Текст книги "Зайти с короля"

Автор книги: Майкл Доббс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Когда режиссер снова отдал эфир студии, Элизабет Урхарт перевела глаза с экрана на своего мужа. Он вертел в руках кусок почерневшего тоста и улыбался.

Автобус, доставивший команду журналистов в аэропорт на окраине Глазго, тряхнуло на крутом повороте. Майнрофт, стоявший в проходе, крепче схватился за поручень. Он мог воочию видеть результаты своих трудов. Журналисты устали, но были довольны: их работа не сходила с первых страниц газет полных три дня, а полученных материалов хватит, по крайней мере, на месяц. В знак признания его заслуг они устроили Майкрофту овацию. Он видел одни приветливые лица, пока не добрался глазами до задних скамей автобуса. Там, как набычившиеся школьники, сидели Кен Рочестер со своим фотографом и еще одна парочка из соперничающей газеты, присоединившаяся к поездне в последнюю минуту. Они не были аккредитованы при дворце, а принадлежали к той части журналистской братии, которая именует себя очеркистами. Внимание, которое они уделяли ему, и нацеленные на него намеры, когда они должны были следить за королем, не оставляли у Майкрофта никаких сомнений в том, кто будет героем их будущих очерков. Слух, конечно, уже пронесся, и стая кружила вокруг него, подогревая друг в друге хищный азарт. У него меньше времени, чем он думал.

Его мысли обратились к словам короля, которые вдохновляли и его, и других последние несколько дней, словам о необходимости найти самого себя, отозваться на собственные внутренние побуждения, проверить, что ты способен не только делать свое дело, но и быть человеком. Хватит спасаться бегством. Он подумал о Кенни. Они не оставят его в покое, эти рочестеры не из таких. Даже если Майнрофт больше никогда не увидит Кенни, они будут терзать его, превращая в полено своего погребального костра. Они растопчут Кенни, для того чтобы добраться до Майкрофта, добраться до короля. Майнрофт не чувствовал гнева, в нем не было смысла. Так работает эта система. Да здравствует свободная пресса, и к черту слабых! Болезненное оцепенение не покидало его тела, и он с отрешенностью профессионала смотрел на себя, как на другого человека. В конце концов, он и был профессионалом.

На заднем сиденье Рочестер что-то шепнул на ухо своему фотографу, и тот сделал еще серию снимков Майкрофта посреди группы журналистов, похожего на трагика перед публикой, играющего обреченного на смерть героя. В этот уик-энд, подумал Майкрофт. Вот и все оставшееся у него время. Жаль, что лавры на всей истории заработает такое дерьмо, как этот Рочестер, а не те журналисты, с которыми он сотрудничал долгие годы и которых стал уважать. Аппарат все щелкал, и Майнрофт чувствовал, что спокойствие покидает его, уступая место острой неприязни к Рочестеру с его искривленным ртом и неприятным выговором. Он начал дрожать и изо всех сил попытался взять себя в руки. Не теряй контроль над собой, кричал он себе, иначе рочестеры возьмут верх и разорвут тебя на куски. Будь же, черт тебя побери, профессионалом, поверни все по-своему!

Их автобус теперь со стоянки направлялся к толчее у входа в здание аэропорта. В своем видоискателе фотограф Рочестера увидел, как Майнрофт тронул за плечо водителя и что-то сказал ему, после чего автобус свернул в сторону, к тихому уголку автостоянки вдали от входа в аэровокзал. Когда автобус остановился, Майнрофт выдавил из себя натужную улыбку и обратился к окружающим его журналистам. Он был в самой их середине.

