Текст книги "Бюро волшебных случайностей"

Автор книги: Матвей Крокодилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Ну что таращишься, как сова? – не слишком приветливо спросила я. – Или не знал, к кому шел?

– Знал, конечно, – пожал плечами Брянцев. – Просто ты потрясающе выглядишь.

Да уж, не жалуюсь. Впрочем, никогда и не жаловалась. За что себя люблю – так это за красоту и за скромность. Шучу. Никогда красоту свою не ценила, скорее наоборот.

– Не могу сказать того же о тебе. Укатали, что называется, сивку крутые горки.

Вовка как в двадцать четыре года не блистал наружностью, так и в тридцать девять не похорошел. Есть такие мужчины, которые в молодые годы – просто шнурки, зато годам к сорока и старше становятся солидными и по-настоящему интересными, как, например, Шон Коннери. Но только не Брянцев. Как он был тощим, так и остался, зато обзавелся малоэстетичным рыхлым брюшком. Впалые щеки образовали какие-то неестественные складки, при этом местами еще больше обтянув скулы. Под глазами, кляузничая на недобросовестную работу почек, окопались сиреневатые мешочки. Усы, частично поседевшие, по-прежнему были неряшливо обкусаны. Зато прическа изменилась радикально. Шишковатый череп не так давно был побрит, но русо-алюминиевая поросль уже рвалась в небо, угрожающе топорщась. Однако костюмчик цвета грозового неба он прикупил далеко не в рядовом универмаге. Галстук, замшевые туфли и мобильничек ничем не уступали костюму.

– Я хочу стать в своей фирме начальником отдела, – сразу взял быка за рога Вовка.

– Похвально. И чем же занимается ваша фирма, позволь спросить?

– Да так, рога и копыта. Там купи, здесь продай.

– Как называется?

Когда он сказал, я минуты две кашляла. «Рога и копыта» легально занимались цветными металлами в умопомрачительных объемах.

– Кем же ты там… служишь? – поинтересовалась я, еще раз окидывая взглядом его виповский наряд.

– Экспертом по электропроводимости металлов, – гордо изрек Брянцев.

Я изо всех старалась не рассмеяться и поэтому периодически срывалась в приступы кашля.

– Простыла? – с трогательной заботой спросил Вовка. – Немудрено. И не скажешь, что лето начинается, холод собачий. Редьку с медом не пробовала?

Сам жри редьку. Вместе с хреном!

– Есть соображения, или предоставляешь думать нам?

– Помнишь «Служебный роман»?

– Фильм? – уточнила я. – Конечно. И что? Ты решил охмурить начальницу?

– Думаю, это единственный способ. Если все пойдет удачно, можно даже жениться.

– А может, лучше подобрать тебе другое место работы? Правда, «веселых гомиков», кажется, больше не выпускают.

Я не могла удержаться, чтобы не подпустить шпильку. «Веселым гомиком» (в оригинале – «веселый гномик») называлась детская музыкальная игрушка, для которой Вовка паял схемы на заводе.

Он смерил меня уничтожающим взглядом.

– Ладно, ладно, – сдалась я. – Посмотрим, что можно сделать. Лучше расскажи, как живешь. Столько лет прошло.

– Да как живу? – Вовка скорчил постную мину, при этом его усы отвисли до подбородка. – Женился, развелся. Еще раз женился, еще раз развелся. Алименты плачу на двоих детей, которых даже не вижу. Работаю, пиво пью, видик смотрю. Что еще? А ты?

– У меня все в порядке. Не разводилась, потому что не выходила замуж. С детьми проблем нет, потому что нет детей. Живу в свое удовольствие. Работаю, пью хорошее вино и хожу в рестораны.

Он внимательно оглядел меня с ног до головы, но это не был забавно-щекотный Пашкин взгляд, которым тот приветствовал меня каждое утро. Мне стало тоскливо…

– Держи ключи и жди меня в машине, –  Антон подтолкнул меня к выходу и вернулся в кабинет Добролобова.

Я спустилась по лестнице, вышла на улицу. Дождь почти прекратился, мелко моросило, изредка срывались капли покрупнее. Антон умудрился поставить машину так, что как ни подойди – все равно лужа. Босоножки моментально намокли, и ноги в них противно елозили.

