Текст книги "Красавец Джой"

Автор книги: Маршал Саундерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Глава XV
ЛОЩИННАЯ ФЕРМА

– Здравствуй, девочка! – приветствовала Лору толстая женщина средних лет с оживленным и румяным лицом. – Как я рада тебя видеть! Это и есть твой Джой? Ну, добро пожаловать, «Красавец Джой»! Я приготовила для тебя вкусную кость. А вот и дядя Джон.

К нам подошел высокий красивый мужчина, маленькая ручка Лоры исчезла в его объемистой ладони.

– Рад тебя видеть, Лора, – сказал он. – Как поживаешь, Джой? Я много слышал о тебе.

Я был очень польщен их вниманием; кроме того, я не помнил себя от радости, что выскочил из вагона, и неугомонно прыгал около ног Лориных родных.

Мы пошли во двор станции, где в тени больших деревьев стояла повозка, заложенная двумя сильными вороными лошадьми. Они навострили уши и весело зафыркали, увидев подходившего к ним хозяина. Я сейчас же заметил, что они любят его. Господин Вуд взял их под уздцы.

– Ну, смирно, смирно, Клив и Песер! – сказал он.

Когда госпожа Вуд, Лора и я поместились в повозке, хозяин вскочил в нее и взял вожжи в руки. Вороные быстро покатили нас по дороге. Я сидел рядом с господином Вудом и с наслаждением вдыхал свежий душистый деревенский воздух. Я был так рад, что попал в деревню! Какие прогулки я собирался совершать по зеленым полям и лугам! Хотелось бы найти товарища; я не знал, есть ли собака у господина Вуда, но Лора, конечно, скоро разузнает, какие на ферме есть животные.

От станции до дома было немного более мили. Дорога шла между разбросанными домиками вдоль засеянных полей. Лора рассказывала дяде и тетке про своих домашних и спрашивала про своего двоюродного брата Гарри, который, как оказалось, еще не приезжал из школы на летние каникулы. Я не говорил еще, что Гарри был пасынок Лориного дяди, женившегося на вдове, так что он не был кровным родным Морисов, хотя они и называли его двоюродным братом.

Я обрадовался, узнав, что Гарри скоро ждут домой. Ведь я хорошо помнил, как он спас меня. Без него я бы никогда не узнал моей дорогой Лоры и всей семьи Морисов.

Мы доехали до поворота дороги, откуда она шла слегка в гору.

Длинная аллея между двойным рядом высоких деревьев шла к одноэтажному красному кирпичному дому, окаймленному балконом. Перед домом расстилалась большая лужайка, а направо от аллеи стояли хозяйственные постройки. Они были тоже все выкрашены в красный цвет и защищены от зимних метелей густой древесной изгородью.

Усадьба Вудов показалась мне прекрасным местом. Лора не была здесь несколько лет, а потому с любопытством оглядывала все вокруг себя.

– Добро пожаловать! – воскликнула госпожа Вуд, когда я соскочил на землю. – Пойдем, Джой, я познакомлю тебя с кошечкой.

– Тетя Гэтти, отчего вашу усадьбу называют Лощинной фермой, а не фермой Вуд?

– Она так названа из-за хорошенькой лощины за выгоном. Помнишь ее? А вот и котик идет к нам.

Навстречу нам, по большой передней шла серая кошка. У нее была очень красиво разрисованная мордочка; она помахивала пушистым хвостом и мурлыкала в знак приветствия хозяйке. Но, увидав меня, она нахмурилась, взъерошилась, распушила хвост и стала шипеть на меня с самым сердитым видом.

– Бедный Лоло, – сказала госпожа Вуд, подходя к кошке, – у нас была презлая собака, которая ее напугала, вот она и на добрую собаку ощетинилась. Не бойся Лоло, Джой добрый, он не тронет тебя.

Я постарался выразить кошке свое расположение, но она не поддавалась. Прошло несколько недель, прежде чем она привыкла ко мне и допустила меня до своей дружбы. Она была еще молода; первое знакомство с нашим братом оказалось плохим для нее, так что нельзя было удивляться ее неохоте к новому собачьему знакомству.

