Текст книги "Приключения Мак-Лейстона, Гарри Руперта и других"

Автор книги: Майк Йогансен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

«Ах, прошу тебя, – сказал слон, – что там может быть? Я еще никогда ничего не боялся и теперь не боюсь, и никто не отговорит меня ходить на речку». – «Так иди», – гневно ответил лев. Заяц подскочил за кувшинами, но когда он хотел снять их со льва, тот зарычал и повернулся к нему спиной – ведь во время бегства он все их разбил. Но слон рассмеялся и сказал зайцу: «На черта мне эти кувшины, у меня же есть хобот». И он спокойно потопал к реке.

Оставшиеся напряженно ждали его возвращения. Да, он вернулся, но уже издали видно было, что он разгневан; он громко трубил, а когда он стал перед ними, страшно было на него смотреть, и все окончательно убедились, что им грозит смерть и гибель на реке, если они еще раз осмелятся пойти туда.

Леопард очень разволновался. Все говорили теперь между собой об ужасном призраке, каждый рассказывал, какой он и как он его увидел – один только леопард ничего не видел. Он решил во что бы то ни стало побывать на реке. Если бы он так не боялся! Но тут ему кое-что пришло в голову. Он подошел к гостям и сказал им так: «Дорогие друзья, я благодарю вас за то, что вы все пришли и готовы мне помочь; я также верю, что в реке завелся неизвестный зверь, на которого боязно даже смотреть; верю, что он вас, друзья мои, сильно испугал, но я думаю, что теперь вы все его знаете и готовы еще раз увидеть, а потому я хотел вот что вам предложить: давайте все пойдем к реке и попытаемся вместе поймать и убить этого зверя». После этой долгой речи звери начали перешептываться; они рассуждали, можно ли еще раз отважиться пойти на реку; в конце концов, одни решили идти, другие нерешительно двинулись следом, и скоро все общество направилось к реке; впереди шел слон, за ним лев, а за ними, прячась по возможности за деревьями и кустами, плелся леопард. Все и думать забыли о черепахе и о новом мешке и думали только об одном: «Что с нами будет на реке?» Когда последний зверь вышел из дома, черепах тоже выбрался на дорогу, но к реке не пошел – онто давно подозревал, что собак придумал какую-то штуку, чтобы его спасти. И пока он шел, не торопясь, он с беспокойством думал о своем приятеле, потому как понимал, что если собаку и легко было испугать и прогнать всех поодиночке, не так-то легко будет провести всю компанию – и горе ему, если обман раскроется. Но тревожился он впустую: едва черепах свернул на лесную дорогу к своему дому, собак уже шел ему навстречу. Он, как увидел всех зверей вместе, не стал зря терять время и сразу убежал, потому что думал, что черепаху наверняка уже выпала возможность спастись. Встретившись, они очень обрадовались. «Извини, дядюшка», – тихо произнес собак. Но черепах сказал: «Оставь, ты показал себя хорошим товарищем, только я больше не пойду с тобой красть орехи».

Леопард с компанией были очень удивлены, когда нашли на реке тишину и спокойствие; они вернулись в большом смущении, а леопард еще и над всеми смеялся. Но он перестал смеяться, когда обнаружил дома пустой мешок. Все разошлись в очень плохом настроении и сказали друг другу, что больше не станут ходить в гости к леопарду…

…Ночью Винсент проснулся, ощутив на себе руку негра. Резким движением Винсент так оттолкнул старика, что тот докатился до Дюваля. Дюваль вскочил на ноги.

– Чего тебе, собака? – закричал Винсент.

– Мистье, мистье Франс… – забормотал негр.

Винсент бросился к Франсуа. Тот лежал неподвижно. Грудь его высоко поднималась, он со свистом дышал сквозь ноздри.

– Умирает, – сказал Дюваль.

Винсент не проронил ни слова. Он хорошо знал этот свист. Надеяться было не на что. Через четверть часа Франсуа скончается. Винсент подошел к нему, взял его за руку и сел.

Прошло десять минут. Свист медленно слабел, грудь едва поднималась. Еще пять минут и Франсуа не станет. Винсент склонил голову на руки. За время путешествия он успел полюбить горячего, искреннего Франсуа. Он заранее радовался его счастью в Париже с Камиллой.

