и для всех здесь она была просто Бини, подружка по детским забавам в плавательном бассейне или на. костюмированном детском утреннике, устроенном няньками со строгими лицами. Она всегда настаивала, чтобы на таких встречах ее спальня была отдельно от спален остальных гостей, и Дэвид договаривался обо всем, спроваживая шофера и двух детективов из отдела охраны королевской семьи куда-нибудь в дальние комнаты. Принцессе отводилась „китайская" комната, которая была не отдельным номером, а скорее небольшим залом на втором этаже восточного крыла. Дэвид занимал единственную другую спальню на этом этаже, и покою принцессы ничто не грозило.

Дом являл собой довольно печальное зрелище: обветшалые провода, осыпавшаяся штукатурка, сырые углы, одно крыло наглухо забито. И все же у него было свое лицо, дух истории витал в его стенах, а столовая была просто великолепна. Длиной пятьдесят футов, облицованная дубовыми панелями, она освещалась двумя люстрами в форме листа папоротника, огни которых отражались в полированной поверхности стола, сделанного из рангоута старого военного корабля пленными наполеоновскими матросами. Серебро с монограммой было старинным, хрусталь – из сервиза, и время, казалось, остановилось в этом зале. Аристонраты, даже обнищавшие, знают толк в еде. Во главе стола сидел Квиллингтон, слева от него принцесса, справа – Лэндлесс, остальные гости вдоль стола вежливо слушали рассказы издателя о жизни Сити, как их предки могли слушать рассказы о далеких островах южных морей.

После ужина гости со своим портвейном и коньяком перебрались в старую библиотеку с высоким потолком, зимним холодом, сквозившим из дальних углов, бесконечными рядами полок с книгами в кожаных переплетах и потемневшими от времени картинами на единственной свободной от книг стене. Лэндлесс различил на ней светлые пятна на месте когда-то висевших нартин, очевидно, проданных; остальные были развешены чуть реже. Мебель была такая же старинная, как и в остальных комнатах. Один из двух огромных диванов был придвинут к ревущему пламени камина и накрыт автомобильными чехлами, чтобы скрыть причиненные временем прорехи, второй, с ободранной собачьими лапами зеленой тканью, стоял голый, из-под одной из его подушек клоками торчал конский волос набивни. В тесных пределах библиотеки общение гостей стало почти родственным, а разговоры – более спокойными и непринужденными.

– Просто позор, – пробормотал Квиллингтон, пиная горящее полено каблуком своего сапога. В ответ камин выплюнул в широкий дымоход сноп искр. Он был высок, поджар и одет в узкие джинсы, высокие сапоги и просторный сюртук из шкуры кенгуру, так что выглядел, несмотря на свои пятьдесят лет, энсцентрично, если не несколько смешно. В условиях надвигающейся бедности эксцентричность была подходящим прикрытием.

– Проклятые защитнини животных, они слетелись как мухи на навоз. Лезут в мои владении, и полиция отказывается арестовать их, даже выставить прочь. Ей требуется, чтобы они на кого-нибудь напали. Эта страна превращается в черт знает что, если ты не можешь прекратить безобразие на собственной земле. Тоже мне, дом-крепость!

Охота была с самого начала неудачной. Борцы за права животных развернули свои плакаты и начали рассыпать по земле перец и семена аниса, пугая лошадей, сбивая со следа собак и доводя до бешенства охотников. Утро выдалось сырое, с моросящим дождем, собаки никак не могли взять след, вязли в густой деревенской грязи и не нашли ничего, кроме полуразложившейся дохлой кошки.

– И вы не могли выбросить их со своей земли? – спросил Лэндлесс.

– И мечтать не могу. Проникновение в чужие владения – не уголовное преступление, полиция знает это назубок. Вы можете вежливо попросить их следовать дальше, а они вас пошлют подальше. Троньте их пальцем, и вы окажетесь под судом по обвинению в применении насилия. Для защиты вашей собственности, черт бы их побрал!

