Текст книги "Та, что надо мной (СИ)"

Автор книги: Мартин Чижов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Та, что надо мной

Мартин Владиславович Чижов

Вот тревога опять, снова в трубы трубят,

Если мне умирать – я погибну, любя.

За мгновенье сомкнётся распавшийся строй,

Никогда не прервётся невидимый бой.

Бой без подвигов ратных, без криков «Ура»,

Кто в вечерю соратник – в заутреню враг,

Против дочери мать, на собрата собрат,

И без толку гадать, кто и в чём виноват.

Если всех перебьют или все предадут,

Дети прежних врагов на их место придут.

В этой битве неравны провал и успех,

Погибает один, а победа – на всех.

Навсегда предрешён неподкупной судьбой

От начала времён нескончаемый бой.

Александр Смирнов

Когда владычица слаба

Глава 1

Первая луна лета, 504 год от Обряда Единения

Я уже не раз являлся в этот неприметный домик, затерявшийся в королевском саду, иначе, наверное, долго проплутал бы в поисках. За дверью с бронзовым рычажком звонка меня ожидали глава сыска и Архивариус. Архивариус, явно не желавший привлекать по дороге сюда внимание каждого встречного, был без официальной куртки, расшитой золотом. Впрочем, кто бы его всё равно не узнал? И морщинистое личико Архивариуса, и словно вырубленное из камня лицо главы королевского сыска были одинаково непроницаемы.

   – Мы снова рассчитываем на вашу помощь, – начал сыскарь. – Пропал мальчик из хорошего столичного рода. Вернее, был похищен. Это дело не хочется предавать гласности.

   – Я согласен, – ответил я, не раздумывая.

   – Вы даже не желаете узнать о семье похищенного? – спросил Архивариус, ехидно приподняв бровь.

   Издевается, да? Уж он-то знает, что сказанного о пропавшем ребёнке достаточно, чтобы я согласился искать, окажись в подобной переделке даже сын поломойки. Впрочем, в мои годы обычно уже умеют обходить собственную натуру. Я тоже, возможно, сумел бы, но предпочитаю этого избегать.

   – Естественно, я должен поговорить с родителями и узнать обстоятельства дела.

   – Безусловно. Обстоятельства таковы, что оказалось необходимым вас привлечь.

   До главы сыска, с которым мне уже приходилось встречаться, намёк дошёл тоже, но он слушал, не моргнув глазом. Похоже, в истории замешаны оборотни – кому же ещё в них разбираться, как не мне. Но сказать это прямо Архивариус не может. Ему известна природа каждого из благородных, но ещё со времён ученичества он связан клятвой молчания. В эту клятву заложена, пожалуй, самая сильная наша магия. Иначе всё и без того неустойчивое равновесие государства рассыпалось бы как карточный домик.

   Наши благородные: оборотни и прочие существа с двойной натурой – сила и слабость Королевства. Хранитель архива родословных не может приказывать, он только знает и советует. Однажды он настоятельно порекомендует, чтобы в военный поход взяли неприметного подростка с глазами коршуна. А простым воинам после этого останется только удивляться, отчего разведка в этой кампании работала безупречно. В другой раз его совет будет касаться назначения советника или полководца. И будьте уверены, совета послушаются. Это огромная власть, о которой никто не мечтает. Того, кто стал Архивариусом, уже трудно назвать человеком, у него практически не остаётся собственных желаний и привязанностей. Любой из нас побоялся бы доверить это знание такому же, как он сам.

   Каждый предпочитает, чтобы о его второй натуре знали только родители и, порой ещё, самые близкие друзья, с которыми прикрываешь друг другу спину, в каком бы облике они не оказались. Открыться – значит подставить себя под удар. Всем известно, что люди-рыси теряют рассудок от некоторых трав, люди-волки необузданно похотливы, но глубоко привязаны к супругам и детям, люди-олени, встретив соперника, готовы сражаться с ним до смерти, ничего не замечая вокруг, а люди-птицы легко забывают, что в человеческом облике они должны опасаться высоты так же, как и все остальные. По этому поводу я мог бы вспомнить многое, но не хочется даже в мыслях вновь погружаться в кровавую кашу наших интриг.

