Текст книги "Повседневная жизнь Испании Золотого века"

Автор книги: Марселен Дефурно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Одной из характерных черт хозяйственной жизни Мадрида было то, что город являлся исключительно потребителем, причем не только продовольствия, но и ремесленных изделий. Нуньес де Кастро, опубликовавший в 1658 году « Sólo Madrid es Corte» – дифирамб городу, рассматривал это обстоятельство как очевидное доказательство его превосходства над всеми другими городами, «поскольку иностранцы производят то, что потребляется столицей, и только один этот факт показывает, что все народы заставляют своих рабочих трудиться для Мадрида, власть которого простирается над всеми другими столицами, ибо все обслуживают его, а он – никого». Мадрид, действительно, ничего не производил на экспорт, и, помимо торговли пищевыми продуктами, его экономическая деятельность ограничивалась ремеслом (вышивка, позолота, портняжное дело и др.), работавшим на импортном сырье, и торговлей предметами роскоши. Своих клиентов эти ремесленники и торговцы находили среди придворных и членов правительства, а также в обществе праздных аристократов, которых присутствие короля привлекало в столицу.

Помимо владельцев магазинов существовало множество уличных торговцев, продававших безделушки, духи, предметы туалета и дешевые поделки иностранного происхождения. Большинство из них были французами, и количество их было столь велико, что создавало впечатление подлинного нашествия: Берто приводит – с большим преувеличением – цифру в сорок с лишним тысяч, и королевское правительство было обеспокоено тем, что из-за деятельности этих торговцев из страны уплывала звонкая монета: королевский указ 1667 года, дополняя собой многие предыдущие меры, подтвердил запрет продавать товары, произведенные в других королевствах, «с которыми запрещена торговля», дабы пресечь вывоз из Испании монеты достоинством 8 реалов, то есть серебряной монеты высокой пробы. ^{76}

* * *

Приток иностранных торговцев был лишь одним из проявлений притягательности Мадрида, куда приезжало множество людей со всех концов Испании, соблазненных призрачным образом столицы. Королевское правительство, обеспокоенное проблемами продовольственного снабжения и безопасности, являвшимися следствием постоянного разрастания города, пыталось положить ему предел, в частности, ограничив время пребывания тех, кто приезжал улаживать свои дела в судах и административных учреждениях. Но все эти предписания остались на бумаге. К тому же наиболее нежелательными элементами были не те, кого серьезные дела более или менее долго удерживали в городе, толпа авантюристов, picaros, и всякого рода оборванцев, приезжавших в Мадрид для того, чтобы вести паразитический образ жизни.

В своем « Гиде для иностранцев, прибывающих в столицу», опубликованном около 1620 года, Линьян-и-Вердуго, под предлогом предостережения «провинциалов» от опасностей, которые подстерегают их в большом городе, с удовольствием описывает нескольких ярких представителей этой мадридской «фауны» и рассказывает о некоторых их «подвигах».

Сюда приезжали в поисках теплого местечка солдаты – уволенные в запас или дезертиры; в головных уборах, украшенных султанами, и со шпагой на боку, «они шагали по главной улице, как будто шли по полю боя под звуки барабанов, и хотя никогда не бывали дальше Картахены, где начали кампанию, именовали себя ветеранами. Они напросятся к вам, не будучи приглашенными, займут у вас денег, даже не собираясь возвращать долг, и будут жить за счет тех, кого однажды убьют» (поскольку некоторые из них при случае промышляют ремеслом наемного убийцы).

Были и такие, кто жил за счет не в меру доверчивых граждан: мнимый дворянин, ссылаясь на общих родственников, поселялся в доме у порядочного горожанина и оставался там, пока хозяина не арестовывали за укрывательство преступника; авантюристка, выдававшая себя за знатную даму, держала при себе пажей и кавалеров, приводивших к ней богатых иностранцев, которых она обирала до последнего гроша; «официальные» посредники, заводившие связи с нужными людьми при дворе и в канцеляриях, слонялись вокруг королевского дворца, выискивая недавно прибывших, чтобы получить с них большие деньги за мнимые рекомендации и посредничество.