– Прежде чем вы закончите эту поездку, хочу рассказать вам кое-что, чего вы еще не знаете. Это может удивить вас. Это может удивить даже короля…

Урхарт сидел на передней, правительственной, скамье, только частично прикрытый барьером, обозревая простирающуюся перед ним армию машущих рук и орущих глоток. Джордж Вашингтон? Он чувствовал себя скорее генералом Кастером. Сдержанность оппозиции, продемонстрированная ею у входной двери дома Манкиллина, словно испарилась, когда псы задних снамеек учуяли запах крови. Его работа требует крепких нервов, чтобы выстоять под градом камней, стрел и самых злобных насмешек, какие только может выдумать парламентский противник. Она предполагает безграничную веру в себя, исключает даже каплю сомнения и неуверенности, которыми может воспользоваться враг, требует полной, абсолютной, бескомпромиссной веры в свое дело. Перед ним была беснующаяся чернь, чуждая не только высоким принципам, но и простому здравому смыслу: он не удивился бы, если в своем новообретенном роялистском азарте они запели бы „Боже, храни нороля", государственный гимн, именно сейчас и именно в том единственном месте, куда королю вход запрещен. Взгляд Урхарта остановился на „зверюге", и он мрачно улыбнулся. В нонце концов, „зверюга" – верный своим убеждениям человек. Когда остальные вокруг него надрывают глотки, размахивают руками и загоняют себя на вершину фальшивых страстей, „зверюга" сидит с прямо таки растерянным видом. Для него причина важнее результата, и он не отбросит ее при первой возможности унизить противника. Несчастный идиот.

Что за жалкие, ничтожные образчики человеческой породы. Они называют себя политиками, лидерами, но ни один из них не понимает смысла власти. Он покажет им. И своей матери. Докажет ей, что он лучше Алистера, всегда был лучше и всегда будет лучше их всех. Без всяних сомнений.

Когда давали слово первому из заднескамеечников, Урхарт знал, наким будет его ответ вне зависимости от вопроса. Его легко предсказать – вопрос будет о короле. Мадам спикер станет возражать, но он все равно ответит на него. Он сделает упор на принципе невмешательства монарха в политину. Осудит их плохо замаскированные попытки вовлечь его в партизанскую войну. Наменнет, что назвать проблему может любой идиот, но только ответственный человек ищет решения. Он поощрит их беснование, даже если оно превратит сегодняшний день в день унижения премьер-министра. Он даст им возможность накрепко связать себя с королем, чтобы эти узы стали нерушимыми. Тогда, и только тогда, придет время столкнуть Его Величество с вершины горы.

– Пронлятье! Проклятье! Проклятье!!! – Стэмпер дал волю своей ярости, на время заглушив телевизионный комментарий.

Сегодня Салли и Урхарт были не одни. В одном из огромных кожаных кресел кабинета премьера Стэмпер возбужденно пожирал репортаж и свои ногти. Впервые со времени их знакомства она делила его общество с кем-то еще. Возможно, Урхарт хотел, чтобы об их отношениях узнали другие, возможно, она стала символом его статуса, еще одним подтверждением его мужских достоинств и выражением его внутреннего мира. А возможно, что ему просто нужна была аудитория, нужны свидетели его триумфа. Если это, то последние телевизионные кадры скорее роняли его в их глазах.

– Ошеломляющий финал поездки короля: сегодня вечером пресс-секретарь короля, Дэвид Майнрофт, заявил о своей отставке, – нараспев произнес диктор.

„Я – гомосексуалист". Кадры с Майкрофтом были не особенно четкими, свет из окон автобуса попадал в объектив, но разобрать можно было все. Окруженный сидящими коллегами, он излагал им новость так, кан делал это уже много лет. Спортсмен, играющий на публику. Ни бегающих глаз, ни вспотевшего лба, никакого сходства с загнанным в угол зверем. Этот человек полностью владел собой.

– Я надеялся, что моя частная жизнь и дальше будет оставаться таковой и не будет мешать исполнению моих обязанностей по отношению к королю, но теперь у меня нет такой уверенности и я подаю в отставку.

– А какова была реакция короля? – В голосе репортера звучал вызов.

– Не знаю, я ему еще не сказал. Когда в последний раз я просил об отставке, он мне отказал. Как вы все знаете, он понимающий и сострадающий человек. Однако долг монарха важнее судьбы любого отдельного человека, тем более пресс-секретаря, и я беру на себя смелость избавить его от какой бы то ни было ответственности и самому объявить о своей отставне публично, перед вами. Я надеюсь, однако, что Его Величество поймет мотивы, которыми я руководствовался.