Устроившись на переднем сидении, я включила магнитофон. Антон предпочитал классический джаз. Не могу сказать, чтобы разделяла его пристрастия, но эта мелодия была просто невероятной. Сакс горько плакал, жалуясь на одиночество, взлетая к небу на волнах грусти. И только легкая солнечная капель, вплетаясь синкопами, говорила о том, что все еще будет.

У меня защипало в носу. Потянувшись за сумкой, чтобы достать платок, я повернулась к окну и вдруг увидела высокую темноволосую женщину, которая шла к входу в прокуратуру. Она показалась мне смутно знакомой. Со мной так бывает часто. Встречаю человека и понимаю, что где-то его уже видела. Но вспомнить не могу никак. Однако на этот раз вспомнила. Несмотря на то, что видела пятнадцать лет назад, да и то на фотографии.

Это была Наташа… как там ее, ах да, Полосова. Вернее, в девичестве Полосова. Та самая Вовкина невеста, которая благополучно его бросила. Потом она точно так же бросила и своего муженька, лейтенанта медслужбы. А Вовка ее обратно подобрал и женился. Запомнила я эту особу только потому, что ее большой портрет стоял у Брянцева на столе, создавая ему имидж безутешного страдальца. Мне тогда совершенно непонятно было, что же он в ней нашел. Волосы клочьями торчат во все стороны, маленькие светлые глазки, мясистый нос, губы то ли поджатые, то ли просто слишком тонкие. И выражение неистребимой стервозности.

Наталья открыла дверь и вошла. Наверно, ее тоже вызвали по Вовкиному делу. Пашка все еще не представил мне подробное досье на Брянцева. Надеюсь, он сообразит разузнать так же и про обеих его жен.

Наконец, минут через пятнадцать, появился Ракитский. Влез своими изящными – «паркетными» – туфлями в лужу, чертыхнулся, упал на сидение и посмотрел на меня с сомнением: говорить или не стоит. Решил, что стоит.

– Интересный момент. Застрелили твоего дружка из такого же пистолета, какой принадлежал его отцу. Официально принадлежал, зарегистрированно.

– И что? Ты мне об этом уже сказал, пока сюда ехали.

– Да то, что пистолет этот пропал. Вот так взял и пропал, прямо из дома. На этот счет даже заявление владельца имелось. Папенька Брянцев, уж не знаю, известно тебе это или нет, имел некоторое отношение к госбезопасности. И не мог не понимать, что если пропавший пистолет где-то всплывет, ему будет кисло. Поэтому сразу побежал в органы каяться.

– Но я-то при чем? И потом папенька, как ты говоришь, Брянцев, если мне память не изменяет, давно умер.

– Лет семь назад. А при чем тут ты? Да не при чем. Надеюсь. Просто пропал ствол в апреле 1988 года. Забавное совпадение.

Я нервно захихикала.

– Разумеется, я его стащила. И хранила пятнадцать лет. Он мне был дорог как память. Да? Или же я все эти годы вынашивала план мести. Да?

– Ну не знаю, не знаю, – хмыкнул Антон, включая зажигание. – Это ты у гражданина Добролобова спроси, да или не да.

– А ты не допускаешь, что это сам Брянцев у папаши пистолет спер?

– Мысль интересная. Прибережем про запас.

Не успели мы проехать и километра, как нас тормознул бравый инспектор. Так и не объяснив внятно, что же именно Антон нарушил, намекнул, что двадцати долларов хватит. Думаю, если б он смог объяснить, такса была бы совсем другая. Ракитский сопротивляться не стал – бесполезно! – и вытащил двадцать бумажек по одному доллару, грязных и мятых до невозможности.

– Пересчитайте! – сказал он, ослепительно улыбаясь.

Гаишник сморщился, словно откусил разом пол-лимона, но доллары взял, не считая, и даже сделал под козырек.

Отъехав, Антон резко перестал улыбаться, словно лампочка погасла.

– Ненавижу стервятников! – процедил он сквозь зубы.

– Не бери в голову! – посоветовала я. – Чем трепать себе нервы, принимай все это как данность. Главное – было бы чем заплатить.

– Тебя когда в камеру ни за что посадили, ты это принимала как данность? – вскипел Антон, а я прикусила язык.

