Текст книги "Темные числа"

Автор книги: Маттиас Зенкель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Я думаю, ты тот, кто им нужен… диплом с отличием, глубокие практические навыки, – пояснил Сергей Алексеевич.

В конструкторском бюро (КБ) ОМЭМ, как он сказал, Леонид сможет осваивать настоящую целину: там занимаются разработкой программ для пользователей-непрофессионалов. «Для рабочих и крестьян без специального математического или технического образования – беспрецедентная затея», – такими словами распрощался Сергей Алексеевич с угрюмо посматривающим на него дипломированным математиком Леонидом Михайловичем Птушковым.

Тот, однако, еще не собирался сдаваться:

– Заниматься наукой можно не только в университете. В армии меня примут с распростертыми объятиями, особенно если нужный человек походатайствует, – объяснил он свое решение Надежде.

Однако подполковник Попов сразу расставил все точки на «i», и это стало неожиданностью для Леонида. За последние годы многое изменилось. Красная армия никогда не переставала стремиться к модернизации, во времена холодной войны остановка означает неизбежную гибель. В Железнодорожном все специальные должности давно заняты великолепными кандидатами в офицеры. Непрерывная модернизация довоенной подготовки приносит плоды. Потребность в грамотных педагогах остается высокой и продолжает расти. Для Леонида с его квалификацией, конечно, нашлось бы место инструктора в военной академии, но, принимая во внимание его прошлое, на гражданской службе он принесет гораздо больше пользы, не так ли?

•

Москва – Рига – Москва, 1961 год

Конструкторское бюро ОМЭМ Леонид нашел в конце длинного коридора на цокольном этаже здания, где прежде располагалась телеграфная станция, на восточной окраине города. Рабочие под самодельными фонарями раскатывали кабели, вешали трубчатые лампы над чертежными досками, прокладывали трубопроводы под скамьями, устанавливали мойки и пожарную сигнализацию. Никита Лаврентьевич Орловский, главный конструктор, принял Леонида в незастекленной пока каморке. К горшку с хлорофитумом был прислонен портрет председателя Совета министров, могущественного тезки конструктора – Никиты Сергеевича Хрущева. Раздуваясь от гордости, Орловский сообщил, что окончил Московский энергетический институт, первых успехов добился в СКБ 245, перерабатывая блок памяти для «Стрелы», и попутно учился на вечерних курсах по сценической магии. Он поводил руками, произнес «абракадабра», извлек ключи от машины и отправил Леонида работать «в поле».

– Ваше рабочее место еще не готово, а время надо провести с пользой.

Хорошо бы, мол, завязать в Риге контакты для дальнейшего сотрудничества.

– Без транзисторов можете не возвращаться. Если что-то не получится, звоните по этому номеру и сразу называйте пароль дня.

Орлов помахал карточкой, которую вытащил из-за уха Леонида.

– Пароли на эту неделю указаны на обороте.

Директор латвийского завода по производству транзисторов отговаривался срочными встречами. Его заместитель утверждал, что ничего не слышал о специальных лимитах. Секретарша директора клялась, что не получала ни писем, ни телеграмм с инструкциями от министерства. Так что Леонид имел удовольствие испытать волшебное заклинание. Как только он прошептал в трубку пароль, его попросили записать адрес и рекомендации по меню. Явившись на место встречи, Леонид заказал фрикадельки с начинкой и отварной картофель на гарнир, принялся ждать. Вскоре к нему подсел кудрявый мужчина, оказавшийся великолепным слушателем. Выпив, он настоятельно порекомендовал Леониду завтра снова прийти сюда на обед и непременно попробовать путру с миногой.

Леонид так и поступил. На этот раз к нему подсел лысый мужчина, который предложил отправиться с ним на завод по производству транзисторов. На заводе лысый сразу исчез в управленческом отделе. Леонида одолела дремота, из которой его вырвали работники склада, откинув заднюю стенку кузова и начав грузить ящики с транзисторами.