– Но каким образом гомосексуализм может помешать вашей работе?

Майкрофт изобразил кислую гримасу удивления.

– Это вы меня об этом спрашиваете? – И рассмеялся, словно в ответ на умеренно удачную шутну. Никакой враждебности, никаной обреченности и испуга. Черт побери, он отличный актер.

– Принято считать, что пресс-секретарь должен быть каналом для новостей, а не их мишенью. Спекуляции относительно моей частной жизни сделали бы исполнение моих профессиональных обязанностей невозможными.

– А почему вы скрывали это все годы? – Это был голос Рочестера с заднего сиденья автобуса.

– Скрывал? Я ничего не скрывал. После долгих лет мой брак недавно распался. Я всегда был верен своей жене и глубоко благодарен ей за счастливые годы, которые мы прожили вместе. Однако этот разрыв принес мне новое понимание себя и предоставил, вероятно, последнюю возможность стать тем человеком, которым я всегда хотел быть. И я сделал выбор. Сожалений у меня нет.

С полной искренностью и убежденностью он перешел в атаку. Ну что ж, большинство присутствующих были его старыми коллегами, друзьями, и ничто не нарушало атмосферу сочувствия и доброжелательности. Майкрофт правильно выбрал для своего признания и момент, и аудиторию.

Урхарт выключил телевизор, когда диктор продолжил свой рассназ о помощнике короля, охарактеризовав его, как „весьма уважаемого и симпатичного" человека и подкрепив сказанное кадрами только что закончившейся поездки короля.

– Эгоист проклятый, – пробормотал Стэмпер.

– А мне показалось, что вы хотели его отставки, – заметила Салли.

– Мы хотели, чтобы его вздернули, а не дали ему возможность под аплодисменты уйти на заслуженный отдых, – огрызнулся Стэмпер. Салли подозревала, что его раздражало ее присутствие в их компании, прежде чисто мужской.

– Не переживай, Тим, – ответил Урхарт. – Наша мишень – не Майкрофт, а король. И земля под его ногами начинает рушиться в тот самый момент, когда с вершины горы он обозревает свои владения. Самое время протянуть ему дружескую руку. И пнуть пониже спины.

– Но у вас только неделя до… Все эти кадры поездки убийственны для тебя, Френсис, – сказала она мягко, поражаясь его самообладанию.

Он посмотрел на нее сощуренными, жесткими глазами, будто осуждая за недостаток веры.

– Кадры бывают разные, дорогая Салли. – Мрачная усмешка исказила его лицо, но глаза остались холодными словно лед. Он подошел к своему столу, извлек из кармана жилета небольшой ключик и не спеша отпер верхний ящик. Достал большой нонверт и рассыпал его содержимое по столу. Каждое его движение было аккуратным и точным, как у ремесленника-ювелира, демонстрирующего самые бесценные камни. Это были фотографии, вероятно, целая дюжина, все цветные. Из них он выбрал две и показал их Салли и Стэмперу так, чтобы они могли как следует разглядеть их.

– Как вам это нравится?

Салли не поняла, относился вопрос к снимкам или к паре грудей, на них фигурировавшей. Две фотографии, как и остальные, запечатлели ничем не прикрытые прелести принцессы Шарлотты. Единственное различие снимков заключалось в положении ее тела и в изощрениях ее молодого компаньона.

– Вот это да, – выдохнул Стэмпер.

– Одна из самых тягостных обязанностей премьер-министра – знакомиться с самыми разнообразными секретами. С историями, которые никогда не публикуются. Таковой является и история молодого военнослужащего, прикомандированного в качестве конюшего к принцессе. Он сделал эти снимки в качестве гарантии того, что его излюбленному положению рядом с принцессой и верхом на ней ничто не будет угрожать.

– Вот это да, – повторил Стэмпер, тасуя в руках остальные снимки.

