Текст книги "Карточный домик"

Автор книги: Майкл Доббс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Четверг, 1 июля

Палата общин расположена в здании сравнительно недавней постройки, перестроенной после того, как во время войны летчик люфтваффе сбросил бомбу на доки, но промахнулся и вместо этого случайно, но совершенно точно всадил бомбу в Мать Всех Парламентов. Несмотря на относительную молодость, здание палаты напоминает старинное сооружение. Если немного посидеть в пустой палате, то свежая кожа на длинных зеленых скамьях как бы тускнеет и начинает казаться, будто по проходам между кресел прохаживаются тени Чатама, Уолпола, Фокса и Дизраэли.

Хуже обстоит дело с другим. Для 650 членов палаты общин имеется всего около 400 мест. Члену палаты, желающему послушать выступления с помощью встроенных в спинки скамей динамиков, приходится наклоняться и сидеть скособочившись, напоминая спящего. Впрочем, это впечатление не всегда обманчиво.

Депутаты от оппозиционных партий располагаются на противоположных скамьях, лицом к лицу, разделенные проходом в длину меча, что действует на многих успокаивающе, хотя они забывают, что самая большая опасность всегда ближе – на расстоянии лезвия кинжала, а именно – на скамьях сзади.

Что касается премьер-министра, то для него опаснее всего забывать, что половина собственной его парламентской партии обычно уверена, что лучше бы справилась с его обязанностями – четче, глубже. Дважды в неделю премьер-министра призывают к ответу, в регламенте работы парламента предусматривается специальное время для этого. Давняя традиция, неукоснительно соблюдаемая, позволяет членам парламента получать информацию по интересующим их вопросам непосредственно от главы правительства Ее Величества. На практике же это выглядит, как регулярные упражнения в выживании, и в них гораздо больше от римских арен Нерона и Клавдия, нежели от идеалов конституционалистов, ногда-то разработавших эту систему.

Цель, которую преследуют представители оппозиции, задавая вопросы премьер-министру, состоит обычно не в том, чтобы получить от него информацию, а в том, чтобы покритиковать его и нанести урон. Ответы премьер-министров содержат обычно не информацию, а контрвыпад. Поскольку по традиции последнее слово – привилегия премьер-министров, это дает им существенное преимущество, которое можно было бы сравнить с правом на последний удар, предоставленным одному из гладиаторов.

Но премьер-министры понимают, что они обязаны постоянно побеждать, и что не столько от самого факта победы, сколько от манеры, в какой она достигнута, зависит уровень голосовой поддержки и поощрительных выкриков его войска за спиной. Горе тому премьер-министру, который не умеет быстро разделываться с вопросами от оппозиции и позволяет ей нападать вновь и вновь. Шумный энтузиазм его заднескамеечников в таком случае быстро сменяется молчаливым недовольством и затем молчаливым осуждением. Такой премьер-министр очень скоро обнаруживает, что может рассчитывать на незначительную поддержку своих коллег. Ситуация осложняется и тем, что премьер-министр должен внимательно следить не только за оппозицией перед своими глазами, но и за соперничеством и интригами у себя за спиной.

От постоянного напряжения Макмиллан иногда даже заболевал, у Вильсона развивалась бессонница, а Тэтчер теряла самообладание. Если учесть, что Генри Коллинридж далеко не дотягивал до их стандартов, то легко представить его самочувствие перед такими встречами с парламентариями.

День, наступивший после вечерней вылазки О'Нейла в бар для посторонних, сложился для премьер-министра весьма неудачно. Пресс-секретарь Даунинг-стрит не вышла на работу – ее дети заболели ветрянкой, – и обычный ежедневный брифинг для прессы прошел не очень гладко, да к тому же поздно закончился, что раздосадовало педантичного Коллинриджа. Долго тянулось и заседание кабинета, собравшегося 10 утра в привычный четверг для обсуждения текущих вопросов политики правительства. Общее замешательство вызвало заявление канцлера казначейства: уменьшившееся правительственное большинство так отразилось на финансовом положении, что в этом финансовом году нереальна программа работ по расширению больничной сети, о которой они с таким энтузиазмом объявили в предвыборной кампании. Премьер-министру следовало бы взять дискуссию под твердый контроль и направить ее в соответствующее русло, но ему это не удалось, и она превратилась в беспорядочный спор и обмен колкостями. – Очень жаль, – желчно заметил министр образования, – что канцлер не смог вовремя предупредить нас. В результате нас понесло и мы надавали непродуманных обещаний.