Измотанный, но гордый первым успешно выполненным заданием на ниве конспиративного материального обеспечения, Леонид вернулся в Москву. Он думал, что не найдет никого, кто помог бы разгрузить машину: все-таки воскресенье, и погода прекрасная. Но едва он въехал во двор бывшего телеграфа, как из цокольного этажа вышел главный конструктор Орловский, а с ним двое мужчин. Те перенесли ящики в микроавтобус, пожелали доброго вечера и уехали.

– И что мы теперь будем делать без транзисторов? – спросил Леонид.

– А для чего они нам? Сначала нужно подготовить проект нашего малыша. Пока мы смонтируем опытный образец, появится новое поколение транзисторов, и нам может понадобиться еще какая-нибудь услуга, – ответил Орловский. Затем он магическим образом извлек из-под пальто бутылку и пригласил Леонида полюбоваться готовым рабочим местом.

Первое, что Леонид увидел следующим утром, была металлическая подставка для чертежной доски. Где-то зазвонил телефон, послышались шаги, отдаваясь от голых стен. Леонид протер сухие глаза и поморгал, увлажняя их. Он увидел пару замшевых туфель с пятнами от воды, и это наводило на мысли о дождливом понедельнике или о коварном водителе поливальной машины. У человека, стоявшего перед чертежной доской, кто бы он ни был, носки, должно быть, тоже промокли. Леонид опрометчиво выпрямился и стукнулся головой о край чертежной доски. Снова открыв глаза, он увидел белоснежную шевелюру, сине-голубые глаза и усы, будто у моржа, которые закрывали не только нос, но и рот.

– Доброе утро! Несказанно рад наконец-то познакомиться с коллегой. Я Фома.

Леонид с трудом выдавил «Приятно познакомиться». От запаха мокрых туфель желудок взбунтовался так, что Леониду пришлось задержать дыхание и предусмотрительно придвинуть к себе мусорную корзину, стоявшую под доской.

– Если вы предпочитаете этот чертежный прибор, я могу перейти к другому, – предложил Ткачёв, на висках у него обозначились вены. Он низко наклонил голову, и Леонида замутило сильнее. Из кармана Ткачёва посыпались кружочки от карточного перфоратора, которые Леонид принял за конфетти. Он еще раз протер глаза, а когда открыл их, увидел Орловского. Глаза главного конструктора были покрасневшими, щеки – землистого цвета, но он все равно улыбался.

– А вы скрытный человек, каких мало. За весь вечер и словом не обмолвились, что готовитесь стать отцом. Поздравляю, Леонид Михайлович!

Леонид вяло отмахнулся:

– В августе.

– Как бы не так! Только что звонили из больницы.

Леонид непонимающе глядел, как Орловский извлекает из-под рабочего халата еще одну бутылку.

– Ваша супруга вчера родила девочку.

Леонида вырвало в пустую мусорную корзину.

ГЛМ

Москва, 1961–1966 годы

У Ткачёвых Леонид чувствовал себя как дома. Коммунальная квартира, где жили Фома и его супруга Галина, принадлежала когда-то зажиточному виноторговцу. Ткачёвым досталась бывшая гостиная. Прежние жильцы разделили ее фанерными перегородками на три с половиной комнаты. Из комнаты без окон две двери вели в спальню и кладовку, за которой находился кабинет Фомы. Дверь в спальню обычно оставляли открытой, так в комнату попадал свет и свежий воздух. В гостиной сохранилась лепнина – виноградные гроздья – и поблекшая аллегория на потолке: ее можно было увидеть целиком, обойдя все три с половиной комнаты. Фома с женой спорили, то ли это «Аллегория с Венерой и Амуром», то ли «Время, открывающее истину»; Леонид не хотел принимать ничью сторону.