   То, что мне рассказали о похищении, встревожило меня всерьёз. Оказывается, всё произошло почти неделю назад, но только сейчас, узнав от родителей новые сведения, решили привлечь меня. Я заметил, что мальчика за это время могли убить или увезти в любую глухомань.

   – Убить – возможно. Но у нас есть основания полагать, что из столицы его не вывозили.

   Я получил от главы сыска небольшую медную табличку расследователя, на которой уже было выгравировано моё имя. Итак, на моё согласие рассчитывали заранее, а это означает, что Архивариус занялся этим делом ещё несколько дней назад. С этой табличкой я и направился к дому Тэка. Они были если и не близкими друзьями, то приятелями и дальними родственниками отца. Прежний юноша с острыми глазами, который, принося войску все сведения о передвижениях врага, в своё время подарил Павии победу, давно уже занял наследственное место архимаршала. Я знал, что у семьи Тэка есть сын-подросток, но никогда не видел его и полагал, что он живёт не в столице.

   Все дома были обнесены глухими высокими заборами, неизменной приметой центра города, где обитали родовитые. Простолюдинам не приходится так усердно прятать свою жизнь от посторонних. Место, где жили Тэка, выглядело наиболее приятно для глаза – его окружала плотная и колючая живая изгородь. Встав рядом с деревянной калиткой, я потянул за рычажок, ожидая, пока придёт слуга.

   У дома меня встретили муж и жена Тэка. Горе супруги скрывали, хотя оно легко читалось даже на бесстрастном меднокожем лице жены. А вот смущение они даже прятать не пытались, и я понял, что молчать о похищении – не их решение. Сыскарь, а может быть и Архивариус, боятся разворошить змеиный клубок. Толки о том, что какой семье выгодно, попытки заново поделить власть... В Королевстве склонить чаши весов в другую сторону может даже Обретение одного человека из знатнейших родов. Или его гибель...

   Табличка вызвала у них мимолётное облегчение. Но мне показалось, что теперь они разочарованы тем, кого прислали расследовать дело. Ну да, Тэка поддерживают со мной хорошие отношения ради памяти отца. Но думают-то они то же, что, как я полагаю, думают и все прочие.

   Лучший боец на палашах и длинных кинжалах, из трусости отказавшийся от военной карьеры. Так и не отомстивший за отцовскую смерть (в последнем они не вполне правы, но не будем сейчас об этом говорить). У меня есть разве что репутация человека начитанного и неплохо разбирающегося в магии, но приобрёл я её в основном за счёт уединённого образа жизни. На извращенца, предающегося в одиночестве запретным радостям, я не слишком похож, стало быть, занимаюсь тайными трудами. О расследованиях, которые я уже провёл для Архивариуса, Тэка, конечно, не знают. И всё же о том, что произошло, супруги рассказали мне достаточно подробно.

   В потёмках, когда все уже готовились ко сну, кто-то проник за ограду и открыл калитку волчьей стае. Родителей в доме не было, зато с молодым Тэка оставалось двое слуг и Кэли, престарелый учитель древнепавийского.

   Уже любопытно. Большинство подростков в наше время древнепавийским пренебрегают. Он может пригодиться лишь для того, чтобы разбираться в старых книгах, и это непростые книги. Например, те, что читаю я.

   Парень быстро приказал одному из слуг увести Кэли наверх и там запереться. Борьба, судя по тому, что рассказали мне уцелевший слуга и учитель, была долгой (двое против пятерых взрослых волков? – уже странно). Но когда родители вернулись, на покрытой волчьими следами и сильно взрытой земле перед домом лежал только труп слуги. Если у оборотней и были убитые или раненые, их забрали с собой. Как и молодого Тэка.