Только что прибывший в столицу провинциал тут же становился жертвой мошенников или picaros, как рассказано в восхитительной истории о «пройдохе» ( mequetrefe), поведанной Линьяном-и-Вердуго. Один крестьянин из провинции Самора прибыл в Мадрид. В его мешке были документы по делу, которое он собирался решить в суде, и деньги, составлявшие все его состояние. У ворот города его остановили двое: «Вы первый раз приехали в Мадрид?» – «Да». – «Вы записались у Mequetrefe?» – «Нет», – ответил тот, разумеется, не подозревая о существовании такого «высокого чиновника». «Разве Вы не знаете, что Его Величество предусмотрел строгое наказание для тех, кто прибыл в Мадрид, не записавшись, и что Вы рискуете заплатить штраф 12 тысяч мараведи, помимо тридцати дней тюремного заключения?» Несчастный крестьянин, дрожа, начинает уверять их в своих добрых намерениях, умоляя помочь ему выпутаться из неприятного положения. Те принимаются обсуждать это дело между собой, причем когда один из них делает вид, будто ему жалко крестьянина, другой остается непреклонным: «Разве вы не понимаете, что если это станет известно, мы будем наказаны?.. Если вы и я, поставленные на пост у этих ворот сеньором Mequetrefe, начнем пренебрегать своими обязанностями, не будучи строги с теми, кто заходит в город без записи, то мы просто не имеем права, по совести говоря, получать зарплату, которую нам платят за это». После долгой дискуссии несговорчивый «служитель» все-таки смягчается, и, проверив сумку пришедшего, в которой лежит всего восемь дукатов, двое пройдох выказывают себя весьма великодушными: они берут только шесть дукатов, оставив два крестьянину: один, чтобы тот не умер с голоду, а второй для расходов на его процесс. Вероятно, эта история подлинная – Линьян утверждает, что она обошла весь Мадрид, – во всяком случае, она заслуживает доверия, представляя типично мадридский вид мошенничества, в котором изобретательность соперничает с нечестивостью, заставляя своих жертв не только сетовать на положение, в котором они оказались, но и от души посмеяться. ^{77}

На самой низкой ступени социальной лестницы находился всякий сброд – нищие и просто злоумышленники, которые в изобилии кишели на мостовых столицы. «Улицы Мадрида, – писал Наварет, – представляют собой редкое зрелище. Они полны бродяг и бездельников, коротающих время за игрой в карты, ожидая часа раздачи благотворительных обедов у ворот монастырей или момента, когда можно отправиться за город грабить дома». Напрасно полиция усиливала дозор, а правосудие устраивало показательные процессы над преступниками, выставляя напоказ в разных уголках города расчлененные трупы – ничто не помогало. «Невозможно даже представить себе, – читаем в официальном отчете за 1637 год, – какое количество воров и злоумышленников шныряет по Мадриду, как только на землю спускается ночь, поскольку никто не может чувствовать себя в безопасности – не важно, идет ли он пешком, едет ли верхом на лошади или в экипаже. Так, недавно ограбили гранда Испании, вельможу самого высокого ранга, мажордома Его Величества». Спустя двадцать лет, в январе 1658 года, Барьонуэво писал: «От Рождества до сегодняшнего дня, говорят, более ста пятидесяти человек, мужчин и женщин, умерло от насильственной смерти, и никто не был наказан за это». ^{78}

Эти негативные явления были оборотной стороной неупорядоченной социальной жизни в атмосфере, которая предоставляла населению, в большой мере состоявшему из праздных людей, от придворных до нищих, возможность проводить на улице значительную часть своей повседневной жизни. Улица, где в тесном соседстве друг с другом пребывали люди всех сословий, предоставляла малообеспеченным в качестве развлечения возможность наблюдать жизнь других людей, сближая тех, кого разделяли общественное положение и уровень благосостояния.