В серванте Фома хранил модели кораблей: шлюпы, шебеки, баркентины, парусные пароходы, линейные крейсеры и сухогрузы. Некоторые экземпляры были не больше ногтя. У стены, отделявшей комнату от общего коридора, высились до самого потолка книжные полки. С недорогими трудами классиков коммунизма и шестьюдесятью шестью томами Большой советской энциклопедии соседствовали томики Сапфо и Чернышевского, всевозможных Ивановых, Катаевых, Толстых и так далее. Большую часть этой библиотеки Ткачёвы нашли у себя подвале за ветхой кирпичной стенкой. Книги в основном находились в плачевном состоянии. Фома восторгался звукоизолирующими свойствами библиотеки и никому не давал читать эти книги: «Пока они стоят вплотную, я сплю превосходно».

Леонид кивнул: ни плач заболевших младенцев, ни ссоры соседей, ни хлопанье дверьми, ни концерты свистящих чайников не проникали через эту защитную стену.

Коридор, кухню, ванную и туалет Ткачёвы вынуждены были делить с восьмью жильцами. Фома не знал, кто из них повесил на двери в туалете шутки о кибернетике, вырезанные из «Крокодила», но счел их появление хорошим знаком – свидетельством, что соседям не чужды новейшие научные разработки.

Галина подавала на стол маринованную селедку и одна бежала в оперу или в кино либо обратно на кухню. Так проходил каждый третий или четвертый субботний вечер, с тех пор как Леонид и Фома стали вместе работать в КБ ОМЭМ.

Их разговоры в большинстве своем напоминали засасывающий по пояс зыбучий песок, из которого они не могли выбраться до рассвета. Во время таких бесед Фома по многу раз то бледнел, то багровел, в зависимости от того, о чем шла речь. Когда на висках у него вздувались жилы, он замолкал посреди предложения и менял тему, поэтому некоторые истории и рассуждения дробились на части, растягиваясь на несколько дней, а то и недель. Лишь постепенно Леонид полностью узнал биографию Фомы.

Он родился в Твери и много лет не выезжал за ее пределы. «В Твери я переболел скарлатиной, но как только город переименовали в честь Калинина, я подхватил краснуху, ветрянку, потом свинку и перенес сотрясение мозга». Подростком Фома неуклюже играл в городки и не подавал надежд как аккордеонист. «В юности что-то еще могло измениться к лучшему, но что поделаешь?»

Иногда звучала и другая версия. Маленький Фома, играя в городки, был грозой противников и аккордеонистом от бога. «Мне были открыты многие пути, но что поделаешь?»

Не было сомнений, что уже в школе он мастерски строил модели кораблей, обожал сказочные повести Волкова и фильм «Остров сокровищ» Вайнштока, да, «Кто не с нами, тот трус и враг!». Его мировоззрение подверглось серьезному испытанию, когда немецкая армия пересекла границы Советского Союза. «Великий и ужасный волшебник Изумрудного города молчал дней десять, а потом вдруг обратился ко мне как к гражданину и брату».

Но не все, как скоро выяснилось, подхватили новую песню Сталина. Усталый военный комиссар вытолкал Фому из призывного пункта в приемную и мрачно крикнул, что если еще какой-нибудь идиот пропустит несовершеннолетнего, то сразу же сам отправится на передовую.

Когда фронт угрожающе приблизился к Калинину, в первую очередь эвакуировали фабрику, где мать Фомы работала наладчицей станков. «Так я и попал за Урал».

Вокруг завода, в кратчайшее время выстроенного в чистом поле, возвели стены. «На заводской цех стройматериалов хватило, а на жилые бараки уже нет. Мама, как и большинство рабочих, после смены оставалась спать у работающих станков. Там было сухо и тепло».

Фома же обустроился в пещере, собирал дрова, грибы и ягоды, познакомился с несколькими неприятными микробами. Он представлял, как будет героически бороться со снежными заносами, но уже осенью мать отправила его в близлежащий поселок Папанинское работать на фабрике. «Фабричный корпус возвели незадолго до войны из ничего. Рабочее общежитие находилось еще в стадии строительства, одна коробка. К счастью, трубы для вывода отработанного тепла с фабрики уже проложили, и их можно было временно подключить к системе отопления с помощью пожарных шлангов, которые из-за перепадов температур становились хрупкими и переламывались».

