Текст книги "Зайти с короля"

Автор книги: Майкл Доббс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Предполагаемое соглашение предусматривает выделение на эти цели значительных средств и является, как я надеюсь, весьма щедрым, однако следует принять во внимание и инфляцию в течение всех этих десяти лет. В случае, если инфляция окажется меньше ожидаемой, разница будет направлена на…

– А сколько получит принцесса? – выкрикнул „зверюга".

Урхарт проигнорировал его реплику.

– Нет, вы все-таки ответьте мне, сколько получит принцесса за траханье на карибских курортах в следующем году?

– К порядку! И порядку! – громко потребовала мадам спикер.

– Я только спросил…

– Заткнись, ты, недоумок, – рявкнул дворянин, и эти слова услышали в зале все, кроме официальных стенографов, ведущих записи заседаний.

– Продолжайте, премьер-министр. Атмосфера уже была накалена, но температура поднялась еще выше, когда Урхарт добрался до конца своего небольшого заявления. Ему пришлось перекрывать все нарастающий шум: дворянин продолжал свою частную потасовку через пространство, разделяющее стороны. „Зверюга" бормотал свои оскорбления во время короткого и в целом одобрительного выступления лидера оппозиции, который после вялой попытки поставить под сомнение мотивы действий Урхарта рассыпался в комплиментах усилиям короля сохранить окружающую среду и социальный мир.

– Расскажи это своему несчастному, – бушевал дворянин, показывая пальцем на „зверюгу", которому недавно пришлось опровергать слухи о неверности жены. В ответ последовал грубый жест, в котором приняли участие два ампутированных пальца.

Когда очередь дошла до лидера либералов, его выступление не прозвучало столь же одобрительно.

– Не согласится ли премьер-министр, хотя мы полностью поддерживаем важную работу королевской семьи, что состояние ее финансовых дел оставляет желать много лучшего? Проект соглашения отражает только часть расходов казны на содержание королевской семьи, без учета расходов на личные самолеты королевской семьи, на королевскую яхту, на королевсний поезд…

– На королевскую голубятню! – вставил „зверюга".

– …которые разнесены по бюджетам различных государственных ведомств. Не было бы лучше, откровеннее и честнее собрать все эти расходы в одну статью, чтобы мы знали истинные цифры?

– Позор! Что вы прячете?

– Я отвергаю обвинения досточтимого джентльмена в том, что не был достаточно честен и откровенен… – начал Урхарт.

– Так снольно же всего?

– Из этих цифр не делается никакого секрета, Королевская семья прекрасно отрабатывает эти деньги…

– Так какие же это деньги?

На снамьях оппозиции к выкрикам „зверюги" присоединились еще несколько депутатов, которые, видимо, почувствовали слабость позиции премьер-министра и не смогли устоять перед искушением воспользоваться ею.

– Цифры сильно меняются от года к году, потому что речь идет о весьма специфических статьях расходов…

– Например?

– …таких, как ремонт и модернизация королевских поездов. Королевские дворцы также требуют интенсивного ухода, который в неноторые годы может становиться весьма дорогостоящим. А из огромных ведомственных бюджетов выделить точные цифры расходов часто очень трудно.

Урхарта явно донимали перебивающие его реплики. Все видели, что он начинает поддаваться напору и явно избегает деталей. Его оппоненты почувствовали азарт. Чем больше он уклонялся от прямых ответов на вопросы, тем громче становились призывы „выложить все", к которым присоединился даже лидер либералов.

– Уважаемое собрание должно понять, что мое сегодняшнее заявление относится только к соглашению о расходах на содержание королевской семьи. Традиция запрещает мне касаться других статей бюджета, к тому же с моей стороны было бы крайне неуместным говорить о таких вещах без предварительной консультации с Его Величеством. Нам следует охранять достоинство короны и с уважением и почтением относиться к королевской семье, являющейся ее носителем.

Во время паузы, которую Урхарт сделал, чтобы придать вес только что произнесенным словам, шум вокруг него резко усилился. Урхарт нахмурил брови.