   "Весьма, весьма достойный молодой человек, – вытирая слезящиеся глаза, рассказывал учитель. – Большинство моих лучших учеников не отличаются ни силой, ни храбростью. Вы же понимаете, кого обычно влечёт книжное знание..." Запоздало сообразив, что его слова можно истолковать как обидный намёк, Кэли испуганно взглянул на меня. Но, не встретив гнева, продолжал: "А Миро Тэка отлично владеет палашом и кинжалом, ловок, подвижен, и при этом любит упражнения для ума не меньше, чем телесные. И очень, очень любезный и вежливый мальчик".

   Любопытно, что Миро так расположил его к себе. Учитель Кэли добрый человек, но, судя по доходившим до меня слухам, ещё в молодости изводил учеников своим занудством и придирками.

   Я вернулся к родителям.

   – Миро прошёл Обретение?

   – Нет, – сухо ответил отец.

   – Но вы хотя бы знаете, запечатлён ли он, и на какой образ?

   – Я не буду об этом говорить.

   Обиделся? Может быть парню суждено оставаться просто человеком? Ничего постыдного в этом нет, но Сейно Тэка мог решить, что это намёк на то, что он в своё время осмелился взять жену не из благородной павийской семьи, а из йортунов, дружественных нам, но диковатых соседей, не знавших Великого единения. Утверждают, правда, что  колдуны они все отъявленные.

Или у него есть другие, более серьёзные причины молчать? Во всяком случае,  если Архивариус уже говорил с Тэка, то явно  одобрил его запирательство или, во всяком случае, не воспретил.

   Считается, что в браках, нарушающих чистоту крови, люди с двойной натурой не родятся. Но я-то не только знаю, что это не так, но и вижу, почему. Моя владычица уделила мне толику своей власти над водами, а значит и над кровью, текущей в жилах. Обычно про кровь, вернее, про наследие предков, говорят как про единый поток. Но я смотрю на Сейно и вижу множество переплетающихся нитей разного цвета – бордовых, земляных, цвета листьев лавра. У его жены цвета свои – бежевые, травяные, цвета первых весенних цветков. Мысленно я отделяю часть нитей Сейно и часть нитей Ктиссы, и переплетаю их, пытаясь представить себе пучок нитей их сына. Ещё один вариант. И ещё. Вот что-то подобное мне и придётся искать. Но и неплохо бы иметь и другие приметы.

   – У сына могли оказаться при себе какие-то вещи, памятные для вашей семьи?

   – Да, – отвечает Ктисса. Сегодня эта молчаливая женщина гораздо приветливее, чем её муж. – В тот день он забрал у ювелира из починки моё украшение, и так мне и не отдал.

   – Как он выглядит?

   – Я могу нарисовать. Медный кулон в виде солнца с лучами.

   Я кладу листок папира в поясной мешочек и благодарю её. Меня провожают до калитки и выпускают – с облегчением или всё-таки с надеждой?

   Значит, волки... Оборотни не вызывают у меня того недоверия и страха, которые испытывают большинство людей, не имеющих звериного образа. Может быть дело в том, что владычица позволяет мне возвращать любому оборотню облик человека – и наоборот. Поэтому они сравнительно безопасны для меня, тем более, что теперь я легко чувствую в каждом его второй образ. Вот и теперь, разговаривая с Сейно, я видел человека, но при желании мог разглядеть и гигантского коршуна – во всех деталях, до мельчайшего пёрышка на крыле.

   Унаследовал ли Миро свой образ от отца? Это весьма вероятно, однако вовсе не обязательно. Слишком многое зависит от момента Запечатления. Первым сильным впечатлением ребёнка может стать волк или бык. А может – говорун-жако или белый медведь. В последнем случае бывает и так, что человек за всю свою жизнь не встретит снова диковинного зверя. И не переживёт Обретения, которое окончательно даст ему свойства и способности второй натуры.