– Конюшему не повезло в том, что для своей попытни обналичить этот капитал он выбрал не того человека – репортера-ищейку, который к тому же оказался бывшим оперативником службы безопасности. Так эти снимни окончили свое путешествие в ящике моего стола, а несчастному возлюбленному было недвусмысленно сказано, что конечности будут удалены с его туловища, если хоть один из этих снимков всплывет на Флит-стрит.

Он забрал снимки из рук Стэмпера, где они задержались, пожалуй, чуть дольше, чем было необходимо.

– Что-то говорит мне, Тимоти, что я не хотел бы оказаться, в его шкуре в ближайшие нескольно дней.

Мужчины смачно рассмеялись, но Урхарт заметил, что Салли не разделила их веселья. – Тебя что-то беспоноит, Салли?

– Это не выглядит очень разумным: тебе угрожает король, а не Майкрофт и не принцесса.

– Сначала конечности…

– Но она ни в чем не виновата. Она не имеет никакого отношения ко всему этому.

– Скоро будет очень даже иметь, – фыркнул Стэмпер.

– Назовем это издержками производства, – добавил Урхарт. Его усмешка стала более тонкой.

– Я не могу избавиться от мысли о ее семье. О том, как это скажется на ее детях. – В ее голосе появилась нотка упрямства, а полные выразительные губы вызывающе надулись.

Его ответ был неторопливым и каменно-неумолимым.

– Война приносит несчастья. В войне бывает много невинных жертв,

– Вся ее вина, Френсис, в одержимости здоровым желанием секса и в том, что ей достался муж, в результате многих внутрисемейных браков больше похожий на бабу, чем на мужика.

– Ее вина в том, что ее застукали с поличным.

– Только потому, что она женщина!

– Избавь меня от феминистской морали, – огрызнулся Урхарт. – Она годы жрала с королевского стола, и пришло время расплатиться.

Она была готова ответить, но увидела в его глазах знакомый огонь и сдержала себя. В этом споре ее не ждала победа, и она могла многое потерять, продолжая упорствовать. Она сказала себе, что не должна быть наивной. Разве она не знала, что секс в руках женщины – оружие, которое иногда может попасть и в мужсние руки? Она отвернулась, уступая.

– Тим, позаботься, чтобы эти снимки получили хорошую рекламу, ладно? Пока только эти два. Остальные придержим.

Стэмпер кивнул и не упустил возможности еще раз склониться над столом и перетасовать снимки.

– А теперь, Тим, будь умницей.

Стэмпер резко поднял голову и острым взглядом посмотрел сначала на Урхарта, потом на Салли, потом снова на Урхарта. В его глазах мелькнуло понимание соперника. Она собиралась вмешаться в его отношения с боссом, и у нее было преимущество, перевешивавшее и его хитрость, и его опыт.

– Я займусь этим немедленно, Френсис. – Он забрал два снимка и пристально посмотрел на Салли. – Всем спокойной ночи.

И удалился.

Некоторое время они молчали. Урхарт старался выглядеть беззаботным, разглаживая безупречную складку своих брюк, но мягкость его голоса, когда он наконец заговорил, контрастировала со скрытой в словах угрозой.

– Не прикидывайся овечкой, цыганка.

– Ей придется очень туго. – Либо они, либо я.

– Я понимаю.

– Ты все еще на моей стороне?