Пытаясь оправдаться, канцлер пробормотал, что не он виноват, поскольку результаты выборов оказались хуже тех, на которые рассчитывала циничная фондовая биржа. Правда, тут же пожалел о своих словах, хотя знал, что коллеги думали абсолютно так же. Подытоживая дискуссию, Коллинридж столкнул их всех и поручил министру здравоохранения приготовить текст заявления с подходящим объяснением изменения в их планах. Заявление нужно опубликовать через две недели, накануне роспуска парламента на летние каникулы.

– Будем надеяться, – сказал семидесятилетний лорд-канцлер, – что в это время мысли людей больше будут обращены на предстоящие летние глупости, нежели на удручающие глупости их руководителей.

Заседание кабинета затянулось на двадцать пять минут, в связи с чем задержалась встреча с руноводителями отделов. До предела раздраженный этими накладками, премьер-министр не воспринимал то, что ему говорили. В общем, когда он торопливо вошел в переполненный зал палаты общин, чуть было не опоздав к назначенному времени, он не был ни подготовлен, ни достаточно осмотрителен.

В первые тринадцать минут и пятьдесят секунд это не играло роли – он успешно отбивался от вопросов оппозиции и с достоинством, хотя и несколько вяловато, принимал одобрительные рукоплескания сторонников. До конца отведенного времени оставалось немного более минуты, и спикер палаты, отвечающий за соблюдение парламентских процедур, разрешил задать премьер-министру последний короткий вопрос.

– Стефен Кендрик! – громко объявил он фамилию того, кто пожелал задать этот вопрос. Его мало кто знал, молодой член палаты общин впервые участвовал в таком заседании, и старые члены палаты зашептали, стараясь выяснить, кто он.

– Номер шесть, сэр! – Кендрик вскочил на ноги, чтобы подсказать, как сформулирован его вопрос в списке. – Попросить премьер-министра перечислить, какие ему предстоят сегодня официальные встречи и заседания.

Вопрос был пустой, к тому же по-своему повторял уже заданный первый, второй и четвертый вопросы. Его задавали совсем не для того, чтобы что-то узнать, а чтобы снрыть от премьер-министра характер следующего, дополнительного вопроса. На войне, как на войне.

Премьер-министр величественно поднялся и взглянул на лежавшую перед ним на столике красную папку с материалами для брифинга.

– Я обращаю внимание уважаемого члена палаты на мой ответ на первый, второй и четвертый вопросы, который я дал минутами раньше, – монотонно сказал Коллинридж и снова сел. В ответе, на который он сослался, сказано было, что в течение дня он проведет ряд служебных встреч и заседаний с коллегами и даст обед находящемуся в Англии с официальным визитом премьер-министру Бельгии. Кроме этого присутствовавшие так и не узнали ничего интересного о текущих делах премьер-министра, что, собственно, ему и было нужно.

Спикер снова обратился к Кендрику, предложив задать дополнительный вопрос. Гладиаторские любезности закончились, и начиналась схватка. Кендрик поднялся с задней скамьи оппозиции.

Он был игроком, добившимся профессионального успеха там, где особо ценились победы напоказ, и все же поставил на кон свой банковский счет и спортивный автомобиль, чтобы победить на выборах и стать членом парламента. Кендрик не был уверен в своей победе, поскольку его соперник от правящей партии располагал довольно приличным большинством. Но он рассчитал, что участие в предвыборной борьбе даст ему национальную трибуну и известность, которые пригодятся ему потом – и в социальном, и в профессиональном плане. Во всяком случае, это поможет снискать популярность и выделиться так, чтобы о нем заговорили в общественно-политических журналах. Всегда в цене «человек с пониманием социальных проблем», да и возможность небрежно упомянуть в разговоре парочку известных фамилий еще никому не мешала.

После трех пересчетов бюллетеней было объявлено о его победе с перевесом в 76 голосов. Это известие он воспринял вначале как неожиданную неприятность, сразу представив невеселую перспективу связанных с парламентской карьерой более низких доходов и более продолжительных рабочих часов. Да и нарьерой-то это можно назвать только с оговорками, после следующих выборов ему придется подыскивать новое место или новую работу. Однако в любом случае его совсем не устраивало стать лояльным и терпеливым заднескамеечником, кропотливо взбирающимся по служебной лестнице, Он должен преуспеть, причем быстро.

