Текст книги "Зиновий Гердт"

Автор книги: Матвей Гейзер

Глава тринадцатая КАМЕРТОН ВРЕМЕНИ

 
Не знаю за что, но за что-то в награду
Внимательный блеск
                            мимолетного взгляда.
А голос от Бога. Сбывание снов…
 

Сара Погреб. Жажда

Многие, оставившие о Гердте письменные свидетельства, не проходили мимо его голоса. Случайности в этом нет: когда рассуждают о голосе певцов – это закономерно, естественно, а вот голос актеров драматических, эстрадных – случай особый. Рассуждая о Гердте, надо помнить, что его голос – особенный, «гердтовский». Зрители слышали его не только в ролях самого артиста, но и от кукол в театре Образцова, и из уст французских, итальянских, английских кинозвезд: начиная с 1951 года Зиновий Ефимович участвовал в дубляже зарубежных фильмов. Надо сказать, что зрители оценили его и в этом качестве. В те времена, когда его голос звучал в основном за кадром, к нему пришло замечательное послание. На двух страницах зрительница четырежды вспоминала о тембре его голоса. Потом прибавляла, что, когда слышит этот тембр, тут же бежит из кухни к радио, и у нее в это время все пригорает. А в самом конце была маленькая приписочка: «Честно говоря, я хотела бы иметь ребенка от этого тембра».

В своей статье «Голос Гердта был камертоном» Сергей Сергеевич Юрский пишет: «Был голос. Было хорошо произнесенное слово. Причем он играл косноязычного человека, а слышалось, что сам актер прекрасно владеет русским языком и абсолютно свободен в нем. Вот этот артистизм, обаяние актерской двойственности было первым, что влюбило в Зиновия Гердта. Тогда он объездил все страны, но нам-то это было неизвестно, он был закрыт для нас. А дальше лично для меня возникло второе чудо, когда они с Евгением Весником продублировали фильм “Полицейские и воры”. Один из любимых фильмов моей актерской юности. Исполнение, именно исполнение Гердтом голоса артиста Тото в роли старого профессионального вора. Я не знаю, успел ли Тото услышать и оценить, как говорил Гердт, но это действительно было конгениально его исполнению. Речь, исполненная Гердтом, была на равных роли великого итальянского артиста в прекрасном неореалистическом фильме. Не могу не сказать, что и Весник был фантастичен во второй роли, дублируя Альдо Фабрици».

Первый раз Юрский встретился с Гердтом в Ленинграде, но ближе они познакомились в 1968 году, когда Гердт снимался в роли Паниковского в фильме Михаила Швейцера «Золотой теленок». Среди многочисленных ролей Зиновия Ефимовича эта была любима зрителями больше всего. Как уже говорилось, даже памятник Гердту, поставленный в Киеве, запечатлел его именно в роли Паниковского. В этой своей роли, как и во всех остальных, актер выделил именно то, что было ближе его характеру, его видению мира. Его Паниковский не только смешон, но и трогателен, и если авторы знаменитого романа Илья Ильф и Евгений Петров в первую очередь осуждают этого мелкого жулика и афериста, то у зрителей фильма он вызывает прежде всего сочувствие – то самое чувство, которое Гердт всегда старался пробуждать в людях.

Случилось так, что после того, как Зиновий Ефимович сыграл сцену смерти Паниковского, он тяжело заболел и оказался в ленинградской больнице. Юрский в ту пору нередко бывал у него: «Я пришел его навестить. Он читал стихи Пастернака. Читал сестрам, врачам и себе. Тогда он сказал мне: “Знаете, я всегда любил Пастернака, очень любил. Но здесь, во время болезни, во время стояния ‘на грани’, я почувствовал, что это не просто любовь, – я абсолютно нуждаюсь в нем. Это основа меня”. И он исполнил несколько стихотворений. Я больше никогда не слышал подобного уровня даже от него самого. Он не просто замечательно, он существенно прочитал эти стихи».