   Момент Обретения оборотня-волка я однажды случайно застал. Восьмилетний сын знакомой мне семьи застыл у клетки с двумя пойманными волками, на которых собирались притравливать собак. Через мгновенье рядом с клеткой уже не было мальчика – был волчонок. Но, ещё человеком, он успел отпереть дверцу клетки и сейчас входил туда. Домашние застыли в ужасе, однако звери не тронули щенка. Он вышел вместе со взрослыми волками, и, незаметно проскользнув задворками, вывел их за ворота города. Стражники расступились. А охотники в тот день не выходили на промысел. В момент Обретения ребёнок, как правило, удивительно силён, но неопытность обычно делает его беззащитным. Полагается беречь его в такую минуту и не проявлять излишнего любопытства – или и этот неписанный закон уже нарушен?

   К вечеру новорожденный волк вернулся задворками уже в человеческом облике, исцарапанный, но светящийся достигнутой им полнотой жизни. Его родные успели связать меня самой сильной из доступных им клятв, чтобы я никому не сказал об увиденном. Им не было известно, что я давно чувствую вторую натуру многих горожан. Знать чужие тайны и старательно молчать о них – совсем не так занятно, как кажется. Особенно если эти тайны многим нужны, и ты опасаешься, что их постараются любой ценой выпытать у тебя в неизбежную минуту слабости. Конечно, я знаю всё же меньше, чем Архивариус. Я не вижу второй натуры запечатлённых на неживые предметы. Мне случалось встречать людей-камни, чья кожа в бою приобретает невероятную твёрдость, но моя владычица не позволяет разглядеть их образ. В камни они, конечно, не превращаются, но именно Запечатление образа камня когда-то придало им неуязвимость. Говорят, что в иные времена жили люди воздуха, способные услышать всё, о чем говорится в городе и люди воды, которые могли обойти или разрушить любые преграды... Во всех этих случаях Запечатление должно случиться почти сразу после рождения, пока ребёнок ещё не привык к человеческой форме.

   В сущности, вторая натура – лишь крайнее проявление обычной, общей всем людям природы. Собственно, так все и становятся тем, что мы есть. Мальчик подражает отцу или учителю. Девочка – матери или старшей сестре. Наш король старательно изображает Настоящего Короля... но не надо о грустном.

   При этом оборотней обвиняют в жестокости и дикости, а людей, запечатлённых на те предметы, которые считаются неживыми – в бесчувствии и холодности. Как я был взбешён, когда первый раз прочёл это в старинном трактате. Бесчувственность и холодность. Они были бы необходимы мне и после гибели отца, и после того, как от меня отреклась возлюбленная. И куда запропастились эти свойства?

   Часть нашей натуры слишком далека от человеческой формы, оттого мы плохо понимаем других людей, да, пожалуй, и себя. Вот и вся истина. Поэтому такие, как я, поздно взрослеют. Я, впрочем, с детства привык заменять недостающую житейскую мудрость мудростью книжной. Но часто мне представляется, что этот мир с самого начала хотел появления человека, и всё, что мы запечатлеваем, так или иначе дружественно к нему. Светила. Камни. Воздух. Вода.

   Итак, волки... Мальчик, Обретение которого я видел, так и остался единственным человеком-волком в своей семье. Поэтому-то его родные и не были готовы к тому, что случилось. А тут целых пять, и по крайней мере трое – матёрые. Пусть даже кто-то из них – провинциальный родственник. Всё равно, семьи, где образ волка могут принимать не менее четверых, можно пересчитать по пальцам одной руки. Даури, Крэвы и Кори. Но люди  с иной второй природой там, полагаю, редкость, и, несмотря на обилие людей-волков, семьи эти довольно захудалые. Борьба за серьёзную власть, игра с крупными ставками – не для их родов. Я скорее полагал бы, что их кто-то нанял.

   Ещё одна мысль пришла мне в голову, и я похолодел. Шептались, что Кори были адептами культа Зеркала. Культ сулил детям приверженцев почти гарантированное Запечатление на могущественный образ. В желании захудалого рода поправить таким образом свои дела не было бы ничего особенного. Но на наших землях магия сама по себе не всегда надёжна, и культ требовал человеческих жертв. Причём убить на жертвеннике в новолуние полагалось именно человека, у которого, несмотря на благородную кровь, не было двойной натуры. Не похищен ли Миро в этих целях? Говорили, что несколько бастардов в своё время пропали именно из-за жертвоприношений. Так в чём же беда мальчика – в отсутствие двойной натуры или в том, что она слишком сильна, и он опасен для наших властолюбцев?