Вместо ответа она медленно подошла к нему и страстно поцеловала его, прижавшись к нему всем телом и просунув язык между его губ. Через несколько секунд его руки уже мяли ее тело, оставляя на нем синяки. Она знала, что его инстинкты необузданны, как инстинкты животного. Он грубо бросил ее на свой письменный стол, смахнув в сторону чернильный прибор и телефон и опрокинув фотографию жены в рамке. Юбка была задрана ей на спину, и он набросился на нее, срывая белье, стремясь внутрь, впиваясь пальцами в плоть ее ягодиц с такой яростью, что она морщилась от боли. Она была распростерта поперек стола, ее нос и щека – прижаты к его кожаной поверхности. И она вспомнила. Подростком лет тринадцати она спешила напрямик по задним дворам Дорчестера, опаздывая в кино, и вдруг лицом к лицу столкнулась с женщиной, согнувшейся над капотом машины. Она была черная, с ярко-алыми губами и большими выразительными глазами, в которых было напряжение, нетерпение, досада. Мужчина сзади нее был толстый и белый, и он стал ругаться на Салли грязными, отвратительными словами, но не остановился. Эта картина всплыла в ее памяти с холодящей душу ясностью, когда ногти Урхарта все глубже вгрызались в ее кожу, а ее лицо все больнее прижималось к разбросанным по поверхности стола фотографиям. Она была готова зарыдать, но не в экстазе, а от боли и унижения. Но вместо этого только закусила губу.

Майнрофт нашел его на торфяниках под Болморалом, куда он часто уезжал, ногда его одолевали заботы или когда он хотел побыть один, даже посреди зимы с ее засыпавшим землю снегом и восточным ветром, не встречающим на своем пути ничего, что могло бы остановить или отклонить его, потому что свою силу он набрал в тени уральских гор за две тысячи миль отсюда. Как он однажды сказал, здесь живут древние духи, которые прячутся в расщелинах гранитных скал и поют вместе с ветром, продираясь сквозь густой вереск зимой, когда олени уже давно нашли убежище внизу, на равнинных пастбищах. Король видел, как он приближался, но не сказал ни слова приветствия.

– У меня не было выбора. У нас обоих не было выбора.

– Обоих? Разве со мной советовались? – В царственном голосе прозвучали оскорбленная гордость и личная обида. Гнев – или это был только ветер? – окрасил буколическим румянцем его щеки, слова медленно падали друг за другом. – Я мог рассчитывать на твою преданность.

– Вы думаете, что я этого не понимаю? – в свою очередь вспыхнул Майкрофт. – Поэтому-то я и взял на себя смелость решать за вас. Вам пора начать слушаться своей головы, а не своего сердца.

– Ты никому не нанес вреда, Дэвид, и не нарушил ни одного закона.

– Разве это когда-нибудь имело значение? Я стал бы для них красной тряпкой. Вместо того чтобы слушать вас, они стали бы украдкой показывать пальцем на меня. Вы пошли на такой риск, чтобы вас услышали без помех, а я стал бы путаться со своей историей у вас под ногами. Для них это был бы лишний повод увильнуть и не дать вам высказаться. Разве вы не понимаете? Я ушел в отставку не назло вам, а ради вас. – Он помолчал, глядя на стелющийся над вереском туман и плотнее укутываясь в одолженную лыжную куртку. – И, конечно, есть еще один человек. Я должен был подумать о нем, защитить его.

– Я испытываю почти ревность.

– Никогда не думал, что смогу так по-разному любить двух мужчин.

Рука Майкрофта протянулась, чтобы коснуться руки короля. Непростительная вольность в отношениях подданного и монарха, но уже сказанные слова и ветер позволяли отказаться от формальностей этикета.

– Как его зовут?

– Кенни .

– Для него всегда будут открыты двери. С тобой. Дворца.

Король положил свою руку поверх руки Майкрофта, склонившего голову в знак благодарности и волнения.

– У нас очень личные отношения, они не для газетных заголовков и не для публичной стирки грязного белья, – объяснил Майкрофт.

– Не всякий цветок вынесет, если его поливать домыслами и сплетнями.

– Я очень боюсь, что это окажется ему не по силам. Тем не менее, спасибо вам.

День начал клониться к закату, и ветер проносился сквозь вереск с низким, печальным звуком, словно демоны ночи заявляли свои права на эту землю.

– Все сложилось так неудачно, Дэвид.

– Странно, но я чувствую почти облегчение и ни о чем не жалею. Но и случайности тут тоже не было.

– То есть?

– Я не верю в совпадения. Скорее всего, требовалось отвлечь внимание от вашей поездки. Удар был нацелен в вас, а не только в меня.

