Текст книги "Жюстина"

Автор книги: Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 50 страниц)

Флер д'Амур и Сен-Клер выбрали ягодицы.

Один из негров сгреб Жюстину в охапку, повыше приподнял ей зад, и каждый из участников нанес ей по сто ударов кнутом из бычьих жил. Невозможно представить себе, с каким остервенением обе девицы занимались флагелляцией: из всей компании больше всего Жюстине досталось от них. После экзекуции они повалились на ковер, извиваясь всем телом, привлекли к себе по самцу и яростно совокупились с ними.

Тем временем приступили к новым развлечениям, Брюметон предложил, чтобы каждую девушку содомировал ее отец и сношал во влагалище брат; негры должны были прочищать седалища отцам, а каждый юноша принимал один член в задний проход, другой держал в руке. В продолжение этой волнующей сцены Жюстина страдала на колесе, ублажая взор участников. Извергнулись все без исключения: пришлось постараться, так как жертва держалась из последних сил. Ей дали час на отдых, остальным были предложены вина, ликеры и сытные яства, чтобы они подкрепили силы и подготовились к новой вакханалии.

– Итак, прекрасная Жюстина, – сказал Дольмюс, – ты видишь эти осунувшиеся фаллосы? Ты должна их оживить.

Актеры образовали круг, нашу героиню поместили в центр. Она должна была подходить к каждому по очереди и сосать женщинам влагалище, задний проход и губы, мужчинам – язык, анус и член. При этом тот, кого она ласкала, должен был нанести ей кровавую рану.

Дольмюс оторвал ей ухо; Кардовиль порезал правую грудь; Брюметон поцарапал левую; Нисетта два раза подряд ткнула ее ножом в правую ягодицу; ее сестра отрезала кусочек плоти от левой; Вольсидор, вооружившись шариком на нитке, утыканным со всех сторон шипами, довольно долго щекотал нежные стенки вагины; Лароз проколол вену на левом бедре; Жюльен оторвал зубами клочок от правого; Флер д'Амур размозжил кулаком нос, из которого ручьем хлынула кровь; Сен-Клер засунул стилет на полдюйма в живот; первый негр сделал несколько надрезов на обоих плечах, второй уколол шейную вену.

Опьяневшая от похоти Зюльма захотела совокупиться, та же мысль пришла в голову Нисетте. Негры всадили им по члену во влагалище, братья овладели их задницами, а отцы на их глазах сношали педерастов, которым девушки массировали пенисы.

– Однако мы совсем забыли про нашу шлюху, – заметил Кардовиль.

– Да, – откликнулся Дольмюс, – пора кое-что ей заузить.

Жюстина не совсем поняла, что означают эти слова, но они бросили ее в дрожь.

– Замор, – обратился Кардовиль к одному из негров, – возьми эту шваль и заштопай ее.

Слуга понимающе кивнул. Он поднял ее и положил поясницей на возвышение, похожее на круглое седло диаметром менее шести дюймов; в таком положении, не имея под собой опоры, ее ноги свешивались с одной стороны, руки – с другой. Все четыре конечности крепко привязали к полу, растянув как можно шире в стороны; палач, или, если хотите, портной, взял длинную иглу с навощенной нитью, вставленной в ушко. И вот тут дал себя знать неистовый характер Зюльмы.

– О дьявольщина! – зарычала она, опьяневшая от вина и нечеловеческого вожделения. – Предоставьте это мне, я сама это сделаю; я хочу заштопать ей влагалище, а сестрица пусть займется задницей.

– Я зашью ей сердце, если нужно, – вставила Нисетта, – а потом сожру его по кусочкам вместе с кровью, если захотите.

– Браво, девочки мои, – воскликнул Дольмюс, – вы достойны тех, кто дал вам жизнь; в ваших развращенных сердцах больше нет места жалости, этого самого презренного из всех чувств.

– Нет, черт меня побери, я все-таки сделаю это! – продолжала Зюльма, подходя к влагалищу, которое жаждала законопатить.

И не думая ни о той крови, которую она прольет, ни о страданиях, которые причинит невинной девушке, обезумевшая Зюльма на глазах злодеев, возбужденных этим зрелищем, закрыла вход в вагину нашей героини одним умелым швом. Следом подошла Нисетта и таким же образом забаррикодировала храм Содома.

– Вот это мне нравится, – заметил Кардовиль, когда Жюстину опять уложили на спину и он увидел прямо перед собой надежно укрепленную крепость.

Двумя мощными движениями он проник в святилище и совершил там жертвоприношение, которого жертва уже не почувствовала, так как потеряла сознание.

– Теперь мой черед, – заявил Дольмюс, развязывая Жюстину. – Я не буду зашивать эту бедную девушку, я просто уложу ее на походную кровать, и та мигом приведет ее в чувство, которого она лишилась из-за своей глупой добродетели.

