Текст книги "Приключения Мак-Лейстона, Гарри Руперта и других"

Автор книги: Майк Йогансен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Дама выразила согласие кивком головы.

Эдит немного удивилась тому, что дама на все соглашается. Кроме того, ее лицо казалось немного знакомым. Видимо, она встречала ее на улице. Может, это одна из тех напыщенных мещанок, которые ходят, как павлины, и пренебрежительно смотрят на бедно одетых людей. Где же она ее видела?

Но Эдит готова была перетерпеть все, лишь бы не попасть в руки многоуважаемого доктора.

Шофер с удивлением услышал адрес. Уайтчепл? Какие дела могли привести элегантного господина в Уайтчепл?

Господин посасывал трубку и улыбался. Ему везло. Он уже видел, как рука об руку со спасенной Эдит предстанет перед глазами мистера Лейстона.

– Добрый вечер, мисс Вуд! – сказал доктор, входя в комнату.

– Мистер Рипс, я здесь ни при чем! – забормотала почтенная госпожа. – Да и зачем я стала бы это делать?! Я совершенно ни при чем!

– Успокойтесь, пожалуйста, и говорите прямо. В чем дело? Денег вам нужно, что ли?

– О, мистер Рипс, Эдит сбежала!

– Как? – тяжело проглотил д-р слюну. – А вы здесь для чего? Куда она сбежала? Когда сбежала? Говорите скорее, goddam![11]11
  Черт побери (англ.)


[Закрыть]

– Часа через три назад. Она взяла свои вещи. К ней приходила какая-то дама!

– Дама? – переспросил Рипс и вышел из комнаты, отняв у мисс Вуд надежду вылечить ревматизм. Выходя, он увидел молодого человека, разговаривавшего с какой-то рыжей женщиной. Человек этот бросился к Рипсу. Доктор вскочил в машину, захлопнул дверцу. Шофер столкнул молодого человека с подножки, тот упал, автомобиль помчался по мостовой.

Через четверть часа несколько ищеек обнюхивали все уголки Уайтчепла.

Но Эдит исчезла, будто ее корова языком слизнула или какие-нибудь духи унесли на небо. Во всяком случае, ангелы, провернувшие это дело, работали чисто, не хуже сыскных собак. Ставка на Эдит была бита. Приходилось искать другие пути.

В этот момент доктору попалось на глаза газетное сообщение о заседании комиссии при Высшем королевском институте.

Около пяти часов вечера парижская толпа на площадях, улицах, бульварах заволновалась. Десятки тысяч экземпляров экстренного выпуска «Le Реtit Раrisien» разошлись по фиакрам, омнибусам, трамваям, авто, по рукам пешеходов.

Газеты выхватывали из рук. Спрос превысил тираж. Удивлялись, жестикулировали, кричали.

Экран редакции «Le Реtit Раrisien» осаждала толпа, ожидая подробностей.

Впрочем, и так было достаточно ясно, что произошло.

Все: извозчики, франты, перекупщики, мастера, рабочие, лавочники, проститутки, буржуа, мальчишки, профессора взволновались, загудели пчелиным роем, и везде гудело одно и то же: «Большевики! Нападение! Нападение! Нападение! На полицию! Удушающие газы! Отравление! Отравление!»

…В районном полицейском управлении все было тихо и спокойно. На улице стояла такая давящая жара, что и мухи притихли. Дежурные клевали носами. В три часа привели арестованных; их разместили по камерам в ожидании допроса. Было тихо, каштаны заглядывали в окна. Затем пришли два агента из какого-то дальнего района. Они передали какие-то бумаги и ушли. Все было тихо. Каштаны заглядывали в окна.

Вдруг лица чиновников побледнели. Один хотел было позвать другого на помощь, тот звал первого. Глаза вылезали из орбит. Все бросились к выходу. По дороге некоторые падали, другие спотыкались о них, тоже падали, поднимались на четвереньки, останавливались миг передохнуть и валились лицом вниз на пол. Из незапертых еще камер бежали часовые и с ними арестанты. Но полу, на лестнице, везде неподвижно лежали люди с посиневшими лицами – только время от времени подергивались в судорогах ноги. Какой-то полицейский офицер с посиневшим лицом загораживал лестницу. Вдруг он захрипел, взмахнул руками, и через него перевалилось, переползло, перекатилось несколько человек.