   Ночь уже опустилась на город. В садах потихоньку гасли огни ламп. Горожане сидели по домам, но я не спешил возвращаться. Меня защищала моя госпожа, что повисла в небе чуть неровным диском. В полной силе, хотя уже слегка на ущербе. И я ещё слишком силён. Увы, для того дела, которым я собираюсь заняться в тишине и темноте, излишняя сила – только помеха. Я не мог  точно определить направление, но пока я шёл по городу, время от времени прикрывая глаза, передо мной плыли нити жизни горожан. Прохладный фиолетовый с нитями оранжевого. Коричневый с золотом и серебром. Розовый и зелёный. А вот это, кажется, тот самый пучок нитей, который я силился себе вообразить. Да, это он. Но как он горит красным и золотым! Словно моя хозяйка, ведая зачатием, специально выбирала самые яркие нити у родителей.

   Миро жив! И я даже не могу рассказать это Тэка – иначе начнутся вопросы о том, откуда я это знаю.

   Моего Обретения, по счастью, никто не заметил. Тогда я был старше Миро, и меня давно уже считали человеком без двойной натуры. Наша компания юнцов собралась в саду погулять ночь напролёт, получив, наконец, дозволение на это от своих семей. Едва ли не впервые я наслаждался товарищеской близостью. До этого одни посмеивались над словечками и манерами, перенятыми мной у няньки, другие завидовали моим успехам в учёбе. Отец, потомственный королевский камергер, отвечавший за павийскую казну, немало занимался моим образованием и выучил не только нескольким языкам, но и навыкам, которые для прочих не были обязательными. Уже в семь лет я умел управляться с числами не меньше тысячи – не только складывать их и вычитать, но даже умножать и делить. Отец сохранял в общении со мной обычную для него суровость, но его уроки были занимательны и, пожалуй, сближали нас. Когда он оказывался доволен, то развлекал меня загадками на смекалку – например, как лодочнику перевезти на другой берег в лодке на два места (включая место самого лодочника) двоих смертельных врагов и огромную книгу королевских указов, в которую один из них хочет внести подчистки.

Краем уха я слышал о том, что сегодня будет лунное затмение. Несколько человек собирались им полюбоваться. Ничто не загораживало ни звёзд, ни луны на глубоком чёрном небе. Что-то заставило меня отойти от приятелей и с бокалом вина устроиться в беседке. Я увидел, как сумрачная багровая тень наползает на луну и застыл, глядя на неё и не в силах пошевелиться. Я просидел так в течение всего затмения – не отводя глаз и без единой мысли в голове, и принял возвращение своей госпожи как миг неслыханного облегчения. Обо мне вспомнил лишь Тодо – через несколько лет его уже не было в живых, как не осталось в живых и многих других, веселившихся на той вечеринке. Я глядел на друга, ещё не умея увидеть его звериную натуру, но чувствуя без тени сомнения, что она есть, и я могу вызвать её собственной, а не его волей. Эта власть над чужой душой не доставляла радости, скорее была горька. Я наплёл чего-то про слабость и головокружение, и Тодо отвёл меня в дом.

   Мою няньку и бывшую кормилицу я расспросил сам. Всё моё детство Раян была рядом со мной, и мне не хотелось, чтобы над её головой собралась гроза. Запечатление, о котором никто так и не узнал, случилось, когда я ещё сосал грудь. В недобрый час она пыталась укачать меня, плачущего, вынеся вечером в сад на руках. Как раз в это время луну заволокло мраком. Кормилицу предупреждали о дурном времени, но она не поверила, что благородные способны вызнать такие вещи заранее. Мог ли я осудить её за это, забыв, чем был ей обязан? Моя мать умерла при родах, и отец так и не женился во второй раз. Так ещё младенцем я стал убийцей. Мне нашли кормилицу, но не надеялись, что я выживу, поскольку при рождении я был слабым и хилым. По счастью – или по несчастью, это как посмотреть – Раян оказалась травницей и знахаркой, и ей удалось уберечь мою жизнь. Взрослея рядом с ней, я и сам научился кое-чему из этого искусства, которое в нашем кругу считали низким и простонародным.