– Только вчера со скамей оппозиции меня обвиняли в презрительном отношении к Его Величеству, а что же происходит сегодня? – Эти слова разозлили его оппонентов, и под своды зала полетели все менее парламентские выражения. – Это буйствующая чернь, мадам спикер.

Урхарт простер обвиняющий перст в сторону скамей оппозиции.

– Им не нужна информация, им нужен скандал!

Было очевидно, что он потерял веяное самообладание перед лицом непрекращающихся нападок, и мадам спикер знала, что это конец всякого разумного диалога. Она уже была готова пренратить дискуссию по данной теме и объявить следующую, ногда с места, где сидел дворянин, раздался вопль. Дворянин был на ногах.

– Можно слово по порядку ведения, мадам спикер?

– Пожалуйста, никаких выступлений по порядку ведения. Мы и так уже потеряли много времени…

– Но этот несчастный только что послал меня и пожелал получить еще один инфаркт!

Сразу несколько обвиняющих перстов указали на „зверюгу", и столпотворение стало всеобщим.

– В самом деле? – сердито спросила спинер.

– Как всегда, он ничего не понял, – с невинным видом стал оправдываться „зверюга". – Я сказал, что его хватит еще один инфаркт, когда он узнает, во что обходится нам эта чертова монархия. Это миллионы и миллионы…

Остальные его слова потонули в буре возмущенных выкриков со всех сторон.

Урхарт взял свою папку и направился к выходу, бросив взгляд на гудящий как потревоженный улей зал. Нет никакого сомнения, из него клещами постараются вытянуть цифру полных расходов на содержание королевской семьи и ему, возможно, придется уступить давлению. В любом случае заинтригованные сегодняшним скандалом редакторы Флит-стрит разошлют своих репортеров с заданием откопать истину. Будут высказаны обоснованные догадки, и не составит большого труда назвать цифры, не очень сильно отличающиеся от точных. Какая жалость, подумал он, что именно в прошлом году обслуживающее королевскую семью авиационное подразделение сменило оба своих устаревших лайнера на новые, совсем не дешевые. Еще печальнее, что на него пришлась и перестройка королевской яхты „Британия". Цифра, ноторая попадет в руки даже самого ленивого из журналистов, будет заметно больше полутора сотен миллионов фунтов, а мимо такого куска, красного мяса не пройдет спокойно даже самый лояльный из редакторов. Никто, однако, не сможет обвинить Урхарта в нечестном или нетактичном отношении к королю. Во веяном случае, лично Урхарта. Разве он не все сделал, чтобы защитить короля, даже под таким сильным давлением? А с завтрашнего дня под нажимом газетных заголовков окажется сам король. Тогда и придет время для опроса Салли.

А за сегодняшний день сделано немало даже для премьер-министра, сказал он себе.

– Господин премьер-министр, на пару слов с вами хочет увидеться мистер Стэмпер.

– В качестве личного советника, председателя партии, главного мойщика пустых бутылок или почетного президента своего футбольного клуба?

Урхарт снял ноги с зеленой кожи дивана в своем кабинете в палате общин, на котором он в ожидании вечернего заседания просматривал правительственные бумаги. Он не мог припомнить, о чем должны были быть следующие дебаты. Об усилении наказаний для преступников или об уменьшении взносов в ООН? Впрочем, не важно, все равно бульварная пресса получит свою порцию сенсаций, а оппозиция снова предстанет в самом худшем свете.

– Мистер Стэмпер не уточнил, – ответил лишенный юмора секретарь, не высовывая из-за двери своих плечей и.ограничиваясь одной головой.

– Катите сюда его инвалидную коляску! – скомандовал премьер-министр.

Стэмпер вошел и тут же молча направился к бару, где налил себе изрядную порцию виски.

– Похоже, у тебя плохие новости, Тим.

– Точно. Хуже были очень давно.

– Уж не откинула ли копыта еще одна думающая только о себе свинья с задних скамей?