Наконец Фома достиг возраста, когда из него в ускоренном порядке можно было выковать стрелка и отправить в Венский лес. Там он получил ранение. Взрывной волной его швырнуло о ствол сосны. «…И все почернело».

Во всяком случае, такая версия звучала в пяти-семи рассказах. Дважды он говорил, что его швырнуло о телеграфный столб, но это мелкая нестыковка. Факт остается фактом: Фома очнулся уже в лазарете. Мир восстанавливался из кусочков, при этом некоторые из них явно встали не на свое место. К примеру, цифры теперь доходили до сознания Фомы быстрее, чем слова. В этом состоянии внезапно прояснилось множество взаимосвязей, «скажем, что между любым числом и его квадратом находится как минимум одно простое число».

К тому времени, когда Фома поправился, война в Европе давно закончилась. Он успел сделать новые открытия: у австрийских поварих никогда не получаются приличные блины, только какая-то размазня; граната безвозвратно лишила цвета его волосы; а мир – это корабль, построенный из уравнений. «Вот что я тогда понял».

Твердо решив использовать новые знания, Фома поступил в университет. Он изучал в Москве политэкономию и математическую экономику. Из интервалов между знаками он с лунатической уверенностью делал правильные выводы. Юные выпускники школ и преждевременно поседевшие мужчины в тусклых костюмах считали, что он далеко пойдет.

Так и было, пока однажды на занятиях студенческого кружка, где обсуждали восьмую главу «Краткого курса истории ВКП(б)», все не испортил союз «но». «Я сказал, что о Троцком можно говорить что угодно, но… а потом то одно, то другое, просто мысли, которые пришли мне в голову, пока я служил в армии. А кто-то с хорошей памятью доложил об этом „но“ куда следует».

Там заключили, что реакционные взгляды Фомы неразрывно связаны с антигуманистическим мировоззрением. Он было бросил на другую чашу весов медали «За отвагу», «За взятие Вены» и «За победу над Германией», но металл не перевесил. Ему настоятельно рекомендовали перейти на производство и там найти точки соприкосновения с прогрессивным образом мыслей победившего пролетариата. «Профессор Кагги-Кар спас меня, отправив к своему бывшему аспиранту. Так я попал в Кыргызский государственный университет во Фрунзе, началась своего рода академическая ссылка».

В сфере вычислительных машин история КПСС играла меньшую роль, чем в политэкономии. Фома, хорошо зарекомендовавший себя во время строительства первого в Киргизской ССР вычислительного центра, остался там работать преподавателем. Вдобавок ему позволили продолжать исследования арифметико-логических устройств. «Самые быстрые и самые мелкие элементы с технической точки зрения чаще всего самые сложные. Задачей было найти приемлемые компромиссы между скоростью и сложностью технического исполнения, основные принципы для последующих поколений ЭВМ. Я, можно сказать, в какой-то степени остался экономистом и вдобавок стал инженером. Пожалуй, ничего лучше того „но“ не могло сорваться у меня с языка».

Однако время от времени в его голосе звучало сожаление, что он так и не получил диплом по специальности «политэкономия». «Как знать, может, я стал бы важной птицей, а?»

Когда ему наконец позволили вернуться в Москву, он был уже кандидатом наук – не говоря о том, что между делом Фома освоил множество печальных мелодий на аккордеоне. «Городошную биту я, правда, уже много лет не держал в руках. И модели кораблей забросил, с тех пор как занимаюсь своей маленькой ГЛМ».

Увидев куб в кабинете Фомы, никто бы не сказал, что это универсальная вычислительная машина. Устройство объемом кубический метр находилось на металлической стойке высотой около полуметра. Жестяной лакированный кожух в бело-голубую полоску крепился барашковыми гайками. Виски Фомы сияли от гордости, когда он впервые привел Леонида к себе в кабинет. Еще никто не удостоился чести заглянуть во внутренности машины, и Фома сказал Леониду: «Как ни грустно тебя разочаровывать, ничего не изменится, пока машина не будет полностью готова и я не закончу все контрольные испытания».