– А я проучила одного из бандитов, – весело вставила принцесса. – Я увидела, что он заходит сзади моей лошади, и осадила ее назад. Ублюдок до смерти перепугался, когда увидел, что лошадь пятится прямо на него. Он отпрыгнул, поскользнулся и упал прямо в свежую конскую лепешну!

– Браво, Бини. Надеюсь, он наделал в штаны, – заметил Дэвид Квиллингтон. – А вы охотитесь, мистер Лэндлесс?

– Только в Сити.

– Тогда вам обязательно надо когда-нибудь попробовать. Вы увидите сельскую местность с ее лучшей стороны. Вам понравится.

Лэндлесс подумал, что вряд ли. Как раз ногда он приехал, возвращались отставшие охотники, выпачканные и промокшие, с красными чумазыми лицами. Представив себе разорванную на куски лисицу, ее разбросанные по земле и растоптанные консними копытами кишки, он подумал, что без такого удовольствия вполне может обойтись. Известно, что рожденные и выросшие среди каменных коробок дети, которых с малолетства окружали только разбитые уличные фонари и допотопные автомобили, питают наивную симпатию к сельской местности и ко всему, что в ней обитает. Зеленую Англию и пасторальные пейзажи в первый раз он увидел тольно тринадцатилетним школьником, когда его класс вывезли за город на экскурсию, и, сказать по правде, к лисице относился с безусловным обожанием и восхищением.

– Лисица – подлая тварь, – продолжал младший Квиллингтон, – она ворует цыплят, уток, нападает на новорожденных ягнят и даже на больных телят. Она роется в городских свалках и разносит заразу. Обвинять землевладельцев легко, но я уверяю вас, что без их усилий по охране сельской местности, по ее очистке от паразитов вроде лис, по восстановлению оград и изгородей, по охране лесов, в которых могут жить лисицы и укрываться фазаны, – и все это за их счет, – у этих демонстрантов было бы гораздо меньше природы, о защите которой можно нричать.

Лэндлесс обратил внимание на то, что сидевший на диване рядом с принцессой младший Квиллингтон был сдержан и в речах, и в питье, чего нельзя было сказать о его брате, который со стаканом в руке прислонился к камину работы Эдама.

– Под угрозой все, понимаете, все. Они топчут вашу землю, кричат, визжат, как дервиши, размахивают своими дурацкими плакатами и дуют в идиотские дудки, стараясь выгнать собак на оживленное шоссе и на железнодорожные рельсы. Даже когда дело доходит до ареста, какой-нибудь дурацкий магистрат проявляет к ним жалость. А меня считают паразитом только потому, что у меня есть земля, что моя семья веками обрабатывала ее, что она всю себя отдавала местной общине, что интересы этой общины она защищает в палате лордов, только потому, что я вложил в нее все свои силы и деньги и теперь у меня нет ничего, кроме счетов и писем из банка!

– Ни у кого теперь нет чувства меры, – согласилась принцесса. – Возьмите мою семью. Раньше она всегда пользовалась уважением, а теперь репортеров больше интересует то, что происходит в спальнях, а не в залах заседаний.

Лэндлесс обратил внимание на обмен взглядами между принцессой и младшим Квиллингтоном. Это был уже не первый обмен взглядами между ними. Вечер они начали, сидя на разных концах дивана, но их, похоже, тянуло друг к другу, словно магнитом.

– Совершенно верно, Бини. Они знают, что мы не можем защищать себя, и нападают совершенно безжалостно, – продолжил Мини со своего места у камина. – Ради того малого, что мы имеем, мы все потрудились в поте лица. Сейчас они прицепились к травле лисиц. Они нападают на землевладельцев, всячески принижают принцип наследования и следующим их шагом будет сраная республика. Нам пора объединиться и перестать всякий раз подставлять другую щеку.

Шарлотта допила свой стакан и протянула его младшему Квиллингтону, чтобы он вновь наполнил его.