Из передней несколько дверей вело в комнаты. Одна из них была столовая, куда семья отправилась пить чай и ужинать, между тем, как я улегся на ковре в передней. Я видел обеденный стол, уставленный сиявшей посудой и разными вкусными вещами. Молоденькая девушка, француженка Адель, то и дело вносила в столовую кофе, яичницу, горячие пирожки. Когда семья поужинала, госпожа Вуд угостила и меня таким вкусным ужином, какого я давно не ел.

Глава XVI
ЛОШАДИ ГОСПОДИНА ВУДА

На другое утро я встал очень рано. Так как я спал под дровяным навесом, я мог выйти побегать, когда вздумается.

Навес был позади дома; рядом находился сарай с инструментами. Немного дальше стояла конюшня, от которой были настланы доски по земле до хлебного амбара. Я побежал по дощатой дорожке и заглянул в конюшню. Двери были открыты настежь, и солнце светило внутрь строения. Я увидел несколько лошадей: одни стояли ко мне головами, другие – спиной. Они были на свободе и могли двигаться, сколько хотели.

Кто-то ходил на другом конце конюшни, и я сейчас же узнал господина Вуда. Какая у него чудная, светлая конюшня, подумал я, не то, что у Дженкинса, где так дурно пахло! Здесь воздух был такой же чистый, как на дворе. В стене были вделаны частые решетки для того, чтобы воздух проникал свободно в конюшню, но они были так устроены, что сквозного ветра не могло быть. Господин Вуд подходил то к одной, то к другой лошади, разговаривая с ними бодрым веселым голосом. Он заметил меня и крикнул:

– А, с добрым утром, Джой! Ты встаешь рано. Не подходи к лошадям слишком близко, их напугала моя прежняя собака, пожалуй, они и тебя захотят лягнуть. Собака, что человек: попадется одна дурная, и пойдет про всех дурная слава. Ну что, как тебе нравится моя конюшня, старина?

Господин Вуд все время со мной разговаривал о своих лошадях. Видно было, что они – его гордость.

Я люблю, когда люди разговаривают со мной.

Я внимательно следил за тем, как господин Вуд чистил большую серую ломовую лошадь, которую он называл Голландцем. Он взял щетку в правую руку, скребницу в левую и тщательно работал ими. Почистив лошадь, он обтер ее сукном.

– Хорошая чистка стоит двух гарнцев овса, – сказал он.

Потом он нагнулся и осмотрел подковы.

– Что за скучный человек этот кузнец! – проворчал он. – Все по-своему хочет делать. Говорил я, что Голландца не надо так тяжело ковать, а он все свое; кажется хочет дать мне понять, чтобы я не в свое дело не вмешивался. Мы с тобой, Голландец, отправимся к другому кузнецу. Этого человека ничему не научишь.

Я купил тебя, чтобы ты на меня работал, а не для того, чтобы ты тратил напрасно силы, нося такие тяжелые подковы. Да, Джой, – обратился ко мне господин Вуд, – я хорошо изучил лошадь и пришел к заключению, что заурядная лошадь понимает больше заурядного человека, управляющего ею. Когда я вижу дураков, которые мучат и бьют своих терпеливых лошадей, ничего не понимая в них и считая их за бесчувственный комок земли только с искрой жизни, мне всегда хочется выпрячь лошадей и на их место заложить этих глупцов, да хорошенько поучить их. Вряд ли они выказали бы столько терпенья, как лошади. Посмотри, Джой, на эту лошадь; иной подумает, глядя на нее, что при таком росте у нее вовсе нет нервов, а между тем, она чувствительна не менее девушки. Видишь, как она вздрагивает от легкого прикосновения скребницы. Я купил ее у одного дурака, не знавшего толка в лошадях. Ему продали лошадь с отличным аттестатом, а у него она стала брыкаться, как только подойдет к ней малый. «Видно, у вашего малого рука слишком тяжела», – сказал я ему, когда он мне стал жаловаться на лошадь. – Поверьте мне, что животное никогда ничего не делает без причины». – «Да ведь она простая ломовая лошадь», – возражает он. «Ломовая ли, не ломовая ли, – отвечал я, – это все равно. Я из ваших слов понял, что вам попалась лошадь очень чувствительная. Она может быть при этом ростом со слона. Это еще ничего не доказывает…

Старик заворчал, говоря, что ему в его деле не нужны кровные лошади. Вот я и купил тебя, Голландец». С этими словами господин Вуд погладил большую лошадь и перешел в другое стойло. В каждом стойле было пойло с чистой водой. К пойлам были приделаны подъемные крыши, которые опускались, когда лошадь возвращалась в стойло разгоряченная, чтобы она не пила, пока не остынет. В другое время она могла пить, сколько угодно.