Из воспоминаний Галины Шерговой: «Зяма в соавторстве с драматургами Мишей Львовским и Исаем Кузнецовым задумали пьесу о человеке, пришедшем в наши дни из прошлого. В каком именно качестве они вовлекли в это предприятие меня, сейчас уже не помню. Помню только, что мы сочинили для грядущего спектакля песню с припевом: “Липа цветет, липа цветет…” Впрочем, двусмысленность данной строчки была обнаружена нами сразу по сочинении. Выходило, что то ли наша жизнь была “липовой”, то ли сам замысел – “липа”. Так или иначе – пьесу не написали. Но радостный процесс обминания слов, разделенный с Гердтом, я испытала. “Дух и нюх” текста он ощущал каким-то шестым чувством. В каждом жанре на свой манер».

А вот мысли о голосе Гердта его сына Всеволода: «Я принимаю все его искусство. Мое мнение: отец, несомненно, талантливая личность, выдающийся актер, виртуозно владеющий своим голосом, – просто фантастически. Уникальное, филигранное владение. Мало того голос, еще владение голосом, интонацией. Вкусный голос». Эти слова дополним высказыванием племянника Гердта Эдуарда Скворцова: «О голосе Гердта можно писать отдельно. Скажу лишь, что для меня его тембр, интонации так же необходимы, как голоса Луи Армстронга, Эллы Фицджеральд, Рея Чарлза, Утесова и Кима. Доведись этому человеку жить в иные времена и в ином пространстве – он не потерялся бы в людском муравейнике. Но нам повезло: Гердт оказался нашим соотечественником и современником. Избери он профессию слесаря или токаря – это был бы Гоша из фильма “Москва слезам не верит”. Из него мог бы получиться прославленный учитель или замечательный музыкант. Но он стал актером – и это еще одна удача для всех нас».

* * *

Галина Шергова вспоминала: «Как известно, Гердт был хром. Хромой артист на сцене и в кинокадре – нелепость! Так считалось, так считал сам Зяма. Чем и определено его тридцатилетнее манипулирование руками и голосом за ширмой театра кукол. Но однажды его пригласили в кино.

У Образцова в то время шел спектакль “Чертова мельница”, где Гердт играл черта первого разряда, такого быстрого, легкого, саркастичного.

Однажды Зяме позвонил режиссер Васильчиков, который занимался дублированием заграничных фильмов: “Зиновий Ефимович, у нас есть французская картина, где за кадром некий голос историка комментирует, шутя, все, что происходит на экране. Попробуйте прочитать это в манере вашего черта”.

Речь шла о знаменитом ныне фильме “Фанфан-Тюльпан”. Зяма не только прочел, но и переделал текст ближе к своей “чертовой манере”. После этого Гердта без конца стали приглашать на чтение и написание закадровых текстов».

Друг и соратник Гердта Валентин Гафт отзывался о нем так: «Его голос (как нечто отдельное) – это уже символ. За его голосом очень много чего скрыто. Его голос нужно расшифровывать. Бывает, животное издает какой-то особый клич, извлекает из себя какой-то особый звук – и все “читают” его и собираются… Так и голос Гердта. На него собирались, потому что он притягивал к себе. Бывает звук зрелища, звук события. Звук, за которым стоит удовольствие. Звук, в котором есть тайна… Вот таким голосом, какой был у Гердта, можно рассказать все. Абсолютно все. И это будет потрясающе, потому что в самом его голосе уже есть событие.

Актер – слово слишком вспомогательное в разговоре о Гердте. Его способ передачи – не актерский. Мне кажется, иногда он был таким… дилетантом, который выше профессионала, потому что он был человеком широкого образования. Мне кажется, то, что он сделал на сцене и в кино, нельзя судить по законам актерского искусства. Как и Володю Высоцкого, например… В нем было что-то пушкинское. Все они чем-то похожи. Маленькие, кудрявенькие, черненькие…

Я читал ему стихи, которые уже давно не пишу… Не могу сказать, что он был от них в восторге… Но мои эпиграммы ему нравились. На мой юбилей он написал мне замечательные стихи:

 
Он гением назвал меня, но это было днем,
А вечером того же дня назвал меня говном…
Но говорить о нем шутя я не имею прав,
Ведь он и вечером и днем был, в общем, где-то прав…»
 

Потом Гафт тоже сложил эпиграмму:

 
О, необыкновенный Гердт,
Он сохранил с поры военной
Одну из самых лучших черт —
Колено он непреклоненный.
 