– Но, Мини, я не могу это сделать, и никто из моего круга не может. Считается, что королевская семья – это клуб молчальников. – Она повернулась к Лэндлессу. – А что вы об этом думаете, Бенджамин?

– Я бизнесмен, а не политик, – скромно запротестовал было он, но потом передумал. Она предлагала ему шанс прорваться в замкнутый круг их интересов, и отвергать этот шанс не было никакого смысла. – Ну что ж, вот вам лекция из учебнина политики. Если министр желает высказаться, но находит, что неуместно делать это самому, он подыскивает ного-то, кто делает это за него. Соратника по парламентской фракции, видного бизнесмена, иногда даже газетного редактора. У вас есть друзья, и друзья влиятельные. Взять хотя бы присутствующего здесь лорда Квиллингтона, у которого место и голос в палате лордов.

– Мы жалкие рабы, подневольные гребцы на правительственной галере, вот кем нас все считают, – фыркнул Квиллингтон.

– А вы ими и будете, если не возвысите голос в свою защиту, – предупредил Лэндлесс.

– Все это похоже на заговор, – отозвался от стола с выпивкой брат Квиллингтона, – заговор против правительства.

– Ну и что? Терять вам нечего. Это лучше чем молча сносить оскорбления. Помните, что они пытались сделать с речью короля? Ваша очередь следующая.

– У меня давно чешутся руки на этого Урхарта, – пробормотал Квиллингтон в свой бокал.

– Пресса наверняка не скажет об этом ни слова, – прокомментировал его брат, передавая полный стакан принцессе. Их руки на автомобильном чехле были теперь совсем рядом.

– Кое-какая пресса скажет, – возразил Лэндлесс.

– Бенджамин, вы просто прелесть, – примирительно сказала Шарлотта, – но всех остальных больше интересует моя фотография с задранной ветром юбной, которая дает им возможность обсудить, где я покупала свои трусики.

Принцесса лукавит, подумал Лэндлесс. Прессу главным образом интересует, где она снимает, а не где покупает свои трусики.

– Журналистам нельзя оказывать слишком много почестей, – продолжал Мики, – особенно награждать их титулом лорда. Это туманит им мозги, и они начинают воображать о себе черт знает что.

Лэндлесс не чувствовал себя оскорбленным, наоборот, он видел, что они начинают медленно впускать его в свою среду, забывая о том, что он рожден в ином мире.

– Знаете, вы, возможно, правы, – продолжал Квиллингтон. – Единственное право, которое они нам оставили, – это поднимать шум в палате лордов, и теперь пришло время как следует им воспользоваться. А для тебя, Бини, и для королевской семьи пожалование титула лорда и принцип наследования – первая линия обороны.

– Если у вас есть что сказать, то я берусь довести это до сведения общественности, – предложил Лэндлесс. – Кан я это сделал в случае с рождественской речью короля.

– Мне кажется, Бини, что мы набрели на чертовски удачную идею, – сказал Квиллингтон. Он уже начинал чувствовать эту идею своей собственной. – Все, что ты хочешь сказать, я скажу за тебя. Если нороль не может сам обратиться н публике, за него могу сделать это я. Я могу обратиться к народу прямо из стен палаты лордов. Мы не должны позволить затыкать нам рот.

Он кивнул головой, одобряя то, что сказал.

– Жаль, что вы не остаетесь на ночь, Лэндлесс, – продолжил он. – Я хотел бы испытать на вас много других идей.

Разговор был окончен.

– Может быть, нак-нибудь в другой раз, а? Лэндлесс понял намек и взглянул на свои часы.

– Мне пора, – сказал он и поднялся, чтобы попрощаться с каждым из присутствующих.