Кроме 4-х трупов, составлявший протокол чиновник отметил еще какие-то небольшие капсулы: «Капсул – 6, трупов – 4, тяжело отравленных – 12, золотой дамский медальон – 1».

– При чем здесь медальон? – размышлял агент. В медальоне обнаружилась карточка голой по пояс женщины. Карточка была немедленно переснята и разослана по сыскным бюро. Некоторые камеры пустовали. В других лежали отравленные арестанты…

Привычным движением пальцев Камилла покрывала лицо и шею «общим тоном». Электролампа в 100 свечей бросала резкий ясный круг на кресло, в котором сидела танцовщица.

Плавал запах «Соtу». Она должна была танцевать на руках между свечей. «Франсуа», – вздохнула Камилла. Ей немного нездоровилось, и поэтому она чувствовала себя сентиментальной. Потом она встала и принялась массировать икры на своих крепких ногах. Пролетели воспоминания – деревня, где она жила в детстве в одном доме с Франсуа. Директор цирка. Первый покупатель с квадратным пенсне на толстом носу и короткими склизкими пальцами. Короткие склизкие пальцы ощупывали ее ноги и поднимались выше. Она хотела закричать, но кричать было нельзя. Затем Дюверье и ее отвратительные обязанности в кафе Синей Обезьяны. Они надеялись заработать денег. Но у Дюверье накопились их векселя, и пришлось Франсуа ехать в Африку за обезьянами. Он плакал у нее в комнате, он что-то предчувствовал, но надо было ехать, чтобы освободиться от Дюверье. Судиться с ним было невозможно; он был приятелем Пуанкаре и развлекал господ из «Аction Française[12]12
  Крайне правое монархическое политическое движение во Франции, созданное в 1899 г.


[Закрыть]», заправлявших всей Францией.

«Дюверье! – подумала Камилла. – Он сейчас зол, как зверь». Исчез Креве, партнер Камиллы в ее гнусной роли, нет известий об экспедиции.

Из зала донеслись звуки тамтама. Камилла расправила плечи и вышла. Сегодня ей предстоит танцевать на руках между шести свечей.

У двери ее встретил Дюверье: как всегда, в бархатном пиджачке, в кружевном воротнике, с седыми кудрями – артист своего дела.

– Через полчаса я вам кое-что расскажу. А теперь идите!

Через полчаса! Значит, он получил телеграмму и почему-то не хочет ее показывать. Ох, что случилось? Камилла покачнулась, постояла с минуту и вышла в зал. Слюнявые старики с обвисшими губами и кадыками задвигались в креслах – это были хозяева Франции, некоронованные короли, члены Аction Française. Каждого из них она знала, знала каждое пятнышко на их раздутых животах, покрытых сейчас белоснежными пластронами. Она не заметила, как закончила танец и оказалась в своей комнате. На ноге что-то саднило, видимо, она обожглась о свечу. Нужно что-то сделать, намазать, но руки не поднимаются.

Франсуа! Ей было нехорошо и она становилась все более сентиментальной.

Тихонько дрогнула дверь. Камилла приподнялась, оперлась на руку. Напряженно ждала. Что такое? Почему Дюверье не входит? Дверь тихо скрипнула и стала медленно отворяться. На лбу у Камиллы выступил холодный пот. Она вспомнила историю с обезьяной, ворвавшейся в комнату, где она была с Лейстоном.

– Кто там? – воскликнула она неестественно звонким, напряженным голосом.

Дверь распахнулась и на пороге появился жгучий и похожий на парикмахерскую куклу брюнет с сочными полными губами.

– Креве, – ахнула Камилла. – Ты до смерти испугал меня, подлец! Где ты был? Дюверье ищет тебя и совсем разозлился.

– Молчи, женщина! Плевал я теперь на твоего Дюверье.

Креве вытащил браунинг, подошел к Камилле, поцеловал ей ногу и сел на скамеечку лицом к двери.

– Ты слышала, что большевики отравили полицейских? Так вот, это не большевики, а мой патрон. Завтра мы уезжаем в Россию. У него денег больше, чем у Дюверье. Хочешь, поедем с нами.

