Текст книги "Остров мертвых"

Автор книги: Масако Бандо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Она медленно выдохнула струю сизого сигаретного дыма. На мгновение ей показалось, будто этот дым – ее душа, покидающая тело. Говорят, раз в год души умерших спускаются на землю, ориентируясь на горящие факелы, словно самолеты на огни взлетной полосы. Ну а как быть душам живых – где их ориентиры? Кто укажет им правильное направление?

В памяти возникло лицо Саёри. Если бы только она была рядом! Вместе они точно нашли бы решение. Ведь Саёри тоже не удавалось выбрать ту единственно правильную дистанцию между внешним миром и собственной душой, что дарит покой и гармонию.

Хинако вдруг дико, до боли захотелось увидеть подругу, взять за руку, обсудить с ней кучу взрослых вопросов. Никогда ей теперь не узнать, какой стала бы Саёри. Все, что осталось, – перебирать полустертые детские воспоминания о маленькой своенравной девочке, похожей на грациозную белую цаплю…

По саду пробежал тихий шорох, будто кто-то неслышно ступал по траве. Хинако всмотрелась в темноту. Никого. Лишь тишина, пропитанная запахом травы и лета.

Глава 3

Над храмовым двориком нависло пасмурное утреннее небо. Мужчина выбрался из зарослей иллиция [13]13
  Иллиций священный– дерево, ветками которого, особенно в пору цветения, украшают буддийские храмы и кладбища.


[Закрыть]и двинулся в сторону храма. Паломник, взбиравшийся с посохом в руках по крутым каменным ступеням, изумленно уставился ему вслед, переводя взгляд то на заросли, за которыми простиралась дремучая чаща, то на человека, который непонятным образом из нее явился.

Перед путником открывался храм Фудзии, одиннадцатая из восьмидесяти восьми святынь Сикоку. В утреннем мареве по двору плыл прозрачный перезвон – это пели в такт шагам крохотные колокольчики, закрепленные на поясах у паломников. Несмотря на раннее утро, их собралось немало – одни мирно переговаривались, другие фотографировались на фоне храма, третьи просто присели отдохнуть в тени вековых деревьев. Ни на кого не глядя, мужчина шел к храму.

Застиранное белое одеяние, матерчатые носки и обмотки на ногах, плетеная шляпа из осоки – на первый взгляд все как обычно, и все же его наряд немного отличался от привычной одежды паломников – ни обязательных четок, ни посоха с надписью на санскрите: «Земля, вода, огонь, ветер, воздух». Но самым удивительным было то, что перед главным зданием храма мужчина даже не остановился, чтобы прочесть сутры. Уверенно обойдя двор, он нашел укромное местечко в самом углу и погрузился в медитацию. Через некоторое время он открыл глаза, вновь направился к тропе и растаял в лесной чаще.

Целью его путешествия вовсе не было здание храма. Его «служба» заключалась в том, чтобы обойти все святыни, не пропустив ни одной. Не останавливаясь ни на минуту, путник шагал по узкой лесной тропинке, со всех сторон окруженной мрачными дремучими зарослями. От земли, проникая в каждую клеточку и заполняя собой все его тело, поднимался запах тления.

Хинако показалось, что на мгновение она снова очутилась в детстве. Белое здание винодельни, двор, где они так любили играть в детстве. Щекочущий ноздри сладковатый запах саке, который насквозь пропитал этот дом, прочно ассоциировался с Саёри. Стоя по щиколотку в утренней росе, Хинако робко застыла перед домом.

Едва проснувшись, девушка вновь принялась размышлять о смерти Саёри, и, когда после завтрака она отправилась на прогулку, ноги сами привели ее к знакомому с детства дому. Все здесь изменилось до неузнаваемости. Деревянная дверь в небольшую лавку, где когда-то продавалось домашнее саке, была наглухо заколочена, – похоже, ею не пользовались лет десять.