– Хуже, Френсис, гораздо хуже. Последний опрос показал, что мы на три пункта впереди оппозиции. Но, что еще тревожнее, некоторым ты нравишься, и у тебя на десять пунктов больше, чем у Маккиллина. Твоему тщеславию теперь не будет удержу. И похоже, что твой идиотский план досрочных выборов начинает-таки срабатывать!

– Слава тебе, Господи.

– Но есть кое-что более поразительное, Френсис, – продолжал Стэмпер уже более серьезно. Он без спросу налил еще стакан и протянул его Урхарту. – Только что я перекинулся парой слов с министром внутренних дел. Кое-какие общие правила высокой политики. Похоже, что этого засранца Марплса поймали-таки наконец со спущенными штанишками прошлой ночью на набережной в Патни.

– Это в январе-то? – с недоверием спросил Урхарт.

– С поличным. Он был с четырнадцатилетним сопляком. Видимо, решил ударить по младенцам.

Стэмпер удобно расположился за рабочим столом Урхарта, положив ноги на записную книжку премьера. Он нарочно дразнит его и испытывает свою судьбу, подумал Урхарт. Должно быть, его новость действительно того стоит.

– Однако ему повезло. Полиция пригрозила предъявить ему обвинение, он раскололся и выложил им все в надежде, что с ним обойдутся мягко. Назвал кучу имен и адресов, пересказал гору сплетен и намекнул, где им искать, если они хотят нанрыть организованную проституцию.

– Кастрировать таких мало…

– И среди прочих имен выплыло одно очень интересное. Дэвид Майкрофт.

Урхарт отпил большой глоток из стакана.

– И вот ни с того ни с сего наши орлы в голубых мундирах заделались паиньками и просят неформального совета. Если Марплс пойдет под суд, он потянет за собой Майкрофта, и вот тут-то бездна и разверзнется. Министру внутренних дел кивнули и намекнули, что судебное преследование досточтимого депутата палаты общин от Дагенхема не в интересах общества. Так что от довыборов мы избавлены. Урхарт опустил ноги с дивана.

– А что у них на Майкрофта?

– Не густо. Просто его имя и тот факт, что Марплс встретил его в канун Нового года в каком-то клубе гомосенсуалистов. Кто знает, куда может привести эта ниточка? Они даже не допросили его.

– Возможно, им стоило это сделать.

– Они не могли этого сделать, Френсис. Если бы они принялись за Майнрофта, им пришлось бы заняться и Марплсом, а потом и всеми нами. Если объявить посещение клуба гомосенсуалистов преступлением, придется пересажать половину палаты лордов.

– Послушай меня, Тим. Они могут жарить Марплса хоть на ржавом шампуре, мне на это плевать. Но ему не должно быть предъявлено обвинение в течение нескольких недель, по меньшей мере, до выборов, после которых это дело не будет стоить и ломаного гроша. Однако, если они смогут надавить на Майкрофта сейчас, это будет для нас очень полезной страховкой. Как ты не понимаешь? На доске фигуры. Сегодня ты берешь слабую фигуру, чтобы потом, когда это уже не будет играть роли, отдать сильную. Кажется, это называется жертвой ферзя.

– Думаю, мне надо выпить еще. Задачки вроде этой, да еще так близко к королю… Если все это выплывет наружу…

– Давно Майкрофт служит у короля?

– Они знакомы еще с тех пор, когда оба были прыщавыми юнцами. Один из самых старых его помощников. И самых близких друзей.

– Звучит убийственно серьезно. Быль бы ужасно, если бы король знал об этом.

– И покрывал его, несмотря на ответственность работы, которую тот делает. Ему известна, наверное, половина государственных секретов.

– Но еще хуже, если Его Величество ничего не знает. Тридцать лет его дурил, обманывал, водил за нос один из его самых близких друзей, человек, которому он доверился полностью.

– Беспринципный человек или глупец. Монарх, который не может исполнять свои обязанности или который не хочет. И что пресса сделает из всего этого, если узнает?

