Текст книги "Приключения Мак-Лейстона, Гарри Руперта и других"

Автор книги: Майк Йогансен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Ладно, – тяжело проронил Мартин. – Через полчаса Гарри все равно убежит или его убьют. Вы выйдете отсюда ровно через полчаса.

– Через двадцать три минуты!

– Не имеет значения! Слушайте:…

– Пишите записку для Гарри: осталось три минуты, – сказал Дюваль.

Гарри вывели на улицу и повели по мостовой. Накрапывал вечерний легкий дождик. Позади шли два констебля. Рядом по тротуару шел сержант и время от времени поглядывал на арестованного.

– Куда меня ведут? – спросил Гарри у одного из констеблей. Гарри обратился к нему по-ирландски – тот был похож на ирландца.

Прошла секунда, показавшаяся Гарри столетием. Ему повезло – констебль оказался ирландцем.

– К следователю, – сказал он дружелюбно. Сержант выкрикнул с тротуара какую-то брань по адресу констебля. Но Гарри было достаточно того, что он услышал.

«Значит, им еще неизвестно, кто я такой, – успокоенно подумал он. – Будут выяснять мою личность. Если ведут к следователю, очевидно, поведут и от следователя. Дело немного затягивается».

На углу Гарри попросил у ирландца сигарету. Сержант в эту минуту столкнулся на тротуаре с каким-то человеком в шляпе, надвинутой на лоб. Незнакомец ощерился на сержанта и вдруг, увидев лицо Гарри, освещенное спичкой, на мгновение остолбенел. Он быстро оправился и пошел своей дорогой. Однако, когда констебли с арестантом свернули за угол, незнакомец неожиданно развернулся и незаметно последовал за ними. Неподалеку от кабинета следователя незнакомец нырнул в портерную; мимо ее окна должны были провести арестанта.

Когда Гарри выводили от следователя, к сержанту подошел другой сержант и передал первому листок. Первый остановил Гарри, прочитал написанное и, сдав арестованного второму, направился, не теряя времени, в портерную. В дверях он еще раз наткнулся на незнакомца в надвинутой шляпе. На лице сержанта нарисовалось несказанное удивление. Человек со следами какой-то болезни на лице отодвинул сержанта, вышел из портерной и последовал за Гарри. Теперь пришла его очередь удивляться: сержант шел с Гарри рука об руку, а позади, весело беседуя, вышагивали два констебля.

– Скажи, Джонни, – говорил ирландец, – почему это девушки, как только выйдут на улицу, меняют имя? Я знал одну – ее звали Кэт. Как только начала работать на улице, ее уже стали звать не как-нибудь, а Глэдис. Что это значит?

– Понимаешь, – ответил Джонни, – она считает, что так пышнее будет. Да и тебе, пожалуй, приятнее будет купить за шиллинг такую Глэдис, чем какую-нибудь Кэт.

В разговор включился сержант.

– Знаете, ребята, – сказал он, – мне довелось побывать в России, так там все проститутки носят французские имена. Так оно красивее выходит. Впрочем, можете радоваться – в самых дорогих заведениях они предпочитали английские. Короче говоря, мы вошли в моду в публичных домах.

– Когда же там войдут в моду русские? – расхохотался Джонни.

– Этого, видишь ли, не будет, потому что к тому времени уже не будет публичных домов. Уже сейчас этих домов в России нет.

Сказав это, сержант снова обратился к арестованному. Они стали шептаться.

– Сейчас ты уйдешь на повороте! – прошептал сержант – это был Дюваль. – Я буду в тебя стрелять, но, к сожалению, промахнусь. Спрячь это в карман. Здесь шпалер и паспорт.

Дойдя до поворота, незнакомец увидел следующую картину.

Вдоль домов изо всех сил бежал арестант, за ним мчался сержант, стреляя из револьвера, улица гудела от непристойных возгласов. Констебли не стреляли, потому что сержант то и дело закрывал от них арестованного. Сержант был, очевидно, под хмельком, все время спотыкался и не смог догнать арестанта. Изрыгая невероятные ругательства, он повернулся к констеблям. Те застыли столбами и смиренно выслушали ливень кощунственных проклятий. Наконец сержант ткнул ирландца кулаком в грудь и сказал:

– Ты о чем-то говорил с ним, собака, по дороге к следователю. Тебе это так не пройдет. Налево! Шагом марш!