   После прогулки по ночному городу я хорошо выспался, и радовался этому, поскольку мне предстояло сидеть за книгами. Книгами, где истина прикрыта или высокопарными словами, или замысловатыми шифрами. Зло не любит изъясняться прямо.

   Храм Зеркала могли снаружи замаскировать под любую постройку. Но поскольку обряды культа взывали к силам природы, должны были существовать строгие правила относительно того, где поместить храм. К ночи я, наконец, продрался сквозь хитросплетения слов. В столице и рядом с ней подходили для храма всего два места – по счастью, оба они находились внутри городских стен, и мне не надо было дожидаться рассвета, когда откроют ворота. Первое место располагалось на пустыре. Я долго бродил по нему, пробуя, не поднимается ли полоса дёрна, обнажая спуск в подземелье. Выглядел я, должно быть, преглупо, и ничего не нашёл.

   На втором месте стоял одноэтажный домик. Он выглядел заброшенным, штукатурка его во многих местах облупилась. Окна были заколочены досками, на дверях висел замок. Замок я сбил прихваченным с собой ломом, и вошёл внутрь. Алтарь был покрыт густым слоем пыли, под которой кое-где угадывались старые пятна запёкшейся крови. Согласно тому, что я успел прочитать, подготовка к жертвоприношению должна была начинаться по крайней мере за полмесяца. Если храм ещё собирались использовать, то, во всяком случае, не в ближайшее новолуние.

   Значит, Миро похитили не ради жертвы. Но зачем тогда? Убить соперника на месте было бы проще. Вряд ли его собирались потом отпустить – пережитое мальчиком любви к похитителям ему не добавит. Может быть, они рассчитывали увидеть его Обретение, и убить лишь затем? Но для чего? Это имеет смысл лишь в том случае, если второй облик Миро даёт огромную силу. Настолько огромную, что угроза появления другого подобного ребёнка в роду Тэка заставит предпринять ещё что-то, не ограничившись первым убийством. Такого наследника могут ведь и прятать до поры, как прятали мальчика.

   Тогда задача похитителей – устроить Обретение, обнаружив вторую натуру подростка. С чего разумнее всего начать? Понятное дело, с похода в зверинец. Оборотень – самый вероятный случай. Конечно, большинство оборотней не так уж сильны, но ведь дошедшие до похитителей сведения о могуществе Миро могут оказаться и ложными. Кроме того, есть создания, символически связанные с властью и короной – лев, орёл, слон, змея. Даже из заурядных волков кто-то труслив и подл, а кто-то удивительно силён, умён и способен стать настоящим предводителем человеческой стаи.

   Личный зверинец есть у Дотхи, рода, в котором оборотни всегда были наиболее многочисленны и разнообразны. Его и завели для того, чтобы обеспечить благополучные Обретения отпрысков Дотхи. Иногда Дотхи допускают в свои владения представителей других родов, приходящих полюбопытствовать, а заодно посмотреть, не случиться ли с их детьми Обретения. Гости при этом всячески пытаются оградить себя от любых посторонних глаз, в том числе от глаз самих хозяев. Удивления это не вызывает, так что незаметно протащить с собой в зверинец одного пленника несложно. Но вот спросить у Дотхи, кто за последнюю неделю там был – вполне возможно. На худой конец я мог показать табличку расследователя.

   Зверинец, как оказалось, посетили сразу две семьи. Ори и Ватали. Оборотней-волков нет ни в одном роде. Зато у обоих сразу несколько домов в городе. И спрятать мальчика можно где угодно.