– Нацелен нем?

– Кто бы это ни был, у него были причины. И возможности тоже. Это некто, знающий депутата от Дагенхема и имеющий возможность раздобыть номер частного телефона.

– И это человек, способный пасть очень низко.

– До самого дна. И он, несомненно, продолжит охоту на вас. Это не последняя его атака.

– В таком случае я хотел бы иметь твое мужество.

– Оно у вас есть. Все, что вам нужно, это мужественно посмотреть в глаза самому себе, как вы сами это сказали. Сыграть человека – это ваши собственные слова. Поверьте, посмотреть в глаза другим проще. Но мне кажется, это уже не новость для вас.

– Мне понадобятся твои советы, Дэвид, и больше, чем когда-либо прежде, если, как ты говоришь, все станет хуже.

Сначала редкие, а потом все более частые капли ледяного дождя стали падать на две одиноние фигуры. Темнота быстро сгущалась.

– Тогда лучший совет, который у меня есть для вас, сир, – как можно скорее убраться с этого чертова торфяника, чтобы не окоченеть до смерти и не избавить Френсиса Урхарта от лишних хлопот.

Февраль. Вторая неделя

Потребовалось меньше секунды, чтобы трубка была снята. Сняли ее с аппарата, находившегося в зале валютных операций одного из главных финансовых учреждений Сити, раскинувшего свои здания вдоль Темзы, совсем рядом с тем местом, где больше трехсот лет назад начался Великий Пожар, спаливший пол-Лондона. Здесь ходила шутка, что для разрушения Сити нового пожара не потребуется, достаточно будет еще одной покупки японцами британской компании.

Телефонную трубку здесь снимают всегда быстро. Успех от разорения часто отделяют секунды, и старший валютный маклер не может позволить себе роскоши быть застигнутым врасплох рынком или любым из семнадцати других валютных маклеров, каждый из которых точит зуб на его сделки и на связанные с ними комиссионные. Он мгновенно забыл о потрясающе роскошной сорокафутовой яхте, которую только что согласился купить, и сосредоточился на голосе, звучавшем из трубки. Однако это не было распоряжение на сделку, звонил один из его знакомых журналистов.

– До тебя дошли какие-нибудь слухи о скандале во дворце, Джим?

– Какие слухи?

– О, ничего определенного. Просто слух, что затевается что-то такое, после чего норолевсная яхта окажется на мели. – Он не видел, как маклер кисло поморщился. – Мой редактор отдал всем приказ разнюхать, в чем тут дело, но пона это поиски на ощупь, хотя что-то тут все-таки есть.

Глаза маклера метнулись на экран, к смеси мерцающих красных, черных и желтых цифр. С фунтом стерлингов, похоже, сегодня было все в порядке, лихорадило рубль после сообщений о новых голодных демонстрациях в Москве. Необычно суровая зима, похоже, заморозила не только мозги политинов, но и валютные сделки. Чтобы не ошибиться, маклер протер рунами глаза, болевшие от постоянного напряжения. Носить очки на работе он, однако, не решался: едва ли не самым главным в ней был уверенный облик, и в свои тридцать семь он не мог допустить ни малейшего намека на старость или физическую немощь. Слишком много молодых ждали малейшей возможности вытолкнуть его с места.

– На этом конце ничего, Пит. На бирже все спокойно.

– А у нас, должен тебе сказать, явно чем-то попахивает.

– Это у вас в королевский парк вывезли еще одну тачку навоза.

– Возможно, возможно, – ответил журналист не очень уверенным голосом. – Но ты все-таки дай мне знать, если что-нибудь услышишь, ладно?