Минуты тянулись одна за другой, как годы. Все тише, глуше становился свист, почти не поднималась грудь. Оставалось три, две с половиной, две, полторы минуты…

Вдруг Дюваль, неподвижно стоявший возле Винсента, поднял голову и стал прислушиваться. Прошло несколько секунд. Дюваль сорвался с места и выскочил из хижины. Винсент услышал, как его быстрые шаги зазвучали в том направлении, откуда они пришли. Ему и в голову не пришло, что Дюваль может убежать, настолько он был в нем уверен.

С минуты пробуждения Винсент чувствовал какую-то вялость и безразличие ко всему. Его колени ослабели; он поднялся и стал присматриваться к Франсуа.

Минуту спустя в хижину нервным шагом вошел Дюваль.

– Наши головорезы сбежали с лошадьми и багажом. Я слышал лошадиное ржание в четверти версты отсюда. Догнать их никак не получится. Надо возвращаться к Экваториальной станции.

Винсент не отвечал. Он прислонился к стене и стоял неподвижно. Дюваль подошел к нему и зажег спичку. Глаза Винсента расширились и блуждали в безвестности. Его трясла лихорадка. На груде засохшей травы лежал мертвый Франсуа, в углу копошился негр и бормотал что-то нелепое. Дюваль не шевелился…

– Макекембе-ла-моту-ма-ме, – дико выкрикнул негр.

По лесу прежним путем шли обратно три человека. Опираясь на плечо старого негра, шел еще не совсем выздоровевший Винсент, впереди решительно шагал Дюваль. О поручении Дюверье сейчас нечего было и думать. Надо было как можно скорее добраться до Экваториальной станции.

Путешественники уже третий день пробирались по тропическим лесам. Впереди все время решительно и твердо шагал Дюваль. Полную тишину леса нарушал только хохот зеленых попугаев и шелест и хруст веток и растений под ногами. Бананы, которые они взяли с собой из негритянской деревни, уже закончились.

Дюваль надеялся найти где-нибудь баобаб и поживиться его листьями. Пока что он отламывал зеленые веточки и, пожевав их, выплевывал. Его мучили голод и жажда. Он почти ничего не ел, а свои бананы отдал Винсенту и негру.

Они немного отдохнули, ища баобаб на более сухом месте. На пригорке рос великан с «обезьяньим хлебом»[10]10
  В Африке так называли любимые обезьянами плоды баобаба


[Закрыть] на ветвях. Дюваль ускорил шаги; ему безумно хотелось есть. Листья баобаба, вещь в целом съедобная, теперь были для него желаннее пышного обеда в ресторане. Но, не дойдя нескольких шагов, он остановился. У дерева спиной к нему лежал какой-то человек. Дюваль вынул револьвер и стал осторожно приближаться к дереву. «Эй, друг», – крикнул он. Мужчина не оглядывался. Дюваль выстрелил. Пуля с сочным всхлипом вошла в дерево. Мужчина даже не пошевелился. Тогда Дюваль быстро подскочил к нему, пнул его ногой, и мужчина перекатился на другой бок. Лицо его было покрыто насекомыми; сотнями ползли они из глаз, из носа, из ушей, – лицо было наполовину съедено.

– Бородач! – воскликнул Винсент, подходя.

– Они его убили, – сказал Дюваль. – Они все погибнут в этом лесу без компаса и с лошадьми, – спокойно добавил он. Что-то завозилось под одеждой на животе у мертвеца. Дюваль потрогал ножом его куртку, и из живота хлынул целый легион пестрых жуков.

– Поедим, – сказал Винсент. Дюваль забрался на дерево и, ломая ветки с листьями, стал бросать их Винсенту и негру, жадно глотая сам в перерывах.

Наевшись, негр оборвал листья с веток, собрал их и набил им мешок. Они двинулись вперед. Затем Дюваль снова остановился и стал прислушиваться. С юга доносился какой-то приглушенный гул; словно гудело море, время от времени с грохотом разбивая свои волны о скалы. Они прошли еще несколько шагов. Гул звучал все громче и приближался. «Назад, к дереву!» – вдруг крикнул Дюваль, схватил Винсента за шиворот и бегом направился к баобабу. Как кот, он вскарабкался на ветку, подтянул Винсента и стал помогать негру. «Неужели это слоны? – сказал Винсент. – Они здесь истреблены, осталось мало».