Хинако миновала старинные ворота и оказалась перед массивной дверью в винный погреб – здесь тоже висел замок. Повсюду стояла необыкновенная тишина. Вокруг ни души.

Не успела Хинако подумать, что в доме, вероятно, больше не живут, как взгляд ее упал на веревку со свежевыстиранным бельем. Только теперь она заметила во дворе женщину, которая развешивала во дворе белую одежду и обмотки. Похоже, ее ничуть не смущало пасмурное небо, готовое в любую минуту разразиться дождем.

– Простите…

Женщина обернулась на ее голос, и Хинако едва не вскрикнула от изумления. Перед ней стояла вчерашняя паломница, та самая, которую она видела из окна такси по дороге в Якумуру. Она с трудом узнала в этой пожилой женщине некогда блистательную Тэруко, мать Саёри.

В детстве Тэруко казалась маленькой Хинако пришелицей из другого мира, ничего общего не имеющей с большинством местных женщин. И хотя она была неизменно ласкова с подругой дочери и угощала всякими вкусностями, жесты ее и слова казались невыразимо далекими, как если бы она была актрисой или диктором телевидения. Хинако не взялась бы описать свои ощущения, но от изящных манер Тэруко отчетливо веяло холодом.

Теперь перед ней стояла усталая пожилая женщина, почти старуха – впалые щеки, смуглая обветренная кожа. Нет, это лицо никак не могло принадлежать Тэруко Хиуре.

И все же это была она. Ее изящная утонченность безвозвратно растворилась в грубоватом, по-деревенски коренастом теле. Хинако понимала: в том, что мать Саёри состарилась раньше срока, виновато не только время. Во всем ее облике ощущалась тяжесть пережитого горя.

По настороженному взгляду Тэруко девушка поняла, что та не узнала ее.

– Я Хинако Мёдзин, подруга Саёри.

– Хинако? Та самая Хинако?! – Хинако моментально узнала эту манеру растягивать окончания слов. Женщина отложила мокрое белье и подошла к Хинако. – Молодец, что зашла. Я как услышала, что ты приехала, – вот, думаю, Саёри обрадуется.

На какую-то долю секунды Хинако охватило радостное чувство: Саёри жива! Однако ее взгляд тут же упал на видневшийся в открытое окно семейный алтарь с фотографией в траурной рамке. Со снимка, одетая в школьную форменную матроску, глядела Саёри.

На алтаре, как и положено в Бон, лежали цветы и фрукты. Обернувшись к алтарю и сложив руки в молитве, Хинако прикрыла глаза. Даже сейчас она все еще не могла поверить в смерть любимой подруги. Казалось, она участвует в каком-то фарсе или присутствует на репетиции школьного драмкружка.

Закончив молитву, Хинако обернулась к Тэруко и вздрогнула. Взор женщины был обращен куда-то в пространство, зрачки расширились, а лицо приобрело отрешенно-диковатое выражение. Хинако стало не по себе. Этот взгляд напомнил ей давно забытую сцену из детства.

В тот день Хинако пришла позвать Саёри на прогулку. В Якумуре наступила весна. Повсюду цвели лотосы, и деревня плавала в нежной лиловой дымке. Очутившись в саду, Хинако несколько раз окликнула Саёри, но никто не вышел. Немного послонявшись по саду, она наткнулась на парня с винодельни, мывшего во дворе бадью.

– Дома твоя подруга, только тебе сейчас туда лучше не ходить, – сказал ей парень.

Хинако ничего не поняла, однако послушно присела на скамью и приготовилась терпеливо ждать Саёри. Та все не появлялась. Наконец, потеряв терпение, девочка решилась обойти дом с другой стороны и заглянуть в окна.

Еще шагая к дому по дорожке между бамбуковыми зарослями и забором, Хинако услышала странное глухое бормотание. Подойдя ближе, она поняла, что голос доносится из маленькой комнатки в задней части дома. Хинако осторожно заглянула в окно. В узкую щелку между шторами она увидела женскую фигуру в белом балахоне. Хинако не сразу узнала в ней Тэруко. Та как-то странно кружилась по комнате, бубня нечто вроде заклинания. В центре сидела Саёри, тоже в белом балахоне, голова ее свесилась на грудь. Из угла, затаив дыхание, на них таращились две знакомые деревенские бабы.