Помолчав, осторожно спросила:

– А где ты такие баксы взял?

– Специально меняю для подобных случаев. А потом мну и пачкаю.

Он хотел отвезти меня домой, но я вспомнила о своей «девятке», брошенной у конторы. Выгрузив меня, Ракитский, не попрощавшись, резко рванул с места.

                                                        7.

Досье Брянцева представляло из себя весьма объемистый файл. Я всегда поражалась Пашиному умению собирать информацию. Конечно, он не сам все это узнавал, но ведь надо же еще знать, где можно спросить. Как он это делает – не представляю. А он не говорит. Только улыбается загадочно. Но расходы при этом минимальны.

Я сидела в кабинете за компьютером, прихлебывала кофе и листала страницы, кое-что выписывая на листочек. Родители, школа, училище, армия, институт, работа. Соседи, друзья, жены, дети, любовницы. Интересы, политические взгляды, хобби, привычки. На редкость гадостный выходил тип. Мелкий такой гаденыш, по-одленький. Да уж мне ли не знать. У многих, наверно, появлялось желание его прикончить.

Соседи, а точнее соседки, были выделены в особый раздел. Особо близких отношений Брянцев ни с одной из них не поддерживал. Пожалуй, единственной, на кого я обратила внимание, была некая Инна Замшина, которая жила над ним в 17-ой квартире. Мать-одиночка, библиотекарь. Несколько раз в год Брянцев приглашал ее для генеральной уборки. 16 июня у нее как раз был выходной. Впрочем, можно приглядеться и к Марине Цветковой, сорокалетней разведенной бухгалтерше из соседнего подъезда. Никто не мог сказать определенно, была ли она вообще знакома с Брянцевым, но именно 16-го, около семи вечера, ее видели рядом с «Василеостровской» разговаривающей по сотовому телефону, хотя вряд ли ее заработки позволяли ей иметь «трубку».

Этих дам я записала в свой кондуит под номерами 1 и 2. Но полагаться только на то, что соседи не видели рядом с домом никаких посторонних женщин, особо не стоило. Поэтому следующими двумя пунктами в моем списке оказались бывшие Вовкины жены – Наталья Полосова, в третьем браке Гёрдер, и Дарья Комлева.

Теперь дамы, так сказать, сердца. Удивительно, а может, и неудивительно, но их было относительно немного. Всего получилось двенадцать за девятнадцать лет (не считая меня, разумеется). Примерно шесть десятых подруги в год. Двух вычеркнула сразу: одна умерла, другая уехала жить в Канаду. Потом, подумав, вычеркнула еще троих: они встречались с Вовкой давно и теперь жили в других городах. Итого одиннадцать человек.

Явных и откровенных Вовкиных недоброжелателей Паша отыскать не смог. Возможно, их не существовало. Во всех местах, где Брянцеву довелось работать, никаких особо крупных конфликтов не наблюдалось, так, по мелочам. Обычно начальство не любило его за лень и неспособность к полезной деятельности. В криминале он тоже замешан не был. Не обнаружилось и родственников, с которыми можно было бы делить фамильные драгоценности.

Конечно, вероятность того, что кое-что осталось под водой, была велика. Но тут уж ничего не поделаешь. Будем копаться в том, что есть.

Я посмотрела на часы. Половина седьмого. Навещу для начала Замшину с Цветковой. Надо думать, они уже пришли с работы.

Но не успела я встать, как из приемной донеслись какие-то вопли. Дверь распахнулась, и в кабинет вломился Артур Слепнев, тот самый наш клиент, который хотел стать компаньоном хозяина. Алена, выглядывая из-за его спины, страдальчески морщила лоб и разводила руками.

Дальнейшее  напоминало рекламный ролик, в котором служащий, отпив из чашки, громит кабинет начальника на том основании, что «это был не “Нескафе”». Слепнев схватил с моего стола папки, грохнул их об пол и начал пинать ногами. Потом наподдал стул, который отлетел в угол. На шум прибежал охранник Вася и утихомирил его.