– Пошел вон! – сказала Камилла.

Креве сдавил ей ногу. Она дала ему пощечину.

– Пошел вон! – прошептала она. – Не то я закричу, и тебя арестуют.

Креве с яростью посмотрел на нее и, крадучись, вышел.

Камилла откинулась на спинку дивана – она чувствовала себя разбитой. Франсуа! Как давно они не были с ним в Булонском лесу. Там, у рощицы, сейчас сумерки – но почему такой туман? Франсуа еще не пришел. Пусто.

Пробежала какая-то лошадь без хозяина. Почему она такая полосатая, словно накрашенная? Она видела таких в какой-то книге. Душно, парит. Туман.

Вот и Франсуа: он идет тяжело, как будто ноги его с каждым шагом погружаются в землю. Остановился, она хочет броситься к нему и не может – она привязана к дереву. Что-то жжет, она видит, как огромная уродливая муха жалит ее в ногу, еще одна, десятки, сотни. Они ползают по рукам, по груди, по лицу…

Что же Франсуа? – Он протягивает руки, идет все медленнее, его ноги все глубже уходят в землю. Он близко, на лице ужасное выражение смертельной тоски, он протягивает руку, уходит все глубже в грязь, по колени, по плечи. Дикий крик, и все исчезает в грязи…

В комнату вошел Дюверье. Камилла билась на кровати в лихорадке. Зубы ее беспрестанно стучали, как пулемет.

– Слушайте! – сказал Дюверье. – Слушайте, – повторил он. – Я получил телеграмму из Либервиля!

– Что такое? – визгливо воскликнула Камилла. – Где Франсуа?..

Креве шел по улице, завернувшись в широкий плащ. Не хочет эта шлюха с ним ехать, – и не надо. Найдутся лучше.

Он едет в Советскую Россию с паспортом на чужое имя, с хозяином, у которого денег без счета и еще больше.

Ему и вправду надоело заведение Дюверье. Сперва пришлось трудно. Креве вспомнил, как он, кавалергардский офицер, полка Ее Величества Императрицы Марии Федоровны ротмистр, шатался по Парижу, не имея куска хлеба, не имея франка на женщину.

Дюверье предложил ему выгодные условия. Он должен был раздетым делать комбинацию с обезьяной, а господа из «Аction» смотрели на это в окошко и, распалившись до крайности, брали Камиллу. Работа была для кавалергардского офицера нетрудная и даже приятная.

– В этом есть известная экзотика! – хвастался он в ресторанах.

Платили вдоволь. Офицерские нужды удовлетворялись – все было хорошо.

Но теперь будет еще лучше. Ему крупно повезло. На кой черт ему эти обезьяны, если он будет иметь сколько угодно женщин?

Кроме того, он едет в Россию… Он посмотрит на разбойников, отнявших у него имение и загнавших его в кафе Синей Обезьяны. Посмотрит, как они подыхают с голоду. «Что ни говори, а Бог их наказывает», – философски рассуждал Креве, направляясь к доктору Рипсу. Прохожие с любопытством поглядывали на красивого брюнета с сочными губами.

Дюверье был совершенно взбешен. Креве исчез, экспедиция не привезла обезьян. Прежних Креве заразил сифилисом; новый кавалергард, нанятый вместо Креве, не хотел приступать к работе. Винсент Поль вызывал смутные подозрения; по просьбе Дюверье департамент полиции уже разослал приказание задержать его в первом же порту. И теперь еще история с Камиллой. Эта истеричка – с нее станется – еще выкинет какой-нибудь финт. Дюверье мягко сказал:

– Ну же, успокойтесь, девочка!

– Успокаивайтесь сами, подлая тварь! – закричала Камилла. – Что вы сделали с Франсуа?

– Франсуа не вернется, – начал объяснять Дюверье. – Франсуа, раззява эдакий, погиб в джунглях из-за собственной неосторожности!

Камилла поначалу не поняла. Затем перед ее глазами завертелись зеленые круги, и она рухнула на пол. Кровавая слюна потекла из накрашенного рта на блестящие лаковые туфли Дюверье. Он вздрогнул: с нижнего этажа донесся хриплый стон человекообразной обезьяны.