– Жуткая новость, Тим, просто жуткая.

– Хуже я отродясь не слышал.

Наступило долгое молчание. А потом сенретарь премьер-министра услышал из-за двери набинета своего босса долгий, почти нескончаемый взрыв гомеричесного хохота.

– Черт их побери! Черт их всех побери, Дэвид! Как можно быть такими кретинами? – Король швырял в воздух одну газету за другой, а Майкрофт наблюдал, как они, попорхав, ложились на пол. – Я не хотел увеличения расходов на мое содержание, а теперь меня упрекают в жадности. И нак могло случиться, что всего через несколько дней после того, как премьер-министру стало известно о моем желании, чтобы королевская семья платила полный налог со всех своих доходов, это подается как идея премьер-министра?

– Анонимное сообщение канцелярии премьер-министра… – еле слышно пробормотал Майкрофт.

– Ну, разумеется! – рявкнул король, словно на непонятливого ученика. – Они даже высказывают предположение, что я согласился на введение этого налога под давлением, что к этому меня вынудила враждебная реакция прессы. Нет, этот Урхарт – просто чудовище! Он не может не переиначить все в свою пользу. Даже если он случайно наткнется на правду, то встанет и пойдет дальше как ни в чем не бывало. Это абсурд!

Номер „Таймc" отлетел в самый дальний конец комнаты и лег там маленьким сугробиком.

– Хоть один из них поинтересовался фактами? Майкрофт неловко кашлянул.

– „Телеграф". Их статья написана честно. Король выхватил эту газету из кучи и просмотрел ее страницы.

– Урхарт пытается унизить меня, Дэвид. Порезать на кусочки, даже не давая мне шанса объясниться.

Сегодняшней ночью ему приснился сон: со страниц всех газет на него смотрели широко открытые в ожидании глаза чумазого мальчишки с крошками на подбородке. Этот сон напугал его.

– Я не позволю им тащить меня, нак ягненка на заклание, Дэвид. Не могу допустить этого: я должен найти способ изложить свою точку зрения, сказать то, что я думаю, без того, чтобы Урхарт мешал мне. Я дам интервью.

– Но короли не дают интервью газетам, – слабо запротестовал Майкрофт.

– Да, прежде не давали. Но сейчас век новой, открытой монархии. Я дам это интервью, Дэвид. „Телеграфу", я думаю. Эксклюзивное.

Майкрофт хотел возразить, что интервью – неудачная идея, а эксклюзивное интервью – неудачная вдвойне, потому что остальные газеты чувствуют себя обойденными и обрушиваются на счастливчика. Но сил спорить у него не было. Весь этот день он не мог сосредоточиться. Весь день с самого раннего утра, когда в его дверь постучали и на пороге он увидел окружного следователя и инспектора отдела полиции по борьбе с проституцией и игорным бизнесом.

Январь. Четвертая неделя

Свою машину Лэндлесс повел сам, сказав подчиненным, что некоторое время он будет вне досягаемости. Его секретарша ненавидела тайны и все эти отлучки объясняла по-своему: опять шеф намылился с какой-нибудь молоденькой девахой, у которой круглая попка и не такой круглый счет в банке. Она хорошо знала его. Лет пятнадцать назад, когда в природе не было еще таких вещей, как замужество, положение и морщинки и она была молоденькой, то сама не прочь была покрутить перед ним хвостом. Ее понимание мужской природы помогло ей стать отличным помощником с умопомрачительным окладом, но не избавило от ревности. А сегодня он ничего не сказал никому, даже ей. Он хотел, чтобы до возвращения о его поездке не знал никто в целом мире.