Выяснилось следующее. Мы предложили Слепневу такое развитие событий: ставим важную сделку его фирмы на грань срыва, а он – настоящий герой! – всех выручает. Дальше действовать он должен был уже сам. Но случилось так, что мы ничего еще не успели сделать, а сделка сорвалась сама, совсем по другим причинам, к которым мы не имели никакого отношения. Слепнев, не разобравшись, бросился на танки и… подорвался. Начальник, заметив совершенно не свойственное подчиненному рвение, понял его неправильно. Вернее, как раз правильно. Что это он все подстроил, чтобы стать компаньоном. В результате наш клиент с треском вылетел с работы. И пошел к нам выяснять отношения.

Как ни пытались мы с подоспевшим Пашей убедить его, что мы тут не при чем, Слепнев верить отказывался. И грозил подать на нас в суд. Довольно забавно, да? Ничего, Ракитский ему голову оторвет. Во-первых, в договоре написано, что если БВС оказывается не в состоянии предоставить требуемую услугу, то возвращает деньги. А мы с него и не брали еще ничего. А во-вторых, там есть еще один пункт, согласно которому, если клиент не смог воспользоваться представленной ему возможностью, то БВС за это ответственности не несет.

А еще забавно вот что. Человек охотно принимает подстроенное за случайное, но вот в случайности частенько ищет чей-то злой умысел.

В мои студенческие годы произошла одна показательная история, напоминающая анекдот. Случилось это на лекции по некой коммунистической дисциплине. Предмет был новый, лекция первая, преподаватель незнакомый. Кроме того, лекция была общей для нескольких групп. В расписании что-то напутали, поэтому заблудившиеся шли муравьиной тропой. Дверь душераздирающе скрипела. Доцент сначала нервно кивал, но на третьем или четвертом опоздавшем впал в ярость.

– Как фамилия? – взревел он, когда в аудиторию просочилась наша Светка Умрихина. – Я буду записывать и потом учту все ваши опоздания на экзамене.

Светка назвалась. Не успел доцент открыть рот, чтобы продолжить лекцию, дверь заскрипела и вошла девица из испанской группы.

– Как фамилия?

– Мертвянская.

Доцент озадаченно замолчал, переводя взгляд с Мертвянской на Умрихину и обратно. В это время финская группа, оглядев свои ряды, начала истерически повизгивать. Это обстоятельство разъяснилось через минуту, когда появилась опоздавшая «финка».

– Фамилия? – снова грозно вопросил доцент.

– Гробовщикова, – под дикий рев своих одногруппников ответила она.

Доцент орал минут пятнадцать. Не помогли и студенческие билеты, которые предъявили девицы. Вопреки всякой логике он решил, что они сговорились опоздать и заходить по одиночке, действуя ему на нервы своими фамилиями. Экзамен у них, даже у отличницы Мертвянской, он принял только с третьего захода.

После всех этих разборок я оказалась на Васильевском только около восьми. Цветкова выгуливала во дворе карликового пуделя грязно-абрикосового цвета. Несчастная собачонка тоскливо озиралась, не зная, где бы пристроиться для своих мелких делишек.

– Марина Цветкова? – осведомилась я, выходя из машины.

– Да-а, – удивленно протянула та. – А что?

Это была довольно потрепанная дама, которая выглядела гораздо старше своих лет. Не зная, я дала бы ей не меньше пятидесяти. Ее дряблые телеса выпирали из спортивного костюма пронзительно-лилового цвета, сожженные «химией» кудельки были похожи на шерсть бедного пуделя, а накрашенные морковной помадой губы напоминали означенный корнеплод, пролежавший в овощехранилище не меньше года.

Я показала ей удостоверение частного детектива. Удивительно, но частенько люди, которые даже под страхом немедленной смерти ни слова не скажут милиционеру или следователю, буквально с распростертыми объятьями бросаются на частного детектива, так и брызжа информацией. Впрочем, не реже бывает и наоборот. Марина Цветкова относилась к первым.

– Спрашивайте! – с готовностью предложила она, сверкая маленькими очами, притаившимися в густо накрашенных, комковатых ресницах.

– В каких отношениях вы были с Владимиром Брянцевым? – в лоб брякнула я.

– С Брянцевым? А это кто же такой? – очень искренне удивилась Цветкова.

– Ваш сосед из 16-ой квартиры.

– Так это ж с другой лестницы! – возмутилась она. – Я что же, весь дом знать должна? Я и со своей-то не всех знаю.

