Текст книги "Камчатка"

Автор книги: Марсело Фигерас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

23. Откуда только не сбегал Гудини!

Вот что я узнал в тот вечер о Гудини.

Что родился он в Будапеште 24 марта 1874 года. Сто два года тому назад!

Что на самом деле его фамилия была не Гудини, а Вайс. Эрик Вайс. Отец у него был раввин (раввины – это которые големов оживляют) Мейер Шмуэль Вайс. Мать звали Цецилия.

Что его семья эмигрировала в Соединенные Штаты, когда ему было четыре года. Жили они бедно, и Эрик поневоле работал с самого детства: чистил ботинки, продавал газеты. В Нью-Йорке был курьером, а потом закройщиком на швейной фабрике «Рихтер и сыновья». Но лучше всего ему давалась работа курьера. Маленький Эрик отличался не только проворством, но и необыкновенной, не по возрасту, выносливостью: мог бегать чуть ли не весь день напролет! А весной, как только на Гудзоне вскрывался лед, он одним из первых прыгал в воду; плавание было его страстью.

Что в начале артистической карьеры он называл себя Эрик Великий, но затем, восхищенный мастерством знаменитого французского иллюзиониста Робера Гудэна, переименовал себя в Гарри Гудини.

Что поначалу ему ассистировал на сцене младший брат Тео.

Что в 1894 году Гарри Гудини познакомился с Вильгельминой Беатрис Реннер и через две недели они поженились. С тех пор она стала его ассистенткой. (В фильме Вильгельмину сыграла Дженет Ли, которая в жизни, между прочим, была женой Тони Кертиса.)

Что он предлагал вознаграждение всякому, кому удастся успешно заковать его в ножные кандалы, надеть на него смирительную рубашку или наручники, запереть его в клетке или в тюрьме, заточить в заколоченный гроб или, обвязав цепями, бросить в воду; но всякий раз он освобождался и сбегал – вот именно сбегал и никогда не должен был платить вознаграждение. Часто он вырывался на свободу из настоящих, бдительно охраняемых тюрем на глазах изумленной толпы журналистов и с молчаливого одобрения заключенных, которые смотрели и мотали на ус оказывается, побег-то возможен!

Что самым поразительным из его трюков была «Китайская пытка водой»: погруженный под воду, он четыре минуты обходился без воздуха, одновременно освобождаясь от пут и оков на глазах восторженной публики.

Что в 1913 году его мать, Цецилия Вайс, умерла, и он очень горевал.

Но все равно продолжал оттачивать свое искусство, пока не стал самым знаменитым эскейпистом всех времен и народов, великим мастером своего дела. На афишах писали: «Человек, который всегда вырывается на свободу». Свобода стала его профессией.

В книге подчеркивалось (для меня это стало откровением), что между иллюзионистами и эскейпистами есть огромная разница. Иллюзионисты только делают вид, что наделены сверхъестественными способностями. Гудини иллюзионистов терпеть не мог: ведь они компрометировали его искусство, изображая из себя волшебников, хотя даже самое завалящее чудо было им не под силу. Эскейписты – совсем другое дело: они ставят себе задачу и добиваются ее взаправду, по-честному, только благодаря своей отличной физической форме и умению владеть своим телом. Гудини очень волновала эта проблема, и он прилагал массу усилий для разоблачения шарлатанов. Иллюзионисты обманывают. Эскейписты, наоборот, служат истине.

В тот момент я не обратил внимания, что о многом в книге умалчивается. Но со временем мне безумно захотелось выяснить некоторые подробности, оставшиеся за пределами текста. Например, что заставило семью Вайс покинуть Будапешт и отправиться за океан. Или при каких обстоятельствах маленький Эрик впервые рискнул попробовать себя в эскейпизме. И наконец, самое главное. То, что мне хотелось узнать больше всего на свете, вожделенная тайна, повергавшая меня в отчаяние своей непостижимостью: как он это делал, черт подери?

24. В подполье

Вздумав пожарить асадо, папа совершил двойную оплошность. Поскольку уголь он забыл купить, то решил обойтись сучьями и щепками. В результате огонь погас слишком быстро, и нам не только пришлось ужинать полусырым мясом, но и выслушать мамину лекцию о том, почему процесс горения дров и древесного угля протекает по-разному.