Хинако скорее почувствовала, чем поняла, что в комнате вершится какой-то странный ритуал.

Внезапно Саёри затряслась, словно тряпичная кукла, и из ее уст стали вырываться отрывистые нечленораздельные звуки. Тэруко все быстрее кружилась, бормоча непонятные слова. Глаза ее гневно сверкали, изо рта брызгала слюна. Вдруг Саёри произнесла какое-то слово. Самое удивительное было в том, что она говорила мужским голосом, лишь отдаленно напоминавшим ее собственный. Охваченная безотчетным ужасом, Хинако не разбирая дороги бросилась прочь.

Она так и не рассказывала Саёри о том, что увидела в ее доме. Казалось, стоит только упомянуть об этом, и Саёри превратится в оборотня с мужским басом.

Лишь спустя время, уже после переезда, Хинако узнала от матери, что Хиура – древний шаманский род. А когда мать добавила, что во время сеанса чревовещания шаманки обычно вселяют дух умершего в тело своей дочери, Хинако лишь понимающе кивнула. Загадка семьи Хиура казалась непостижимой для ее детского разума. Образ Тэруко, в белом одеянии кружащей вокруг Саёри, навсегда отпечатался в памяти. И вот сейчас у Тэруко был такой же взгляд, как во время ритуала, оставившего столь глубокий след в душе Хинако.

– Саёри обрадуется. – Тэруко по-прежнему смотрела в пространство. Ее лицо медленно расплывалось в блаженной улыбке. – Вы ведь с ней были настоящими подругами. Она тебя часто вспоминала. Все гадала, как ты да что.

Сердце мучительно сжалось. Ну почему все так? После отъезда из Якумуры Хинако написала Саёри два письма. Это было уже после того, как они с родителями приезжали в деревню в первый Бон после смерти деда. В тот раз они виделись с Саёри, но нормального разговора не получилось. Проклиная собственное косноязычие, Хинако написала подруге длинное письмо, где постаралась рассказать, как сильно она тоскует по Саёри, своему единственному настоящему другу, и что-то еще в том же духе.

Вскоре пришел ответ – коротенькое письмецо, в котором в основном говорилось об Ущелье Богов. Мысль о том, что Саёри до сих пор бегает туда, вызвала у Хинако сложные чувства. Пожалуй, она ощутила некоторое превосходство над подругой, до сих пор продолжавшей играть в детские забавы.

В следующем письме Хинако рассказала ей о том, что ходит в кружок рисования, и мягко посоветовала тоже найти дело по душе. Ответа не последовало. Хинако решила, что Саёри просто позабыла о ней, и не стала больше писать. Отправлять письма в пустоту было бы слишком больно.

Оказалось, у Саёри была уважительная причина не отвечать на ее письма. Она умерла…

– Простите. Я ничего не знала о смерти Саёри, – тихо промолвила Хинако.

Тэруко с видимым усилием перевела на нее взгляд и стала рассказывать о том, как умерла Саёри:

– Бедняжка утонула в Сакагаве, неподалеку от Ущелья Богов. Судя по всему, она как раз туда направлялась, да, видно, поскользнулась на скале. Речка-то неглубокая, но она ударилась о каменистое дно головой, потеряла сознание, вот и захлебнулась. Все произошло в последний день Бона, так что кое-кто поговаривал, будто ее мертвецы утянули.

Итак, через несколько дней исполнится ровно восемнадцать лет со дня ее гибели. Хинако со вздохом взглянула на старый дом. Окна были открыты настежь, и все убранство комнат было как на ладони. Везде царил порядок, только на чайном столике одиноко застыла чашка. От поросшей хамелеоном [14]14
  Хамелеон– растение семейства зауруровых с неприятным запахом (другое название – докудами).