Среди мест встреч праздных людей и зевак фигурировали mentideros, «салоны сплетен», часто упоминавшиеся в текстах той эпохи. Там собирались для того, чтобы узнать последние новости Двора и Города, обсудить литературные новинки, достоинства актеров и актрис и, конечно же, покритиковать правительство. Среди этих «салонов» была «специализация»: в салоне «Придворные голоса», объединявшем людей из канцелярий Алькасара, говорили прежде всего о политике; его завсегдатаи расспрашивали королевских курьеров, прибывавших из разных частей Испанской империи или из других стран, и пытались узнать, слушая «проговорки», о чем говорится в кулуарах дворца и канцеляриях советов. На Лионской улице – где жили, кроме Сервантеса, Лопе де Вега и Кальдерон – «Актерский салон» собирал не только людей театра, но также писателей и поэтов; там любили позлословить о произведениях соперников, сочиняли эпиграммы, остроумные или причинявшие кровную обиду, сразу же разносившиеся по всему городу. Но самым известным из подобного рода мест были ступени ( gradas) церкви Сан-Филипе эль Реаль, расположенной в начале Большой улицы, недалеко от Главного почтамта ( casa de correos), куда приходили письма частным лицам. Завсегдатаи приходили сюда поздним утром, чтобы узнать новости, полученные тем или иным членом «салона»; здесь можно было встретить многочисленных военных, которые, будучи убежденными в собственной информированности, истинной или мнимой, важно комментировали новости о военной и международной ситуации. «Они были информированы о намерениях Османской империи, о революции в Нидерландах, о положении дел в Италии, о последних открытиях в Южной Америке», – писал Линьян-и-Вердуго. Велес де Гевара, автор «Хромого дьявола», иронизировал на сей счет: «Это – солдатский салон; новости там появляются раньше, чем происходят события…» Здесь же обсуждались и более фривольные темы: последние любовные увлечения короля, последние сплетни о связи важного господина и актрисы, колдовство, к которому прибегал граф-герцог д’Оливарес, дабы обеспечить себе потомство… И эти россказни в искаженном виде и предположения, преподносившиеся как свершившиеся факты вскоре облетали весь город. Именно в этих mentiderosформировалось общественное мнение, а критика злоупотреблений и нападки на должностных лиц часто являлись источником для рождения pasquines– пасквилей, памфлетов, сатирических куплетов, которые переживали свой расцвет в XVII веке. Один из представителей политической мысли того времени, Сааведра, советовал королю не пренебрегать произведениями этого жанра, «ибо диктует их злоба, но пишет правда, и государь найдет в них то, что скрывают от него его придворные». ^{79}

Все, кто направлялся в королевский дворец или возвращался из него, обязательно должны были проехать по Большой улице. Эта улица всегда была оживленной: по ней беспрерывно двигались кареты, кавалеры со своими провожатыми – пажами и телохранителями, и порой было даже трудно проехать по ней. Тем не менее именно здесь было принято «гулять» ( hacer la rúa), бродить под крытыми галереями, которые обрамляли улицу с обеих сторон, и останавливаться у дорогих лавочек, в которых покупателям предлагались шикарные ткани, золоченое и чеканное оружие, вышивку, ковры, украшения. Как и Плаза Майор, магазины которой вполне могли соперничать с лавками Большой улицы и ввергали прохожих в неменьшее искушение, главная улица имела репутацию опасной «опустошительницы кошельков». Когда кавалеры видели, что дама приказывала остановить свой портшез или карету у одной из лавочек, «они бежали, как от чумы», поскольку правила поведения предписывали мужчине не отказывать своей красавице – а порой даже и незнакомке, если она его об этом просит, – пожелавшей купить серебряную брошку, золотой галун или черепаховый или янтарный гребень, которые ей понравились.

В более удаленном от центра Прадо, где росли прекрасные тополя, а воздух освежали многочисленные фонтаны, дивными летними вечерами собиралось изысканное общество. До поздней ночи дамы совершали здесь прогулки в экипажах, а мужчины – верхом на лошадях. Если дама ехала без сопровождающего, то любой другой кавалер мог завести с ней беседу, приблизившись к дверце ее экипажа. Интрижки завязывались легко – благодаря ночной темноте и тому, что женщинам позволяла оставаться неузнанными шаль, почти полностью закрывавшая лицо, открывавшееся лишь по желанию самой дамы. Но такая анонимность часто создавала путаницу, благоприятствуя предприимчивым «профессионалкам», которые изобиловали на аллеях и в рощицах парка, становясь все более многочисленными. «Не стоит искать в Прадо приют целомудренной Дианы или храм девы, обрекшей себя на служение Весте; прежде всего вы найдете здесь обитель Венеры и слепой любви», – замечал еще современник эпохи Филиппа III, а если верить писавшему спустя полвека Брюнелю, Венера все больше брала верх над Дианой: «Между тем упомянутые грешницы овладели практически всем Мадридом, поскольку знатные дамы, да и просто порядочные женщины почти перестали выходить. Они не ездят ни на прогулки, ни в парк». ^{80}