Столик дежурного был крошечным, сама приемная – скучной. На стенах висело несколько посредственных полотен начала викторианской эпохи: лошади и сцены охоты в духе Стаббса и Бена Маршалла. Одно из них могло быть подлинником Джона Херринга, но Лэндлесс в этом не был уверен, хотя в последнее время он набил руку на таких вещах, купив немало подлинников. Почти сразу же к нему подошел молодой лакей в длинной ливрее с фалдами, в парике и чулках, и пригласил в небольшой, но сверкавший чистотой лифт, отделанный панелями красного дерева, блеск которых соперничал с блеском обуви служащих дворца. Лэндлесс пожалел, что его мать уже не сможет увидеть всего этого: ей бы здесь понравилось. Она родилась в день смерти королевы Александры и всегда верила, что это как-то сказалось на ее судьбе. Она постоянно намекала на таинственную „особую связь" и позже стала посещать спиритические сеансы. Незадолго до того, как его дорогая мамочка сама отбыла в мир иной, она три часа провела в толпе, жаждавшей увидеть принцессу Диану в день ее свадьбы. Ей удалось увидеть только заднюю часть кареты, да и то в течение считанных секунд, но она размахивала своим флажном, кричала приветствия и плакала, а домой вернулась с чувством выполненного долга. Для нее все это было предметом патриотической гордости, чем-то вроде сувенирной банки печенья. Попади она сейчас сюда, она просто упикалась бы. .

– Это ваш первый визит? – спросил лакей, Лэндлесс кивнул. Ему позвонила принцесса Шарлотта и сообщила об эксклюзивном интервью для „Телеграфа", причем подразумевалось, что устроила это интервью она сама. Сможет ли он прислать кого-нибудь надежного? Даст ли он дворцу возможность просмотреть готовую статью, прежде чем ее печатать? Смогут ли они в ближайшее время снова пообедать вместе? Его провели по широному коридору с окнами, выходящими на внутренний двор. Здесь живопись была лучше, портреты давно забытых особ королевской крови работы мастеров, чьи имена гораздо лучше сохранило время.

– При первом обращении назовите его „Ваше Величество". Потом можете обращаться к нему просто „сир", – пробормотал лакей, приближаясь н солидной, без претензий, двери.

Когда дверь неторопливо отворилась, Лэндлесс вспомнил еще один вопрос Шарлотты: считает ли он эту затею удачной? У него были сомнения, и очень серьезные сомнения, в том, что для короля она обернется удачей, но для его газеты это была просто находка.

– Салли? Прости за ранний звонок. От тебя не было никаких вестей день или два. У тебя все в порядке?

На самом деле вестей не было неделю, и, хотя Урхарт послал ей цветы и направил к ней двух важных потенциальных клиентов, для звонка он никак не мог выкроить время. У них была стычка, но сейчас она, должно быть, пережила ее. Она должна была пережить ее, если хочет сохранить душевное равновесие. Как бы то ни было, у нынешнего звонка неотложная причина.

– Как дела с опросом? Он уже готов? – По ее голосу он пытался угадать настроение. Тон был немного холодный и скованный, словно она еще не совсем проснулась. Что делать, дело есть дело.

– Тут кое-что выплыло. Говорят, что Его совестливое Величество дал эксклюзивное интервью „Телеграф", и через пару дней оно будет в газете. У меня нет ни малейшего представления, что там. Лэндлесс сидит на нем, кан клуша на яйцах, но я не могу отделаться от ощущения, что в интересах общества следует соблюсти баланс. Ты так не считаешь? Возможно, хорошо бы упредить эту публикацию общественным опросом, отражающим растущее в обществе разочарование норолевской семьей? – Он посмотрел в онно на парк Сент-Джеймс, где возле пеликаньего пруда в серой утренней дымке две дамы пытались растащить своих сцепившихся собак. – Я полагаю, что некоторые газеты, вроде „Тайме", могут даже намекнуть, что интервью короля является поспешной и отчаянной попыткой отреагировать на результаты такого опроса.

Он вздрогнул, когда одна из дам, выдернув своего миниатюрного любимца из пасти большой черной дворняги, изо всех сил лягнула ее каблуком в пах. Теперь собаки расцепились, но зато сцепились их хозяйки.