У Вудов был уж такой обычай: держать вдоволь чистой воды для всех зверей.

Даже у меня поставили чашку с водой, хотя я всегда мог пойти напиться у водопоя. Госпожа Вуд просила кухарку Адель позаботиться о том, чтобы вода всегда была у меня наготове.

– Каждому животному хорошо иметь одно определенное место для еды, питья и сна, – сказала она.

Господин Вуд после Голландца занялся вороными, привезшими нас со станции железной дороги.

У Песера оказалась какая-то неисправность во рту. Хозяин внимательно осмотрел его, что было вполне возможно в такой светлой конюшне.

– У меня в конюшне нет темных закоулков, Джой, – опять обратился ко мне господин Вуд, – я задался мыслью не вводить в искушение неряшливых работников. Мне надо солнце везде – в каждом углу моей конюшни. Я не хочу, чтобы мои лошади дышали дурным воздухом, и не желаю, чтобы они пугались на свету после темного помещения. Вот почему мои лошади никогда не хворают.

Он достал с полки бутылку с какой-то жидкостью и полил из нее немного в рот Песера. Лошадь слегка поморщилась, но хозяин ласково уговаривал ее.

– Стой тихо, моя красавица! – говорил он, – сейчас все пройдет.

Лошадь глядела умными глазами на своего хозяина, словно понимая, что он желает ей только добра.

Рядом со стойлом Песера стояла небольшая вороная лошадь на тонких ногах, с неспокойным выражением на худощавой морде. Эта лошадь, несмотря на малый рост и худобу, была хорошая рабочая лошадка, но видно было, что она пошаливает, так что я из осторожности держался подальше от ее копыт.

Господин Вуд ласкал ее и долго с ней возился: это была его любимица.

– Ну, ну! – шутливо говорил он ей, – не капризничай у меня. – Если ты меня укусишь, я дам сдачи. Уж мы с тобой померились силой, и я тебя заставил покориться. Знаешь, Джой, когда я ее купил, у нее была дурная привычка, потому что ее плохо воспитали: бывало, она испугается чего-нибудь и вдруг осадит назад и закружится на месте. Я отучил ее, заставив несколько раз так покружиться, что у нее отпала охота это делать. Так-то, милочка: и лошади, и человеку одинаково полезно уметь, когда нужно, слушаться.

Скэмп – так звали хорошенькую лошадку – мотнула головой и пожевала рукав господина Вуда, но не укусила его. Мне кажется, что она его тоже любила, потому что, когда он ушел от нее, она резко заржала, точно зовя его назад, и он, правда, вернулся к ней и еще приласкал ее.

Всего лошадей на конюшне господина Вуда было шесть. Осмотрев лошадей, хозяин вышел в ворота.

– Каковы у меня лошадки, Джой? – сказал господин Вуд. – Нет у меня кровных лошадей, которых ценят за их родословную, но я не променяю своих добрых простых коней на самых породистых. Я не приучил их к наглазникам, не стригу им хвостов, но они от этого не хуже. Никто не заставит меня надевать наглазники или строгую узду на моих лошадей: я ни за что не стану чем-нибудь мучить моих животных. Нужно быть изрядным простаком, чтобы считать наглазники предохранительной мерой для лошадей, напротив того – большая часть несчастий происходит от них. Право, так. А строгая узда не только мучает, но и уродует лошадь, натягивая все шейные мускулы и заменяя естественный, красивый изгиб лошадиной головы, неловко вздернутой кверху головой. И человеку, и животному часто бывает скверно жить на свете. Ты сам, Джой, должен знать, как бывает иногда дурно на свете. Твои обрезанные уши и хвост свидетельствуют об этом.