Если учесть, что в каждом подъезде всего по десять квартир…

– А вы давно здесь живете? – спросила я.

– Да с рождения.

Комментарии излишни. Я живу в своем доме три года, на нашей лестнице шестьдесят квартир, и все же добрая половина жильцов мне известна по имени и фамилии, а остальные – в лицо.

– Значит, Брянцева вы не знаете, – уточнила я.

– Сказала же, нет. А что, должна?

– Не знаю. Вообще-то это тот, кого убили недавно.

– Ах, вот это кто! – обрадовалась Цветкова. – Нет, не знаю я его.

– Но он ведь всего на год был вас моложе. И тоже здесь всю жизнь прожил. Может, в одну школу ходили.

– Может, – она переминалась с ноги на ногу, как уставшая корова. – Но ведь не в один же класс. Вы уж извините, ничем помочь не могу. Вот если б знала что, рассказала бы.

Я вытащила сотовый и очень натурально ахнула:

– Вот черт! Срочно надо позвонить, а батарейка села.

– Возьмите мой! – Цветкова любезно вытащила из кармана громоздкий «Эрикссон» в потертом чехле.

Поблагодарив, я набрала свой домашний номер, послушала длинные гудки и отдала ей телефон.

Что ж, для начала удовлетворимся этим.

Цветкова свистом подозвала пуделя, подхватила его подмышку и понесла к своему подъезду, то и дело оглядываясь на меня. Когда дверь хлопнула, я вошла в соседний и поднялась на четвертый этаж.

Честно говоря, я думала, таких дверей уже не осталось. Судя по всему, большинство квартир в доме, огромных, с высоченными потолками и комнатами анфиладой, выкупили «новые русские». Но только не эту. Рядом с чудовищно вишневого цвета дверью, облупленной и исцарапанной, громоздились звонки – всевозможных фасонов и размеров. Старейший из них, похожий на ключик от заводной игрушки, имел при себе тусклую табличку с гравировкой: «Д-ръ Фiаловъ. Поверните». Снизу белой краской было меленько подписано: «Замшина, 3 коротких».

Я призадумалась: как можно три раза коротко повернуть эту штуковину. Мои сомнения прервал лязг отпираемой двери. Я еле успела отскочить. На пороге стоял здоровенный, не слишком трезвый парень.

– Ку-да? – вопросил он неожиданно тонким для его комплекции голоском.

– К Замшиной, – пискнула я.

– К ней три коротких, – строго пояснил парень, захлопнул дверь и, покачиваясь, стал спускаться вниз.

Я оторопело смотрела ему вслед. Дверь открылась снова.

– И не вздумай нажраться по дороге! – густым дьяконским басом крикнула парню вдогонку крохотная, тщедушная женщина в грязноватом ситцевом халатике.

– Мне к Замшиной, – я поторопилась вломиться в квартиру, пока дверь опять не захлопнулась у меня перед носом.

– Вторая дверь, – отступая в сторону, проинформировала басовитая тетка.

Узкий, похожий на кишку коридор уходил в бесконечность и там, кажется, сворачивал влево. Света лампочки не хватало, поэтому разглядеть точно не представлялось возможным. Вдоль стены громоздились вешалки, по большей части пустые, но кое-где висели забытые зимние пальто и куртки. Тут же выстроились всевозможные ящики, коробки, прикрытые пыльными тряпками, и даже доисторического вида сундук. Откуда-то сверху свисало огромное корыто, которое подпирал стоящий на заднем колесе велосипед. Пахло пылью, плесенью, вареной капустой и туалетом.

В детстве мне часто приходилось бывать в коммуналках – большинство моих одноклассников жили именно в них, да еще в общежитиях. Но в «позднесталинских» домах, построенных у парка Победы после войны, коммунальные квартиры были в основном трех– или четырехкомнатные. Галка до переезда в Приморский район жила в шестикомнатной. Но такую, комнат на пятнадцать, я видела впервые. На этаже она была одна. Наверно, и остальные в этом доме когда-то были такие же, но их поделили надвое. В Вовкиной квартире было «всего» пять комнат, кухня и огромная ванная, переделанная из шестой.