Всего Гердт озвучил почти полсотни ролей в фильмах – не только иностранных, но и отечественных, там, где актеры (обычно выходцы из Прибалтики, вроде Юри Ярвета) недостаточно хорошо говорили по-русски. Его голосом, к примеру, говорил Донатас Банионис в фильме «Бегство мистера Мак-Кинли».

Увы, не всегда бесценный голос Гердта доходил до слушателей. Тележурналист Алексей Веселовский вспоминает: «Зиновия Ефимовича пригласили на российское телевидение прочитать одно из рождественских стихотворений Бориса Пастернака. Тогда-то он и поделился своей мечтой – почитать стихи со сцены, с экрана». Но этого почему-то не захотел тогдашний художественный руководитель телеканала РТР Игорь Угольников: он не выпустил Гердта в эфир. «В душе осталось лишь ужасное чувство чего-то навсегда упущенного», – заметил Алексей Веселовский.

Сам артист Гердт отнесся к этому «по-гердтовски»: «Я не обижаюсь, люди такие, какие они есть. Главное – не разозлиться». Сказав это, Зиновий Ефимович заметил, что нельзя злиться – разозлившиеся люди теряют себя. Нам, сегодняшним зрителям и слушателям, остается только сожалеть. Многое ушло уже навсегда. Далее Веселовский замечает: «Есть передачи, которые всегда будет смотреть меньшинство, но это не умаляет их значимости…»

Безусловно, прав был Валерий Фокин, написавший о Зиновии Ефимовиче: «Гердт занимал в нашей среде место, которое принадлежало только ему. Он замечательно писал, но, увы, никто, в том числе и я, не смог убедить его напечатать что-нибудь. Голос Гердта, записи художественных произведений, которые остались после него, составляют неотъемлемую часть нашей культуры».

И неудивительно, что сын друга Гердта Константин Аркадьевич Райкин сказал об артисте: «Он был индивидуальным символом времени. Его магический голос, переводивший фильм “Возраст любви”, придавал картине едва ли не большее обаяние, чем сама Лолита Торрес, исполнительница главной роли. А когда он переводил текст песни героини, запел вместе с ней… Кино казалось лучше, чем было без перевода. Вообще, если в фильме звучал голос Гердта, фильм не мог быть пустым».

Прав был Бенджамин Дизраэли, сказавший однажды: «Голос – вернейшее зеркало характера». Если бы это было не так, едва ли роли, которые дублировал Гердт, остались бы такими значимыми и запоминающимися.

* * *

«За кадром» Гердт был занят не только дублированием: он читал текст от автора, участвовал в создании киносценариев и даже пел. Его негромкий, но проникновенный голос звучит в песнях из фильма «Соломенная шляпка», написанных его другом Булатом Окуджавой. В 1990-е годы артист с удовольствием исполнял «дворовые» песни в известной радиопередаче «В нашу гавань заходили корабли».

Особая страница его творческой биографии – озвучивание мультфильмов, прямо восходившее к его работе в кукольном театре. В конце 1970-х годов его пригласили на киевскую киностудию «Киевнаучфильм», где снимали многосерийный мультфильм по повести Андрея Некрасова «Приключения капитана Врунгеля». Книга эта, давно полюбившаяся юным читателям, дождалась своей экранизации лишь в 1978 году. Разумеется, Гердт взялся за озвучивание роли капитана Врунгеля. Вместе с ним в мультфильме приняли участие другие замечательные артисты – Игорь Ильинский, Семен Фарада, Григорий Шпигель, Вениамин Смехов и другие.

Режиссер фильма Давид Янович Черкасский написал о нем: «Эта книга попалась мне на глаза уже после войны, в 60-м году. До этого я читал больше классику – “Дон Кихота”, “Трех мушкетеров”. Я был потрясен великолепными иллюстрациями художника Ротова. Поэтому когда мне совершенно случайно предложили сделать такой мультфильм, то я сразу схватился за эту идею». Соавтором сценария и автором песен был детский писатель Ефим Чеповецкий. Они с Гердтом познакомились во время работы над мультфильмом. Ефим Петрович в Москве был человеком, казалось бы, не очень заметным: выпускник Киевского педагогического института, он закончил Московский литературный институт в 1959 году. Среди тех, кто дал ему рекомендацию в этот вуз, были Самуил Маршак, Лев Кассиль, Константин Паустовский, Михаил Светлов. Уже в конце 1950-х годов творчество его стало заметно: написанные им рассказы, стихотворения, басни, пьесы, интермедии не остались незамеченными читающей публикой, как детской, так и взрослой.