– И было бы просто отлично, если бы такой опрос был готов к публикации, скажем… сегодня после обеда?

Салли перевернулась на другой бок, чтобы положить трубку на аппарат, и потянулась, окончательно расставаясь со сном. Несколько мгновений она лежала, глядя в потолок, давая мозгу время разослать телу свои команды. Ее нос, подобно перископу, торчал из-под простыни, словно обнюхивая тольно что полученную новость. Потом она села в кровати, бодрая и готовая к действию, и повернулась к тому, что лежало рядом с ней.

– Мне надо идти, милый. Проснулось зло и принялось за дело.

„Гардиан", первая страница, 27 января

НОВЫЙ ШКВАЛ ОБРУШИВАЕТСЯ НА КОРОЛЯ.

„ХРИСТИАНИН ЛИ ОН?"

Новый шквал противоречий обрушился на королевскую семью вчера вечером, когда епископ Дерхемский с кафедры своего собора подверг сомнению религиозные взгляды короля. Процитировав опубликованное ранее на этой неделе и вызвавшее сильную критику газетное интервью короля, в котором тот продемонстрировал глубокий интерес к восточным религиям и не отрицал возможности физического воскрешения, епископ-фундаменталист осудил его как „заигрывание с мистицизмом в угоду моде".

„Король является защитником веры и помазанным главой нашей англиканской цернви. Но христианин ли он?"

Букингемский дворец заявил вчера, что король просто пытался подчеркнуть, что он, будучи монархом державы с большим количеством расовых и религиозных меньшинств, считает своим долгом не придерживаться слишком узких и ограниченных взглядов на свою религиозную роль. Однако нападки епископа, похоже, подольют нового масла в огонь противоречий после недавнего драматического опроса общественного мнения, показавшего резкое падение популярности некоторых членов королевской семьи, например, принцессы Шарлотты, и растущие требования ограничить число находящихся на содержании государства членов королевской семьи.

Сторонники короля вчера вечером устроили марш в его поддержку „Мы не должны поддаться соблазну устроить конституционный супермаркет, на котором можно выбрать самую дешевую форму правления", – сказал виконт Квиллингтон.

Критики короля, напротив, не замедлили указать, что, несмотря на свою личную популярность, король явно не справляется с ролью лидера во многих областях. „Король должен отвечать самым высоким стандартам общественной морали, – сказал один из заслуженных заднескамеечнинов правящей партии, – но его лидерство в его собственной семье оставляет желать много лучшего. Ее члены подводят и его, и нас. Им платят слишком много денег, у них слишком густой загар, они слишком мало работают, и они слишком многочисленны".

„Королевский дуб сотрясается, – сказал другой , критик. – Не будет большой беды, если один или два члена королевской семьи свалятся с его ветвей…"

Сведения об этом начали поступать вскоре после четырех пополудни, а когда они подтвердились, короткий зимний день уже угас, и весь Лондон погрузился во мрак. Это был злосчастный день – теплый фронт прошел через столицу и принес за собой потоп нескончаемого дождя, который не прекратился и ночью. В такой день лучше сидеть дома.

Но пребывание дома и стало ошибкой, и притом роковой, для трех женщин и их детей, которые звали своим дом 14 по Квинсгейт Креснт, многоквартирный дом посреди района Ноттинг Хилл, в самом сердце старого района трущоб, где в шестидесятые годы селились бродяги и иммигранты под строгим оком рэкетиров. Тогда это называлось „рахманизмом" – по имени самого знаменитого из домовладельцев-рэкетиров. Теперь, спустя годы, это зовут „полупансионом". Местные власти селят сюда матерей-одиночек и неблагополучные семьи; так им проще свалить с себя заботу об этих несчастных. Обстановка дома 14 не претерпела существенных изменений за тридцать лет, прошедших с тех пор, как здесь был бордель. Однокомнатные номера, общие туалеты, недостаточное отопление, сгнившие рамы и атмосфера безысходности. Во время дождя обитатели дома с тоской наблюдали, как сочится вода сквозь щели в рамах, как мокнут стены и как от них отстают обои.