В этот миг сержант заметил, что какая-то темная фигура побежала в ту сторону, где исчез Гарри. Без долгих размышлений он выстрелил, но промазал; темная фигура погрузилась в темноту улицы.

После того, как Дюваля вывели из камеры, Джемс и Мартин сидели некоторое время молча.

– Как ты мог довериться ему? – с упреком сказал Джемс.

– Друг мой, утопающий и за соломинку хватается, – ответил Мартин. – В нашем случае Дюваль – это такая соломинка. Он сказал – и я почувствовал, что он не лжет. Однако…

И Мартин глубоко задумался.

– Я беру на себя всю ответственность, – сказал он напоследок. – Тони!

Тони проснулся и посмотрел на Мартина.

– Расскажи что-нибудь, сынок! – грустно сказал Мартин.

– Роботити, – начал Тони. – Роботити охотился однажды в лесу. Он влез на высокое дерево. Поднялся сильный ветер, ветка обломилась, Роботити упал и сломал себе ногу. Тогда он сказал: «Дерево сильнее всех на земле, оно сломало мне ногу». Но дерево ответило: «Будь я сильнее всех, ветер не вырывал бы меня с корнями. А значит, ветер сильнее всех». Ветер сказал: «Будь я самым сильным, гора не преграждала бы мне путь. Гора сильнее всех». Гора сказала: «Будь я была самой сильной, крыса не смогла бы меня прокопать. Крыса сильнее всех». Крыса сказала: «Будь я сильнее всех, кот не мог бы меня сожрать. Кот сильнее всех». Кот сказал: «Будь я самым сильным, веревка не могла бы меня связать. Веревка сильнее всех». Веревка сказала: «Будь я самой сильной, нож не сумел бы меня разрезать. Нож сильнее всех». Нож сказал: «Будь я самым сильным, огонь не смог бы меня сжечь. Огонь сильнее всех». Огонь сказал: «Будь я сильнее всех, вода не смогла бы меня потушить. Вода сильнее всех». Вода сказала: «Будь я самой сильной, мне незачем было бы носить на себе лодки. Лодка сильнее всех». Лодка сказала: «Будь я самой сильной, камень не мог бы меня проломить. Камень сильнее всех». Камень сказал: «Будь я сильнее всех, краб не смог бы меня сдвинуть. Краб сильнее всех». Краб сказал: «Будь я самым сильным, человек не смог бы меня съесть. Человек сильнее всех».

– Да! – сказал Мартин. – Человек сильнее всех. А Дюваль – настоящий человек. Я за свою жизнь научился отличать настоящего человека от никчемного, причем с первого взгляда. Не кисни, Джемс. Завтра, вероятно, нас поведут на работу. Надо выспаться. Тони побил немало клопов – может, удастся поспать.

Джемс и Тони лежали на койках. Вокруг все уже спали. Кто-то тяжело стонал во сне. Через полчаса уснул и Джемс. Тони давно уже спал. Мартин сидел, подперев голову руками.

Все давно уже спали. Если бы кто-то увидел Мартина в эту минуту, он остолбенел бы от ужаса. Из его рта вырывалось какое-то полузвериное бормотание, свист сменялся шипением, и все вместе казалось неким диким, нечеловеческим языком.

Глава 7
ОБЕЗЬЯНЬЯ ЛАПА

Дюверье окончательно теряет терпение. Деньги за увечье. Кузина императора Николая II. Бог помогает кавалергардскому ротмистру. Электрический способ кавалергардских ротмистров обрабатывать изюм, кишмиш и рахат-лукум. Белокурый матрос. Удивительное поведение вахтенного. Последнее выступление Камиллы. Снова обезьянья лапа. Появление перстня с буквой. Эдит на фабрике.

Терпение Дюверье окончательно лопнуло. Он ничего не мог понять. Винсент Поль, как он и ожидал, не явился к нему – это можно было предугадать заранее.

Винсент Поль был арестован по милости английской полиции, которая, вопреки недоразумениям между правительствами, не могла не оказать Пуанкаре эту услугу. Винсент Поль был арестован в Лондоне и сбежал в тот же день.