В полном отчаянии мы с Гномом набросились на фрукты. Вообще-то мы любили мандарины и бананы, потому что с них можно обдирать кожуру руками, а также виноград (его кожуру организм переваривает сам); наша мама, в отличие от других – мамы Бертуччо, к примеру, – даже один несчастный апельсин не могла нам очистить. Но в тот вечер мы так проголодались, что – не будь других вариантов – могли бы и кокосовый орех очистить зубами.

Из того, что имелось, мы выбрали яблоки. Гном начал кромсать ножом свое. Мама закурила, откашлялась…

Тогда-то она и заговорила с нами о новых правилах. Призналась, что не знает, сколько времени мы проживем на даче. Может быть, три дня, неделю или еще дольше. В школу мы пока ходить не будем. В понедельник ей надо в лабораторию, но с нами будет сидеть папа – он-то может несколько дней не работать.

Теперь нам придется жить по-новому. Например, никогда не залезать в бассейн, не предупредив взрослых. Никогда не открывать холодильник и никогда не включать телевизор, пока мы еще мокрые или босые. Поскольку настоящего водопровода на даче нет, а есть бак с ограниченным запасом воды, строго запрещается пить из-под крана, больше десяти минут мыться под душем и оставлять кран незавернутым, потому что без воды – как без рук. (В этой связи на меня, старшего, возлагалась дополнительная ответственность; мама пообещала показать мне, какие вентили надо поворачивать, чтобы опустевший бак вновь наполнился.)

Но была и другая группа правил, обусловленных необычностью нашего положения – мы ведь скрываемся. Например, мама запретила нам пользоваться телефоном. Даже подходить к нему не дозволялось, а уж звонить кому-то по собственной инициативе – тем более. Ни Ане, ни бабушке Матильде, ни в Доррего звонить нельзя. И Бертуччо тоже нельзя. Никогда. Что бы ни случилось (произнесла мама суровым голосом, пристально глядя на меня). Мы должны вообразить, что проводим каникулы на очень далеком и совершенно безлюдном острове, где из туристов только мы одни, где нет ни почты, ни телефона. И покинем мы этот остров только тогда – ни минутой раньше, ни минутой позже, – когда за нами вернется корабль, на котором мы приплыли.

Гном спросил, есть ли на острове телевизор. Мама сказала: «Есть», и Гном торжествующе вскинул руки, размахивая в воздухе ножом, на котором еще оставались кусочки растерзанного яблока.

Я возразил, что на каникулы никто не уезжает вот так, как мы, без ничего. Хоть один чемодан с собой всегда берут. Значит, с нами приключилось кораблекрушение. (Слово «кораблекрушение» заставило родителей нервно заерзать, особенно когда они заметили, что Гном тоже меняется в лице.) Я сказал, что никто не будет рад каникулам, если его заставят вечно ходить в одной и той же одежде и в одних и тех же ботинках, и если читать нечего, и какие же это каникулы без «Стратегии», без солдатиков, и без Гуфи (это уже был удар ниже пояса, сознаюсь и раскаиваюсь), и без друзей…

Тут папа прервал меня и разъяснил, что как только буря немножко поуляжется, он съездит кое за чем домой или пошлет кого-нибудь с ключами и списком. Но меня это известие ничуть не успокоило: слишком уж неуютно я чувствовал себя на неведомом острове. Как знать, скоро ли рассеется туман, отрезавший нас от цивилизации? Родители многозначительно переглянулись, и папа встал из-за стола. На миг мне показалось, что он признал свое поражение (и сердце у меня екнуло: значит, мы все пропали), но он немедленно вернулся из родительской спальни с каким-то пакетом и достал два свертка в пестрой подарочной бумаге. Один вручил мне, другой – Гному.

Моим подарком оказалась новая «Стратегия». Я спасен! Красивый, чистый, новехонький, бесподобный полный комплект: поле, фишки, игральные кубики, инструкция – все-все-все.

– Когда опять захочешь проиграть, дай мне знать, – сказал папа.

А Гному подарили Гуфи. Гном, как зверь, разодрал обертку и, едва увидев, что внутри, издал ликующий вопль. Родители облегченно вздохнули. Но я моментально сообразил, что с этим Гуфи будет одна морока.

Гном встряхнул Гуфи и встревоженно сдвинул брови. Поглядел на недоумевающих папу с мамой и спросил:

– Что с Гуфи такое? Он болеет?

Любимый Гуфи Гнома был плюшевый. А этот новый – пластмассовый, твердый.