Господин Вуд ушел, а я отправился под балкон, где была Лора. Она стояла с распущенными волосами, закутанная в платок, и смотрела на пестрые цветники в саду. Я залаял, и она взглянула на меня.

– Милый мой Джой, – сказала она, – я сейчас оденусь и сойду, и мы погуляем с тобой.

Я лег внизу на большом балконе в ожидании Лоры. Заслышав ее шаги, я вскочил, и мы пошли по дороге к воротам. Когда раздался звонок к чаю, мы с ней бегом вернулись домой. Лора принялась есть с таким аппетитом, что тетка поздравила ее с благотворным действием деревенского воздуха за такое короткое время.

Глава XVII
ПТИЧИЙ ДВОР ГОСПОЖИ ВУД

После чая госпожа Вуд надела большой передник и отправилась на кухню, а я – за нею.

Адель, – сказала она француженке-кухарке, – собрали ли вы чего-нибудь моим курам? Только прошу вас без капли соли.

Адель подала ей целую миску, полную разных остатков еды. Госпожа Вуд позвала Лору в птичник, и мы все отправились знакомиться с курами и цыплятами фермы.

Мы вскоре дошли до курятника, то есть до одного из них, так как их оказалось несколько у госпожи Вуд.

– Разве вы не держите всех ваших кур вместе? – спросила Лора.

– Только зимой, – ответила ей тетя. – Весной я их разделяю на партии. Часть их остается здесь, а другая часть переезжает в огород и плодовый сад, где мы их помещаем в подвижных домиках. Утром и вечером я кормлю каждую партию в ее домике; они отлично знают, что нигде больше их не станут кормить, даже если они придут ко мне в дом; поэтому они знают порядок кормления и никогда не уходят из своих домов в установленные часы. Между утренней и вечерней кормежкой мои куры сами себе промышляют пищу и таким образом истребляют такое множество лесных клопов и всяких вредных насекомых в саду и на огороде, что я бываю вполне вознаграждена за свой труд.

– А не бывает так, что одна партия пожелает соединиться с другой? – спросила Лора, входя в небольшой деревянный домик.

– Нет, они скоро понимают, чего им не полагается делать: перелетать через решетку в цветник или куда-нибудь вон из плодового сада. Конечно, первое время надо зорко следить за ними. Но вообще я должна сказать, что куры вовсе не так глупы, как многие полагают. А какие они хорошие матери! За это я и люблю их.

Я был очень удивлен порядком и чистотой, в которых содержались все деревянные курятники. Везде стояли лестницы, по которым куры отправлялись на насест. Среди обыкновенных тонких и круглых жердочек находились широкие, плоские. Госпожа Вуд объяснила, что здесь сидят большие куры брамапутры. В курятниках было светло, как на дворе, благодаря большим окнам.

– Тетя, я никогда не видала таких светлых курятников! – воскликнула Лора.

Госпожа Вуд, нагнувшаяся в менее светлое отделение, где были гнезда для высиживания яиц, выпрямилась и с удовольствием посмотрела на большие окна своего курятника.

– Да, – сказала она, – во всем Новом Гэмпшире не найдется курятника с такими большими окнами. Глядя на них, я всегда вспоминаю курятник моей матери. Когда я была девушкой, никто не имел понятия о том, что куры любят свет и тепло. Бывало, всю зиму куры наши сидели в холодном, темном курятнике и часто гребешки их отваливались. Если бы у нас было соображение, мы могли бы понять, что куры любят тепло, уже из того, что они всегда выходили днем на двор погреться на солнце. Бедные куры! Они с холода и не неслись всю зиму.

– Вы очень любите ваш птичий двор, тетя? – спросила Лора.

– Еще бы, моя милая! Я тебе покажу мою Пеструшку, которая одна за год снесет столько яиц, что у меня окупаются подписка на газету и расходы на мое платье. Конечно, с курами много хлопот: у них заводятся мелкие насекомые, от которых их можно избавить только тщательным смазыванием и опрыскиванием карболовой кислотой. Кроме того, надо держать для них запас отрубей и очень следить за высиживанием яиц. Надо, чтобы каждая наседка вовремя поела и погуляла. О, да тут есть сотня забот! Но если кто-нибудь хочет иметь куриное хозяйство, без этого невозможно вести дело.