«Нет, мистье, это не слоны», – испуганно сказал негр. Гул приближался, теперь это был сплошной треск, хруст и топот – словно буря неслась по тропическому лесу. Гул все нарастал, слышно было, как ломались ветки, падали деревья. Мимо баобаба промчались зайцы вперемешку с шакалами. Они неслись, не обращая внимания друг на друга и будто не замечая трупа. Гул перерос в шторм. Дюваль забрался повыше и подтянул негра и Винсента. Неожиданно из чащи выкатилась темная туша и пронеслась мимо дерева, за ней вторая, третья, десятки, сотни. В мгновение ока на месте зарослей, молодняка, деревьев образовалась равнина. По ней мчались, обгоняя друг друга, снося все на своем пути, огромные темные туши.

«Носороги!» – пролепетал негр. Он трясся всем телом. Еще минута, и стадо исчезло из виду. Вместо путаницы ветвей, лиан, зарослей, травы теперь простиралась широкая просека, на ней кое-где одиноко торчали вековые баобабы, уцелевшие от ужасного нашествия. Страшная просека тянулась на несколько лье. По дороге у снесенного дерева валялись втоптанные в землю куски одежды, оторванные руки, нога с торчащими из земли пальцами, раздавленные, разорванные трупы. Головорезы оказались на пути взбешенных носорогов. Напрасно Дюваль и негр искали хоть что-то съедобное: все было втоптано в землю, раздавлено, уничтожено.

На следующий день негр погиб в зарослях. Случилось это так: из ветвей высунулось что-то длинное, черное, схватило старика и утащило его в зеленую чащу.

«Удав», – закричал Винсент, но в то же мгновение какое-то черное, мохнатое чудовище перелетело с одного дерева на другое, ближе к Винсенту. Дюваль был в нескольких шагах впереди. Он поднял револьвер, но неожиданно опустил его и бросился к Винсенту. Горилла на миг замерла, выбирая между двумя врагами. Винсент выстрелил. Раненый зверь с диким ревом кинулся на него. Но Дюваль прыгнул к горилле, как кошка, и всадил пять пуль ей в голову. Зверь взмахнул лапами и тяжело шлепнулся вниз. Винсент, получивший от него пинок, лежал без сознания. Через минуту он пришел в себя и поднялся на ноги. Огромный зверь умирал, дергаясь всем телом. В нескольких саженях от него лежал негр с разорванным горлом.

Голодный, обессиленный Винсент не смог преодолеть любопытство и подошел к зверю. Тот затих и лежал, как первобытный человек, раскинув руки, лицом вверх. На голой ладони что-то сверкало. Винсент пригляделся. На палец лесного великана было надето золотое кольцо. Какое-то время Винсент и матрос с изумлением смотрели друг на друга. Наконец матрос подошел к горилле, отсек ножом палец и снял украшение. Это был перстень старинной работы с вырезанной на нем буквой «L».

До Экваториальной станции оставалась неделя пути. Изнеможенные Винсент и Дюваль едва передвигали ноги, падали на каждом шагу, засыпали в грязи. Винсента снова трясла лихорадка. Все это время они шли молча. Но однажды вечером, когда они лежали, обнявшись, в грязи, Дюваль неожиданно начал говорить.

«Мы, наверное, не дойдем до станции, Винсент, – сказал Дюваль, и его хриплый голос прозвучал мягко и нежно. – Я не Дюваль! Я не француз. Мое имя – Андрей Волк».

Винсент громко щелкал зубами. Он еле разобрал, что говорит Дюваль, и кивнул головой в знак того, что слушает.

«Я пошел с вами по поручению своей организации. Тот человек, привязанный к дереву у дороги, был мой земляк!» Винсент повернулся к Дювалю, он вспомнил теперь, кем был Дюваль. Да, это был он, тот самый солдат, о котором он рассказывал Франсуа.

«Как вы попали сюда?» – пробормотал он, преодолевая слабость. – «Я приехал по поручению товарищей ради несчастных, работающих на строительстве дороги, ради белых рабов с Украины, обтесывающих камни в Конго. Матрос Дюваль, чьи документы я использую – мой партийный товарищ из Франции. Я следил за вами все время, пока вы были на “Либерии”. Помните, кто-то подслушал ваш разговор с головорезом в каюте? Это был я.