Правда, английская полиция триумфально заявила, что в ее руках остались все документы и бумаги Винсента Поля; но денег она не нашла ни копейки.

Дюверье проклинал себя за то, что доверился офицеру резерва французской армии. Он ведь знал, что это за публика. Он знал, чего можно ожидать от этой породы людей, которую приучают тратить деньги, но не учат, как их зарабатывать, чего можно ожидать от этих пьяниц, волокит, шулеров.

Дюверье бесновался. Правда, Винсент Поль выгодно отличался от других, но разве он не признался Дюверье, что проиграл все свои деньги в шмен-де-фер?

Креве, как оказалось, был у Камиллы, но исчез снова и на этот раз надолго. Он как будто сгинул. Проследили его след до одного отеля, но дальше он как в воду канул.

Такого, как Креве, найти было нелегко. Он мог повторять комбинацию с обезьяной четырнадцать раз за вечер: не зря же он был русским кавалергардским ротмистром.

Его заместители – их было трое – не могли похвастаться такой грацией и остроумием в обращении с обезьянами. Троим приходилось платить больше, чем одному. Обезьян было мало: одна из них на почве сифилиса, которым позаражал животных Креве, сошла с ума. Ее нужно было бы пристрелить, но у Дюверье совсем не было запасных обезьян, и он пробовал кое-как лечить ее. К ней приходил врач-гипнотизер, и после сеансов она утихала – возможно, что в конце концов она поправится.

К тому же еще заболела Камилла. Дюверье мог найти и нашел сколько угодно заместительниц, но… Надо сказать, что Дюверье втайне опасался Камиллы – она могла его, чего доброго, облить серной кислотой. Можно было отправить ее в больницу, но как знать: вдруг восстанет из-под земли Креве и застрелит его, как хотел застрелить Лейстона. Очевидно было, что у Креве появился новый хозяин. Всегда спокойный и сдержанный, как требовала его специальности, маэстро начал тайком посасывать абсент.

Дюверье достал из шкафа бутылку с черным напитком, но тут в дверь кабинета постучали.

– Войдите! – сказал артист, торопливо пряча бутылку.

Размеренной жесткой походкой в кабинет вошел невысокий белокурый человек, посмотрел острым взглядом на руки Дюверье и чуть улыбнулся.

– Что вам нужно? – спросил взбешенный улыбкой маэстро.

– Вам, вероятно, будет интересно получить некоторые сведения об экспедиции в Конго. Мое имя Дюваль – я был участником этой экспедиции.

Дюверье не мог произнести ни слова и лишь рассматривал, будто какого-то призрака, спокойное лицо незнакомца.

– Так вот, я могу дать вам некоторые сведения.

– Прошу, садитесь, – произнес наконец маэстро.

– Все участники экспедиции погибли, кроме меня и Винсента Поля. Если не ошибаюсь, вам очень интересно было бы знать, где находится Винсент Поль с экспедиционными деньгами?

– Да, да, очень интересно, – согласился Дюверье. – Я готов был бы хорошо заплатить тому, кто даст мне эти сведения.

– Сколько вы даете? – коротко спросил белокурый.

– Я дам две, три тысячи франков!

– Пишите чек! Нет, лучше давайте наличными! – сказал Дюваль.

– Но какие гарантии? – спросил Дюверье.

– Если вас не удовлетворят мои сведения, можете оставить деньги себе.

– Я сейчас принесу! – поднялся Дюверье.

– Нет, пожалуйста, позвоните по телефону. Я не имею никаких причин вам доверять!

– Как хотите, – пожал плечами Дюверье. Он снял трубку телефона и стал слушать. Потеребил рычаг. Прошла одна, две, три минуты.

– Очевидно, телефон испорчен, – сказал Дюверье. – Придется все-таки идти самому.

Он встал. В этот момент рука Дюваля тяжело легла ему на плечо.

– Послушайте, маэстро! – сказал белокурый. – Пожалуйста, не стройте из себя дурачка. Вы сейчас же достанете из ящика три тысячи франков, или вы ничего не узнаете. Ясно?

Дюверье пожал плечами, отпер ящик и достал три кредитных билета.