Проблема была не только в эмоциях (это «Стратегию» легко было заменить, с Гуфи – существом антропоморфным – у Гнома установились глубоко личные отношения, которые нельзя вот так запросто перенести на другой объект). Гном привык засыпать в обнимку с Гуфи. Но одно дело – лежать, обхватив облезлую мягкую игрушку, и совсем другое – прижиматься щекой к чему-то твердому и шершавому. Все дети обожают игрушечные грузовики, но разве кто-то подкладывает их под голову вместо подушки?

25. Мы меняем имена

Главный козырь папа припас напоследок. Пойдя на вынужденные уступки (пообещав мне партию в «Стратегию», как только стол освободится; уверив Гнома, что этот Гуфи – двоюродный брат старого и что со временем он смягчится – ведь все делаются мягче, когда с ними подружишься), он достаточно нас задобрил, чтобы мы внимательно выслушали чрезвычайно важные разъяснения. Ведь от того, хорошо ли мы их поймем, впрямую зависела наша судьба в ближайшие недели.

Папа сказал: уехать, не появляться в районе дома, конторы и школы – этого еще недостаточно. Хорошо, что мы укрылись здесь, на даче в окрестностях Буэнос-Айреса (или, как предпочитала выражаться мама, на «пустынном острове»), но требуются и другие меры предосторожности. Очень жаль, что у нас нет шапок-невидимок. По соседству наверняка живут люди; в дверь могут постучать торговые агенты; те, кто часто проезжает по нашей улице, наверняка поймут по запахам, по шуму, по присутствию пакетов с мусором, что на этой даче появились новые жильцы.

Поэтому мы должны быть готовы к контакту с посторонними. Лучше держаться потише, внимания к себе не привлекать, но если уж заметят, вести себя так, чтобы все было шито-крыто. Чтобы никто не догадался кто мы на самом деле. А значит, лучший выход – прикинуться совершенно другими.

Мы должны сменить имена. Вжиться в новые образы. Совсем как разведчики: они прикидываются другими людьми, чтобы не попасть в руки врага. Совсем как Бэтмен, скрывавший свое истинное предназначение под заурядной и легкомысленной личиной. Совсем как Одиссей: попав к циклопам, он обманул Полифема, представившись ему «Никто». Да, Одиссей был большой ловкач. Прирожденный эскейпист. Чтобы сбежать от Полифема, который собирался поочередно съесть товарищей Одиссея, пленники споили циклопа и ослепили, воткнув заостренный кол в его единственный глаз. Прибежав на крики Полифема, соседи-циклопы спросили, кто на него напал. «Никто!» – твердил Полифем. Соседи рассудили, что слепоту на Полифема, видимо, наслал могущественный Зевс, и посоветовали ему смириться с судьбой.

Папа знал, что меня окрылит эта идея. Преображение – основной механизм всех наших игр в ковбоев, в чудовищ, в супергероев, в динозавров. Даже занимаясь спортом, мы кем-то прикидываемся понарошку.

Но папа не учел, как быстро у меня работала голова. Мои мысли легко перемахнули через все правила конспирации и даже через здравый смысл. В несколько секунд я пересек целую вселенную возможностей, открывшихся передо мной благодаря этой счастливой перспективе обернуться кем угодно, и оказался у манящей, непреодолимо-соблазнительной лазейки, которой папа не приметил и, соответственно, не знал, как меня к ней не допустить.

Я сказал папе: раз уж я стану другим человеком, то смогу хотя бы позвонить Бертуччо. Я не сомневался: услышав мой голос, он сообразит, что я – это я, даже если я представлюсь Отто фон Бисмарком, и обязательно поймет, что к этому меня вынудили особые обстоятельства, и с ходу мне подыграет. Мы даже сможем изобрести свой тайный язык!

Но мама немедленно переключилась в режим «Женщина-Скала» и растоптала все мои надежды. Объявила, что запрет остается в силе и что Бертуччо звонить нельзя, даже если я назовусь Лексом Лютором. Нельзя, и никаких гвоздей. (Когда мама так говорила, Гном напряженно задумывался, а потом начинал уточнять: «А винтиков? А шурупов?»)

Настоять на своем мне не удалось. Обидно было страшно. Я отодвинул тарелку с недоеденным яблоком и скрестил руки на груди. Вскочить бы, уйти бы из этого дома насовсем… Но идти мне было некуда.

– С сегодняшнего дня мы – семья Висенте, – объявил папа бодрым голосом, словно ничего не произошло.