Тем не менее по инструментам часовщика и крошечным деталям на верстаке можно было понять, насколько сложно устроена ГЛМ. Хотя Фома держал в тайне технические подробности, он охотно объяснил Леониду, почему конструкция обязательно должна быть механической.

– Иначе мир никогда не узнает, было ли подобное возможно уже сто лет назад. Разумеется, при ограниченных средствах мне никогда не создать нечто большее, чем этот экспериментальный образец. Чтобы выполнять все необходимые операции, ГЛМ должна быть объемом не меньше пятисот кубометров. Модель меньше осилил бы разве что косой левша из Тулы.

– Кузнец, который подковал блоху, да еще и подписи на подковах поставил?

– Хм!

Работать над кубом Фома начал еще в Киргизской ССР. Там он ознакомился с дневниками Тетеревкина – редкой книгой в великолепном переплете, которую подарил Галине на именины и в тот же вечер сам взял почитать. Тетеревкин описывал показанный ему в Англии демонстратор разностной машины.

– Ты знаешь, что это первое упоминание о машине Бэббиджа на русском языке? Согласно той главе, такие машины – в завершенном виде – способны выполнять любые задачи, человеку нужно только дать им инструкции.

– А я думал, так сказала какая-то англичанка. Я читал в одной из маминых книг, – вставил Леонид.

– Так и есть, но это вдохновило Тетеревкина. Тогда ему и пришла в голову идея, что машина сможет дописать его последнюю поэму. Вот, слушай: «Во имя блага всего рода человеческого мой Железный Голем будет водить пером, неустанно фиксируя нашу историю, час за часом, шаг за шагом. Он будет способен описывать и то, что только произойдет, вплоть до Страшного Суда». А сейчас я прочитаю, что думает об этом издатель: «Таким образом, мы должны исходить из того, что Тетеревкин не владел ивритом. Иначе он назвал бы машину по-другому». Что скажешь?

Не дожидаясь ответа, Фома принялся выдвигать многочисленные ящики и доставать стопки желтых перфокарт. Леонид, который уже много раз наблюдал за работой ГЛМ, знал, что сейчас произойдет. Желтые перфокарты Фома сначала вставлял в приемник куба – на них были записаны инструкции по управлению. Заготовки, видимо, перекочевали сюда из запасов КБ ОМЭМ, этим объяснялось, почему Фома так часто сам вызывался помочь на складе материалов. По оценкам Леонида, в ящиках, под верстаком и рядом с кубом скопилось уже, наверное, несколько сотен картонных карточек. Когда заканчивалось считывание желтых карт, Фома засовывал в пасть машины несколько стопок перфокарт цвета цемента – на них, судя по всему, находились входные данные. Вскоре ГЛМ начинала жужжать, как музыкальная шкатулка, порой раздавался вой, напоминавший звук вращающегося волчка. Было непонятно, что запускает машину – «заведенная пружина или маленький электродвигатель».

Как ни пытался Леонид – и напрямую, и намеками – задать этот вопрос, Фома всякий раз лишь подкручивал тюленьи усы.

Пока ГЛМ производила расчеты, Фома складывал желтые перфокарты обратно в пронумерованные ящики у правой стены. Кабинет был так мал, что выдвинутые ящики почти касались куба. Когда раздавался звуковой сигнал, Фома вставлял в приемник новую заготовку. Куб начинал погромыхивать, и карта наконец выскакивала через щель с обратной стороны. Пока Фома, прищурившись, разглядывал закодированную перфокарту, из отверстия с нижней стороны куба в ведро сыпались крохотные кружочки. Если Фома оставался доволен результатом обработки данных, он клал карточку на стеллаж у левой стены. Если результат его не удовлетворял, он почесывал виски и клал карточку в стопку рядом с ведром. Из ведра, хотя его содержимое регулярно выбрасывали, все время грозил вывалиться мусор.