– Я еще одну необыкновенную вещь заметила у вас, – сказала Лора, – у вас устроены большие бассейны с чистой водой, между тем как в других местах курам ставят воду в мелкой посуде.

– В такой посуде скоро заводится много грязи, – сказала госпожа Вуд. – А я думаю, что курам вреднее всего пить грязную воду. Мои куры привыкли к такой же чистой воде, какую я пью сама, а зимой я ее подогреваю. С утра бассейны наполняются кипятком, так что вода до вечера остается почти теплая. Пойдем посмотрим моих бронзовых индеек. Они не нуждаются в домах, так как круглый год сидят на деревьях.

Мы пошли к индейкам. Их было много, и Лора восхищалась переливающимися цветами их оперенья. Некоторые из них были очень велики. Признаюсь, мне они не понравились, потому что они бросались на меня, громко клохча.

Везде, куда нас водила госпожа Вуд, была та же образцовая чистота.

Кур мы, однако, еще не видали совсем, кроме немногих наседок. Наконец, Лора спросила:

– Где же все остальные куры, тетя? Я бы хотела их увидеть.

– Они сейчас явятся, – отвечала госпожа Вуд. – Теперь как раз час их завтрака, а они аккуратнее всяких часов. Как станет светло поутру, они разбредаются и клюют, где что найдут.

С этими словами госпожа Вуд сошла с дощатой дорожки и повернула к полю.

Лора вдруг рассмеялась: в отдалении из-за хлебных амбаров показалась целая толпа кур. Увидав госпожу Вуд, они, верно, подумали, что опоздали, и пустились бежать, взлетая на бегу, перепрыгивая друг через друга и вытягивая шеи от сильного волнения. Очень смешно было на них смотреть!

Куры были прекрасные, большею частью белые с лоснящимися перьями и блестящими глазами. Они стали жадно клевать зерно, которое бросала им хозяйка.

– Верно, они думают, что я переменила час завтрака, – сказала госпожа Вуд.

– Можно быть уверенным, что завтра они раньше обыкновенного появятся с поля. Не понимаю, отчего иные люди считают курицу глупой птицей.

Куры были прекрасные, большею частью белые с лоснящимися перьями и блестящими глазами.

Они стали жадно клевать зерно, которое бросала им хозяйка.

Глава XVIII
СОЮЗЫ МИЛОСЕРДИЯ

Прошло несколько дней с нашего приезда в Лощинную ферму. Раз вечером мы сидели на балконе, то есть госпожа Вуд и Лора сидели, а я лежал на ковре у ног Лоры.

– Тетя, – спросила Лора, – что значат буквы на вашей булавке?

– То, что я член Союза Милосердия. Ты не слыхала про такие союзы?

– Нет, – отвечала Лора.

– Я удивляюсь, что в вашем городе еще их нет, – сказала госпожа Вуд. – У нас первую мысль об этом подал один хромой мальчик, сын художника из Бостона. Эти общества – очень хорошее дело. Завтра будет собрание; если хочешь, я тебя возьму с собой.

На другой день, когда хозяйка кончила все домашние работы, она собралась в деревню.

– Джой может идти с нами? – спросила Лора.

– Конечно! – отвечала госпожа Вуд. – Он никому не мешает.

Я очень обрадовался, так мне любопытно было посмотреть, что это за заседание, на которое идут Лора и ее тетка.

Мы шли по аллее, обсаженной высокими деревьями; трава под деревьями пестрела полевыми цветами. Здесь было прохладно и очень приятно.

Лора расспрашивала тетку про Союзы Милосердия. Ей хотелось знать, как они организуются.