[Закрыть]каменной ограды нестерпимо парило. В доме ни души. Интересно, куда подевались отец и старший брат Саёри?

В воспоминаниях Хинако из комнаты Кодзи, старшего брата Саёри, постоянно несся оглушительный рок, а отец, дядя Ясутака, периодически появлялся из винного погреба и, перекрикивая музыку, просил убавить звук.

В те годы на них работали около десятка наемных рабочих. Хинако смутно помнила полуголых смуглых мужчин, полоскавших огромные бадьи и корзины и таскавших бутыли с саке. В полдень работники устраивались на веранде на перекур, попивая чай со сладостями. Бывало, отец Саёри присоединялся к ним, что-то увлеченно рассказывая, а Тэруко выносила чай и с легкой улыбкой слушала эти рассказы. В такие минуты ее обычная холодность, казалось, немного отступала.

– Вы больше не делаете саке?

Тэруко отрицательно покачала головой:

– Муж в больнице. Через год после смерти Саёри разбился на машине. После аварии лежит в коме. Сын было взялся продолжить семейное дело, но потом из-за какой-то ерунды поссорился с местной якудзой – вот и пришлось ему покинуть родные края. Знать бы, где он сейчас… Со смертью Саёри все у нас пошло наперекосяк.

В ее голосе не слышалось ни злости, ни горечи. Казалось, она говорит о какой-то посторонней семье. Похоже, беда унесла с собой даже чувства Тэруко. Хинако блуждала взглядом по саду, не находя слов утешения по поводу внезапно обрушившихся на семью Хиура несчастий. На бельевой веревке сохло белое одеяние с черной надписью на санскрите.

– Я вас видела вчера. Вы шли вдоль Сакагавы.

При этих словах лицо Тэруко болезненно дернулось.

– После смерти Саёри я решила поклониться восьмидесяти восьми святыням Сикоку. Сколько я уже их…

Внезапно она умолкла на полуслове и серьезно взглянула на Хинако:

– Знаешь, что такое обратное поклонение?

Хинако отрицательно покачала головой, и Тэруко тихо продолжила:

– Обратное поклонение – это когда восемьдесят восемь святынь обходят в обратном порядке. Я тебе по секрету, как близкой подруге Саёри, скажу. В роду Хиура с незапамятных времен живет одно предание. Дорога в страну мертвых ведет против часовой стрелки. Так вот, если обойти Сикоку против часовой стрелки столько раз, сколько лет было покойнику, и при этом постоянно думать о нем, то можно вернуть его из царства мертвых.

Хинако опешила, не зная, как себя следует вести в таких случаях, но, наткнувшись на серьезный взгляд Тэруко, лишь проглотила застывший в горле ком.

Тэруко продолжала:

– Вчера я обошла Сикоку в пятнадцатый раз. Именно столько лет было Саёри, когда она умерла.

Раскосые глаза Тэруко сузились и засверкали, подобно острым лезвиям. Взгляд снова обратился в пространство поверх головы Хинако, на лице блуждала довольная улыбка.

– И вот Саёри вернулась в своем прежнем обличье, такая же, как была перед смертью. Саёри вернулась! – Тэруко улыбалась небесам, словно видела там живое существо.

По спине Хинако пробежали мурашки. Она робко взглянула вверх, но не увидела ничего, кроме хмурого небесного свода.

Тэруко визгливо рассмеялась:

– Пока еще нет, Хинако, пока еще нет. Но недолго осталось ждать. Для того чтобы Саёри вернулась, все мы должны как можно чаще вспоминать ее. Так гласит предание.

Тэруко смотрела на Хинако. В глазах ее застыла непоколебимая уверенность.

«Да ведь она сумасшедшая!» – осенило девушку. Она в замешательстве уставилась в пол.

Из глубины дома струился поток горячего влажного воздуха.