– Так-то лучше, – сказал белокурый. – Вы хотите знать, где теперь офицер резерва, Винсент Поль? Вы хотите знать, у кого остались девять тысяч франков экспедиционных денег? Вам было бы интересно узнать, может ли Франсуа Дени вернуться и доставить вам неприятности с Камиллой? Вы уверены, что Винсент Поль сбежал с деньгами, что он был арестован в Лондоне и что он сбежал вторично?

– Да! – воскликнул Дюверье и пододвинул к белокурому деньги. – Говорите, пожалуйста, побыстрее. – Он посмотрел на дверь. – Где, вы говорите, теперь Винсент?

– Он перед вами, – спокойно ответил Дюваль и, воспользовавшись тем, что Дюверье откинулся назад и словно окаменел, ловко сгреб кредитки и аккуратно спрятал их в карман.

Дюверье потянулся к ящику, но Дюваль схватил его за плечо, будто железными гвоздодерами, и усадил на место.

– Успокойтесь! Винсент Поль, Франсуа Дени и все остальные участники экспедиции давно сгнили в болотах Конго… Денег вы не увидите, потому что они нужнее для другого дела, и нечего их тратить на ловлю обезьян для вашего борделя. Ваши три тысячи я, согласно договоренности, забираю себе.

Дюверье быстро бросил горящий взгляд на телефон. Белокурый едва заметно улыбнулся.

– Будьте здоровы, маэстро! – Он вытащил из двери ключ и повернулся к выходу. В этот момент Дюверье вытащил из ящика браунинг. Но Дюваль отскочил в сторону и ловким движением выхватил из его рук пистолет.

– Я бы еще раз рекомендовал вам успокоиться, маэстро! – сказал он. – Будьте здоровы, берегите свои нервы.

Снаружи в дверях щелкнул ключ. Дюверье кинулся к телефону и на сей раз включил аппарат, но телефон не откликался. Взгляд на провод – Дюваль перерезал провода у двери, когда входил. Дюверье бросился к окну. На улице никого не было. Рядом с уличным чистильщиком обуви стоял одноногий калека и со сладким чувством смотрел на свой ботинок, выходящий из-под рук мальчика блестящим, как солнце. В эту минуту к калеке подошел Дюваль и, что-то ему передав, неторопливо ушел. Дюверье забарабанил кулаками по подоконнику. Наконец он распахнул окно и окликнул калеку, который уже собрался уходить.

– Слушайте, зайдите ко мне – я дам вам три франка.

Калека скривился в пренебрежительной гримасе и заковылял по улице. На прощание он показал маэстро общеизвестную символическую фигуру из трех пальцев.

Мы оставили почтенную особу мистера Мак-Лейстона в недобром настроении после нескольких неудач с протеином, с Эдит, наконец, с падением акций. После визита к человеколюбивому профессору Мессеби его ясновельможность оказались в шикарном лондонском кафе. Кафе славилось тем, что вон та девушка в лаковых туфлях была великой княжной, кузиной императора Николая, а тот неуклюжий, весь в оспинах субъект – бывшим любовником императрицы Марии. Так они выполняли в Англии трудовую повинность, от которой бежали из Советской России.

М-р Лейстон жестом подозвал к себе накрашенную кузину императора и вежливо предложил ей разделить с ним ужин. Сидя за столом, он имел удовольствие чувствовать прикосновения ее ног. Сначала он пытался перевести разговор на политические темы, но великая княжна безапелляционно заявила, что говорить на эту тему незачем и что большевики, как она знает от своих верноподданных, не протянут и полгода борьбы с голодом и с православием. Разговор перешел на другие интересные темы, и через полчаса мистер Мак-Лейстон и великая княжна направились в отдельный кабинет.

Опытный американец с удовольствием констатировал, что его партнерша знает всякие штучки не хуже парижских девушек, хоть она и не могла соперничать с ними в телосложении.

Княжна с милой улыбкой пояснила заинтересованному миллиардеру, что знала все эти штучки еще до эмиграции. Лейстон мысленно пожалел, что не догадался поехать в Россию шесть лет назад. Поздно ночью, немного развеселившись, Лейстон вышел из ресторана, нежно попрощавшись с княжной, которая отправилась обслуживать других гостей.

«Это было неплохо, – рассудил он, – но все же нехорошо, что акции падают».