Глава 5
ПРОБЛЕМА ПРОТЕИНОВ

Профессор Двел и проблема протеинов. Гарри на химическом заводе. Заседание комиссии при Высшем научном институте. Спасите английскую промышленность! Человеколюбивый профессор Мессеби. Последняя роза лета. Кэт в аптечной лавке. Награда за изобретение протеина от человеколюбивого правительства Англии. Полинезиец Тони. Лианы, наконечники для стрел. Сбор племен под банановым листом. Мессеби еще раз доказывает свое человеколюбие. Сернокислотный завод и рыжие чешуйки. Тони чихает. Гром среди ясного неба. Первый отец пускает дым из черной коробочки. Убийцы с арбузами на головах. Лейстон в Лондоне. Мессеби заперт. Гарри становится брюнетом.

Не отыскав Марту Лорен, Гарри нашел себе место на сернокислотном заводе под Лондоном. В Нью-Йорке он проработал три года в лаборатории органической химии профессора Двела, ставившего эксперименты по получению искусственного белка. Профессор Двел достиг значительных по тем временам результатов; ему удалось извлечь протеины, на которые разлагается белок при переваривании, и что самое главное, протеины эти были у него не горькие-прегорькие, как у других исследователей, а вкусные, их можно было употреблять без капсул. Однако изготовление протеинов по методу Двела обходилось еще дороже прочих способов, и следовательно, гигантская задача накормить человечество искусственными белками была в его разработках очень далека от окончательного решения. Грамм протеинов стоил Двелу примерно полдоллара, так что натуральные белки оставались пока в сотни раз дешевле искусственных протеинов. Однако Двел тщательно оберегал свою работу от посторонних глаз; у него не было ни одного лаборанта из образованных людей, он не допускал в лабораторию ни одного студента, а в помощники брал простых ребят из числа умелых рабочих, которых обучал технике дела, избегая объяснять им научные основания и значение своей работы.

Геморроидальный старичок и не подозревал, что Гарри Руперт дома прилежно штудировал органическую химию и был вполне в курсе дела; Двелу и в голову не приходило, что его «малообразованный» помощник во многом опередил своего учителя.

С помощью немецких и французских товарищей Гарри по ночам изучал специальные труды, посвященные протеинам, сравнивал чужие методы работы с методами Двела и раз за разом убеждался, что ни другие исследователи, ни Двел не стоят на правильном пути. Ему нужно было только немного поработать самому, чтобы усовершенствовать способ получения дешевых и питательных протеинов.

Итак, Гарри явился в контору сернокислотного завода. Старый клерк просмотрел его рекомендации и свидетельство из лаборатории Двела и задумался.

– В сернокислотном цехе мест нет, – сказал он наконец. – Я попробую рассказать о вас главному химику – он интересуется органической химией. Здесь сказано, что вы работали у Двела. Посмотрим. Приходите завтра после работы.

И вот Гарри уже четвертый месяц работает в лаборатории органической химии на кислотном заводе.

Это Гарри, он идет через сквер домой и весело насвистывает «The last rose of summer» («Последняя роза лета»). Просвистев первое колено, он слышит сзади голос:

Голос немного хриплый, но приятный. Поет девушка. Гарри останавливается и ждет. – Good evening! – подходит она. – Good evening! – отвечает Гарри. Она берет его под руку, и они идут вместе по скверу, выходят на улицу, переходят площадь. Они молчат, девушка крепко прижимается к Гарри и заглядывает ему в лицо. Гарри искоса присматривается к ней. Она худощавая, у нее красивые глаза, губы красные, лицо белое. Жаль только, что она такая худая. Они молча идут дальше.

– Как тебя зовут? – спрашивает наконец Гарри, чтобы завязать разговор.

– Кэт! На улице я зовусь Глэдис, но ты называй меня Кэт, так меня звали дома.

– Почему ты ходишь на улицу? – лениво спрашивает Гарри и продолжает таким образом, сам того не замечая, вековую традицию разговора с проституткой.

– Нет работы! – отвечает Кэт. – Я работала на текстильной, меня уволили. Слушай, любимый, купи поесть.