   Луна шла на ущерб. Бодрствуя, я чувствовал себя по-прежнему сильным и ловким, но сон уже стал беспокойным и прерывистым. Я то дремал, то наблюдал мечущиеся по стенам тени. Это меня и спасло. Когда небольшая тёмная фигурка выдавила маленькое слюдяное окошко в форточке и скользнула вниз, я сцапал пришельца за шиворот и приложил головой о стенку, понадеявшись, что ударил не слишком сильно. И пошёл открывать дверь сам.

   Не стоит нападать на меня ночью, во время третьей, благой, четверти луны. Владычица висела в небе за их спинами, и я видел, как после моего приказа две волчьи тени превращаются в человеческие. Какое-то время с этими двумя можно было не считаться. Ещё одна, человеческая, тень, прыгнула и растаяла в полосе света от петролейной лампы. Я увидел занесённую на меня руку с кинжалом. Примерно такой же кинжал с длинным лезвием прихватил из дома и я. Просто я успел ударить первым, и после этого решил больше не обращать внимания на слабо стонущего на земле противника.

   Человек, который ещё недавно был матёрым волком,  уже опомнился и кинулся на меня. Мой кинжал вспорол ему живот, показалось даже, что я вижу, как под луной в кровавом месиве блеснули кишки. С усилием глотая воздух, он снова начал превращаться в волка и кинулся прочь в темноту.  Вызывая свою иную натуру, мы обращаемся к целому мирозданию, которое помнит, каким должен быть волк или олень. Потому-то во втором облике оборотень способен на удивление быстро залечить раны, которые для другого были бы смертельны.  Отсюда же, надо полагать, и прочие странности – то, что когда кто-то оборачивается в крупного зверя, тянет холодом; то, что при обратном превращении к человеку возвращаются его одежда и вещи

   Из темноты в полосу света вышел ещё один человек и, поддерживая нетвёрдо стоящего на ногах волка, побрёл с ним к калитке. Я не стал их останавливать. Миро, похоже, сильно мне помог, выведя из строя кого-то из оборотней. Но сколько их осталось? Двое? Трое? Четверо? Кто-то ведь мог ждать и за оградой.

   Итак, я разворошил осиное гнездо. И разворошил именно визитом в зверинец – посещение храма Зеркала не вызвало ни у кого желания меня немедленно убить. Плохо, что я упустил двоих убийц. Они кое-что узнали о моих возможностях, и у них или у их нанимателей теперь могут появиться догадки о моей природе. У кого, кстати? Сейчас посмотрим.

   Я подтянул тело к крыльцу. Оно уже начало остывать – в начале лета ночи в столице прохладны. Один из Даури – у него не было второй натуры волка, и ему не повезло. Но Даури, похоже, и в самом деле просто наняли – как для похищения Миро, так и для моего убийства. А вот кто нанял – Ори или Ватали? Ниточка, которая, казалось, позволяла ухватиться за это дело через оборотней, заканчивается неизвестно где. Зато я приобрёл личных врагов, что в моём положении очень скверно. Ненависть способна выслеживать человека не менее рьяно, чем любовь и легко находит уязвимые места. А я неизменно слабею к новолунию и каждый месяц есть несколько дней, когда я беспомощен и бессилен. На военной службе я был бы полезен до первого сражения, которое придётся на неудачные дни.

   Осталось разобраться с тем, кто залез через форточку. Подросток? Карлик?

   Вода в ведре, стоявшем неподалёку от крыльца, к моему удивлению даже не расплескалась. Я взял в одну руку ведро, в другую – петролейную лампу и пошёл в спальню. Мальчишка очнулся только после того, как я вылил на него бОльшую часть воды. Белобрысые волосы слиплись сосульками, за пазуху ему стекали розоватые капли. Он упорно молчал. Я заговорил сам.

   – Ты не их родственник. Ты вообще простолюдин. И вряд ли что-то знаешь, чтобы тебя стоило допрашивать.

   Оскорбить не было моей целью – просто я видел сплетение его нитей.