– Очень просто, – сказала госпожа Вуд. – Берут лист бумаги и пишут сверху: «Я буду стараться оказывать помощь и внимание всякой живой твари и всячески стараться защищать ее от нападения». Под этим обязательством собирают подписи всех желающих поступить в кружок. С тех пор, как в Риверсдэле существует Союз Милосердия, просто нельзя узнать деревню. Несколько лет назад, когда кто-нибудь истязал лошадь, и к нему подходил другой человек и начинал его усовещевать, он отвечал: «Лошадь моя и я делаю с ней, что хочу». Общество относилось тогда равнодушно к таким историям, но Союз Милосердия собрал и сплотил между собой всех, у кого есть сострадательное сердце, и теперь редко случается, что истязают животных. Главные члены Союза – дети всех возрастов; взрослые им помогают, конечно. Дитя еще ничего дурного не знает; его можно склонить к тому или к другому, можно вызвать и развить, укрепить лучшее в его душе так же, как дурным примером можно заразить его и заглушить доброе злым. Дети, приучаясь быть милосердными к немой твари, со временем будут милосердны и к людям, к своим ближним.

Мне очень по душе пришлись эти речи госпожи Вуд.

Вскоре нам начали попадаться кое-где разбросанные среди деревьев домики; потом дома стали попадаться все чаще, и мы, наконец, вошли в самое село Риверсдэль. Я бывал здесь и раньше.

Проходя мимо школы, большого строения, окруженного двором, мы увидали много мальчиков и девочек, выходивших со связками книг на улицу. Госпожа Вуд остановилась и спросила их, не идут ли они на собрание.

– О, да! – отвечал один из мальчиков, – ведь у меня сегодня доклад. Вы забыли?

– Извините меня, пожалуйста, – сказала госпожа Вуд, добродушно улыбнувшись. – А вот и Дженни, и Долли, и Марфа, – продолжала она, увидев еще нескольких детей, выбегавших из дома, мимо которого мы проходили.

Девочки подошли к нам; они так пристально разглядывали меня, что мне стало, как бывает всегда в таких случаях, неловко, и я спрятался за Лору. Она нагнулась и погладила меня.

Госпожа Вуд остановилась у подъезда одного дома на главной деревенской улице. Много мальчиков и девочек входили сюда, и мы тоже вошли за ними. Мы очутились в большой комнате с возвышенным помостом на одном конце. На помосте стоял стол, а кругом него стулья. Около стола сидел мальчик с колокольчиком в руках. Он вскоре позвонил, и в зале воцарилась тишина. Госпожа Вуд сказала Лоре, что позвонивший мальчик – председатель собрания. Напротив него сидел молодой человек с бледным лицом и курчавыми волосами; около него лежали костыли. Это, как объяснила госпожа Вуд, был сам устроитель «Союза Милосердия», сын бостонского художника господин Макевель.

Мальчик-председатель заговорил свежим, звонким голосом. Он предложил для начала спеть хором. Молодая девушка заиграла на органе, между тем как все мальчики и девочки запели хором.

После пения, по приглашению председателя, краснеющая девочка, с опущенной головой, прочла журнал прошлого заседания. Когда она кончила, приступили к баллотировке нескольких вопросов. Молодое собрание вело себя так серьезно и чинно, что его можно было принять за собрание взрослых людей. Никто не смеялся, не разговаривал, а, напротив, каждый следил за всем с большим вниманием.

Председатель предложил говорить Джону Тернеру, тому мальчику, которого мы встретили по дороге сюда. Джон взошел на помост, поклонился присутствующим и сказал, что хочет рассказать историю об одной лошади:

– Один человек отправился, – начал он, – по делу в Небраску. Он ехал верхом на лошади, которую взял жеребенком и сам воспитал. Доехав до места, где дорога поднималась в гору, он повернул вдоль реки. Здесь можно было ездить только зимой, потому что в летнее и весеннее время тут можно было попасть в сыпучие пески, очень опасные для проезда. Но человек тот, не зная этого, выбрал, как он думал, дорогу более легкую для лошади. Он сошел с нее, пустил ее пастись, а сам пошел вперед. Видя, что он далеко отошел от лошади, он сел и стал ждать, пока лошадь дойдет до него. Вдруг он заметил, что ноги его уходят в почву, и он не может их вытащить. Он наклонился к земле и громко свистнул, потом стал кричать, зовя на помощь; до его слуха доносилось пение с того берега реки, но оттуда его, верно, не слыхали; никто не явился спасать его. Между тем страшный песок все глубже и глубже засасывал его. Он ушел в него по плечи и считал уже себя погибшим, когда к нему подскакала его лошадь. Он не мог дотянуться до узды или седла и ухватился за хвост лошади, понукая ее голосом тянуть его вон. Лошадь приналегла и вытащила хозяина на безопасное место.