Маклер нажал кнопку разъединения и снова промассировал глаза, прикидывая, снолько придется взять под залог, чтобы оплатить свои последние материальные приобретения. Его мечты унеслись к улыбающимся голым красотнам, натертым кокосовым маслом, когда телефон зазвонил снова. Это был клиент, до которого дошел аналогичный слух и который хотел знать, не пора ли быстренько скупать доллары или иены. Еще запашок. И, когда маклер снова бросил взгляд на экран, цифры фунтов полыхали красным. Снижение. Не очень сильное, всего на несколько пунктов, но это тоже намек. Что делать? Можно ли проигнорировать его? Черт, он уже староват для этого занятия, не лучше ли упаковать чемоданы и провести годик под парусом в Карибском море, прежде чем подыскать себе более спокойную работу? Но не сейчас, он еще не загреб последний большой куш, который поможет расплатиться за яхту и выкупить проклятые закладные. Устремив свои больные глаза на пульт, который соединял его с брокерами и их вечной тарабарщиной цифр понупни и продажи, он нажал кнопку.

– Кабель? – спросил он. На жаргоне маклеров это слово означает курс фунта стерлингов, появилось оно еще в те незапамятные времена, когда две великие финансовые империи, лондонскую и нью-йоркскую, связывали только ненасытная жадность и трансатлантический кабель.

– Двадцать, двадцать пять. Пять на десять, – донеслось до него сквозь треск в трубке. Даже в век космических путешествий они не могут сделать нормальную связь с брокерской конторой, до которой руной подать. Или у него и со слухом тоже плохо?

Он вздохнул. Была не была.

– Твои. Пять. Обвал начался.

Дверь кабинета редактора была плотно захлопнута, хотя это не имело никаного значения, все равно уже через несколько минут всем в редакции все станет известно. Заместитель, заведующий отделом новостей, заведующий отделом иллюстраций стояли вокруг стола главного в диспозиции, напоминающей захват индейцами сиу почтового поезда, но главный не собирался сдаваться без боя.

– Первая полоса у меня не для такой мерзости. Они отвратительны. Это вмешательство в частную жизнь.

– Но это новость, – выдавил заместитель сквозь стиснутые зубы.

– Ты знаешь утреннее правило хозяина: на первую полосу ничего такого, что могло бы испортить аппетит за завтраном двум пожилым леди, – парировал главный.

– Вот поэтому-то нашу газету никто и не читает, нроме старух!

Редактор хотел бы затолкать эти слова обратно в наглую глотку заместителя, но они буквально совпадали с теми, которые он сам употреблял в частых спорах со стареющим владельцем газеты. Он еще раз бросил взгляд на две фотографии размером с тарелку, уже размеченные красным карандашом, чтобы отвлечь внимание от посторонних деталей вроде постели, смятых подушек, переплетенных ног и сконцентрировать его на главных кадрах: теле и лице принцессы.

– Мы не можем. Это просто непристойно.

Не говоря больше ни слова, редактор склонился над столом, взял нрасный карандаш и линейку и провел две аккуратные линии, которые отрезали снимки как раз повыше сосrов. То, что осталось, можно было видеть и прежде на бесчисленных фотографиях принцессы, сделанных на пляжах, с той только разницей, что здесь у нее было иное выражение лица, изогнутая дугой спина и язык возле уха. В этом, собственно, и заключалась новость.

– А что говорят во дворце? – устало спросил редактор.

– Обычные словеса. После саморазоблачения Майкрофта они немного не в своей тарелке.

– Сначала Майкрофт, потом это… – Редактор покачал головой. Он понимал, что многие откажут ему от дома, если эти снимки будут связаны с его именем.

Он предпринял еще одну попытку к сопротивлению:

– Послушайте, но ведь у нас не дурацкая Французская революция. Я не собираюсь тащить королевскую семью на гильотину.

– Здесь есть сторона, живо затрагивающая общество, – вмешался редактор новостей, он говорил спокойнее заместителя. – Король возбуждает политичесние споры, вмешиваясь в самые разные дела, и, оказывается, ему нет дела до того, что происходит под крышей его собственного дворца. От него ждут, что он будет олицетворением морали нации, а не хозяйкой борделя. Получается, слепых глаз у него больше, чем у Нельсона.

Редактор опустил голову. Из-за слухов фунт уже упал на два цента, и это реальная угроза.