На другом конце города берега Мансанареса служили еще одним излюбленным местом прогулок на свежем воздухе. «Начинающей рекой» обозвал ее насмешник Кеведо; река, «название которой длиннее русла» (Брюнель) и которую «называли rio(что означает и „река“, и „я смеюсь“), поскольку она насмехается над теми, кто пожелал в ней искупаться, ведь в ней почти нет воды» (Велес де Гевара), не всегда заслуживала насмешек, отпускавшихся в ее адрес испанцами и иностранцами. Временами в ней все же была вода, и женщины Мадрида ходили туда купаться – совершенно обнаженными, к великому возмущению, по крайней мере, напускному, иностранных путешественников, перед которыми открывалось сие зрелище. ^{81} Эта речка была также местом встречи служанок, которые приходили сюда полоскать белье и которые, согласно « Путеводителю для иностранцев», больше работали языками, чем руками, рассказывая друг другу на ухо семейные секреты и «маленькие истории» дворянских или буржуазных домов, в которых они служили. Берега реки Мансанарес особенно часто посещались простыми людьми, приезжавшими сюда на пикник ( merendar), останавливаясь в негустой тени, располагаясь на редкой траве. Их любимым развлечением были ярмарки ( verbenas), которые устраивались в этих местах по случаю некоторых церковных праздников.

Один из них собирал в долине реки Мансанарес всех жителей города, без различия их социального положения. Это был праздник Святого Иакова Меньшего или Святого Иакова Зеленого (1 мая), называвшийся также El Sotillo– по названию места, где устраивалась эта ярмарка, недалеко от Толедского моста. Это был праздничный день, которого все ждали: женщины, чтобы надеть новый туалет, «кавалеры», чтобы проявить свою элегантность и великодушие, прочие же – просто поглазеть. Антуан де Брюнель, который присутствовал на Sotilloв 1655 году, оставил описание, служащее любопытным свидетельством о мадридских обычаях:

«Первого мая мы отправились по аллее, ведущей за Толедские ворота. Это одна из самых оживленных улиц, на которой можно видеть множество карет. Одни были запряжены четверкой мулов, и если экипаж принадлежал гранду или герцогу, то передние мулы были привязаны длинными веревками, и управлял ими кучер. Другие были запряжены шестью мулами, что свидетельствовало о принадлежности этих карет важным и могущественным господам.

Ухаживания на этом празднике заключались главным образом в том, чтобы сопровождать женщин, которые старались предстать во всем блеске, поэтому они надевали свои самые красивые наряды и не забывали ни о румянах, ни о белилах, из которых они умели извлечь максимальную пользу. Можно было увидеть самых разных красавиц в экипажах своих возлюбленных. Одни показываются лишь наполовину и не выходят из экипажей, прикрываясь вуалью или задернув занавески, другие открывают занавески и выставляют напоказ свой наряд и свою красоту; те, кому кавалеры не смогли или не захотели предоставить карету, идут пешком по аллеям или по обочинам дорог, ведущим к месту проведения праздника.

Не принято заговаривать с дамами, приезжающими сюда в сопровождении мужчин; с другими можно было говорить в любом тоне: нежно, смело, свободно – это их не оскорбляет. Отчасти свобода и даже, можно сказать, распутство этих женщин проявляются в том, что они могут попросить у любого из мужчин, который им понравился, купить лимоны, вафельные трубочки, конфетки и другие лакомства, которыми торгуют вдоль всей дороги. Они просят торгующих сладостями сказать кавалеру о своем желании, и считается неучтивым не ответить даме, так что ей принесут желаемое и кавалеры заплатят за нее. Говорят, что эти лакомства обычно стоят экю за пять штук. Кроме того, на этом празднике можно было увидеть множество красивых лошадей, щеголявших своими седлами и лентами, которыми в тот день украсили их гривы и спины. Ехавшие верхом были либо кавалерами, одолжившими свою карету даме, либо просто людьми, получавшими удовольствие от верховой езды, возможно, даже не имевшими своей кареты. Совершив несколько объездов всех верениц карет, они, поскольку уже наступала ночь, останавливались у одной из карет, чтобы перекусить, поскольку там обычно имелись запасы еды.