Весь предыдущий вечер и почти все это утро Кендрик прокручивал в памяти сказанное ему О'Нейлом. Что могло быть причиной отмены рекламной кампании, нацеленной на завоевание дополнительных голосов избирателей, когда для ее начала уже все готово? Как бы он ни складывал отдельные кусочки, получалась одна и та же картина – дело совсем не в рекламной кампании, а в тех факторах чисто политического характера, которые обусловили необходимость принять такое решение.

Спросить или осудить? Поставить под сомнение или заклеймить? Или поступить так, как от него, только что избранного, молодого члена парламента, и ожидают? Может быть, действительно не высовываться? Если он ошибется, то произведет неизгладимое впечатление штатного палатного дурачка.

Его не ко времени всплывшие и тут же отброшенные сомнения были, однако, замечены членами палаты, и шум в зале быстро сменился напряженной тишиной. Заминка вызвала общее удивление – что там этот новичок, заморозили его, что ли? Но Кендрик был уже уверен в себе. Он помнил, с каким малым перевесом голосов прошел в парламент, и понимал, что должен идти на риск. А что ему, собственно, терять, разве что достоинство, но этот товар в нынешней палате общин весьма мало ценится.

– Не объяснит ли премьер-министр членам палаты, почему он не выполняет обещанную программу развития больничной сети?

Никакой критики. Никаких деталей. Никаких дополнительных фраз и бессвязных комментариев, воспользовавшись которыми премьер-министр мог бы увильнуть от ответа или исказить смысл заданного вопроса. Кендрик бросил гранату, понимая, что если его расчет неправилен, то премьер-министр с благодарностью ее подхватит, бросит обратно, и граната взорвется уже в его руке.

Когда он занял свое место на скамье, зал зашумел. Состязание приняло новый, интересный оборот, и все триста зрителей перевели глаза на Коллинриджа. Он поднялся, сознавая, что в этот раз не найдет в своей красной папке никаких материалов, из которых мог бы почерпнуть вдохновение. Вся палата могла видеть ту широкую улыбку, с которой Коллинридж принял вызов, и только сидевшие близко от него могли заметить, как побелели суставы пальцев его рун, нервно вцепившихся в край трибуны.

– Надеюсь, что уважаемый джентльмен не даст захватить себя настроениям кануна лета и сохранит способность внимательно слушать. Поскольку он один из новых членов палаты, может быть, следует ему напомнить, что в последние четыре года правительство увеличило государственные расходы на службу здравоохранения в реальном исчислении на 6-8 процентов. – Коллинридж сознавал, что говорил он слишком снисходительным тоном, но ему никак не давались нужные слова. – Здравоохранение, – продолжал он, – выиграло от нашей политики борьбы с инфляцией, которую правительство полно решимости проводить и впредь гораздо больше, чем какая-либо иная служба, и если мы сравним…

– Отвечайте, черт подери, на вопрос! – непочтительное ворчание от скамей оппозиции сразу же подхватили несколько голосов вокруг того, кто перебил премьер-министра. Кендрик был уже не одинок.

– Я отвечу на вопрос по-своему и в свое время, – огрызнулся Коллинридж. – Не чем иным, как трогательным лицемерием, является жалобный скулеж оппозиции по таким поводам тогда, когда, как им известно, их избиратели сделали собственные выводы и проголосовали за это правительство. Они выразили доверие нам, и я еще раз говорю о нашей решимости защищать их и их больничную службу.

Выкрики со скамей оппозиции становились все более громкими и грубыми, и, хотя они вряд ли будут зафиксированы в официальном отчете о заседании, премьер-министр их хорошо слышал. Его собственные заднескамеечники неспокойно задвигались, не понимая, почему Коллинридж не подтвердит то, о чем уже официально заявлялось.

– Члены палаты знают, у правительства не принято открыто заранее обсуждать специфические детали предстоящих расходов. О наших намерениях будет объявлено в соответствующее время.

– Ясно. Вы забросили к чертовой матери этот план, не так ли? – выкрикнул уважаемый и обычно не уважающий других член палаты от Западного Ньюкасла, причем так громко, что ведущие протокол заседания на этот раз никак не могли сказать, что они не слышали.