Он написал на листке из блокнота телеграмму и послал ее с лакеем. Затем разослал по всем сыскным бюро Парижа предложение найти Эдит. Она могла быть только в Париже – мисс Древинс прислала ему какие-то записи из дневника дочери, где она выражала страстное желание увидеть столицу мира. К записям мисс Древинс добавила отчет о домашних делах, нежно намекая, что м-р Мак-Лейстон, должно быть, уже устал от путешествия и скоро вернется домой.

Лейстон сердито разорвал письмо. Да! Придется возвращаться домой, потому что акции Хим-Треста, валюта потверже американского доллара, упали. Лейстон уже не думал о делах, а пытался представить себе лицо Моргана. На телеграмму Морган ответил, что все хорошо и нечего беспокоиться. Но каким было его лицо, когда он составлял телеграмму?

Кавалергардский полка ее величества императрицы такой-то ротмистр, теперь находящийся на службе у англичанина, имеющего много денег, опытный шпик, словом, брюнет с сочными губами, шел посвистывая по улице.

Проходя мимо почтовой конторы, он спросил, нет ли писем для… – нет, уже не Креве, потому что Креве должен был сидеть за покушение на Лейстона, – а на какую-то странную варварскую фамилию.

Почтовый чиновник долго не мог разобрать эту фамилию и, протягивая Креве записку, сердито рявкнул на какого-то молодого человека, спешившего получить письмо от своей любовницы. Креве развернул записку: «Сегодня. Ноtel… В… часов».

Англичанин!

Чудесно, все устраивается как нельзя лучше. Через неделю они будут в Советской России – ротмистр посмотрит на создавших свое государство хамов. Он купит какого-нибудь голодного большевика и заставит его за фунт хлеба лизать себе сапоги. Креве сладко усмехнулся при этой мысли. Англичанин! У англичанина до черта денег. Он заинтересован в Креве, потому что Креве может рассказать о покушении на Лейстона. У него пропасть денег! Креве ласково улыбался, думая о миллионах. Кто знает, может, ему удастся там, где он знает язык, знает все обычаи, все ходы и выходы, устроить с англичанином какую-нибудь комбинацию… Он и не таких железных людей видывал, когда расстреливал большевиков. Будь ты хоть вытесан из камня, а пуля тебя прошьет! Ротмистр немного жалел, что не позаботился изменить свою внешность. Ему казалось, что он слышит за собой шаги. Креве опасливо оглянулся – это был какой-то солдат. Тот шел за ним два квартала и наконец завернул в кабачок выпить абсента. Креве сменил направление. Солдат не появлялся.

Креве подошел к гостинице. Портье стоял на улице спиной к нему. Креве, словно кошка, проскользнул мимо портье и бесшумно взбежал по лестнице. Он знал, какие функции выполняют среди прочего портье в капиталистических государствах. Еще секунда, и он оказался лицом к лицу с англичанином.

– Good morning! – вежливо сказал д-р Рипс. – Прошу садиться.

Он запер дверь.

– Вы, вероятно, догадываетесь, какова была причина катастрофы в районном полицейском управлении?

– Да, – ответил Креве. – Думаю, это вы ее устроили. Это уже второй ваш трюк после покушения на Лейстона. (Ротмистр осторожно намекал, что многое знает.)

– Да, второй, – ответил Рипс (так как не видел никакого резона рассказывать Креве о предыдущих трюках). – Но этот второй трюк может окончиться для вас плохо. Вас могут арестовать при выходе из отеля.

– Я думаю, вы не допустите этого, – сказал Креве. – Наши интересы сходятся.

Рипс тяжело проглотил слюну. Креве показался ему незаурядным ловкачом. Тем скорее нужно было кончать с ним все дела.

– Я просил вас зайти по причине одного важного дела – это будет последний трюк перед нашим отъездом за границу. Надо проследить за одной молодой особой…

– За Эдит? – с наивным видом спросил Креве.

Уважаемый доктор еще раз проглотил слюну.

– Да, за Эдит Лейстон, – сказал он (хорошо, что у него хватило ума вызвать Креве именно сегодня – завтра тот мог выдать его Лейстону).

– Слушайте, ротмистр! – нежно сказал доктор и взял Креве за пуговицу на пиджаке. – Я считаю, что никто, кроме вас…

Креве наклонил голову, предчувствуя щедрый гонорар, – никогда он еще не имел с доктором такого долгого разговора.