Бесхозность порождает равнодушие, и никому из жильцов не пришло в голову поднять тревогу по поводу запаха газа, стоявшего в доме уже несколько дней. Это дело хозяев, которые появляются здесь, когда захотят. Жильцов это не касается, так они, по крайней мере, думали.

С наступлением сумерек автомат щелкнул своими реле и включил свет на лестнице. Это были всего лишь шестидесятиваттные лампочки, по одной на лестничную площадку, но небольшого искрения в цоколе одной из них оказалось достаточно, чтобы вызвать взрыв газа, обрушившего все пятиэтажное здание и значительную часть соседнего, В соседнем доме, к счастью, никого не оказалось, он пустовал, но в доме 14 проживали пять семей, женщины с детьми, в том числе и грудными. Из-под его обломков живыми вытащили только восьмерых. Восьмерых из двадцати одного. Когда король прибыл на место катастрофы, он увидел огромную кучу кирпичей, разбитых дверных проемов и исковерканных остатков мебели, по которой в резком свете прожекторов карабнались пожарные. Подозревали, что под ней погребены еще несколько человек, о которых не было сведений. Над головами спасателей зловеще раскачивалась повисшая на конце балки двуспальная кровать, и ее простыни хлопали на порывистом ветру. Ради безопасности пожарных ее следовало сбросить оттуда, но автокран где-то застрял из-за дождя и уличных пробок, а ждать было некогда,

– Король попросил отвезти его на место аварии сразу же, как узнал о ней.

Я не собираюсь ни давать указания, ни путаться под ногами. Но слово, сказанное в минуту тяжелой утраты, весомее тысячи запоздалых эпитафий.

Запрос попал в диспетчерскую Снотланд-Ярда в тот момент, когда сотрудники делали доклад министру внутренних дел, и он немедленно сообщил новость на Даунинг-стрит. Когда король прибыл на место, он увидел, что, сам того не зная, стал участником гонки и эту гонку проиграл. Урхарт уже утешал раненых, выражал сочувствие расстроенным, давал интервью, позировал перед телекамерами, словом, был на виду. В результате монарх выглядел игроком, вызванным на поле со скамьи запасных. Игрок вроде бы и способный, но игра уже сделана. Но это не футбольный матч, во всяком случае, не должен быть, старался убедить себя король.

В течение некоторого времени монарху и премьер-министру удавалось избегать друг друга: один тихо разыскивал и расспрашивал пострадавших, другой сосредоточился на поисках сухого места, откуда можно было бы давать интервью. Но оба знали, что встреча неизбежна. Если они откажутся от нее, то сенсации не миновать и трагедия превратится в фарс. Подобно часовому, король стоял на вершине груды обломков, окруженный быстро расширяющимся озером жидкой грязи, которое Урхарту пришлось форсировать, чтобы добраться до него.

– Ваше Величество.

– Мистер Урхарт.

Теплоты в их приветствиях было не больше, чем при столкновении двух айсбергов. Ни один из них не смотрел на другого, оба предпочитали обозревать окрестности.

– Не говорите ни слова, сир. Уже и так слишком много горя, слишком много противоречий. Смотрите, но ничего не говорите. Я вынужден настаивать на этом.

– Никакого даже самого беглого выражения сочувствия? Даже под вашу диктовку?

– Даже кивка головой, даже скорбного выражения лица или нарочито опущенных глаз. Даже согласованных фраз, потому что вам, похоже, доставляет удовольствие затягивать узлы, которые пытаемся распутать мы.

Выразительным жестом король словно отмел обвинение.

Но премьер-министр медленно продолжил, тщательно выбирая слова:

– Я вынужден настаивать на этом.1 – Итак, молчание?

– Полное. И на довольно продолжительное время.

Король впервые перевел свой взгляд с развалин на лицо премьера – на нем было выражение холодной снисходительности. Руки премьер засунул глубоно в карманы плаща.