Сам Чеповецкий написал о себе четверостишие:

 
Непререкаем мудрости полет,
И в устной, и в печатной речи —
Улыбка крылья истине дает
И теплотою слова душу лечит…
 

О мультфильме «Приключения капитана Врунгеля» говорили много – это был первый в нашей стране опыт мультсериала, насыщенного песнями и шутками. Не все из них выдержали испытание временем, однако «Врунгеля» смотрят до сих пор. Закономерно, что Ефим Петрович получил за него звание заслуженного деятеля искусств, а это было в те годы непросто. При этом не последнюю роль в успехе, как отмечают многие, сыграло то, что роль капитана озвучил Зиновий Гердт. В 1978 году Зиновий Ефимович написал на фотографии, запечатлевшей их с Чеповецким: «Милому Ефиму Петровичу с чувством сбитости с толку: как это угораздило меня не знать его столько лет?! С глубокой симпатией, Ваш З. Гердт». Теперь они остались вместе не только в людской памяти, но и в самом фильме на долгие годы.

Голос Гердта был органической частью его искусства. И не столь уж важно, играл ли он Кукушкина или дублировал короля Лира – ведь его голос всегда оставался камертоном времени.

Глава четырнадцатая И СНОВА НА СЦЕНЕ

Артисты живут только в людской памяти.

Р. Харвуд. Костюмер

Год 1986-й. Второй год пребывания у власти Михаила Горбачева, год, породивший надежды на обновление Советского Союза, о распаде которого тогда еще никто и помыслить не мог. Случилось так, что именно в этом году произошел взрыв на Чернобыльской атомной электростанции, тогда же из ссылки в Москву вернулся академик Сахаров. Казалось бы, на фоне таких событий выпуск на экраны телеспектакля Михаила Козакова «Фауст» мог пройти незамеченным, но случилось иначе.

Когда Козаков решил поставить «Фауста» Гёте, роль Мефистофеля он предложил Гердту. Зиновий Ефимович вспоминал: «Очень важной была для меня роль Мефистофеля в спектакле, поставленном Михаилом Козаковым. Я стремился очеловечить Мефистофеля, ибо даже всесильному Дьяволу нужен человек, чтобы полнее осознать свое всесилие. Мое глубочайшее убеждение: плохих людей в чистом виде не бывает… Идеал человеческих слабостей мне не интересен». Дальше Гердт замечает, что он, по своей привычке, пытался отыскать в образе Мефистофеля человеческие качества, прежде всего сострадание. Напомним слова артиста: «Главными человеческими качествами я почитаю любовь, доброту и способность человека к состраданию. Наверное, сегодня это звучит даже оригинально».

Задолго до телеспектакля Гердт пытался показать «Фауста» в кукольном театре, но это не получилось. Зиновий Ефимович, подобно своему наставнику Сергею Образцову, весьма высоко оценивал возможности кукольного жанра: «Считалось, что кукла должна только смешить. Но я уверен в обратном: куклы могут всё воплотить ничуть не ниже, чем живые люди, даже выше – обобщеннее – отстраненнее… Скажем, Юра Никулин – очень хороший человек и замечательный артист, рожденный, казалось бы, комиком, а сколько драматических, грустных, печальных ролей сыграл. И как сыграл!» Однако чувства и мысли гениального произведения Гёте оказались куклам «не по зубам». И вот теперь появилась возможность снова воплотить «Фауста» на сцене.

Особенно заманчивым для Гердта было то, что Козаков взял за основу перевод Бориса Пастернака, который до того не то чтобы запрещали, но старались не афишировать. Артист говорил: «Невероятное наслаждение! Как это интересно! Дважды брался за “Фауста”, но так и не одолел, пока его не перевел Пастернак. Боже мой! Неужели по-немецки это звучит так же высоко и прекрасно?! Не может быть! Конечно, нам еще дико повезло: гениальные писатели переводили великих иноязычных сочинителей».