Фумия приоткрыл глаза. На будильнике было десять утра. Проспал! Он подскочил как ужаленный и тут же вспомнил, что сегодня выходной. Нехотя протянув руку, он приоткрыл жалюзи. В тусклых лучах света проступили контуры захламленной комнаты. Фумия безраздельно властвовал на втором этаже родительского дома. Его жилище состояло из двух смежных комнат. Та, что поменьше, была заставлена книжными полками и служила ему библиотекой. Однако она уже не могла вместить все книги, количество которых неудержимо росло, и постепенно они пробрались в большую комнату, потеснив стол, кровать и шифоньер и кипами осев на полу.

Фумия на ощупь вытащил из-под кровати книгу. Это оказалась «Древняя культура Сикоку», найденная вчера в библиотеке. Уголки изъедены книжным червем, страницы пожелтели. Он прочитал на обложке имя автора – Ясутака Кусуносэ.

Вчера Фумия, едва коснувшись головой подушки, уснул как убитый. Теперь он с удовольствием углубился в чтение.

Вот как описывается начало мироздания в самом начале «Записей о деяниях древности»: [15]15
  «Записи о деяниях древности»(«Кодзики») – древнейшие сохранившиеся хроники Японии, составлены придворным историком Оно Ясумаро в 712 г.


[Закрыть]небеса только-только отделились от земли, а суша, подобно медузе, плавала в гигантском океане. Боги, один за другим возникающие в первозданном океане, возложили миссию рождения японских островов на божественных Идзанами и Идзанаги.

О, я уже вижу, как ты, читатель, недовольно морщишься, не желая слушать эту известную каждому школьнику легенду. Однако позволь все же обратить твое внимание лишь на способ и порядок, коим божества произвели на свет собственные чада. Я постараюсь не злоупотребить твоим вниманием.

Стоя на небесном мосту, Идзанаги и Идзанами опустили в морскую пучину небесное копье и перемешали ее. Когда они доставали копье из воды, с него упало несколько капель, которые превратились в остров. Боги водрузили посреди острова столб и обошли его кругом. Они шли с разных сторон – он по часовой, а она против часовой стрелки, – пока не встретились. Тут они сплели руки и связали себя брачной клятвой. В первый раз их ждала неудача, и им пришлось проделать еще один круг – тогда на свет появилась Япония.

Первым возник остров Авадзи. Затем Иё – остров с одним телом, четырьмя лицами и двумя именами. В дальнейшем провинция Иё получила название Эхимэ, провинция Сануки стала называться Ихиёрихико, провинция Аха – Охогэцухимэ, а провинция Тоса – Такэёривакэ. Все это, соответственно, старые названия современных префектур Эхимэ, Канагава, Токусима и Коти. Совершенно очевидно, что «двуименный остров» Иё с четырьмя лицами – это и есть наш Сикоку, ведь по-японски «Сикоку» означает «четыре страны». По поводу прозвища «двуименный» существуют разные легенды. Одна гласит, что боги Сануки и Тоса и богини Иё и Ава появились на свет из двух разных столбов, другая – что название Иё пошло из местечка Футана, что в переводе также означает «два имени»; это местечко и по сей день находится в префектуре Эхимэ.

Но вернемся к острову Авадзи, появившемуся на свет раньше других. Его название в древнем написании можно толковать как «путь среди волн». Таким образом, Авадзи представлял собой дорогу, ведущую к Сикоку, своего рода «родовой проход», по которому Сикоку явился на свет. Далее можно предположить, что Сикоку возник раньше остальных островов японского архипелага, а значит, уже в глубокой древности имел огромное значение.

Почти половину территории Сикоку занимает район Тоса, который наши предки считали обителью дьявола. Поскольку в древности дьяволом становился любой дух покойника, логично предположить, что Тоса являлась царством мертвых или царством Ёмоцу, по имени правившего там великого бога Ёмоиу. В зависимости от написания, имя Ёмоцу можно толковать по-разному: царство мертвых или царство четырех сторон. Так же записывается и название Сикоку.