Гарри считает это желание законным и покупает в магазине хлеба и колбасы на шесть пенсов. Кэт жадно ест. Они идут молча: хлеб и колбаса мешают Кэт разговаривать. Гарри пока что закуривает дешевую сигару. Кэт снимает с колбасы шкурку и откусывает большой кусок.

– Что ж ты такая худая? – спрашивает Гарри, видя, что она съела колбасу и доедает хлеб.

– Сказала же тебе, нет работы. На улице такая, как я, много не заработает.

– Здесь тоже нужно умеючи, – соглашается Гарри. – Ты наелась?

Девушка проглатывает последний кусок хлеба и поплотнее прижимается к Гарри. Он чувствует своим телом все ее бедное тело. Они снова идут молча.

– Скоро я буду богат, – вдруг говорит Гарри.

За три дня до этого в Высшем королевском институте состоялось экстренное заседание. От правительства на нем присутствовал лорд Гексли, глава правления треста химических фабрик Великобритании. Доклад профессора Мессеби был выслушан с напряженным любопытством. В аптекарских лавках Лондона появился препарат «Альбо»; упаковка рекомендовала давать препарат детям и выздоравливающим после болезни взрослым. Анализ, проведенный профессором Мессеби, доказывал, что «Альбо» был не чем иным, как искусственным протеином, с очень приятным вкусом, напоминающим грецкие орехи – и, главное, крайне дешевым, настолько дешевым, что это угрожало переворотом во всей пищевой промышленности.

– Этот препарат, – завершил доклад профессор, – может за полгода вытеснить половину всех пищевых продуктов, которые покупает беднота. Ему не удастся заменить продукты, потребляемые богатыми; но если (о чем еще рано говорить) этому искусственному протеину удастся придать разные вкусы, совершенно неизвестно, что произойдет с пищевой промышленностью.

По окончании доклада в небольшом зале, где собрались избранные специалисты, воцарилось молчание. Представители культуры с чрезвычайной серьезностью обдумывали дело. Наконец самый молодой из участников, какой-то выдающийся доцент, спросил у докладчика:

– Интересно было бы узнать, насколько многоуважаемый мистер Мессеби уверен в том, что его выводы верны. Ведь профессор Двел…

Доцент умолк и вопросительно посмотрел на коллег.

– Вы кончили? – спросил Мессеби. – Разрешите мне? Да, профессор Двел в последней работе доказывает: производство съедобного протеина долго еще будет настолько дорогим, что не сможет повлечь за собой никаких пертурбаций в системе потребления. Но мы стоим перед наглядным и бесспорным фактом.

– Позвольте мне спросить, – сказал лорд Гексли. – Скажите, достопочтенный профессор, сколько стоит этот искусственный протеин?

– В продаже он стоит сейчас вдвое дешевле, чем мясо. Но нет никакой гарантии, что на практике он не стоит в пять раз дешевле. Ведь поставщик в данном случае не ограничен никакой конкуренцией, и ничто не указывает на то, что продажная цена отражает реальную себестоимость.

– Еще вопрос, – сказал доцент. – Вы отметили, что об этом рано еще говорить, но намекнули, что, возможно, существуют способы придавать этому препарату различные вкусы. Я просил бы вас, если можно, пояснить, имеются ли фактические основания говорить о вероятности этого.

– Я уже сказал, – ответил Мессеби, – что об этом рано судить, и я очень рад, что мой молодой коллега, – Мессеби подчеркнул слово «молодой», – это заметил. Впрочем, я поясню, что дало мне повод высказаться так, как я выразился. В одном из пакетов я нашел протеин, немного отличавшийся по вкусу от других препаратов. Препарат из этого пакета напоминал своим вкусом не грецкий, а скорее обычный английский лесной орех.

При этих словах собравшиеся зашевелились. Лорд Гексли нервно переместился в кресле, словно его что-то толкнуло. Доцент иронически усмехнулся.

– Совершенно очевидно, – продолжал Мессеби, – что перед нами две возможности: либо изобретатель уже нашел способ придавать препарату тот или иной вкус (я считаю это невероятным), либо вкус препарата изменила случайная примесь, случайное изменение в процессе изготовления. Учитывая, что среди сотни препаратов в одинаковой упаковке я нашел только один, отличавшийся немного по вкусу от других, я считаю… скажем так, я убежден в том, что это явление случайное.