Я постучалась во вторую от входа дверь. В ответ раздался пронзительный кошачий вой.

– Громче стучите! – прошамкала старушечья голова, высунувшаяся из соседней двери. – Она спит, наверно. А дитенок у бабки.

Ну не знаю. Можно было не услышать стук, но уж вой-то должен был разбудить и мертвого! На всякий случай постучала еще. Дверь распахнулась, словно сама собой.

Судя по всему, интерьер огромной комнаты сохранился годов с пятидесятых, если не раньше. С внутренней стороны дверь украшали плюшевые малиновые драпировки с бомбошками. Овальный толстоногий стол покрыт такой же малиновой скатертью, с такими же бомбошками. Огромный блекло-оранжевый абажур с бахромой спускался откуда-то из-под высоченного потолка на массивной цепи. У стены – высоченная кровать с никелированными спинками. У бабушки в Днепропетровске тоже была такая. Помню, я очень любила отвинчивать блестящие шарики и играть с ними.

Хозяйка обнаружилась на потертой кушетке неопределенного цвета. Она забралась на нее с ногами и укрылась пледом, поэтому я не сразу ее и заметила. Рядом с ней пристроился серый кот, он лежал, поджав под себя лапы и хвост, и был похож на огромную жирную гусеницу.

Инне Замшиной, согласно Пашкиному досье, недавно исполнилось двадцать пять лет, она работала в районной библиотеке и одна воспитывала трехлетнего сына. Грех, конечно, но, глядя на нее, я вспомнила известное циничное выражение, что не бывает некрасивых женщин, а бывает мало водки. Инна была не просто некрасивой, она была отталкивающе некрасивой, если не сказать уродливой. Мне стало неловко за свою внешность, как если бы я пришла навестить очень бедную подругу в платье от Диора. Интересно, сколько же пришлось выпить отцу ее ребенка? Или он прикрыл ее лицо подушкой?

И снова мне стало неловко, но теперь уже за свои мысли, словно она могла их услышать. В конце концов, после второй-третьей встречи даже самую отчаянную некрасивость перестаешь замечать, если с человеком интересно и спокойно. В моем активе был роман с ужасно некрасивым художником, который, что случалось нечасто, сам меня бросил.

Тем не менее, мои глаза, не слушаясь команд, продолжали обшаривать ее широкое и одутловатое, похожее на пухлую тарелку лицо с маленькими поросячьими глазками и носом-кнопкой. Бледная до голубизны кожа, неряшливые, редкие и крупные веснушки даже на лбу, узеньком, словно приплюснутом. Только волосы хороши – густая, вьющаяся темно-рыжая грива. Когда-то я сделала несколько попыток покраситься в рыжий цвет и хотела именно такой оттенок, но так и не смогла его добиться.

– Вы из милиции? – прошелестела Инна, выпутывая свою тщедушную фигурку из пледа. – Насчет Брянцева?

– С чего вы взяли? – удивилась я.

– А кому я еще нужна. Правда, меня уже допрашивали. Больше я ничего не знаю.

– Я из детективного агентства.

Если Цветкова принадлежала к людям, которые любят частных детективов и стремятся им всячески содействовать, то Инна явно относилась к противоположной группе. Она как-то вдруг напружинилась, съежилась и стала еще меньше. Кота, которому, похоже, передались эмоции хозяйки, сверблюдило так, что он сложился вдвое.

– Честное слово, я ничего не знаю, – пробормотала Инна, глядя куда-то в паркетную щель.

– Тогда расскажите мне то, что рассказывали милиции.

Страшная библиотекарша молчала, как школьница, не выучившая урок. Вздохнув, я медленно достала из сумки портмоне, а из портмоне еще медленнее вытащила серо-зеленую банкноту, причем сделала это так, чтобы Инна не могла видеть ее достоинство. Она следила за моими руками, словно я была Дэвидом Копперфильдом. Наконец здравомыслие было пересилено желанием сделать иностранную денежку своей.

– А что вы хотели узнать? – робко проблеяла Инна.

– Все!

– Ну-у… – она задумалась. – Я Брянцева давно знала. Иногда убирала у него в квартире. Он, правда, не очень богатый, но квартира большая, грязью быстро зарастает. Так что два-три раза в год приглашал. Платил немного, но у меня каждая копейка на счету.