– Я не собираюсь этого делать.

Урхарт усилием воли удержался от того, чтобы принять вызов, потеряв над собой контроль. Он не собирался давать королю ни малейшего повода для удовлетворения.

– Как вы видели, ваши взгляды не встречают понимания.

– И не позволю манипулировать собой. Урхарт проигнорировал обвинение.

– Молчать, вы говорите, – продолжал король, повернув лицо навстречу ветру и дождю, так что его нос выступал вперед, словно бушприт накого-то большого парусника. – Хотел бы я знать, мистер Урхарт, что стали бы делать вы, если бы какой-нибудь идиот еписноп сделал вас мишенью таких смехотворных обвинений. Заткнулись бы? Или стали бы сопротивляться? Вам не кажется, что важнее всего высказаться, дать тем, кто желает слушать, возможность услышать и понять?

– Но я не нороль.

– Да. И счастью для нас обоих, и я должен благодарить за это судьбу.

Урхарт пропустил оскорбление мимо ушей. В ослепительно ярком свете прожекторов из-под обломков торчала детская ручонка. После кратких секунд замешательства и надежды страшная догадна умерла среди грязи: это была только кукла.

– Я хочу быть уверенным, сир, что я вами услышан и понят. – Грохот падающих где-то рядом обломков не отвлек их от разговора. – В дальнейшем любое ваше публичное выступление будет считаться моим правительством намеренной провокацией, объявлением войны. А за последние двести лет ни одному монарху не удалось напасть на премьер-министра и победить.

– Интересное замечание. Я забыл, что вы ученый.

– Политика – наука о достижении и применении власти. Это жестокое, практически безжалостное, занятие. Это не для королей.

Дождевая вода стекала по их лицам, попадала эа воротнин. Оба они вымокли и замерзли. Оба были немолоды, обоим следовало бы поискать сухое место, но ни один из них не хотел двинуться первым. Наблюдатель этой сцены из-за стука отбойных молотков и громких выкриков пожарных не разобрал бы ни слова из их разговора, он видел бы только двух людей, стоящих лицом друг к другу, правителей и соперников, их силуэты в резном свете прожекторов на сером фоне дождя. Он бы не уловил ни наглости в лице Урхарта, ни вневременного царственного протеста, окрасившего румянцем щеки его собеседника. Возможно, внимательный наблюдатель и заметил бы возмущенное движение плеч короля, но отнес бы его к печальному событию, приведшему его сюда.

– Вы забыли о морали, премьер-министр.

– Мораль, сир, это язык равнодушных и неспособных н страстям, это месть бессильных, это оправдание тех, кто попытался и потерпел поражение, или тех, у кого вообще не хватило храбрости попытаться.

Теперь была очередь Урхарта провоцировать собеседника. Воцарилось долгое молчание.

– Хочу вас поздравить, премьер-министр. Вам удалось охарактеризовать себя с исчерпывающей ясностью.

– Я не хотел оставить у вас ни малейших сомнений.

– Вы и не оставили.

– В таком случае, мы договорились, не так ли? Больше ни единого слова?

Когда король наконец заговорил, его голос был так тих, что Урхарту приходилось напрягаться, чтобы разобрать его.

– Можете быть уверены, что я буду следить за своими словами с той же тщательностью, с какой нацеливаете свои слова вы. То, что вы сказали сегодня, я не забуду никогда.

Разговор был прерван предупреждающими крикнами: пожарные покинули гору обломков. Деревянная балка вздрогнула, наклонилась и наконец обрушилась, отправив кровать в медленный, грациозный полет, в конце которого ее ожидало превращение еще в одну бесформенную нучу обломков посреди развалин. Только одна подушка осталась-таки качаться на ветру, повиснув на заостренном крюке того, что еще сегодня утром было детской кроваткой, – ее пластмассовое постукивание было слышно сквозь шум ветра. Не говоря больше ни слова, Урхарт отправился в обратное путешествие через лужу.