   – Тебя заставили лазить по форточкам, как вора. Но они не воры. Они убийцы. Они выкрутятся из этой истории, а тебе выжгут глаза калёным прутом и заставят вертеть ворот на каторге. Тебе было, должно быть, было ужасно лестно, что с тобой связались такие знатные господа. А надо бежать от них без оглядки, чтобы тебя не нашли. Вот деньги – я положил ему за пазуху кошелёк. Найдёшь мастера, чтобы выучиться у него честному ремеслу, отдашь задаток за угол и еду. Это лучше, чем исполнять чужие прихоти – ну, заплатишь ещё тем, что тебе придётся вынести дюжины три затрещин.

   И учти – если что, я отыщу тебя даже после собственной смерти. Ты не знаешь, на что способны благородные. И это будет гораздо, гораздо хуже калёного прута. Если с тобой случится что-то, что помешает жить своим трудом, то лучше найди воина Сведа из рода Сведов и попроси у него совета моим именем.

   Рожу я скорчил такую зверскую, что не рассмеялся, только задержав дыхание. Я нарочито медленно прошёл с белобрысым мимо трупа на крыльце и выкинул его в калитку, поддав коленом под зад.

   Уже светало. Густая трава вокруг домика, где жили Вул с женой, блестела от росы, и следов на ней не было.  Вул служил у меня домоправителем, поскольку при его происхождении гордое название мажордома ему никак не подходило. Тем не менее, реши наёмники сначала расправиться с ним, я бы им этого так не оставил. Но раз уж они решили ограничиться мной, то, я могу забыть о нападавших, предоставив им зализывать раны – судьба Миро была куда важнее моей личной мести.

   Потом я вздохнул и пошёл домой собираться. Сыскари заберут труп, а мне сейчас самое время изобразить, что я в панике сбежал из города, отказавшись от дальнейшего расследования. В это поверят. Репутация труса имеет свои преимущества.

   Рил, младший брат Тодо, не в первый раз давал мне в таких случаях пристанище. Хорошо, что с самого начала моих поисков я снова попросил его об этом. У Рила я как следует вымылся и проспал остаток ночи и ещё полдня. Потом я выпил молока с травами и стал обряжаться в захваченную из дома одежду простолюдина-провинциала. Мне надо было изобразить человека, который сильно опустился, но пропил ещё не всё. Стоя у зеркала, я долго размазывал по лицу сажу, затем подвёл глаза синькой, как женщина. Если уточнять – как женщина не самых почтенных занятий.

   Я шёл в трактир, располагавшийся рядом с двумя домами Ори. Сюда должны были иногда забегать их слуги – напиться и закусить на воле, без хозяйского глаза, или заказать для хозяев блюдо взамен подгоревшего на собственной кухне.

   Хотя я и сливал большую часть выпивки под стол, проглотить сколько-то для правдоподобия мне пришлось. После вчерашнего меня слегка развезло. Я закрывал глаза, чтобы лучше слышать разговоры, и передо мной плыл ослепительно яркий пучок нитей. Миро где-то здесь. В одном из двух домов Ори. Или в одном из трёх домов Ватали, которые тоже, как назло, находятся поблизости. Значит, похитители пока не узнали, какова вторая натура мальчика. Проклятье, на что же он, в самом деле, запечатлён?

   Так она теперь и тянулась – целая вереница бездельных дней и полупьяных вечеров. Отец когда-то говорил мне, что любую роль я могу исполнять только всерьёз. Бессмысленное трактирное уныние охватывало меня всё больше, словно я и впрямь был пропивающим последние деньги горемыкой. Во рту стоял мерзкий вкус низкопробного пойла. Через пять дней, так ничего и не услышав, я перебрался в другой трактир, рядом с домом Ватали. Хорошо, что благородные люди обходят такие места стороной, а если и не обходят, то не слишком приглядываются к тем, кто тут ест и пьёт. Надежда у меня оставалась только на то, что если Миро действительно так хорош, он найдёт способ, чтобы дать о себе знать. Каждое утро я разминал вялые мышцы и упражнялся с кинжалом. Увы, по мере того, как сутки сменялись новыми сутками, мои движения становились всё медленнее, а кинжал начинал казаться мне тяжёлым, как двуручный клинок.