Вы не ошиблись. После выигрыша я пожертвовал все деньги организации, я бросил играть и пить.

Теперь вы понимаете, почему я исчез незадолго до прибытия на Экваториальную станцию. Мне удалось кое-что сделать для белых рабов – я дал им некоторые адреса, оставил несколько листовок. Я надеялся начать работу как следует по возвращении в Либервиль. Но суждено было иначе. Мы отсюда не выберемся. Вы офицер французской армии. Вы служили противоположной стороне. Если бы мы встретились при других обстоятельствах – я, не колеблясь, застрелил бы вас, как собаку.

Но теперь мы оба все равно погибнем. Мы не пройдем и три лье. А до станции еще сотни. Завтра или послезавтра мы погибнем здесь. Все кончено. Мы товарищи пред лицом смерти. Простимся же, товарищ!..» И Дюваль крепко поцеловал Винсента в губы. Затем он вынул из кобуры револьвер.

Раздался выстрел. Пуля попала Винсенту в голову. Но стрелял не Дюваль. Мгновенно он овладел собой и откатился, хватаясь руками за траву, в кусты. Как кошка, перевернулся на живот и стал ждать. Раздался второй выстрел – пуля просвистела у него над головой. Дюваль громко и жалобно заскулил. Из чащи высунулись две головы и вышли два-три туземных солдата. За неграми осторожно шел белый унтер-француз. Негры схватили Винсента за ноги и поднесли тело к унтеру. Унтер начал медленно расстегивать куртку Винсента.

В эту минуту Дюваль, прицелившись в унтера, свалил его с ног. Вторым выстрелом он положил негра и, выскочив из кустов, приставил другому к груди револьвер. «Бросай винтовки», – коротко скомандовал он. «Ложись!» – скомандовал второй раз. Затем подошел к унтеру, вытащил из его кармана пакет с хиной и жадно проглотил одну, другую, третью порцию. «Шагом марш!» – скомандовал он в третий раз…

Через две недели по дороге в Либревиль ехал в экипаже белокурый человек. На станциях он предъявлял бумаги на имя офицера запаса Винсента Поля. Сыпя деньгами направо и налево, он вступал в разговоры с унтерами и интересовался положением рабочих, мостивших дорогу.

Глава 4
КАВАЛЕРГАРДСКОГО ПОЛКА РОТМИСТР

Разговоры маятника. Муравьед. Перстень, о котором читатель кое-что узнал в главе 3. Нападение большевиков. Полка Ее Величества ротмистр. Танец шести свечей. Настроение Дюверье все портится. Кровь на лаковых туфлях. Эдит наконец соглашается на предложение д-ра Рипса.

Дверь бесшумно приоткрылась, и в комнату просунулся длинный, любопытный нос.

Все было тихо. Из-за потрепанной занавески над кроватью доносилось ровное дыхание. Птица в углу чистила клюв в своей клетке, мята в крошечных горшочках на окне наполняла комнату болотной свежестью.

Все было хорошо, и потому, нос, передернув несколько раз ноздрями, скрылся. Маятник болтал медным животом, а стол, безногие калеки-стулья и потертый шкафчик прядали ушами и слушали. Вдруг стенные часы охнули, захрипели и приготовились бить. За занавеской что-то пошевелилось. Часы пробили, испугались и умолкли. Вещи тоже сникли и больше не слушали – они были уже безжизненны. Теперь слушала, как тикают часы, Эдит.

Эдит хотела подняться и не могла. Спина была словно лубяная, а вместо руки – огромный куль из бинтов. Она с любопытством повела глазами по комнате. Вспомнила: в шлюпке было холодно и мокро. Зубы стучали, как эти часы – только чаще. Еще проблеск сознания – лицо Рипса – острая боль в руке, кто-то склоняется над рукой и делает перевязку. Перед этим руку сгибают – мельтешение зеленых молний и серый покой.

Потом долго ехали на чем-то, и каждую секунду боль отдавалась в руке. Теперь рука очутилась в этой комнате на кровати рядом с Эдит.