– Скажите, Инна, – я решила взять быка за рога, – Брянцев рассказывал вам что-нибудь о себе, о своих делах? Или там о личной жизни?

– Да нет, что вы! Мы не слишком близко были знакомы.

Инна покраснела, совсем чуть-чуть, даже не покраснела, а порозовела, но для ее мучнистой кожи было достаточно. Интересно, это в честь чего? Что не рассказывал или что не были близко знакомы?

– Когда убирали в последний раз?

– Ну-у… Перед Пасхой. В конце апреля.

– И после этого ни разу в его квартире не были?

– А что мне там делать? Он же меня в гости не приглашал.

В последнем предложении мне послышалась нотка досады. Интересное кино!

– А что он вообще за человек был?

– Ну-у… Жадный очень. Нельзя, конечно, про покойника плохо, но что поделаешь. Знаете, он, когда мне деньги платил, прямо страдал. Физически. Как будто ему живот крючило.

Да уж, этого у Вовчика никогда было не отнять. Как говорится, ни убавить, ни прибавить. За все время нашего прежнего знакомства они ни разу даже не купил мне мороженого, не говоря уж о цветах, и не заплатил за меня в трамвае. Оправдывался тем, что, увы, не при деньгах.

Больше ничего дельного, несмотря на все старания, от Инны добиться не удалось. Спрашивать ее, где она находилась вечером 16 июня, было нельзя – я же не следователь. Пора было прощаться и уходить.

Я отдала купюру, достоинство которой, похоже, Инну несколько разочаровало, встала и пошла было к двери, но вдруг остановилась, как вкопанная.

На письменном столе, смахивающем на чучело мамонта, стояла фотография в рамке. Если бы мальчишке пририсовать усы, то получился бы Брянцев. Один к одному.

Вот оно что!

– Ваш сынок? – вполне равнодушно поинтересовалась я.

– Да, – на этот раз Инна покраснела основательно. – Он у мамы в деревне.

– Извините, а отец его, он что?.. Вам не помогает?

– Он умер, – очень быстро, почти неразборчиво ответила она. Надо же, не соврала.

Выйдя из комнаты, я довольно-таки громко потопталась на одном месте. Из крайней к выходу комнаты высунулась все та же старушечья голова в сиреневатых кудряшках. Я поманила ее пальцем, который тут же приложила к губам: тихо!

Бабка так и засияла, словно ребенок, которому неожиданно предложили пойти в зоопарк. Я вывела ее на площадку и вытащила из портмоне сторублевку. Она сделала стойку, как заправский сеттер.

– Ваша соседка… – сказала я таинственно и сделала выжидательную паузу. Иногда полезно дать ход потоку сознания.

– Ой! – бабуля закатила глаза.

Не могу сказать, чтобы я была удовлетворена, но это был просто первый сгусток, который организовался из-за того, что информация слишком долго хранилась без употребления. Дальше она хлынула Ниагарой.

Я узнала обо всем Инкином питерском существовании, начиная с 94-ого года, когда она приехала жить к тетке из  глухой ивановской деревни. О том, как поступила в институт культуры, о том, как тетка умерла и оставила ей комнату и кота.

– А ребеночек у нее… – я снова сделала выжидательную паузу.

– Да от Вовки же от Брянцева, который ниже этажом, которого убили, – продолжала трудиться на благо родного кошелька бабка. – От кого еще. У нее больше и мужика-то никакого не было, кто ж на такую позарится. А к нему как уйдет убирать, так на весь день. Да все в выходной, когда он дома. Вот ветерком пузо и надуло. А если нет, так разве что из пробирки? Да откуда у нее на то деньги? Какая у библиотекарши зарплата! Может, и хотела бы собой подработать, да куда там! Вечно у нее дитенок голодный бегает. «Баба Вера, дай булочки кусочек!» А как не дашь, дите ведь! Кстати, Павлик у нее – вылитый Вовка.

– А Брянцев, он… – я продолжала держаться правильно выбранной тактики.

– А что он? Ничего.

– Он что, не знает, что у Инны от него ребенок?

– Как не знает! Все знают.

Ну, Пашка! Об этом в досье ничего не было. А все, оказывается, знают. Похоже, я тебя перехвалила.