Мальчик замолчал. Громкое одобрение всей залы наградило рассказчика. После того как шум смолк, председатель предложил желающим обсудить прослушанный рассказ. Несколько человек подняли руки, выражая желание говорить.

Один из мальчиков заметил, что если бы хозяин последовал дурному примеру других и обрезал хвост своей лошади, то ему не за что было бы ухватиться, и он должен бы был погибнуть. Другой сказал, что, если бы он вообще не был добр и ласков с лошадью, она не прибежала бы на его свист и не стала бы стараться его вытаскивать. Третий юный член собрания высказал удивление по поводу того, что слух лошади оказался более чутким к голосу человека, звавшего на помощь, нежели слух подобных ему людей.

Выслушав все эти замечания, председатель предложил желающим рассказать еще какие-нибудь случаи из жизни животных, своих или чужестранных.

Маленькая девочка с веселым личиком и сверкающими глазками вышла вперед и поднялась на помост.

– Мой дедушка, – начала она тонким голоском, – рассказывал, как ему кто-то подарил обезьянку. Злые мальчики в деревне мучили обезьянку, она убежала на дерево. Мальчики стали бросать в нее камушки; но один человек красил дом, увидев это, он прогнал мальчиков. Обезьянка спрыгнула с дерева, подбежала к человеку и пожала ему руку. Да, это правда, дедушка сам видел!

Вся зала разразилась дружным смехом и рукоплесканиями.

Девочка соскочила с помоста и села на свое место, но тотчас же опять взбежала на помост и опять заговорила:

– Я забыла сказать, что дедушка рассказывал еще, как эта обезьянка, в другой раз, опрокинула масло человека, красившего дом, и сама каталась в масле, а потом прыгнула к дедушке в бочонок с мукой.

Председатель сказал, что история про обезьянку очень интересная, и предложил еще кому-нибудь говорить.

Господин Макевель, сын художника, основатель Союза Милосердия в Риверсдэле, рассказал про собаку один случай, свидетелем которого он сам был.

«Его квартирная хозяйка стирала белье по понедельникам; она развесила его сушить, и тут же была серая фланелевая рубашка ее мужа. Домашняя собака, еще щенок, схватила фланелевую рубашку и изорвала ее в клочки. Хозяйка сложила клочья вместе и объявила собачонке, что ей достанется за это от хозяина. Действительно, хозяин, вернувшись домой, показал собаке разорванную рубашку и наказал ее за то, что она напроказничала. Собака побежала в деревню, обыскала все веревки, на которых сушилось белье, и, наконец, нашла серую рубашку, похожую на хозяйскую. Она схватила ее, принесла домой и положила ее к ногам хозяина с самым веселым и радостным видом».

После Макевеля быстроглазый мальчик, по имени Симон Грей, встал и передал следующий рассказ:

– Вы все знаете старую лошадь – Неда, – обратился он к присутствующим. – На прошлой неделе отец продал ее кому-то в Хойтвиль. Я проводил ее на железную дорогу и видел, как ее посадили в вагон. Двери были заперты, но окна отворены для воздуха. Одна из дверей на блоке осталась незапертой на задвижку. Как ухитрился Нед, не знаю, но он протиснулся в эту узкую дверь и выпрыгнул из вагона, вероятно, на ходу поезда, так как его никто не видал на станциях. Услыхав за собой топот лошади, я оглянулся: наша лошадь догоняла меня. Она только слегка ушиблась. Когда мы пришли домой, отец сказал, что он вернет покупателю деньги и попросит его отдать ему назад нашу лошадку. Видно, не надо ее продавать, если она так любит нашу деревню!

После этого, многие мальчики и девочки рассказывали разные случаи с животными.