Любой исполнитель роли Мефистофеля – а их в разных странах были сотни – был обречен пойти одним из трех путей. Первый, самый простой – изобразить героя опереточным «мелким бесом», кривляющимся, натужно острящим и терпящим в конце концов вполне заслуженный провал. Второй – подобно Шаляпину, возвыситься до трагедии, превратить тяжбу Мефистофеля с Богом за душу Фауста в сражение космического масштаба, в котором Фауст представляет все человечество, совершающее бесчисленные ошибки, но чудом спасаемое в конце. Гердт избрал третий вариант – он очеловечил Мефистофеля, фактически превратив его в «альтер эго» Фауста, в его «темную половину». Диалог двух героев превратился в драму становления человека, восхождения его к духовному совершенству в борьбе с низменными свойствами души, которые в данной трактовке воплощал герой артиста. Мы не знаем, подразумевал ли сам Гёте подобную трактовку, но весь опыт XX века с его безднами величия и падения человека давал основания для такого прочтения классического произведения.

Но и для тех, кто не вдавался в подобные глубины, телеспектакль Козакова стал незабываемым зрелищем. Достаточно было услышать, как читает Гёте в этом спектакле Зиновий Гердт, чтобы больше не расставаться с этим великим произведением, которое в переводе Пастернака стало неотъемлемой частью русской литературы, русской поэзии, начиная с самых первых строк:

 
Вы снова здесь, изменчивые тени,
Меня тревожившие с давних пор,
Найдется ль наконец вам воплощенье,
Или остыл мой молодой задор?..
 
 
Я в трепете, томленье миновало,
Я слезы лью, и тает лед во мне.
Насущное отходит вдаль, а давность,
Приблизившись, приобретает явность…
 

Случилось так, что среди авторов книги «Зяма – это же Гердт!» нет Михаила Козакова. Не очень понятно почему, ибо Козаков не раз отмечал, что Гердт был культовой фигурой не только советской, но и постсоветской действительности, да и дружба их связывала достаточно давняя. Впрочем, в своих заметках «Зяма, Зиновий Ефимович…» Михаил Михайлович отчасти объясняет охлаждение к нему Гердта и связывает это с Михаилом Швейцером.

В своих воспоминаниях 2004 года, когда Зиновия Ефимовича уже не было в живых, Козаков не решился написать, что Зиновий Ефимович – его друг: «Почему? Я жил в Израиле. У всех у нас по телевидению была возможность смотреть напрямую недолгое время еще советское, а затем российское телевидение. В одной из передач Зиновий Ефимович Гердт на вопрос: “Кто ваши друзья?” – стал перечислять своих замечательных, знаменитых и незнаменитых друзей. “А Козаков?” – спросили у него. “С Мишей у нас непростые отношения”, – сказал тогда Зиновий Ефимович. И объяснил, почему, вспомнив один наш конфликт в застолье, в его, Гердта, день рождения, где я под влиянием винных паров поссорился с выдающимся режиссером и замечательным человеком Михаилом Абрамовичем Швейцером. Гердт счел, что я обхамил его старого друга, и выгнал меня из дома. Я ушел. Наутро я выяснил с Михаилом Абрамовичем отношения по телефону, испросил прощения, и мы, как мне кажется, сохранили наши товарищеские отношения – с ним и с его женой Софьей Абрамовной. Не хочу сейчас вдаваться в подробности конфликта. Скажу только, что возникший в пьяном застолье спор был все о том же – о Пушкине, о понимании его стихов и о моем праве их исполнять. Звучит красиво. Но форма, скорее всего, была ужасной, в чем я и повинился Михаилу Абрамовичу.

И вот, спустя годы, Гердт вдруг вспомнил этот возмутительный эпизод, после которого мы на два года прервали всякие отношения. Затем помирились, заболели дружбой отношений.