– И что?

– Да ничего. Делал вид, что ничего не произошло. Он и так на двоих алименты платит. А Инка боялась чего-то потребовать.

– Боялась? – удивилась я. – Чего боялась? Он что, такой крутой был?

– Да нет, что ты! Это Инка такая. Размазня. Дают – возьмет, а попросить – нет. Хлеба нет дома – и то не попросит, даже для дитенка.

– Скажите, а вы не помните, 16 июня вечером Инна была дома?

Бабка задумалась, что-то подсчитывая на пальцах.

– Это какой день был? – деловито осведомилась она.

– Понедельник.

– Понедельник, значит? По понедельникам у них в библиотеке выходной. Была дома, да. А вот выходила или нет? А, вспомнила, выходила. Точно-точно. Вечером.

– А точнее?

– Ой, нет, не скажу. Вот только-только новости по телевизору начались. Тут дверь и хлопнула.

– А по какому каналу новости? – это была последняя надежда.

– Да что ты, миленькая моя! По мне так они все одинаковы!

– А вернулась когда?

Бабулька пожевала губами, сосредоточенно поморгала.

         – Нет, не знаю. Часов в десять я спать ложусь, ну там, в туалет, в ванную. Так она, кажется, чай грела. А раньше – не знаю. Не видела и не слышала.

Вернувшись домой, я вытащила свой список. Вычеркнуть обеих? Или оставить обеих?

То, что у Цветковой оказался телефон, ничего еще не значило. И то, что она всячески отрицала свое с Вовкой знакомство. Мало ли что она скажет. А с другой… Как говорил Станиславский, «не верю». Инна Замшина? Формально,  нее мог быть повод. Терпела-терпела такое отношение к себе и к ребенку, да и не выдержала. А поскольку в квартире бывала неоднократно и делала там уборку, то вполне могла найти тайник, где Брянцев держал украденный у отца пистолет. Надо сказать, версия эта об украденном пистолете мне понравилась. И то, что Инна выходила из квартиры вечером в день убийства… Вот только какие это могли быть новости? В пять часов по РТР? В шесть по ОРТ? В семь по НТВ? Или еще какие-нибудь? Допустим, что в шесть. Могла бы она тогда убить Брянцева? Пожалуй, что и да. Но и в это я вряд ли бы поверила. Даже в качестве предположения.

И все же я не стала вычеркивать их окончательно. Просто переписала на другой листок. Запасной.

                                                        8.

Еще несколько дней мы с Пашкой общались с Вовкиными любовницами, поделив список пополам – жен я решила оставить напоследок. Работа осложнялась тем, что, как и в случае с Инной Замшиной, мы не могли напрямую интересоваться ничьим алиби на 16 июня. В результате хитроумных комбинаций и обходных маневров из списка удалось исключить четверых, алиби которых не вызывало никаких сомнений. Еще одну, медсестру из его поликлиники Ирину Тимасюк, я после долгих колебаний переписала в запасной список, поскольку она, хотя и была когда-то на Брянцева в большой обиде, недавно вышла замуж и ждала ребенка.

Остались две. Жена бывшего Вовкиного приятеля Люба Зеленовская и стоматолог Тамара Котова. Алиби у них не было. Зато были кое-какие другие интересные обстоятельства.

Зеленовская, дама умопомрачительной внешности и невероятно длинных ног, растущих прямо из поднебесья, однажды сделала попытку Брянцева убить. На полном серьезе. Очень уж он некрасиво с ней расстался. Полгода изображал друга семьи, а потом нажаловался Любиному мужу, что та к нему грязно пристает. Муж устроил скандал, собрал чемодан и ушел. А Люба отправилась к Брянцеву – выяснять отношения. В результате чего схватила со стола кухонный нож и бросилась с ним на Вовку. Хотела ударить в живот, но не вышло – только поцарапала. Брянцев вызвал милицию, Любу арестовали. Тогда муж, тронутый ее поступком, долго с Брянцевым беседовал и то ли уговорил его, то ли заставил забрать заявление. Я так думаю, скорее ни то ни другое, скорее Зеленовский его просто подкупил. Брянцев заявил, что ножом сам порезался, а на Любу наябедничал со зла, потому что они поругались.