Никогда еще этой руке, когда она была стройна и чиста, а не представляла собой неуклюжий сверток из полотна и марли, не доводилось просыпаться в такой нищенской комнате. В романах, страницы которых она небрежно листала, героини имели привычку просыпаться в будуарах, подобных будуару Эдит в Нью-Йорке. А если какая-то героиня и рождалась под дымным потолком подвала, то страниц через 200–300 она меняла печальную участь на ковры под ногами, тигровую шкуру и дымчатые кружева. Хотелось есть, было очень сыро и неприятно.

Скрипнула дверь, и вновь просунулся любопытный нос. Почувствовал, что не все хорошо, потому что за ним просунулось продолговатое лицо, похожее на морду муравьеда – на нем, как две кнопки, блестели сереньких глаза.

– Кто вы? – спросила Эдит.

Вместо ответа вновь скрипнула дверь, и нос муравьеда спрятался.

Эдит услышала, как кто-то шепотом советовался в соседней комнате. Один голос был мужской.

Зато, когда муравьед – он же хозяйка – вернулся в комнату, Эдит узнала, что ее звали мисс Вуд. Она называла Эдит Мартой. Значит, Эдит из осторожности не сказала своего настоящего имени.

– Вы останетесь у меня, пока не выздоровеете. Один ваш добрый друг вчера привез вас сюда и просил меня позаботиться о вас.

– Кто такой?

– Его имя – Джим Рипс!

Далее мисс Вуд рассказала о погоде, о квартирной плате, о сырости, о ценах на мясо, о своем ревматизме, о том, где находится уборная и еще о многих интересных вещах…

Огромная площадь была заполнена народом. Над приглушенным гудением толпы носился световой луч и рисовал на экране подробности гибели транспорта «Виктория».

Портреты капитана, помощника капитана, вахтенного, миллиардера Мак-Лейстона, которому принадлежал пароход, и младшего юнги, парня десяти лет.

Взрыв. Густые тучи дыма – и больше ничего. Корма парохода: люди и крысы прыгают в воду, копошатся у лодок. Рядом воронка кипящей воды уже затянула нос корабля.

Люди на шлюпках. Вдалеке торчит корпус «Виктории»…

Дальше длинные столбцы погибших и спасшихся. Кое-какие портреты.

Гарри протиснулся поближе к экрану, он был близорук – ему хотелось узнать, не попал ли кто-нибудь из американских товарищей в эту историю. Усталыми глазами пробегал он имена людей, которых никогда не знал и никогда не узнает.

Вдруг он вздрогнул. Не веря своим глазам, он схватил за плечо соседа. Тот, не понимая, посмотрел на молодого рабочего и вежливо выругался.

«Марта Лорен» – прочитал Гарри в списке тяжело раненых. Завтра он начнет ее искать.

На второй день своего пребывания на улице такой-то Эдит послала телеграмму отцу. Потом еще и еще. Ответа не последовало.

Мисс Вуд пожимала плечами, и ее ноздри раздувались. Она была искренне удивлена.

Эдит пришлось отдать ей два своих перстня: мисс Вуд была так бедна, а Эдит должна была рано или поздно получить ответ от Лейстона.

Но один перстень она не отдала – перстень старинной работы с выгравированной буквой «L». Лейстон подарил ей его в день конфирмации. Перстень был широкий, мужской, и Эдит носила его на большом пальце. Это был некий сувенир молодых лет Лейстона. Но она не знала, что с ним было связано.

С каждым днем тревога Эдит росла.

Мисс Вуд говорила о ценах на мясо, о своем ревматизме, о сырости в комнатах, о лучших способах выводить клопов и о голоде в России и Украине.

Голод намеренно устроили большевики. Эдит вспоминала, как Лейстон уверял ее, что большевики разрушили страну своим неумением вести хозяйство. Но мисс Вуд настаивала, что голод большевики инсценировали умышленно.

Каждое утро Эдит, просыпаясь от гудков, видела в окно, как проходили на фабрики рабочие. Эти люди очень редко попадались ей на глаза в Америке – они малокультурны и их не пускают в приличные дома.

Она видела желтые лица с блестящими глазами, заскорузлые руки, худые тела в дешевой одежде и чувствовала себя как диккенсовская героиня, которая хотела бы помогать бедным людям, но сама не имеет денег.

Рядом с ее комнатой жили две работницы с текстильной фабрики. Впрочем, одна из них была безработная: ее уволили за то, что ее брат участвовал в рабочих митингах.