Вся первая снамья оппозиции ухмылялась и пересмеивалась, начиная понимать, что натянутая улыбка премьер-министра скрывает глубокое беспокойство. Сидевший в двух шагах от того места, где стоял Коллинридж, лидер оппозиции повернулся к своему коллеге и громко прошептал:

– Знаешь, а ведь он пускает пыль в глаза. Он увиливает! – Со всех сторон с мест оппозиции посыпались насмешки и сдавленное фырканье. Многие возмущенно похлопывали себя по бедрам и возбужденно переговаривались, как старые ведьмы, собравшиеся вокруг гильотины.

В душе Коллинриджа поднялась волна горечи и боли воспоминаний о тысяче других подобных стычек. Сегодня он не был готов к ситуации, в которой оказался. Он не мог заставить себя сказать правду, как не мог он и лгать палате. Не мог подыскать никаких слов, которые бы скрыли тонкую линию, разделяющую честность и открытый обман. Глядя на ухмыляющиеся, самодовольные лица прямо перед собой, слушая язвительные выкрики, он припомнил и ту ложь, которая была сказана о нем за минувшие годы, и жестокость этих людей по отношению к нему, и слезы, которые пролила его жена. Злобные люди размахивали бумагами членов палаты от оппозиции в нескольких футах от его лица, Коллинридж почувствовал, как лопается его терпение. Надо положить этому конец. Ему было уже все равно, каким образом. Он вскинул вверх руки.

– Я не намерен выслушивать подобные замечания от своры собак, – зло кинул он в зал и сел.

Кендрик оказался на ногах даже раньше, чем со скамей оппозиции раздался рев триумфа и гнева.

– По порядку ведения, господин спикер! Заявление премьер-министра абсолютно позорно. Я задал премьер-министру совершенно прямой вопрос о причинах отказа выполнить предвыборные обещания больным и медработникам, но вместо этого получил оскорбления и попытни увильнуть от ответа. Конечно, я понимаю нежелание премьер-министра признать факт грандиозного и постыдного обмана, но хотелось бы все-таки знать, неужели вы не можете ничего сделать, чтобы защитить право членов этой палаты на получение прямых ответов на прямые вопросы?

Рев одобрения оппозиции почти заглушил слова спикера.

– Хотя уважаемый член палаты избран совсем недавно, он, похоже, хорошо освоил парламентскую процедуру, а поэтому должен бы знать, что я ответствен за содержание и тон ответов премьер-министра не более, чем за характер задаваемых ему вопросов. Переходим и следующему пункту повестки дня.

Пока спикер пытался переключить внимание собрания на следующий вопрос, Коллинридж с красным лицом вскочил с места и, махнув рукой Главному Кнуту, чтобы он следовал за ним, гневно покинул зал. По залу пронеслось оглушительное «трус!». На правительственных скамьях царила растерянная тишина,

– Откуда он узнал? Как этот сукин сын узнал об этом?

Он взорвался, не успела закрыться за ними дверь офиса премьер-министра. С него слетела обычная маска обходительности, обнаружив под собой злющую морду варвикширского хорька.

– Френсис, это совсем не здорово, это просто дьявольски не здорово, говорю я тебе. Вчера мы заслушали на заседании комитета нашего кабинета доклад канцлера, затем кабинет министров заслушивает его сегодня в полном составе, а к середине дня содержание доклада уже известно любому сопливому подонку в оппозиции. Если раньше в курсе его были менее двух дюжин министров кабинета и работники его аппарата, то теперь – все члены парламента от оппозиции! Кто виноват в утечке информации, Френсис? Кто? Будь я проклят, если знаю это, но ты у нас Главный Кнут, и я хочу, чтобы ты разузнал, черт побери, кто это был!

Урхарт облегченно вздохнул. До этого гневного монолога он боялся, что премьер-министр подозревает именно его, и последние несколько минут чувствовал себя очень неуверенно,

– Меня поражает и удручает, что кто-то из членов кабинета преднамеренно рассекретил такого рода сведения! – начал Урхарт, сразу исключая работников аппарата из круга подозреваемых и ограничивая его своими коллегами по кабинету,

– Они схватили нас за яйца, – снова взвился Коллинридж, – а это очень больно. Виновный в утечке виновен и в том, что унизил меня, и я хочу знать, кто это, Френсис. Я хочу… я требую, чтобы ты нашел этого червя. А потом мы отдадим его на съедение воронам.