В этот момент рука Рипса, державшая пуговицу, уперлась ротмистру в живот.

– Простите, я вас немного придушу! – вежливо сказал доктор и изо всех сил ударил Креве в горло.

Ротмистр покатился на пол. Доктор сел ему верхом на грудь и начал методично сдавливать дыхательные проходы.

Через несколько минут он вытянул руку и посмотрел на часы. Ротмистр уже не бился и не подпрыгивал, как жаба, а лежал тихонько, словно послушный ребенок.

– Хватит! – решил доктор и вытер с лица пот. Труп лежал с расставленными ногами и поднятыми плечами.

Благородный ученый на всякий случай приложил ухо к груди умершего и стал прислушиваться.

Вдруг он почувствовал, как по спине потек холодный пот: где-то глубоко в груди ротмистра он услышал пульсацию крови. Рипс вскочил на ноги. В этот момент что-то с шумом ударило его сзади по ноге. Рипс стоял как окаменевший, не смея оглянуться. Медленно, как часовая стрелку, его лицо поворачивалось к трупу. Одна рука разогнулась и лежала у его ног. Рипс еще раз прослушал тело. Не оставалось никаких сомнений – ротмистр был еще жив.

– За работу! – сказал доктор и испугался звука собственного голоса.

Он достал из чемодана какие-то металлические части и за несколько минут сложил из них ящик в форме гроба. Отдельные части он скреплял шарнирами. Затем он прикрутил к нижней доске фарфоровые изоляторы, потом еще что-то делал со ящиком. Из груди ротмистра вырвался легкий вздох. Доктор схватил тело и положил его внутрь, после чего закрыл ящик, установил реостат и включил электричество.

Затем он сел на стул, методично набил трубку кепстеном и закурил.

Прошло несколько минут. Из запертого ящика донесся негромкий, заглушенный стенками стон. Доктор Рипс тяжело сглотнул слюну.

Еще через несколько минут он услышал шаги в коридоре.

Они все приближались и приближались, роковые, как часовая стрелка. Вот они уже за два номера от него… один… вот кто-то остановился перед дверью. Рипс затаил дыхание, боясь, что ротмистр застонет в ящике. Вдруг ботинки снова застучали по коридору, и шаги начали удаляться. Рипс встал и прошелся по комнате.

Через несколько минут после того, как Дюваль вышел из кабинета, Дюверье удалось освободиться.

Калеку успели поймать. Дюваль исчез без следа.

– Кто вы такой? – насел Дюверье на безногого.

Два лакея, подталкивая калеку кулаками в шею, загнали его в кабинет маэстро.

– Я был в экспедиции Винсента Поля, потерял ногу и едва спасся от носорогов. Дюваль, также находившийся в той экспедиции, пообещал, что заплатит мне за увечье.

– Обыщите его! – крикнул Дюверье.

– Вы не имеете права! – забормотал калека. – Я французский гражданин, как и вы.

Один из лакеев ударил французского гражданина кулаком в грудь. Сам маэстро подскочил поближе и саданул его по больной ноге носком туфли.

Калеку обыскали, но трех тысяч при нем не нашли. Очевидно, он успел их где-то спрятать.

Вошла Камилла.

– Что такое, маэстро? – сказала она, увидев раздетого калеку. – Вы нашли заместителя для Креве, что ли?

– Пожалуйста, не вмешивайтесь не в свои дела, уходите! – истерически закричал Дюверье.

Камилла вышла, хлопнув дверью.

В своем будуаре она прилегла на диван. «Пропал Франсуа», – подумала она.

Лоб ее горел – лихорадка не отпускала ее с того дня, как она узнала о гибели Франсуа. Врач качал головой – откуда в Париже могла взяться африканская лихорадка?

Камилла лежала лицом вверх на диване, ей хотелось плакать. Слез не было. Ее охватило то странное романтическое настроение, что овладевает иногда больным человеком. Камилла не помнила ни своего отца, ни матери. Она выросла в семье крестьянина вместе с его сыном Франсуа. Он сразу понравился ей, еще в детстве; что-то в нем напоминало ей брата, только брат был белокур, а Франсуа черноволос.