– Мы должны поблагодарить профессора Мессеби, – взял слово престарелый глава собрания, заплесневелый, как гриб, профессор Льюис. – Я думаю, что практическая сторона вопроса выяснена. Подробности химических процессов едва ли интересны представителю правительства, – Льюис сделал жест в сторону лорда Гексли. – Я считаю, что мы должны просить его светлость высказаться по сути доклада уважаемого профессора Мессеби. (Еще один жест в сторону лорда Гексли.)

– Моя речь будет краткой, – сказал тот. – Препарат нужно немедленно и строжайше запретить. Комиссия постановляет запретить его как вредный для здоровья. Продавцы будут оштрафованы за продажу ядовитых препаратов. Химик, пропустивший препарат в патентной палате, будет отдан под суд. Комиссия должна позаботиться, чтобы препарат никоим образом не мог поступить в продажу. Правительство займется розысками изобретателя и производителя и прекратит их деятельность. Я кончил.

Услышав слова лорда Гексли, один из профессоров нервно махнул рукой. Но, оглянувшись на коллег и не найдя поддержки, он осекся и не сказал ни слова. С минуту все молчали. Наконец Льюис сказал:

– Кто хочет взять слово?

Все молчали. Затем доцент сказал:

– По моему мнению, безопасность английской и мировой промышленности безусловно требует тех мер, которые предложил его светлость лорд Гексли. В наше неспокойное время мы рисковали бы вызвать беспорядки, разрешив продажу подобного препарата. Его производство нужно немедленно ликвидировать.

– Кто хочет высказаться? – повторил Льюис. – В таком случае, я думаю, что выражу общее мнение, если скажу, что мы не можем ничего возразить против предложения его светлости. Кто за предложение, прошу поднять руку! Принято единогласно. Объявляю собрание закрытым.

Гарри и девушка проходили мимо аптекарской лавки.

– Знаешь что, – сказал Гарри, – вот на тебе два пенса: зайди в магазин и спроси коробку «Альбо». Только узнай, много ли его покупают. Иди, а я подожду на улице.

Кэт взяла деньги и вошла в лавку, а Гарри стал, насвистывая, расхаживать по тротуару.

Он прошелся раз, прошелся другой, остановился у двери. Кэт стояла у конторки и что-то говорила. Вдруг дверь распахнулась, и мимо Гарри пробежал мальчик из лавки. Гарри лениво посмотрел ему вслед.

Мальчик подбежал к стоявшему на углу полисмену и что-то ему сказал. Полисмен выслушал, что-то спросил и направился к лавке.

«Поймали мою девушку, – подумал Гарри. – Видно, она действительно безработная». И он глянул сквозь стеклянную дверь в лавку. В этот момент Кэт сделала ему знак рукой. Сперва Гарри подумал, что она просит его ей помочь.

«Безнадежное дело», – развел руками Гарри. Но Кэт еще раз махнула. На сей раз Гарри понял. Он должен бежать как можно скорее. Полисмен с мальчиком были уже в десяти шагах от двери.

Гарри засвистел и лениво удалился. Увидев, что полисмен вошел в лавку, он ускорил шаги, перешел через улицу, свернул в переулок и поспешил прочь…

У дома Гарри дожидалась какая-то темная фигура. Гарри притворился, будто ему нет никакого дела до собственной квартиры и, посвистывая, пошел дальше. Все это начинало ему не нравиться. Еще меньше понравилось ему поведение темной фигуры, которая последовала за ним с явным намерением его догнать. Уже темнело. Гарри оглянулся вокруг и стал было размышлять, как избавиться от шпиона, но тот вдруг заговорил.

– Товарищ Руперт, – сказал он, – не убегайте, я не шпик. Я работаю с вами на одном заводе; только я в сернокислотном цехе.

Гарри узнал его голос. Это был немолодой рабочий-американец, поступивший на завод после него.

Гарри остановился.

– Пойдемте к вам, – сказал рабочий, – на улице неудобно разговаривать.