Я и бровью не повел. Мне-то какая разница. Зачем мне это знать!

– Я – Давид Висенте, архитектор, – сказал папа.

«Висенте» и как имя-то звучит паршиво, а уж в качестве фамилии…

– Давид Висенте! – не унимался папа. Схватил меня за плечи, встряхнул.

И тут до меня дошло. Архитектор Давид Висенте. Мой папа – Давид Винсент!

Я захохотал. Гном посмотрел на меня как на чокнутого, а мама вопросительно скосила глаза на папу.

– Врубаешься? – сказал я Гному сквозь смех. – Давид Висенте – все равно что Давид Винсент, только по-испански! Папа – герой «Захватчиков»!

– Ух ты! – выдохнул Гном и зааплодировал.

Мама опешила – не знала, то ли придушить папу за эту идею, то ли расцеловать.

– Для всех, кто будет спрашивать, мы – семья Висенте, – самодовольно провозгласил папа. – Если позвонят по телефону и попросят позвать тех, кем мы были раньше, вы должны ответить: «Здесь таких нет, мы…»

– По телефону они ничего отвечать не должны! Им вообще запрещено брать трубку. Сколько раз объяснять? – вмешалась мама, расставив все по местам.

– Извини. Если к телефону подойду я, то скажу: «Вы ошиблись номером». Ясно?

Мы с Гномом кивнули.

Я спросил папу, будут ли у нас, как полагается в таких случаях, фальшивые документы.

Я ожидал, что он меня отругает, но, как ни удивительно, папа оглянулся на маму, как бы спрашивая у нее согласия, а затем ответил, что все возможно – если понадобится, мы и документы сменим, и вообще…

Тогда я спросил:

– Можно, я сам себе имя выберу?

И Гном повторил за мной:

– Можно, я сам себе имя выберу?

– Смотря какое, – ответила мама. – Имя должно быть более-менее обычное. Не Фофо, не Чип, не Мак-Дак, не Гуфи…

– Симон! – вскричал Гном. Как я уже говорил, ему нравился сериал «Святой». – Как Симон Темплар!

Мама с папой удовлетворенно кивнули. «Симон Висенте» звучало очень даже неплохо.

– Я могу назваться Флавией, – сказала мама.

– Флавия Висенте. Заметано. Но только скажи мне, откуда ты взяла это имя, – потребовал папа.

– Хоть режь, не скажу.

– Тогда я тебя назову Дорой. Или Матильдой, в честь твоей мамочки.

– Только попробуй – мигом лишу допуска, – сказала мама.

– «Флавия Висенте», – поспешил капитулировать папа, – продано этой сеньоре, раз, два…

– Что такое «допуск»? – спросил Гном.

– Тут еще один сидит без имени, – сказала мама. Совершила отвлекающий маневр.

Но я уже знал, как меня зовут. Меня осенило. Сама судьба подсказала мне имя с помощью многочисленных знамений, а я, как вы уже понимаете, гордился своим даром их разгадывать.

Отныне меня звали Гарри.

Да-да, Гарри. Рад с вами познакомиться.

26. Стратегии и тактики

Как рассказывает Геродот, при царе Атисе, сыне Манеса в Лидии случился ужасный голод. Поначалу лидийцы терпеливо сносили лишения, а затем осознали: чтобы поменьше думать о происходящих ужасах, требуется какое-то развлечение. Тогда-то они и изобрели игры – в кости, в бабки, в мяч. Вслед за Геродотом лидийцам приписывают изобретение всех игр, кроме бэкгэммона – так английские пираты переименовали нарды, игру арабского происхождения, в которую до сих пор играют старики повсюду на Ближнем Востоке, сидя за низкими столиками на открытом воздухе и попивая приторный чай с мятой.

Мне всегда нравилась эта история. Геродот подчеркивает, что это не достоверный факт, а легенда, которую лидийцы рассказывают о своем народе, но все равно излагает ее красноречивым языком и серьезным тоном. Это один из самых блестящих пассажей в его «Истории». Геродот знал: то, что рассказывает какой-нибудь народ о собственной истории и национальном характере, имеет огромное значение, ведь в этих историях выражается представление народа о самом себе, выражается ярче, чем в документах или трагических (а они всегда трагические, даже для победившей стороны) итогах сражений.