Здесь можно было увидеть и придворных дам, которые приходили со своими мужьями, или модниц в сопровождении своих возлюбленных. Но поскольку эти женщины были „под присмотром“, они вели себя очень скромно, едва осмеливаясь смотреть на других и отвечать на приветствия. Простые горожане в это время разбредались по округе, где на берегу реки или в каком-нибудь тихом местечке на лугу и в поле с важным и довольным видом раскладывали свою скромную закуску в компании жены или целой семьи, а иногда и подруги». ^{82}

Хотя король в это время года обычно жил в Аранхуэсе, он не ленился проделывать десять лье, отделявших его от Мадрида, чтобы поприсутствовать на празднике – или, вернее говоря, удостоить его своим присутствием в течение нескольких мгновений, но весьма необычным способом: когда проезжал король, каждый должен был в знак уважения к Его Величеству закрывать шторки своей кареты. Этот обычай, как замечает Брюнель, портил то удовольствие, которое мог бы доставить приезд короля и которое неизмеримо возросло бы, если бы в его присутствии каждый мог смотреть на него, а женщины – открыть свое лицо. Действительно, обычай странный, но весьма многозначительный в особых условиях Мадрида, ибо он на несколько мгновений и при неукоснительном соблюдении этикета объединял государя и жителей его города.

Глава IV
СЕВИЛЬЯ В СВЕТЕ ЮЖНОАМЕРИКАНСКИХ КОЛОНИЙ КАСТИЛИИ

Севилья – порт сообщения с Южной Америкой. Экономическая деятельность. Флоты и галионы. Центры городской жизни. – Население Севильи. Иноземцы и рабы. – Атмосфера Севильи и ее контрасты: роскошь, расточительство, коррупция. – Севилья и общественное мнение Испании

Мадрид гордился тем, что он был Двором, управлял из королевского Алькасара огромными владениями испанской монархии, пользовался преимуществами, которые давало ему присутствие короля и его окружения. Но, тем не менее, современники считали, что Севилья могла поспорить с ним в том, что касалось престижа города. Она тоже правила миром – тем миром, который подарили Испании Христофор Колумб и «конкистадоры» и богатства которого, стекавшиеся на берега Гвадалквивира, ослепляли всех, кто посещал этот город. «Кто не видел Севилью, тот не видел чуда» ( Quien no ha visto Sevilla no ha visto maravilla) – гласит испанская поговорка.

Расцвет Севильи приходится на конец XVI и первые двадцать лет следующего века. Это была эпоха, когда сообщение между Испанией и Кастильской Индией достигло своей кульминационной точки и когда процветание, порожденное оживленной торговлей, стало придавать столице Андалусии оригинальный облик, в котором черты новой жизни сочетались с наследием Средних веков.

Отвоеванный в XIII веке у мавров, город сохранял в своей панораме следы векового господства арабов: Хиральда, минарет бывшей Большой Мечети, ставшая колокольней собора, высилась над городом, и ее силуэт издалека возвещал путешественнику о приближении к городу; на левом берегу Гвадалквивира, там, где конец городской стены встречается с рекой, возвышалась Золотая Башня, небольшая крепость с зубчатой верхушкой, где мусульманские правители хранили свои сокровища. Королевская резиденция Алькасар, хотя и датируется большей частью XIV веком, была построена в испано-мавританском стиле с характерными для него выступающими арками, с утонченной декоративной штукатуркой под мрамор, с его бассейнами, широкими дворами и садами, орошавшимися фонтанами и струйками воды. Большинство домов, низких, побеленных известкой, практически без окон и дверей, выходящих на улицу, было обращено во внутренний дворик ( patio), представлявший собой центр постройки; между домами пролегли узкие и кривые улочки, по которым зачастую даже не мог проехать экипаж. На другом берегу похожий вид имел квартал Триана, населенный простым людом, соединявшийся с противоположным берегом понтонным мостом.

Однако сильное христианское влияние проявлялось в значительном количестве и помпезном виде церковных построек. В XV веке был возведен грандиозный кафедральный собор. Огромные территории были заняты мужскими и женскими монастырями. Наконец, повсюду можно было встретить бесчисленные церкви, часовни, молельни, воздвигнутые в честь многочисленных святых, которых почитали жители Севильи, особенно Девы Марии в различных ее ипостасях: Нотр-Дам в Триане, Нотр-Дам в Макарене и многие другие.