Правда, характер у нас обоих, в особенности у меня, увы, не сахар. Сейчас, в старости, я стал, как мне кажется, сдержаннее, терпимее. Но тогда, в 80-х, почувствовав себя обиженным, я не подставлял другой щеки, я умел постоять не только за себя, но и за своих друзей и убеждения. Когда один негодяй, американский импресарио из бывших советских, возивший нашу группу в 89-м году по городам и весям США и безбожно “обувший” нас, неопытных, буквально унизил Гердта, точнее, Татьяну Александровну, за вмешательство в проведение гастролей и угрожал отправить Гердта и Татьяну в Союз, если Гердт не принесет публичных извинений и не “исправится”, мы все в тот раз трусливо промолчали. И Гердт принес извинения. Коленонепреклоненный артист, как школьник на пионерской линейке перед строем, вынужден был просить прощения у этого подонка, с которым, хотя и не в тот раз, счеты я, однако, свел. Не стану утверждать, что сделал я это только из-за Зиновия Ефимовича и Тани, но я не отказал себе в удовольствии, пусть в конце гастролей, назвать вещи своими именами.

И потому мне было особенно обидно, что Гердт позже на телевидении припомнил не лучшее в нашей с ним дружбе и не назвал меня в числе друзей».

Позже кто-то рассказал Козакову, что в одном из писем, присланных ему из Израиля, была такая фраза: «У нас все хорошо. Только произошли две страшные вещи: арабские террористы взорвали автобус и Гердт нахамил Козакову».

Михаил Михайлович продолжал: «Сегодня я хочу, но не могу назвать Зяму другом лишь потому, что не знаю, позволил бы он сам употребить столь высокое слово – дружба. Но это и не важно, в конце концов. Как говорится, хоть горшком назови, только в печку не ставь. Важно другое. Вот уже столько лет, как его не стало, а я все думаю и думаю о нем, о его судьбе, о его выдающемся таланте. И вновь, и вновь мне кажется несправедливым, что он лишь озвучил козинцевского Лира. Зяма измучился, проделывая эту не нравившуюся ему работу, но не сыграл эту роль в ленте Козинцева. Сделав колоссально много, он, на мой взгляд, лишил нас радости прочитать его ненаписанные мемуары, услышать и увидеть снятыми на пленку сольные его вечера. Но история не терпит сослагательного наклонения. Довольно и того, что жил да был Зиновий Гердт, мужественный фронтовик, замечательный актер, чтец, музыкант, друг многих, не менее замечательных людей, любивших его, восхищавшихся им, по-настоящему друживших с ним до конца его жизни. А мне лишь остается поблагодарить судьбу, что она свела меня с этим человеком и в жизни, и в работе».

В том же очерке Козаков поставил на первое место среди театральных ролей Гердта роль костюмера в одноименном спектакле, поставленном Евгением Арье в Театре им. Ермоловой, в пору, когда им руководил Валерий Фокин. Все же думается, что вершин на театральной сцене у Гердта было несколько, и одна из них – несомненно, роль Мефистофеля, принесшая лавры и самому Козакову как постановщику «Фауста».

Именно об этом пишет в одном из стихотворений Давид Самойлов:

 
Твой «Фауст», Миша Козаков,
Прекрасный образец работы,
Ведь ты представил мне, каков
Был замысел Володи Гёте.
Володя этот (Вольфганг тож)
Был гением от мачт до киля,
И он не ставил ни во грош
Любые ухищренья стиля.
Он знал, что Зяма – это чёрт,
Что дьявол он по сути самой,
Что вовсе он не Гердт, а Герт!
Что черт в аду зовется Зямой.
 

И снова из очерка Козакова: «Со мной вообще случай особый потому, что Гердт однажды, пусть всего один-единственный раз, осчастливил меня, сыграв в моем трехсерийном телевизионном спектакле – в “Фаусте” Гёте – роль Мефистофеля. Я полагаю, нет, я уверен, что никто бы не смог сыграть эту роль, сочинение поэта Гёте – да еще в каком переводе Пастернака! – лучше Зиновия Ефимовича Гердта. Я часто сомневаюсь в праве режиссера печатно восхищаться актером, сыгравшим в его спектакле или фильме. Ведь, хваля актера, режиссер хвалит тем самым и самого себя. Но в данном случае мне не хочется останавливать себя. Зиновий Ефимович Гердт обладал для исполнения труднейшей роли всеми необходимыми качествами».