И вот еще чем хороша эта история о лидийцах. Мне нравится, что изобретение игр связывается не со скукой или досужим философствованием, но со страданиями. Лидийцы играли не от безделья, а чтобы выстоять. По побочной линии «Стратегия» происходит от нардов. В обоих играх есть игровое поле, фишки, цель, правила (тактика) и способы планирования игры (стратегия). Чем тоньше стратегия, тем ближе игрок к победе. Конечно, количество очков тоже важно – а его решает случай, когда ты бросаешь кости, но везение играет вспомогательную роль.

Вклад западной цивилизации – а именно слово «война», которую добавили к «стратегиям и тактикам» нардов, – только к этому и сводится. Мы внесли в игру логику войны. Вместо геометрических, чисто абстрактных фигур на игровом поле появилась карта мира. Правда, контуры континентов на ней изображены в духе древних картографов – скорее метафорически, чем реалистично. Ощущение анахронизма подкрепляют и государственные границы. Например, Соединенных Штатов как единого государства не существует. На их месте – несколько независимых стран: Нью-Йорк, Орегон, Калифорния. Россия – крупное европейское государство, а вместо ее азиатской части существуют суверенные Сибирь, Арал, Татаро-Монголия и, разумеется, Камчатка.

Игрок выбирает себе фишки определенного цвета (мне нравилось играть синими). Каждому игроку выделяется одинаковое количество государств – сколько именно, зависит от общего числа участников (не меньше двух, не больше шести) – и вручается конверт с секретным заданием. Например, «Занять Северную Америку, два государства в Океании и четыре в Азии» либо «Разгромить армию красных, а если таковые отсутствуют, то правого игрока» (тут крылось противоречие политического свойства, в то время недоступное моему пониманию).

Исход каждого вооруженного столкновения решается броском кубика. Если я наступаю, то мне нужно выбросить больше очков, чем обороняющейся армии. Если я продвинусь вглубь страны, обороняющийся должен вывести свои войска, и тогда я оккупирую это государство.

Мне нравился самый простой расклад: я против папы, папа против меня. Мир разделен на две половины: у него черные войска, у меня – синие; цель – не тайная, а очевидная, одна у нас обоих: разгромить противника. Война велась до полного разгрома. У врага не должно остаться ни одной армии. Его нужно стереть с лица земли (в смысле – с игрового поля).

Я уж не помню, с чего все началось, кто из нас принес домой эту игру – я или папа. (Не могу припомнить времени, когда я еще не знал, что такое Камчатка.) Однако я отлично помню, что папа обыгрывал меня всегда. В каждой партии. Неизменно. Мокрого места от меня не оставлял – или же мы бросали играть, когда становилось очевидно, что мне уже не спастись.

Тот первый вечер на даче не был исключением. Начало меня обнадежило, но затем папа принялся подрывать боевой дух моих армий и, по своему обыкновению, сметать их одну за другой. Периодически мимо проходила мама, косо поглядывая на театр боевых действий; один раз она дала папе подзатыльник и сказала: «Ну ты, верзила, дай ребенку хоть разок выиграть», а папа, по своему обыкновению, ответил – этот комедийный скетч мои родители упоенно разыгрывали во время каждой партии: «Еще чего, пусть научится и выиграет по-честному», и все шло к обычной неотвратимой развязке.

Со временем победа над папой превратилась для меня из мечты в потребность, а потом и вовсе в категорический императив. Я говорил себе, что теория вероятностей на моей стороне. Рано или поздно вмешаются неумолимые математические закономерности, и я начну побеждать, выигрывать партию за партией, и справедливость будет восстановлена. Теперь, когда я стал Гарри, удача должна повернуться ко мне лицом. Гарри – имя того, кто не знает поражений!

Продолжая свой рассказ о лидийцах, Геродот сообщает, что голодное время затянулось и наконец царь Атис понял, что игры – не решение проблемы, но бесконечное оттягивание момента истины. Тогда он принял решение. Разделил своих подданных на две равные части и бросил жребий (видно, без азартных игр он уже жить не мог). Одной половине следовало уйти из Лидии, а другой – остаться на родине. Атис остался в качестве царя с теми, кому выпало остаться в Лидии, а во главе переселенцев поставил своего сына Тиррена.

Тиррен и его люди отправились в Смирну, там построили корабли и вышли в море. Постранствовав по свету, они обосновались на новом месте и зажили припеваючи. Иначе сложилась судьба тех, кто остался в Лидии: они были порабощены персидскими завоевателями.