– После выборов наши ноллеги слишном много пререкаются друг с другом, – заметил Урхарт. – Среди них, насколько мне известно, немало таких, которые зарятся на чужие посты.

– Да все они, я знаю, зарятся на мой пост, черт их возьми, но… но кто этот кретин, который явно намеренно растрепался о таком деле?

– Не могу пока сказать, премьер-министр.

– Ради Бога, неужели такой знаток, как ты, не может мне подсказать, кто бы это мог быть?

– Это было бы несправедливо в отношении того, кого я мог бы назвать.

– В жизни, Френсис, все несправедливо. Скажи мне.

– Но…

– Никаких «но», Френсис! Уж коли это уже произошло, значит, может произойти и наверняка произойдет снова. Обвиняй или только предполагай, в общем, делай что хочешь. Можешь говорить все, что придет в голову, здесь не ведутся записи бесед, но я требую, чтобы ты назвал мне какие-то имена! – И Коллинридж со злостью пнул кресло ногой.

– Если вы настаиваете, я могу, конечно, поразмышлять. Надеюсь, однако, что потом мне не придется пожалеть о сказанном. Точно мне ничего не известно… Ну, хорошо, попробуем рассуждать дедуктивно. Если исходить из фактора времени, то резонно считать более вероятным, что утечка произошла после вчерашнего заседания комитета, а не после сегодняшнего заседания набинета. Согласны?

Коллинридж молча кивнул.

– Так. А кто, кроме вас и меня, входит в состав комитета?

– Канцлер казначейства, министры финансов, здравоохранения, образования, окружающей среды, торговли и промышленности. -Премьер-министр перечислил тех кто участвовал в заседании комитета.

Урхарт помолчал, и премьер-министр дальше начал рассуждать сам:

– Я так думаю, что двое министров казначейства вряд ли заинтересованы в утечке того факта, что это их затея. Здравоохранение, напротив, было категорически против, так что у Питера Маккензи были веские основания для того, чтобы привлечь к этому делу общественность. Гарольд Ирл из министерства образования всегда был порядочным трепачом. Что касается Майкла Самюэля, то ему слишком нравится быть в журналистском окружении, чтобы это нравилось мне.

Итак, премьер-министр высказал вслух вкравшиеся в его душу неясные подозрения. Глядя на дивный спектакль, Урхарт с вожделением предвкушал, как из этой почвы начнут прорастать зерна обвинений.

– Есть и другие возможности, – подпел ему Урхарт, – но, по моему мнению, они мало вероятны. Как вы знаете, Майкл в очень близких отношениях с Тедди Уильямсом. Они все обсуждают вместе. Так что это могло выйти и из офиса партии… Я имею в виду, конечно, не самого Тедди, а кого-нибудь из его людей. От них можно ожидать сдержанности на язык с таким же успехом, как и от пьяного жителя Глазго в предсубботний вечер.

Некоторое время Коллинридж молча раздумывал.

– А может быть, это действительно Тедди? – задумчиво сказал он. – «И ты, Брут?» Может такое быть, Френсис? Вообще-то моим горячим сторонником он никогда не был – мы относимся к разным поколениям, но все-таки я включил его в свою команду. Неужели он имеет к этому отношение?

Урхарт наслаждался эффектом своих слов. Потрясенный лидер сидел сейчас перед ним в своем кресле посеревший, усталый, уставившись перед собой невидящими глазами, запутавшийся в предположениях и подозрениях,

– Возможно, я слишном доверял ему в последнее время. Я полагал, что у него не было смысла точить на кого-то топор, поскольку не было реальных оснований питать какие-либо особые надежды. Один из тех, иого называют надежной старой гвардией. Неужели я ошибся, Френсис?

– Даже не знаю. Вы же просили меня порассуждать. На данной стадии это пока все, что я могу.

– Обязательно найди его, Френсис Кто бы он ни был, я хочу знать имя.

Этими словами премьер-министр объявил охотничий сезон открытым, и Урхарт вновь почувствовал себя лежащим с ружьем в вересковых болотах детства в ожидании зверя.