– Никто не просит тебя возглавлять революцию, не отставай тольно от других. – Заместитель вновь принялся за свое. – Эти картинни уже гуляют по всему городу. Утром мы можем оказаться единственной газетой, в которой их нет.

– Я не согласен. Мне плевать на иностранные газетенки. Это чисто британское дело, и любой редактор в этом городе представляет последствия публикации этих снимков. Никто не станет спешить, во всяком случае, в британских газетах. Нет.

В приливе патриотической гордости он распрямил плечи и решительно поднял голову:

– Нет, мы не станем давать их, пока наверняка не узнаем, что кто-то уже решился. Возможно, мы упускаем из рук сенсацию, но это не та сенсация, которую я хотел бы видеть выбитой на своем могильном камне.

Зам открыл рот, чтобы сказать, что в бухгалтерии уже подсчитывают цифры убытков, которые выбьют на этом камне, кан дверь распахнулась и в кабинет влетел редактор колонки сплетен. Он был слишком возбужден и слишком запыхался, чтобы из его сбивчивых слов можно было что-нибудь понять. Отчаявшись, он схватил со стола пульт телевизионного дистанционного управления и нажал ннопку одного из новых спутниковых каналов. Канал принадлежал немцам, работал из Люксембурга, а принимала его половина Европы, включая и южную Англию. Когда энран ожил, на нем предавалась страстям принцесса Шарлотта со всеми своими сосками и прочим. Заместитель сгреб снимки и побежал спасать первую полосу.

– О, это мне нравится, Элизабет. Это мне нравится.

Был второй час ночи, первые выпуски газет уже прибыли, и Элизабет прибыла с ними. Он, похоже, не мел возражении и только хмыкал, просматривая газеты.

„Этим утром королю предъявляется обвинение в пренебрежении своими обязанностями, – прочел Урхарт в „Тайме". – В погоне за личной популярностью и собственными политическими целями он подставил под удар не только себя, но и весь институт монархии. Политики и газетные магнаты, поспешившие вскочить на подножки его кареты в последние недели, повели себя оппортунистически и беспринципно. Требовалось мужество, чтобы твердо стоять на конституционных принципах, чтобы напоминать нации, что монарх не должен быть ни опереточным шутом, ни выразителем общественного мнения, но лишь беспристрастным и не вовлеченным в политику главой государства. Френсис Урхарт таное мужество проявил, и он заслуживает аплодисментов".

Урхарт снова хихикнул.

– Да, мне это нравится. Но это и должно мне нравиться, дорогая. Я писал это сам.

– А мне больше нравится „Тудей", – отозвалась Элизабет. – „К черту королевские титьки и титулы. Им пора подтянуть ремни и что-нибудь на себя накинуть!"

„Слабоумный нороль", – прочел Урхарт еще один заголовок. – „Его Королевскому Величеству следовало бы срочно шепнуть кое-что на ушко принцессе, да вот выстроилась целая очередь…"

Элизабет громко смеялась. У нее в руках был номер „Сан" с огромным заголовком: „Король извращенцев".

– Ах, дорогой, – она едва могла говорить, давясь от смеха, – эту битву ты выиграл.

Внезапно он стал серьезным, словно кто-то повернул выключатель.

– Элизабет, моя битва только начинается. Он поднял трубку, оператор отозвался.

– Проверьте, числится ли еще в живых министр финансов, – распорядился он и аккуратно положил трубку на место. Спустя полминуты телефон зазвонил снова.

– Как дела, Френсис? – Из трубки раздался усталый и сонный голос.

– Дела отлично, а скоро будут еще лучше. Слушай внимательно. У нас весьма серьезный кризис, и голуби уже заметались по голубятне. Нам нужно действовать, пока они не разлетелись. Мне кажется, что фунт вот-вот нырнет еще глубже. В этих обстоятельствах было бы негуманно и недостойно просить наших друзей из Брунея медлить и дальше. Это поставило бы под удар важный международный союз. Тебе надо позвонить чиновникам султана и предложить им немедленно продать их три миллиарда фунтов.