Он с радостью вдохнул свежий воздух. Это было не его место и не его люди. Какими бы вежливыми они ни были и каким бы удачливым в своем деле ни был он, ему никогда не принадлежать к их кругу. Этого они не допустят. Он может купить себе место за обеденным столом, но купить доступ в клуб ему не позволят. Но он и не возражал. Это мир вчерашнего, а не завтрашнего дня. А на лошади, наверное, он выглядел бы вообще смехотворно. Оглянувшись назад на пороге, он увидел стоящего у камина хозяина, которому мерещились грядущие баталии в стенах палаты лордов. Смог он увидеть и принцессу с младшим Квиллингтоном, в предвкушении ухода чужака уже взявшихся на диване за руки. Если подождать, здесь родится немало историй для сенсационных статей. И подождать стоило.

В поисках адресата курьер палаты общин заглянул в мужской туалет. У него было срочное письмо для Тома Уортингтона, лейбористского депутата от тех, кого до закрытия шахт можно было назвать шахтерами Дербишира. Депутат гордился своим пролетарским происхождением, несмотря на то что уже больше двадцати лет не пачкал руки ничем, кроме чернил и кетчупа. Туалет нес на себе неистребимую печать викторианских времен – тонкой работы плитку и фарфоровые детали. Диссонировала тольно электрическая сушилка, под теплый воздух которой подставил руки Джереми Нолторп, пожилой и известный своим самодовольством член палаты общин от самодовольных графств центральной Англии.

– Вы, случайно, не видели мистера Уортингтона, сэр? – спросил курьер.

– Я тебе не Цезарь, дружон, и не могу делать два дела сразу, – небрежно бросил в ответ Колторп. – Поищи в одном из баров. Скорее всего, он где-нибудь на полу, под стойкой.

Курьер удалился, а Колторп подошел к умывальнику, где мыл руки единственный посетитель этого места Тим Стэмпер.

– Привет, Тимоти. Ну, и как тебе нравится руководить партией? Если хочешь знать мое мнение, у тебя отлично получается.

Стэмпер повернулся от умывальника и в знак признательности кивнул головой, но теплоты в этом его жесте не было. Колторп славился высокомерием и своими претензиями на роль местного лидера. Женился он на деньгах, но это лишь усиливало его пренебрежительность по отношению к бывшим агентам по продаже недвижимости. Идея бесклассового общества не могла рассчитывать на поддержку Колторпа, который всю свою жизнь только и делал, что убегал от нее.

– Я рад возможности спокойно поговорить с тобой, старина, – сказал Колторп с притворной улыбкой, краем глаза заглядывая в зеркало, чтобы еще раз убедиться, что в гулкой комнате они со Стэмпером были одни.

– Конфиденциально, как мужчина с мужчиной, – добавил он, пытаясь исподтишка заглянуть под дверцы набинон.

– Что у тебя на уме, Джереми? – спросил Стэмпер, припоминая, что за все годы пребывания в парламенте Колторп никогда не попадался ему на глаза чаще раза в день, да и то мимоходом.

– Моя леди. Стареет потихоньку, на следующий год ей будет семьдесят. И со здоровьем не ахти как. Она у меня бравая старушка, но помогать мне с моими избирателями ей все труднее: округ у меня порядочный, сорок три деревни, и объехать его не так легко, можешь мне поверить.

Он подошел к соседнему умывальнику и начал во второй раз мыть руки, пытаясь говорить доверительно, но явно не преуспевая в этом:

– Мне бы снять с нее хоть часть нагрузки, чтобы мы могли больше времени проводить вместе.

Он помолчал, обильно намыливая руки, словно это должно было подтвердить и его личную чистоплотность, и его глубокую заботу о жене. Ни то, ни другое не произвело ни малейшего впечатления на Стэмпера, который в качестве заместителя „главного хлыста" в свое время ознакомился с личным делом Колторпа, где упоминалось о его регулярных платежах некоей матери-одиночке, владелице бара в местном пабе.

– Сказать по правде, я подумываю о том, чтобы не баллотироваться на следующих выборах. Ради нее, разумеется. Но было бы чертовски жаль, если бы пропал даром весь накопленный за эти годы опыт. Вот бы найти.,, какой-нибудь способ, чтобы я мог и дальше приносить пользу, ну, ты понимаешь. Работать и дальше на пользу стране. И партии, само собой.