Госпожа Вуд попросила слова. Она взошла на помост и так начала свою речь:

– Милые девочки и мальчики! Мне только что прислали газеты из Бостона, в которых пишут о безжалостном истреблении птиц. Вы знаете, что почти на всех деревьях и растениях водится множество вредных насекомых. Если бы птицы не поедали их, то ни деревья, ни растения не могли бы существовать, потому что насекомые съедают листву, необходимую для жизни всякого растения. Птички работают на нас, ища себе пищу; от их проницательных глаз не укрывается ни одно ползающее или летающее насекомое. Один знаменитый французский ученый сказал, что без птиц люди исчезли бы с лица земли. А как мы благодарим их за их службу? Охотники истребляют их по всей Америке. Пять миллионов птиц должны быть убиты ежегодно для того, чтобы женщины могли носить шляпки с перьями. Подумайте об этом вы, девушки! Пять миллионов прекрасных созданий Божьих гибнут в один только год ради тщеславного и глупого удовольствия женщин. Во Флориде жестокие охотники убивают самок, сидящих на яйцах, потому что оперение их ярче всего в это время. Подумайте же о бедных птенчиках, жалобно пищавших и издыхающих с голода! Мне страшно сказать, что еще делается при безобразной травле птиц за их красивые перья. Бывают случаи, когда охотники вырывают крылья у живой птицы, – ведь они не нуждаются в самой птице, а только в ее крыльях! Я сообщаю вам о таких ужасах с душевной болью, но мне кажется, лучше вам знать правду. Многие из вас скоро станут взрослыми людьми. Боритесь с этой ужасной торговлей. Она и грех великий, и, кроме того, большой вред для нас самих. Один штат – Массачузетс – потерпел убытки на сто миллионов долларов от того, что не охранял птиц. Вредные насекомые истребили листву на всех деревьях около Бостона. Управление штата израсходовало сто миллионов в борьбе с насекомыми и то не вполне удачно, между тем, как птицы сохранили бы деревья даром. Последние мои слова к вам: «берегите птиц!»

После того было еще несколько рассказов, между прочим, о нью-фаундлендской собаке, которая доплыла до тонущего корабля и принесла туда в зубах веревку, протянутую с берега, держась за которую, пассажиры могли добраться до берега.

В самом конце заседания поднялся некрасивый мальчик, показавшийся мне хуже всех остальных, но при виде его вся зала огласилась криками: «поэт, поэт!»

Госпожа Вуд объяснила Лоре, что этот мальчик пишет стихи, и что дети ужасно любят его стихи.

«Мне пришли сейчас в голову стихи, о которых я до сих пор и не думал», – начал мальчик, немного растягивая слова.

Все присутствующие приветствовали эти слова громом рукоплесканий.

Мальчик начал говорить нараспев:

 
В нашем обществе я член,
Мухи бедной я не трону,
К собаке, кошке подойду
И слово ласки им скажу.
 
 
Птичкам петь я не мешаю,
Камнем в них я не бросаю,
Псу голодному я кость даю…
 

«Даю, даю», – а дальше мальчик не мог ничего подобрать. Напрасно ему кричали имена всевозможных животных, ничего не выходило. Он долго стоял, глядя в потолок, и наконец сказал: «Нет, видно, надо бросить!»

Дети были очень огорчены. Председатель предложил молодому поэту припомнить конец стихотворения к следующему заседанию, но он решительно объявил, что он совсем вылетел у него из головы. С этими словами он ушел на свое место, и собрание приступило к выбору новых членов.

Лора подошла к столу и просила ее записать, после чего нам сказали, что мы можем уходить: заседание закрылось.

Лица детей были большей частью веселые и добрые; многие из них, проходя мимо меня, гладили и ласкали меня.

Госпожа Вуд остановилась у выхода; она поджидала Макевеля, который не мог скоро двигаться на своих костылях. Когда он подошел, она познакомила его с Лорой и позвала его к себе пить чай, но тут же прибавила, смеясь, чтобы он сперва очистил свои карманы, потому что ей не хотелось бы увидать, как в прошлое его посещение, маленькую жабу, очутившуюся вдруг посреди чайного стола.