Другие памятники, датируемые XVI веком или перестроенные в это время, отражают новую, основную функцию Севильи в Испанском королевстве: быть единственным в своем роде портовым городом, через который шла торговля с Южной Америкой. Таковы Таможня и Монетный двор, к которым в конце века добавилось великолепное Купеческое собрание, величественное здание из камня и кирпича, примыкающее к кафедральному собору. В одном из крыльев Алькасара помещались службы Casa de Contratacion(Торговой палаты), персонал которой должен был следить за соблюдением правил, обеспечивших Севилье со времен правления Католических королей монополию на торговлю с американскими колониями. В ее обязанности входила не только организация торгового флота, который отправлялся из Испании к берегам Нового Света, но и подготовка лоцманов и капитанов для этого флота. В ведении Палаты находился суд, который рассматривал все дела, связанные с колониальной торговлей. Наконец – важная обязанность – служащие Палаты должны были следить за тем, чтобы исправно собирались налоги в пользу короля, особенно «пятина», то есть пятая часть серебра, поступавшего из Америки.

Самыми главными событиями, определявшими ритм жизни Севильи, были отплытие и прибытие кораблей, которые обеспечивали сообщение между Испанией и ее американскими владениями. Поскольку ни одно судно не имело права в одиночку совершить такое путешествие, каждая эскадра состояла из нескольких десятков кораблей: торговых судов и галионов, оснащенных для ведения боя, в обязанность которых входила защита флота от вражеских кораблей – в то время главным образом английских, – а также от корсаров и пиратов, охотившихся за грузом благородного металла, шедшего из Америки.

Как правило, эскадра выходила в море два раза в год. В мае или в начале июня отчаливал флот из Новой Испании, который отправлялся в Вера Крус, единственный порт, через который поступали продукты в Мексику и в значительную часть Центральной Америки. В сентябре наступала очередь флота под названием «Материк», который, после захода в порт Вест-индской Картахены (современной Колумбии), брал курс на Порто Белло на Панамском перешейке, где выгружал свой товар. Отсюда его везли на гужевом транспорте или на спинах мулов до Панамы, на южный берег перешейка, куда за ним прибывали корабли, приплывавшие из Южного моря (то есть Тихого океана), которые затем возвращались в Каллао, порт Лимы. Путь через Магелланов пролив и вокруг мыса Горн был закрыт для судоходства, и то же самое «эксклюзивное» право торговли, которым пользовалась Севилья, действовало в американских владениях испанцев, где им обладали всего несколько портов (Вера Крус, Картахена и Порто Белло на побережье Атлантического океана, Каллао и Акапулько, обслуживавший Филиппины, на Тихоокеанском побережье) и при условии обязательного посредничества испанских флотилий.

Поскольку в испанских колониях промышленности практически не было (за исключением горнодобывающей отрасли и нескольких фабрик, производивших грубые ткани), они зависели от поставок из метрополии огромного количества товаров. Однако Испания могла обеспечить лишь небольшую часть того, что было необходимо Америке. Андалусия экспортировала туда свое растительное масло и вина, а также некоторую продукцию местного производства: мыло, azulejos(керамическую разноцветную плитку, центром производства которой была Триана) и отдельные виды шелковых тканей. Кастилия поставляла в основном сукно. Из рудников Альмадена, расположенных в горах Сьерра-Морена, на берега Гвадалквивира поставлялось большое количество ртути, применявшейся в рудниках Мексики для извлечения серебра методом амальгамирования. Но возрастание потребностей американских колоний во второй половине XVI века совпало с упадком испанской текстильной промышленности; к тому же Испания производила в недостаточном количестве многие товары: инструменты, скобяные изделия, галантерею, предметы роскоши, для которых существовал огромный рынок сбыта в Новом Свете.

Таким образом, Испания была вынуждена пользоваться продукцией иностранного производства, и, поскольку она обладала исключительным правом торговли со своими колониями, именно в Севилье скапливались товары со всех концов Европы, которые должны были перевозиться на судах в Америку. Из Руана и Сен-Мало прибывали суда, которые везли сукно из Нормандии, полотно из Анжера и Лаваля; Италия экспортировала дорогие парчовые ткани и другие предметы роскоши; из Гамбурга и Любека на судах привозили дерево и пеньку, необходимые в строительстве и такелажном оснащении кораблей, а также сушеную треску и сельдь, предназначенные для продовольственного снабжения флота. Статистические данные за 1597 год дают представление об интенсивности мореходства: между 7 октября и 19 ноября 97 кораблей причалили к берегам Гвадалквивира, причем половина из них была из Гамбурга и ганзейских городов Балтики; другая половина приходилась на долю Франции, Шотландии, Скандинавии и Голландии. ^{83} И речные перевозки в то время также не ограничивались прибытием и отплытием флотилий, сообщавшихся с Америкой; сотни парусных суденышек, которые каждый год поднимались и спускались по реке, проделывая двадцать лье, которые отделяли Севилью от выхода в открытое море, и с высоты Золотой Башни или городской стены можно было наблюдать сплошной лес парусов и мачт перед въездом в город.