Гарри пожал ему руку, и они поднялись по лестнице. В комнате Гарри зажег лампу и посмотрел на рабочего. Это был могучий человек с обветренным, загорелым лицом. Кожа на его лице и руках еще не успела приобрести мертвенно-желтый цвет от работы в серном цехе, но под глазами уже легли красные круги. Через все лицо шел шрам.

– В чем дело? – спросил Гарри.

– Это я должен спросить вас, в чем дело! – ответил низким голосом рабочий. – Мессеби нашел в своей лаборатории что-то завернутое в платок. Платок лежал в чьей-то рабочей одежде. Я видел, как он показывал эту одежду сторожу, и тот сказал, что она принадлежит Гарри Руперту. Тогда Мессеби спросил, где проживает Руперт, то есть вы. Если бы он хотел сделать вам нагоняй, то отругал бы вас завтра в лаборатории. Нет, вас хотят по какой-то причине арестовать.

– Когда это было? – нервно спросил Гарри.

– Около часа назад – я оставался на внеурочной работе. Вам надо отсюда убираться, товарищ. Будьте здоровы.

Гарри вылил в раковину что-то из стоявших на столе реторт, собрал какие-то пакеты и вышел вслед за рабочим. Он догнал рабочего на улице.

– Слушайте, – сказал Гарри, – я расскажу вам, что было в платке. Но посоветуйте мне, где спрятаться.

– Пойдемте ко мне, – коротко сказал рабочий.

– засвистел было Гарри, но резко оборвал себя. На душе у него кошки скребли.

Полинезиец Тони попал на сернокислотный завод три дня тому. Звали его не Тони, а как-то иначе. Но на заводе его записали как «Тони», и теперь все его так называли.

На прекрасном пароходе уходили ввысь высокие сухие стволы, с них спускались лианы, а внизу лежали огромные бухты старых и мертвых, высохших лиан. На пароходе Тони кормили, и он мог целыми днями греться на солнышке. Время от времени он нащупывал в штанах наконечник стрелы, который нашел на пароходе – наконечник просто лежал себе, и никто его не поднимал. Мешали греться только штаны. Они щекотали тело и прилипали к бедрам – но снять их было нельзя. Когда Тони попытался раздеться, его больно огрели ровненькой круглой веточкой по спине. Он лежал на солнце и рассматривал, просыпаясь, так счастливо найденный наконечник стрелы. Он имел такую форму:

и был с палец и еще полпальца длиной, и стоил не меньше четырех куриц и очень много бананов…

Теперь Тони должен был изо дня в день, поднимая тучи пыли, грузить в здоровенные блестящие сундуки блестящие серые камни. На заводе их называли «пиритом». Было очень жарко, и это было хорошо, но очень воняло, словно разом сдохли все шакалы, и это было плохо. Тони непрерывно чихал и кашлял. На двор не позволяли выйти, хотя и на дворе было не лучше. Там стоял сухой лес, на стволах висели ровные-ровные лианы, воняло еще сильнее и так же чихалось и кашлялось. Повсюду разлита огневая вода, сжигающая все, чем к ней притронешься. Люди злые и мрачные. Они не черные и не белые, а желтые, как китайцы, еще более желтые. Ногти у них черные и изломанные, из глаз текут слезы; они злые и хмурые. Никто из них не знает ни слова по-человечески, все говорят по-английски, только один здоровый дядька умеет что-то сказать, как следует, по-человечески. Тони назвал его отцом и хотел поцеловать в колено, но тот ласково оттолкнул его, взъерошил ему кучерявую копну на голове и велел работать дальше. После работы он брал его с собой, менял монеты на еду, и они ели вместе. До сегодняшнего дня он брал его к себе и спать, но сегодня он позвал Тони и сказал, чтобы Тони шел спать к Джемсу – теперь Джемс будет ему отцом. Джемс, приветливо улыбаясь, кивнул головой и хлопнул Тони по спине. Тони снова принялся бросать в сундуки этот пирит.

Вдруг все смолкли, засуетились и стали работать быстрее. Тони оглянулся: рядом со старшим смотрителем стоял какой-то белый – это был сам Мессеби, профессор, главный химик завода. Он что-то говорил смотрителю, а тот, вытянувшись в струнку, как солдат, стоял перед ним и кивал головой. Тони сник, загреб лопатой, сколько мог, пирита и бросил в сундук. Он и не видел, как Мессеби ушел, он работал и ничего не слышал.