Дальнейший вывод очевиден: Сикоку издревле являлся царством мертвых.

Фумия ухмыльнулся. Сикоку – царство мертвых. Забавно. Фумия перевернул книгу и вновь взглянул на форзац. Кто же автор этой, мягко говоря, неожиданной теории? В краткой справке он прочитал:

«Ясутака Кусуносэ. Настоящее имя Ясутака Хиура. Проживает в деревне Якумура района Такаока префектуры Коти».

Фумия не мог поверить глазам. Ясутака Хиура! Отец Саёри?!

Ясутака был двоюродным братом отца Фумия, и в семье его называли просто Така. В голове не укладывалось, что дядя Така мог написать такое. Фумия подскочил с кровати и бросился вниз.

– Отец? – Фумия заглянул в чайную комнату, но никого не обнаружил.

Из комнаты напротив послышался голос матери:

– Проснулся, сынок?

Раздвижная перегородка отъехала в сторону, и в проеме показалась мать в нарядном зелено-коричневом платье. Ее короткие седые волосы были выкрашены в бледно-лиловый цвет.

– Привет. А где отец?

– Уже ушел. Отправился родных навестить. Да и тебе неплохо бы сходить. Бон все-таки. Кимика тоже ушла. Вырядилась как на свидание, только ее и видели! Только ты все спишь. – Мать с упреком посмотрела на Фумия.

Не обращая внимания на ее недовольный тон, Фумия протянул книгу:

– Ты знала, что дядя Така книгу написал?

Мать без всякого интереса взглянула на потрепанную обложку:

– A-а, эту… И где ты только нашел ее?

– В библиотеке на работе взял.

– У нас где-то тоже была такая. Така принес. Говорит, написал еще до того, как пришел в семью Хиура, вот и издал под своей старой фамилией. Он ведь серьезно наукой занимался. Жаль, что с ним такое несчастье приключилось.

В коридоре зазвонил телефон. Мать пошла отвечать, а Фумия попытался взять себя в руки. Всякий раз, когда речь заходила о семье Хиура, его охватывала непонятная тревога.

– Это тебя, – позвала мать.

Он взял трубку.

– Привет, Фумия. Это я, Тадаси. Сегодня, кажется, выходной? – послышался хриплый голос Тадаси Катады.

Бывший одноклассник работал в супермаркете в Китано. С виду косноязычный и тихий, он был исключительно мягким и отзывчивым парнем. В детстве Тадаси неизменно отдувался за любое их озорство. Сегодня он звонил, чтобы напомнить Фумия о встрече выпускников:

– Сегодня в два. Ты будешь?

– Ну… я… – обреченно протянул Фумия. Идти совершенно не хотелось.

– Будем ждать, – добавил Тадаси, и у Фумия не повернулся язык отказать. Он нехотя пообещал прийти.

Попрощавшись и повесив трубку, Фумия отправился в ванную. Чистя перед зеркалом зубы, он думал о том, как бы избежать сегодняшней встречи выпускников.

Одноклассники… Родились в один год, ходили в одну школу, живут в одной деревне. Одинаково попереженились, лишь только стукнуло двадцать, одинаково понарожали по двое, а кто и по трое детей. Те из его одноклассников, кто остался в Якумуре, строем шли по одной, проторенной жизненной дороге. В деревне от этого никуда не деться.

Жить в деревне – значит идти в ногу с остальными, а Фумия с детства хотелось выпасть из общего течения деревенской жизни. Ему хотелось уехать отсюда за другим, новым опытом и зажить иной жизнью, не такой, как у его отца и друзей.

Поступив в столичный университет и начав самостоятельную жизнь, Фумия наконец вступил в желанный новый мир. Огромный Токио походил на незнакомца. Украдкой идя по его следам, Фумия оказывался в самых неожиданных местах: токийские дороги приводили его то в сомнительную пивную, то на экспериментальный спектакль в крошечный театр, то на университетский политический форум, то на отвязную вечеринку. После университета Фумия с жаром окунулся во взрослую жизнь и в работу, страстно втягиваясь в новый для него корпоративный способ сосуществования.