Галина призналась Леониду, что обожает царящую в кабинете мужа научную атмосферу, обещающую грандиозные свершения. Леонид попытался неопределенно улыбнуться, но из-за шрамов получилась скорее злобная усмешка.

Неделя за неделей, месяц за месяцем стопки карт вокруг куба росли. Фоме надоело перекладывать их всякий раз, когда нужно было открыть нижние ящики или подойти к верстаку, и он расширил склад, заняв кладовку и оставив только узкий проход между стопками. Из этого лабиринта в комнату постоянно проникали кружочки, которые Галина беспрекословно выметала и сжигала в голландской печке.

Когда конструкторское бюро ОМЭМ закрыли, Фома устроился работать в вычислительный центр Межповэффа. Однако там вычислительные устройства уже были перепрограммированы на магнитные носители, и кладовщица зорко следила за сохранившимися запасами картонных карточек. Фома забеспокоился. Одно время казалось, что снабжение дешевыми перфокартами прервалось, но выяснилось, что в Межповэффе по первому требованию предоставляли каталожные карточки. Картон имел точь-в-точь необходимую толщину, и отныне Фома вручную вырезал перфокарты. Вскоре в комнате пришлось поставить еще один стеллаж. Опасаясь, что карточки перепутаются, он запретил вытирать рядом с ними пыль. Это касалось и моделей кораблей, но те хотя бы стояли за стеклом. Шли месяцы, и многообещающая научная атмосфера постепенно сменялась атмосферой неприкрытого недовольства. Решившись на серьезный разговор с супругом, Галина уже не смогла пробраться к нему сквозь лабиринт перфокарт.

Как-то вечером Фома вернулся с работы и не нашел в холодильнике еды. Со стен исчезли портреты тестя, тещи и своячениц, но лишь когда через несколько дней закончились чистые сорочки, Фома осознал, что Галина ушла. И он с головой погрузился в работу над ГЛМ.

Механический вычислитель и блок памяти немилосердно набирали вес, день за днем, карта за картой, и вот постепенно стали прогибаться половицы в бывшей гостиной. На потолке магазинчика, расположенного на первом этаже, появились тонкие трещины, и сквозь них, вдобавок к прочим неприятностям, стали падать бумажные кружочки. Продавщица из утренней смены намела полный совок и высыпала их под ноги старшему по дому.

– Сначала приходилось витрины от штукатурки очищать, а теперь каждый день эти конфетти.

В ходе осмотра квартиры выяснилось, почему потолок магазинчика пошел трещинами и грозил вот-вот рухнуть:

– Вы бы еще троллейбус сюда поставили, – подвел итог инженер-конструктор из жилтоварищества.

Он распорядился немедленно убрать все из комнаты, а перфокарты сжечь или хотя бы отнести в подвал. Пришлось Фоме обратиться за помощью к Леониду. До обеда стащив вниз по лестнице и сложив в подвальном отсеке по двенадцать центнеров бумаги, они решили, что заслужили перерыв. Вернувшись из ресторана, они обнаружили, что пионеры-энтузиасты внесли большой вклад в обеспечение страны вторсырьем. Сборщики не ограничились сложенными в подвале стопками газет. По-видимому, они вынесли минимум шестьсот килограммов картона.

– Сволочи проклятые, – взревел Фома.

Вены у него на висках угрожающе вздулись, когда он поднял лежавшую у входа в подвал перфокарту. Он протер ее рубашкой и сразу бросился за карточкой, которую ветер носил по двору; потом за следующей, которая прилипла к водостоку. Леонид ковылял вслед за Фомой и складывал карточки в карман куртки. Словно идя по следу, они добрались через задние дворы и боковые улочки к пункту приема макулатуры. «Ежедневное перевыполнение плана – наша цель», – гласила надпись над воротами, из которых как раз с грохотом выезжал грузовик. Из кузова на асфальт выпали еще несколько карточек цвета цемента, прежде чем машина выехала на кольцо. Фома, всхлипывая, рухнул на колени.