– Кто из вас знает работника лаборатории органической химии по имени Гарри Руперт? – спросил смотритель. Рабочие переглянулись – снова большевиков ищут! – мелькнула догадка.

Несколько человек сказали, что знают Руперта – видали его в портерной.

– Где его можно найти?

Рабочие снова переглянулись: «Неужели Руперт тоже большевик?» Мимо цеха прошли вагонетки с пиритом и остановились у печей. Никто не отвечал. Вагонетки выбросили пирит.

Смотритель повторил вопрос и ушел.

Он пересек двор и постучался в лабораторию. Мессеби не было, он сидел в своем кабинете. Мессеби не хотел давать адрес Руперта полиции, он хотел сперва переговорить с ним сам и узнать способ производства протеина. Как ни любил уважаемый профессор английскую промышленность, собственную славу и деньги он любил больше всего на свете. Он мог бы продать рецепт Союзу Советских Государств; при одной мысли о миллионах благородное сердце профессора забилось сильнее. Там голод! Он получит миллионы и прославится как спаситель человечества. В конце концов, можно и жить там, в Советском Союзе. Нужно только разыскать Руперта и вытянуть из него рецепт. Он совершенно не желал отдавать сейчас Руперта полиции: чего доброго, его светлость лорд Гексли сам воспользуется формулой…

Вошел смотритель.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Мессеби. – Неужели никто его не знает?

– Никто ничего не говорит, – ответил смотритель. – У нас, однако, записан в книге его адрес…

– Сколько можно? – рассердился Мессеби. – Разыщите какого-нибудь его приятеля. Сделайте что-нибудь, пожалуйста. И как можно быстрее, слышите!

Смотритель пожал плечами и вышел.

Мессеби встал, быстро пересек кабинет, вернулся назад, снова пересек комнату и сел. Он сам поедет к Руперту, сегодня же! Он расскажет ему о постановлении комиссии, о распоряжении его арестовать, пообещает ему спасение и узнает рецепт. В крайнем случае, арестует его прямо на квартире и изучит материалы и реактивы.

На другой день вокруг Тони началось что-то непонятное. Рабочие живо что-то обсуждали друг с другом, заглядывали в какие-то огромные письма (мальчик, как обычно, притащил кипу таких с утра), тыкали в них пальцами, кричали и спорили. Первый отец Тони стоял в углу и что-то спокойно рассказывал. Но чем дольше он говорил, тем беспокойнее становились рабочие. Смотритель суетился вокруг, подталкивал рабочих, но они не обращали на него сегодня никакого внимания. Наконец отец закончил, рабочие разошлись, но вместо того, чтобы выгружать пирит и лезть по лестнице из камеры, вышли в дверь. За секунду завод опустел. К Тони подошел второй отец, Джемс, хлопнул его по плечу и приказал идти за ним. Тони испуганно посмотрел на него и указал на лопату. Но Джемс презрительно плюнул на груду пирита, взял Тони за плечи и повернул его к двери. Потом они оделись и ушли, хотя было еще очень рано для обеда. Это было хорошо: Тони всегда очень хотел есть и вечно не мог дождаться обеда. Они вышли на улицу, догнали первого отца и пошли к нему. В жилище первого отца был еще какой-то молодой человек. Тони заметил, что лицо у него было белое, как у Мессеби или у его господина. Отец вытащил кусок хлеба и дал его Тони. Тони сел у двери на пол и принялся грызть хлеб, громко чавкая.

– Забастовка, – сказал старый рабочий, обращаясь к Руперту, и показал ему газету. – Железнодорожники не работают, мы присоединяемся к ним, – объяснил Джемс. Гарри кивнул.

– Мессеби снова рвет и мечет, – сказал Мартин. – Он, очевидно, не хочет сдавать тебя полиции, – добавил Мартин после паузы. – В общем, думай сам. Мы идем в стачечный комитет.

Мартин поручил Тони соседу, спрятал в карман браунинг и вышел с Джемсом.