Однако вскоре Фумия стал чувствовать себя белкой, запертой в клетке и бегущей по бесконечному кругу вращающегося колеса. Не секрет, что новизна неизведанного исчезает, как только оно становится привычным. Блеск первого мгновения неизбежно тускнеет, уступая место рутине. Постепенно Фумия пришел к выводу, что стремление к новому, в сущности, ничем не отличается от монотонного повторения и обыденности. Финальным аккордом стал развод. Фумия понял, что безнадежно устал от новизны. Ему захотелось тихой, спокойной жизни, без событий и потрясений, и он вернулся в Якумуру. Однако у него никак не получалось адаптироваться к размеренной деревенской жизни, найти здесь собственное место. Фумия прекрасно понимал: на встрече выпускников его чужеродность будет жечь глаза одноклассникам и он снова с горечью ощутит, что лишний здесь.

Размышляя обо всем этом, Фумия вытирал лицо полотенцем. На душе было на редкость паршиво.

– Эй, Фумия! – раздался из коридора бодрый голос матери. Он вышел из ванной и увидел, что мать уже на пороге. – Я в лавку. Валяешься целый день дома, так хоть комнату прибери, а то совсем грязью зарос!

Его энергичная мать, помощница лавочника, была полной противоположностью тихому отцу, работнику сельхозкооперации. Почти всю неделю она проводила в небольшой сувенирной лавке в Китано, откуда была родом.

– Ну надо же, дождь пошел! – Громко сетуя, мать открыла дверь на улицу.

Провожая глазами ее полную спину, Фумия неожиданно вспомнил детство.

Сколько он ее помнил, мать всегда была повернута к нему спиной. Лицо ее было обращено к любимой лавке, общественной работе, к отцу. Нельзя сказать, что мать была неласкова с Фумия, и все же он постоянно чувствовал, что ее сердце не принадлежит ему безраздельно.

Фумия вернулся к себе на второй этаж и, подняв жалюзи, приоткрыл стеклянную дверь на веранду. Через стекло он видел, как по петляющей дороге удаляется автомобиль матери. Вдалеке несла свои воды Сакагава, вдоль склонов теснились поля. Тихо накрапывал дождь. Промозглый, унылый пейзаж был точно таким же, каким он помнил его с детства. Время в этой деревне неслышно неслось над головами ее жителей, словно ветерок над посевами риса. Под его дуновением люди здесь рождались, взрослели и умирали, словно рисовые колосья, увядающие с наступлением зимы. Пройдет немного времени, и из упавшего в землю рисового зернышка появится новый росток. Вот только Фумия был колосом иного, неизвестного в здешних местах сорта. Даже под дуновением ветра он не умел клониться в ту же сторону, что и другие.

Конечно, он не раз задумывался о том, чтобы уехать из деревни или хотя бы поискать работу поинтереснее в соседнем городке Коти, центре префектуры. Ведь он еще молод. Ему нужно окунуться в среду, которая даст ему заряд энергии. Может быть, там ему удастся найти свое место? Возможно, именно Коти – не мегаполис, но и не деревня – идеально подходит ему? Сколько можно гнить в глуши?! Нет, он просто должен уехать отсюда!

В то же мгновение он снова ощутил на себе взгляд.

Лицо его исказила невыразимая мука. Опять! Фумия прекрасно понимал, что не стоит даже оглядываться, все равно он никого не увидит. И все-таки не выдержал, обернулся.

Вещи в комнате застыли, словно на фотоснимке. Ни шороха, ни звука. За окном ни души. Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулись рисовые поля, прошитые серебряными нитями дождя.

И все же он отчетливо ощущал на себе чей-то взгляд. Чем больше он старался не думать о том, кому этот взгляд мог принадлежать, тем острее чувствовал его…

Фумия яростно сорвал покрывало с кровати и приступил к уборке.