Она приходила к мисс Вуд убирать комнаты. Не говоря ни слова, мыла пол, вытирала пыль, выносила ведра с помоями и ящики с мусором.

Однажды вечером в комнату вошла мисс Вуд. Она несла в руках запечатанную телеграмму. Эдит бросилась навстречу и здоровой рукой распечатала телеграмму: «NEW-York 20/5 – 22, LONDON-STREET. Мак-Лейстон отныне НЕ ИМЕЕТ ДОЧЕРИ. Мак-Лейстон».

Работница мыла пол. Увидев, что Эдит откинулась назад и побледнела, как смерть, она быстро подошла к ней и поддержала ей голову. Мисс Вуд вышла, ее позвал кто-то из квартирантов.

– Что с вами, мисс? – спросила Кэт.

Эдит рассказала, как она несчастна. Как она хотела помочь тем голодным рабочим и как она, о Боже! – сама, вероятно, скоро будет голодать. Что это с ее отцом? Он ведь сам поставляет продукты для АРА, как он мог бросить ее голодной!

Кэт слушала – лицо ее становилось все строже.

– Что с вами, Кэт? – спросила теперь Эдит. Она впервые разглядела ее сейчас. Раньше она казалась каким-то механическим существом, предназначенным для уборки и мытья полов. Теперь это была девушка с рыжими волосами, худощавая, но хорошенькая. Тонкие, плотно сжатые губы. Блестящие глаза, как у тех людей, которые столетие назад штурмовали Бастилию, а пять лет тому перевернули вверх дном Россию и Украину, создали грозную армию и написали много прекрасных поэм, и лучшую их них сотворили своими жилистыми руками в собственной стране…

– Что с вами, кто вы? – спросила Эдит.

– Я безработная! – ответила та. – За то, что я убираю чужие комнаты, ваша знакомая мисс Вуд не выгоняет пока меня из моей.

– Но с чего вы живете?

– Я безработная! Мне не выдают помощь из кассы, потому что мой брат пошел против союзов.

– Против рабочих союзов? – спросила Эдит. – Тогда он штрейкбрехер! Это те смелые люди, которых так ненавидят рабочие за то, что они больше заботятся об интересах государства, чем о рабочих.

– Нет, он не штрейкбрехер. И штрейкбрехеры не смелые люди, а дрянь! Мой брат большевик!

Эдит сделала жест отчаяния. Она хотела что-то сказать, но работница сурово продолжала. Да, это была уже не та Эдит Мак-Лейстон, чей пальчик был страшнее молнии. Не гордая полубогиня, а слабая никчемная девушка. Без чеков и документов она напоминала рыбу, выброшенную на берег.

– Пока не расстреляют таких, как ваш отец, у нас не будет порядка, – заявила Кэт. – И расстреляем их мы!

– Но…

– Вы хотите сказать, что они дают нам работу и помогают голодным? Да! завтра или послезавтра мне придется продаваться на улице. Вы знаете, для чего увольняют рабочих? Для того, чтобы производить меньше товара, чтобы он стал дороже! Понимаете вы это? Производят меньше товара, чтобы он был дороже – вы это знаете, но вы этого не понимаете. Вы поймете, что это такое, когда выйдете на улицу продаваться.

– Я хотела помочь голодным, – тихо сказала Эдит. – За что вы на меня набросились?

– Да, вы хотели помочь голодным. Эх, вам все равно не понять, в чем дело… Ну, сидите! – Кэт погладила Эдит по голове. – Сейчас придет Вудиха; вы ее, кстати сказать, остерегайтесь, вам от нее добра будет немного. Может, когда-нибудь найдем работу.

И Кэт вышла…

…Дела шли все хуже. Белья не было, и Эдит уже не удивлялась грязным рабочим детям. Она принялась искать работу. На нее смотрели, будто она свалилась с луны. Не знает никакой специальности и хочет получить работу, когда вокруг голодают опытные старые рабочие.

Некий средний буржуа предложил ей воспитывать его детей; но, когда она уходила, он ее обнял. У нее похолодело сердце. Она чувствовала, что до улицы ей уже недалеко.

Сбегая с крыльца, она наткнулась на какую-то фигуру. Это был Рипс.

– Куда это вы? – сказал он ласково.

– Я… я иду домой! – сказала Эдит.