В 1986 году Гердту исполнилось 70 лет, и сниматься в достаточно динамичной роли Мефистофеля ему было не так уж просто. Козаков вспоминает: «А он, снимаясь по восемь часов каждый день в этой трудной роли, как мальчишка, лез на верхотуру металлических конструкций, если того требовал выбранный оператором ракурс, выгодный для мизансцены. “Зяма, может быть, все-таки не надо, еще небезопасно? Зиновий Ефимович! Куда ты лезешь? Тебе почти 70 лет! Я боюсь за тебя!” – “Нахал! Здесь дамы! Что за бестактность! Брось, Миш, если надо, значит, надо. Это Мефистофель. Такое не часто попадается сыграть”».

После того как спектакль был показан по телевидению, в прессе появилось немало отзывов. Вот один из них: «Постановка удалась и заставила подумать: как хорошо все-таки, что телевидение не зависит от кассовых соображений. Решили поставить Гердта – и поставили. Есть актеры, в том числе и хорошие, боящиеся, однако, стиха, как огня. Стихи им мешают ритмом, рифмой, определенностью формы. Гердт хорошо знает, что и ритм, и рифма, и вообще форма – это и есть переживание, откристаллизовавшееся, ставшее музыкой. В роли Мефистофеля речь Гердта эмоциональна и чеканна, он желает, чтобы вы вместе с ним наслаждались силой и красотой слова, афористической точностью строки. И Гёте, и Пастернак ясно видны и четко слышны в этой постановке.

Хочется немедленно позвонить на телевидение, чтобы убедить эту редакцию или другую: если уж нашлись актеры, для которых такой сверхсложный репертуар – источник радости, а не только трудностей, то как же не дать им продолжить то, что так хорошо начато?

…Но о чем грустит, над чем усмехается этот задумчивый бес? В чем суть гердтовского исполнения? Словесный пересказ впечатлений всегда в таких случаях не полон, но все же рискну… Как нужен даже всесильному дьяволу человек, пусть совсем не всесильный! Как непереносимо без него всесилье…

Как хочется овладеть хотя бы одной человеческой душой… иронизирует дьявол по этому поводу над самим собой. Это и есть дьявольская ирония».

А вот что писала позже жена Давида Самойлова Галина Медведева в статье «Признание в любви»: «И самой пластикой образа, и свежестью тонуса, которыми Мефистофель успешно соперничает с юной Гретхен, Гердт убеждает нас, что зло живое, оно ускользает от механического вычленения из природы человека, принимая на себя десятки обличий – от игривой усмешки до мудрости всеведения. Грозовые раскаты мефистофельских деяний отдаются в реакции зрителя сильными эмоциями: да ведь это все он, который так нас, людей, понимает. Мефистофель Гердта – всеобщая, и наша с вами, тень. Тень человечества, искушенного знанием».

И еще о Гердте в роли Мефистофеля: «В этом спектакле Зиновию Ефимовичу пришлось сниматься с животными – две обезьяны и петух. Но вскоре сникли обезьяны, а за ними и петух – не выдержав удушья, он упал в обморок. Но у петуха оказались дублеры, без обезьян обошлись, Гердта дублер, увы, не страховал. Козаков подошел к нему и сказал: “Смотри, Зяма, а ты живой!”».

Спектаклю, ставшему событием и в жизни Гердта, и в театральной жизни, Юлий Ким посвятил стихотворение «Зиновию Гердту, сыгравшему Мефистофеля»:

 
Вам дьявола играть не надо.
А почему? А потому.
Вы человек такого склада,
Что не сыграть вам сатану.
В какой бы форме небывалой
И как бы ни велась игра.
Вас выдаст голос ваш лукавый,
Всегда желающий добра.
У вас такое порученье
От наших сереньких небес:
Свечи поддерживать свеченье
Меж Днепрогэсов и АЭС,
Чтоб я на свете жил и думал:
А все ж во мгле текущих лет
Есть этот бархат. Этот юмор.
И грусть, и негасимый свет!
 