– Так чего же ты все-таки хочешь, Джереми? – спросил Стэмпер, уже отлично зная, куда клонит Колторп.

– Я готов к любым предложениям, но титул лорда был бы самым замечательным вариантом. Не для меня, разумеется, а для моей девочки. После всех этих лет это так много значило бы для нее. Особенно если… ну, ты понимаешь, ей, возможно, не так уж долго осталось бы и радоваться этому.

Играя в непринужденную, случайную беседу, Колторп продолжал плескать водой и брюки у него впереди стали совершенно мокрыми. Он понял, что выглядит идиотом, с силой закрутил оба крана и повернулся к Стэмперу. Манжеты у него тоже были мокрыми.

– Я могу рассчитывать на твою поддержку, Тим, поддержку партийной машины?

Отвернувшись от него, Стэмпер направился к электричесной сушилне. Ее громкое гудение вынудило Колторпа последовать за ним через всю комнату, а их обоих – повысить голос.

– До следующих выборов уходит в отставку довольно много депутатов, Джереми. Боюсь, многие из них захотят получить место в палате лордов.

– Я не стал бы просить это ради себя, исключительно ради жены. Я никогда не чурался трудной работы, не отлынивая, как некоторые другие.

– Последнее слово, разумеется, за Френсисом. Он перед нелегким выбором: ному отдать предпочтение.

– Я голосовал за Френсиса, – это была ложь, – и я буду верен ему.

– Действительно будешь? – бросил Стэмпер через плечо. – Верность он ценит выше всего.

– Клянусь. Все, что вы оба захотите. Можете на меня положиться.

Сушилка внезапно прекратила свое злобное верещание, и вдруг наступила благоговейная, почти как в церкви, тишина. Стэмпер повернулся к Колторпу и в упор, с расстояния в несколько дюймов, посмотрел ему в глаза.

– Мы действительно можем положиться на тебя, на твою верность, Джереми?

Колторп кивнул.

– Даже если речь зайдет о короле?

– О короле? – поперхнулся Колторп.

– Да, Джереми, о короле. Ты сам видел, как он раскачивает лодку, а Френсис боится, что этим дело не кончится. Дворец нуждается в напоминании, и очень твердом, о том, в чьих руках бразды правления.

– Но я не уверен…

– Верность, Джереми. Вот что отличает тех, кто получает от правительства желаемое, от тех, кто его не получает. Оно неприятно, это связанное с дворцом дело, но кто-то должен встать и защитить важные государственные принципы, которым грозит опасность. Сам понимаешь, Френсис этого сделать не может, во всяком случае, пока он формально не выбран премьер-министром. Это создало бы конституционный кризис, которого он ни в коем случае не желает. Избежать его можно только в одном случае: если найдется кто-то, кто не является министром, но обладает влиянием и авторитетом, – как ты, Джереми, – и кто напомнит дворцу и общественности, что поставлено на карту. Это самое малое из того, что Френсис мог бы ожидать от своего верного сторонника.

– Да, но… попасть в палату лордов ценой нападения на короля?

– Не нападения, а напоминания о высоких государственных принципах.

– Но ведь именно король назначает новых пэров…

– Исключительно по рекомендации премьер-министра. И король не может отклонить эту рекомендацию.

– Совсем как в „Алисе в стране чудес"…

– Как и многое из того, что говорят из дворца.

– Мне надо немного подумать.

– Подумать о своей верности? – Голос Стэмпера стал резким и обвиняющим. Его губы презрительно скривились, а в глазах появился отблесн адского огня. Не говоря больше ни слова, председатель партии повернулся на наблуках и направился прямо к выходу. Его рука уже лежала на отполированной латунной ручке двери, когда Колторп понял, что мечтаниям конец, если разговор будет прерван вот этой дверью.