– Позвольте вас проводить! – Рипс, не дожидаясь ответа, взял ее под руку и пошел с ней рядом.

– Как вы себя чувствуете у мисс Вуд?

– Благодарю вас, очень хорошо!

– Когда вы собираетесь ехать в Нью-Йорк?

У Эдит замерло сердце.

– Я не собираюсь! – ответила она.

– Так вы все-таки хотите ехать в Россию?!

– Да! – механически ответила она.

– Да… – повторил Рипс. После этого он остановился, выпустил руку Эдит и сказал:

– Слушайте, дорогая моя! Я все знаю. Мисс Вуд рассказала мне о том, какую телеграмму вы получили от мистера Мак-Лейстона. Не морочьте себе голову. Я предлагаю вам выйти за меня замуж.

Эдит посмотрела на следы болезни на его лице. Кэт говорила ей, что кавалеры, портящие девушек, обещают им жениться на них.

Она еще раз посмотрела на следы ужасной болезни и представила их на своем теле.

– Не беспокойтесь, д-р Рипс, – сказала она, – и оставьте меня в покое. – Рипс хотел что-то сказать. – Не беспокойтесь, д-р Рипс, и оставьте меня в покое – я согласна! А теперь ступайте и сегодня ко мне не приходите.

Порыскав долгое время по больницам и гостиницам Лондона, Гарри пошел в сыскное бюро – в адресном он не мог добиться толку и пришлось, следовательно, обращаться к легавым.

Собственно говоря, Гарри не очень-то надеялся найти за каких-нибудь два шиллинга ищейку, которая поможет ему отыскать Марту Лорен, но в передней сыскного бюро ищейка сама обратилась к нему и согласилась работать за шиллинг и два пенса…

Была суббота. В кабачке было полно народа – матросы, портовая шпана, несколько рабочих. Гарри заходил туда, надеясь встретить кого-нибудь из американцев.

В дверь вошел атлетически сложенный человек с диким выражением маленьких черных глаз. Он подошел к какому-то столику; за ним сидели четверо уже сильно подвыпивших посетителей. Он стал у столика; разговор вдруг утих, все четверо встали, как по команде, и пошли к другому столу. Атлет сел за стол, сгреб объедки вместе с тарелками на пол и стукнул кулаком.

Подбежала девушка на высоких каблуках, накрашенная и набеленная. Он что-то буркнул. Она постояла еще мгновение и задрала юбку. Но пришедший не обратил никакого внимания на этот маневр и, ударив еще раз кулаком по столу, потребовал выпивки.

Четверо, сперва со страхом и ненавистью поглядывавшие на атлета, снова принялись пить. Один из них накачался, казалось, до последней степени. Он говорил о немцах, французах, армейских ботинках, о каком-то своем изобретении. Электрическая сетка для улавливания мин в океане. Он размахивал в воздухе руками и бил себя кулаком в грудь.

– Лорды, миледи, джентльмены и многоуважаемая шпана, не проходите мимо… Вот тут сидит человек, который способен перевернуть вверх ногами всю подводную политику враждующих держав!

Икая и приправляя свою речь нецензурными выражениями, он начал излагать доказательства важности и нужности своего изобретения, но вдруг кивнул головой и смолк.

– Кажется, легче поймать его самого на бутылку виски, чем мину в его сетку, – сказал Гарри соседям.

Оратор очнулся, поднял голову и диким пронизывающим взглядом уставился на Гарри. Затем рот его раздвинулся в широкой улыбке, и он, достав из кармана какую-то бумажку, передал ее Гарри. Гарри спрятал бумажку в карман и вышел. «London-street, 31, Wood. Miss Martha Loran».

…Вот она. Ищейка нашла дичь. Оставалось проверить. Не стоит ли за этим что-то другое? Гарри привык не слишком полагаться на детективов. Но надо было найти ее во что бы то ни стало. Гарри шел быстро; он пересек сквер, свернул направо в узкую улочку Уайтчепла. 71–69 – 67–65 – 53–51 – 49–37 – 35–33…

На следующий день после встречи с Рипсом Эдит встала очень рано. По ее просьбе Джим Рипс должен был увезти ее в восемь часов вечера из этого дома, где она пережила столько тяжелых часов. Сказав мисс Вуд, что скоро вернется, Эдит вышла на улицу. Ее глаза искали три золотых шара над дверью. В конце концов она нашла то, что ей было нужно.