Надо сказать, что Гердт не любил театра в смысле актерства и неоднократно говорил, что он сам не артист: «Да какой я артист?» В актерской среде очень редко можно встретить человека, который вдруг восхитился бы успехами коллеги. Который вдруг скажет искренно: «Слушай, ты гениально играешь! Я – вообще никто, а ты – гений!» Это очень большая редкость, потому что у каждого свои мотивы, свои соображения, свои амбиции, свое восприятие себя в профессии и т. д. Гердт мог посреди спектакля заплакать или прохохотать минут двадцать без остановки. А потом, зайдя за кулисы, воскликнуть: «Ничего подобного я в своей жизни еще не видел! Это потрясающе! Ты – гений!»

В своих заметках «Есть такое амплуа – благородный старик» Гердт пишет, что, по его мнению, каждый комик в глубине души трагик, и в значительной мере поэтому он стремится сыграть серьезную роль: «Думаю, что с Мефистофелем в какой-то мере мне это удалось… Мне кажется, что даже у самого замечательного комического артиста должна быть минута, когда уже погашен свет и всем сказано: “Спокойной ночи!” И он думает: “Боже мой! Что это они все считают меня шутом?”…»

Роль Мефистофеля в телеспектакле Михаила Козакова стала для Гердта редким подарком судьбы, без которого его актерский путь был бы совсем другим.

* * *

И еще об одном спектакле, без которого творческая биография Гердта немыслима. Спектакль «Костюмер» вышел вскоре после «Фауста» Козакова, в сентябре 1987 года. Почему Гердт оказался в этом спектакле, да еще и в главной роли? Вдумаемся – к тому времени актер уже 47 лет не играл на драматической сцене! «Я жутко робел. В кино ведь как? Получишь две страницы роли – и гуляй, учи, когда хочешь, обедай, когда хочешь, снимайся, когда хочешь. Особенно теперь я это ощущаю, при моем статусе “старика”, “мэтра”, когда теперь я могу намного свободнее попросить еще один дубль. В театре ты должен распределить себя на целую судьбу – за несколько часов сразу. Душу взбурлить, а не технику настроить. После целого дня ерничанья выходить на полный разгар души. В “Костюмере” это было огромным наслаждением для меня».

Постановщиком спектакля в Театре им. Ермоловой был Евгений Арье, но инициатором – главный режиссер театра Валерий Владимирович Фокин. Вероятно, он и рекомендовал пригласить на главную роль костюмера Нормана Зиновия Гердта. Конечно, были те, кто отговаривал его, указывая, что Гердт давно утратил навыки игры на сцене, что он вряд ли будет убедителен в роли трагического героя. Однако Фокин этим уверениям не внял, хорошо зная на правах друга Гердта, как тот тоскует по драматическим ролям. Уже был сыгран Мефистофель, оставалась нереализованной мечта об участии в спектаклях по Шекспиру. Зиновий Ефимович всю жизнь обожал английского классика – еще и потому, что семь шекспировских пьес перевел обожаемый им Пастернак. «Мне кажется, он всю жизнь пытался разгадать тайну Шекспира, тайну границ человеческих возможностей», – сказал мне однажды известный шекспировед Михаил Морозов. Приближением к Шекспиру для Гердта стало озвучивание роли короля Лира, сыгранной в фильме Козинцева эстонским актером Юри Ярветом, плохо говорившим по-русски.

Новая встреча актера с «Королем Лиром», с Шекспиром состоялась, как ни странно, в пьесе «Костюмер», написанной британским драматургом Рональдом Харвудом (по-настоящему он Рональд Горвиц, сын еврейских иммигрантов из Польши) достаточно недавно, в 1970 году. Надо сказать, что спектакль на сцене Театра им. Ермоловой был поставлен спустя четыре года после выхода в 1983 году английского фильма «Костюмер», за который Харвуд как автор сценария получил «Оскара». Место действия пьесы – Лондон военных лет, где налет немецкой авиации может сорвать спектакль «Король Лир» в небольшом частном театре. Покинут ли зрители зал? Уходят не все. Норман обращается к зрителям: «Начался налет. Но мы поднимем занавес. Пусть те, кто хочет бежать… кто хочет покинуть здание, проделают это как можно тише… Спасибо!»