В дверь постучался Дюверье. «Сейчас начнет извиняться! – подумала Камилла. – Боится Креве, гад!». Она не отозвалась. Дюверье постоял под дверью и ушел.

Тем временем Креве превратился в кучку пепла, которую доктор высыпал в бумажный пакет. Затем он снова подсоединил электрический провод, спустился по лестнице, сел в таксомотор и покатил по улице.

В багажнике лежал чемодан с металлическими деталями, а в пиджачном кармане – ее величества кавалергардского полка ротмистр.

За перегородкой разговаривали.

– Ой, нет. Я совсем не хочу в Марокко!

– Вот как. Тебе паша не нравится?

– Я с тобой, подлец, не разговариваю!

– Может, сюда хочешь?

Циничный хохот всколыхнул с полдесятка тяжелых животов.

Щелка была узенькая и не позволяла увидеть, что делалось в каюте.

Она подобралась еще ближе к перегородке и продолжала слушать. Первый – женский – голос сказал:

– Слушайте, неужели вы потеряли всякое человеческое чувство? Отпустите меня, слышите?

Мужчина отвечал:

– Ишь, графиня нашлась! Думаешь, ты одна такая? Ты вот с других пример бери – иная баба сама просится. Чем под мостом ночевать, лучше у турок жить, беды не знать.

Вокруг рассмеялись.

– Халву будешь есть! На изюме спать! Кишмишем укрываться будешь!

Она приникла к перегородке и пыталась разглядеть говорившего.

– С голоду не умрешь, не бойся! – продолжал голос под дружный издевательский хохот здоровенных глоток.

– Это тебе не то, что в России, живот не усохнет. У самого паши будешь жить. Персики прямо в рот будут падать. И работать не придется. Ты такой жизни еще не видела.

– Я заплачу вам. Сколько вам нужно, скажите! Слышите, я заплачу, сколько скажете.

– Чем же ты, сударыня, заплатишь?.. Бывало уже… – начал голос, но его перебил строгий баритон:

– Что с ней болтать! Эге – ты у нас благородная дама там, что ли? Заткни глотку, а то мы тебе живо отобьем охоту разговаривать!

Все смолкло.

Подслушивавшая отпрянула от перегородки и, крадучись, ушла.

Эдит плакала горькими слезами, сетуя на свою неопытность.

Дама с двумя детьми… Хорошенький коттедж, чай с каким-то очень крепким, ароматным ромом… Дальше черное небытие… дальше этот трюм.

Она вспоминала малейшие подробности. Эта дама была как две капли воды похожа на ту, что купила у нее перстень. Надо же иметь такую дырявую память!

Она и две другие пленницы спали в отведенной им каюте на четырех человек.

Одна из них, высокая полная женщина с обесцвеченными пергидролем волосами, относилась к инциденту стоически. Марокко так Марокко – Алжир так Алжир. Интересная женщина везде придется к месту. Возможно, там даже лучше будет. Она была суеверна, как старая деревенская бабка, эта высокая полная женщина с пергидрольной копной волос.

Эдит держалась со второй, маленькой полькой. У польки был жених где-то в Марокко, и она надеялась там каким-то образом освободиться. Высокая уже спала. Эдит и маленькая сидели рядом на кровати и обдумывали свое положение. Как ни хотелось Эдит успокоить маленькую и успокоиться самой, она не могла скрыть от себя, что дело их совершенно безнадежное. Ободренная словами Эдит, полька чирикала с полчаса и посреди какой-то фразы уснула.

Эдит не могла спать. Она многому научилась за эти месяцы. Огромное, величественное поле человеческой жизни, бывшее ранее книжным маревом, стало теперь страшной явью. Тяжелый, скудно оплачиваемый труд был лучшим цветком этого поля, ибо вокруг высились иссохшие кусты безработицы, буйно всходили сорные травы проституции, торговли белым товаром.

Как бы она теперь хотела, чтобы ничего этого не было.

Она понимала уже и больше; она понимала теперь, что не только жалкая АРА, но и сам могущественный м-р Лейстон и великий Морган ничем не могут улучшить условия человеческой жизни. Она начинала понимать, что дело не в людях, а в устройстве общества, вспоминала гневные слова Кэт и соглашалась с ними. Вспоминала, как с ней не захотел разговаривать матрос, спасший ее от Рипса на «Виктории».