Под тремя золотыми шарами располагался ломбард. Там бедняки могли заложить свои лохмотья и достать полпенса на хлеб. Толстый, как боров, молодой человек с перстнями на пальцах и серьгами в ушах привычным жестом взял из рук Эдит кольцо и бросил его на доску.

– Продаете, закладываете? – спросил он равнодушным голосом.

– Сколько вы дадите? – спросила Эдит. – Это старинное кольцо…

– Не стоит рассказывать, мисс! Берем на вес. Можем дать два шиллинга. Хотите заложить?

Эдит взяла кольцо и вышла. За дверью она остановилась. Она не знала, что делать.

– Вы потеряли свой платочек, мисс! – сказал кто-то. Она увидела мужчину, размахивающего платком, словно официант из ресторана салфеткой.

Эдит прочла в его глазах искреннее сочувствие и спросила:

– Будьте добры, скажите, где я могу продать этот перстень?

– Перстень? – удивился мужчина. – Позвольте поглядеть.

Он долго рассматривал перстень, переводя глаза с него на Эдит и обратно.

Если бы Эдит меньше хотелось есть, она, пожалуй, ярче прочувствовала бы свое положение: вот она стоит с последним средством для жизни в руках, если не считать девятнадцатилетнего тела, взращенного долларами и еще не утратившего своей ценности.

Но ей, прежде всего, хотелось есть.

– Пойдемте! – наконец дружелюбно сказал мужчина. – Я помогу вам в этом деле.

Они пошли вдоль улицы.

Мужчина привел Эдит в лавочку, где продавались всякие бытовые вещи; все было покрыто пылью, будто здесь никто не торговал уже недели две. За прилавком стояла толстая женщина.

– Мисс хочет продать перстень! – сказал мужчина. Толстуха взяла кольцо и начала его разглядывать. Мужчина подошел к ней поближе и шепотом сказал что-то, указывая на перстень.

«Снова предложат два шиллинга, – с горечью подумала Эдит. – И этот такой же, как все».

– Сколько вы хотите за кольцо? – спросила толстуха.

– Фунт! – в отчаянии ответила Эдит.

– Я покупаю его у вас, – сказала толстуха. Эдит получила деньги, вышла и направилась домой. Недалеко от дома мисс Вуд она заметила, что ее догоняет какой-то подвыпивший мужчина. Эдит ускорила шаги и взбежала, запыхавшись, по лестнице.

Дождавшись ухода мисс Вуд, Эдит собрала вещи, спрятала жалкий пакетик под кровать, чтобы он не попался хозяйке на глаза, и начала обдумывать план действий. Выглянула в окно.

Перед дверью стояла какая-то женщина в огромной шляпе, дорого и некрасиво одетая. Увидев Эдит, она спросила:

– Скажите, это не 31-й номер?

– 31-й, – ответила Эдит.

– Не здесь ли живет мисс, которая дает уроки детям?

Мысли молниеносно забегали в голове Эдит. Она ищет воспитательницу для своих детей. Надо решаться.

– Это я! – ответила Эдит. Голос ее прозвучал хрипло.

Дама затопала по лестнице, столкнулась с мисс Вуд, и они вместе вошли в комнату.

Эдит попросила мисс Вуд оставить ее на минутку с дамой. Мисс Вуд состроила гримасу и вышла: она получила определенные инструкции от доктора Рипса.

Но нос ее отошел недалеко; ноги переступали на одном месте, а нос прижался к щели между дверью и косяком.

– Говорите тише, – сказала Эдит, – на кровати больной ребенок!

– Ваш ребенок? – спросила дама без всякого удивления. Это произвело на Эдит приятное впечатление.

– Нет, не мой, – сказала она на всякий случай (гувернанток с детьми берут очень неохотно!).

– Так вот, – сказала дама, – мне нужна учительница для двух девушек, 8-ми и 10 лет. Вы возьметесь?

– С радостью, – ответила Эдит.

Нос за дверью раздул ноздри. Ничего не было слышно.

– Вы будете получать фунт в месяц. Еда, белье и жилье мои.

– Я согласна, – сказала Эдит, едва скрывая свою радость. – Я хотела бы переехать к вам сегодня же.