Для складирования товаров, поступавших в Севилью по суше и по морю, столица Андалусии не располагала достаточным количеством складских помещений, поэтому самая разная продукция скапливалась прямо на берегах реки, особенно на Аренале (Песчаном берегу), который тянулся от крепостной стены, окружавшей город, до левого берега Гвадалквивира и выглядел как пестрая постоянно действующая ярмарка, оживленность которой изумляла всех, кто прибывал в Севилью:

 
Вся Испания, Италия и Франция
Обретались здесь на Аренале,
Ибо нет лучше места
Для бойкой торговли и выгодных сделок. ^{84}
 

Так писал Лопе де Вега в комедии, которая называлась « Севильский Аренал». Многочисленные литературные произведения воспевали этот «всемирный рынок».

Оживление на реке и ее берегах потому было столь заметным и постоянным, что флотилии, направлявшиеся в Вест-Индию, начинали снаряжать задолго до их отплытия – обычно для этого требовалось от трех до шести месяцев. Огромное количество маленьких парусных суденышек – тартан, баркасов, фелук – сновало среди больших кораблей, чтобы погрузить на них товары, предназначенные для американского рынка, а также провизию, необходимую для питания команды во время плавания, продолжительность которого невозможно было предугадать: сушеное мясо, соленую рыбу, сухари, растительное масло, вино; не следовало забывать и о боеприпасах для артиллерии галионов. По мере того как трюмы наполнялись, каждый капитан, с помощью торговцев или их доверенных лиц, составлял коносамент ( registro) своего судна, который подвергался проверке со стороны Торговой палаты. Когда загрузка заканчивалась, служащие Палаты поднимались на борт, чтобы проверить соответствие «регистра» и реального груза, а уполномоченные инквизиции проверяли, не было ли на борту литературы, запрещенной Святой службой.

Наконец наступал день отплытия. Все население Севильи собиралось на берегу реки, чтобы увидеть, как надуются паруса и суда, которые вместе с грузом везли надежду на крупную прибыль от продаж, медленно тронутся и поплывут в открытое море. Теперь надо было ждать возвращения. Ожидание было долгим: обычно больше года проходило от того момента, когда флотилия отправлялась в открытое море, и счастливой минутой, когда она причаливала к берегам Испании. Ожидание было тревожным, поскольку часто на борт корабля торговцы грузили целые состояния. Потеря одного из кораблей означала не только разорение самого собственника груза, но и его заимодавцев и поручителей. Что бывало в случае, когда вся эскадра становилась жертвой ненастья или пиратов? Вся Севилья страдала от последствий катастрофы. ^{85} Поэтому по мере того как приближалась дата предполагаемого возвращения, город охватывала лихорадка. Напряжение достигало своей высшей точки, когда на Гвадалквивире появлялся «вестник» ( aviso) – быстрый парусник, который флотилия посылала вперед, чтобы возвестить о своем скором прибытии. Но между этой вестью и появлением флотилии у побережья могли пройти дни и даже недели. Какая тревога охватывала ожидающих! В церквях служили молебны, чтобы суда избежали грозящих им опасностей и благополучно прибыли в порт. Наконец доносились сигналы, свидетельствовавшие о прибытии флотилии, но на этом опасности для нее не заканчивались. Английские корсары иногда устраивали засады в непосредственной близости от берега: разве не они в 1596 году совершили грабительское нападение на порт Кадис? И даже когда уже казалось, что все в безопасности, надежды, вместе с кораблями, могли быть разбиты на самом входе в русло Гвадалквивира, где находился труднопреодолимый порог. Иногда всего умения лоцманов, специализировавшихся на проведении судов через этот порог, не хватало для того, чтобы избежать кораблекрушения, «и можно считать очень удачным год, – говорил один из членов магистрата Хереса, – если мы не потеряли на этом пороге трех-четырех кораблей». ^{86}