Что это за человек? какая сверхчеловеческая энергия! До сих пор образцом энергии был для нее отец, но этот матрос показался ей сильнее м-ра Лейстона. Между ним и Лейстоном было какое-то сходство. Но матрос был физически и душевно сильнее миллиардера. Почему же он тогда не богат?

Ей представился общественный строй, в котором люди слабые, никчемные и развратные одолели сильных и гордых, глупые и подлые угнетали умных и честных… Мысли закружились, и американка заснула.

Она проснулась, почувствовав чью-то руку у себя на глазах. Хотела снять с лица руку подруги по несчастью и схватила жилистую мужскую руку. Не успела она вскрикнуть, как рука скользнула ниже и закрыла ей рот. Она начала отчаянно бороться, и тогда вторая рука, прикоснувшись к ее лбу, сказала:

– Тише, ничего не бойтесь – это друг!

За рукой эти слова шепотом повторил низкий голос.

Незнакомец убрал руку с ее рта.

– Убирайтесь отсюда! – только и сумела сказать Эдит. – Я всех разбужу – убирайтесь немедленно!

– Не торопитесь! – сказал неизвестный. – Вы помните матроса с птицей на груди?

– Мартин! – радостно промолвила Эдит. – Вы пришли нас спасти!

Она принялась с восторгом целовать жилистую руку.

Незнакомец поднялся.

– Пойдемте! – сказал он.

Они вышли, крадясь, на палубу. Когда вахтенный повернулся к фонарю спиной, чтобы пройти свои двадцать шагов по палубе, они в такт с его шагами на цыпочках пересекли полосу света. Эдит считала шаги – десять, одиннадцать… восемнадцать, девятнадцать… сейчас вахтенный оглянется – а они еще на свету. Она не шла, а летела. Вот она уже у края светлой полосы, но ее товарищ застыл на месте и, точно обезумев, уперся глазами в спину вахтенного.

Эдит выскочила из света и темноту и, дрожа, как былинка, смотрела на них. Вахтенный остановился и не оглядывался. Он взмахнул одной рукой, потом другой, потом поднял обе руки над головой и вдруг упал ничком на палубу.

Товарищ Эдит постоял еще минуту и пошел к ней. Вахтенный не шевелился.

Вдруг Эдит чуть не застонала от ужаса. В свете фонаря к ней шел не Мартин, а совсем другой человек, пониже ростом, молодой, с белокурыми волосами. Но вот ее глаза встретились с его глазами, она сразу почувствовала какую-то болезненную истому и моментально успокоилась.

Дюваль подошел ближе.

– Я не Мартин, вы угадали. Чтобы долго не разговаривать, посмотрите вот на это.

Дюваль вынул из кармана перстень и подал его Эдит.

– Мой перстень! – вскричала Эдит.

– Да. Ваш перстень. Вы продали его, когда приехали из Америки. Он проделал долгий путь и попал ко мне. Ваше имя Марта Лорен. Вас долго и безнадежно искал один товарищ. Сейчас мы сбежим с этого парохода. Помогите мне отвязать шлюпку.

Они отвязали самую маленькую шлюпку. Дюваль нагрузил ее какими-то вещами. После он подошел к вахтенному; тот, с широко открытыми глазами, как во сне, делал все, что приказывал Дюваль. Они спустили шлюпку. Эдит села в нее, и пароход повел шлюпку на буксире. Затем Дюваль и вахтенный подошли к штурманской рубке.

– Алло! – крикнул вахтенный и вошел в рубку. Оттуда донесся какой-то шум. Дюваль исчез в рубке. Затем они с вахтенным вынесли рулевого, связанного, с заткнутым ртом, и Дюваль направил пароход обратно на Лондон. В двух милях от берега, посреди ночи, Дюваль отослал вахтенного в рубку и снова повернул пароход на Кале. Сам он сел в шлюпку, поднял парус и быстро поплыл с Эдит к Дувру.

– Ах, если бы мы могли спасти тех двух девушек! – сказала Эдит.

– Там некого спасать! – холодно отозвался Дюваль. – Обычная буржуазная женщина будет везде чувствовать себя одинаково. Несколько месяцев назад я оставил бы вас с ними. Вас спас не я, а рекомендация Мартина.