Один из негров быстро достал из шкафа сбитый по диагонали крест, утыканный мелкими гвоздями – на него-то и собрался распутный монстр положить Жюстину. Но Боже милосердный, каким жутким эпизодом он решил украсить свое жестокое наслаждение! Прежде чем привязать жертву к кресту, Дольмюс засунул в задний проход несчастной шарик, ощетинившийся острыми выступами. Как только блестящий предмет погрузился в тело пациентки, ей показалось, будто внутри у нее вспыхнул пожар. Она закричала и забилась, ее связали, и Дольмюс вторгся в ее влагалище, изо всех сил прижимая Жюстину к торчавшим гвоздям. Один из негров овладел задом Дольмюса, Нисетта и Зюльма предоставили свои ягодицы в распоряжение двух долбилыциков и массировали члены братьев, один из которых бил хлыстом Кардовиля, а тот в свою очередь содомировал юношу в окружении остальных участников оргии. Все получили свою долю удовольствия, одна Жюстина страдала от боли, описать которую нет никакой возможности: чем сильнее она отталкивала атакующих, тем крепче они прижимали ее к иглам, раздиравшим ей тело. К тому же ужасный шарик производил такое опустошительное действие, что крики несчастной истерзали бы любое другое сердце, но только не сердца злодеев, окружавших ее, и у нас недостает слов, чтобы рассказать о ее муках. Однако, по всей видимости, Дольмюс наслаждался безумно: прильнув к устам страдалицы, он, казалось, вдыхал всю ее боль, чтобы увеличить удовольствие, которое опьяняло его, но по примеру своего друга, чувствуя, что его семя вот-вот прорвет запруду, он хотел получить как можно больше, прежде чем пролить его. По его знаку Жюстину перевернули, и все увидели, что ее ягодицы, порванные в клочья, все еще великолепны. Шарик извлекли, чтобы он разжег такой же пожар в вагине, и опустившись туда, он опалил огнем всю нежную плоть вплоть до самой матки. Так же крепко ее привязали к адскому кресту животом вниз, и теперь на острых иглах предстояло страдать самым чувствительным местам ее тела. Дольмюс содомировал Жюстину, его подвергал флагелляции один из педерастов, которому негр чистил задний проход; другой африканец, встав ногами на концы креста, терся ягодицами о лицо Жюстины, в конце концов он испражнился ей в рот, и ее заставили проглотить эту мерзость, между тем как Брюметон сношал в углу свою сестру. Вольсидор, Кардовиль и Брюметон по очереди занимали место Дольмюса, подставляя задницу то неграм, то ганимедам, а Нисетта и Зюльма также с удовольствием помочились и испражнились на лицо пациентки. После чего обе девы отдавались тем, кто покидал седалище их отцов или братьев. Оргия достигла своего апогея, кровь несчастной Жюстины забрызгала всех жрецов.

– У меня потрясающая идея, – провозгласила Зюльма после того, как извергнулась в объятиях Лароза спереди и Жюльена сзади. – Нас двенадцать человек, мы встанем в два ряда, возьмем хорошие хлысты и пропустим Жюстину сквозь строй.

– Сколько раз мы это проделаем? – оживился Брюметон, в восторге от этого предложения.

– Двенадцать раз, – уверенно заявил Вольсидор.

– Не будем считать заранее, – заметила рассудительная Нисетта, – пусть эта тварь ходит до тех пор, пока не упадет.

– Нет, нет, – запротестовал Кардовиль, – я приготовил для нее другую пытку. Мы, конечно, позабавимся этой экзекуцией, но негодница должна прийти к смерти не таким легким путем.

– Хорошо, – согласилась Зюльма, – но моя идея остается в силе.

Образовался живой коридор, и бедная Жюстина, едва державшаяся на ногах, двинулась по нему... Через шесть минут ее многострадальное тело являло собой одну сплошную рану. Когда пролились новые потоки спермы, произошло нечто неожиданное.

Зюльма, неистовая Зюльма, захотела отдаться всем присутствующим мужчинам на кресте, утыканном гвоздями, и захотела, чтобы Жюстину подвесили над ее головой и чтобы кровь жертвы окропила ее.

– Какая мысль, черт возьми! – воскликнула Нисетта. – Как я завидую сестре, в чьей голове она родилась!

– Мы все с радостью осуществим ее, – подхватил Вольсидор, – эти ощущения возбуждают сильнее, чем любая пытка, они подстегивают воображение, они действуют так же, как хлыст.

– Да, черт меня побери, да! Мы все с тобой согласны, – подал голос Брюметон.

– Я рада, – сказала Зюльма, – но все-таки испытаю это первой.

Блудница возлегла на колючее ложе, ее привязали, и все мужчины прошли через ее влагалище, которое после этого было залито кровью.

– Ах, какое наслаждение! – выдохнула она. – Переверните же меня, приласкайте мне жопку!

Никто не посмел возразить. Этот жуткий каприз всем вскружил головы: мужчины, женщины, юноши – все причастились к этому, и все кололи и резали длинным дротиком окровавленное тело, висевшее над ними, чтобы еще сильнее лилась на них кровь, которой любили окроплять себя эти злодеи. Наконец Жюстину сняли, но она этого уже не чувствовала. Она представляла собой бесформенную массу, испещренную кровоточащими ранами... Она была без сознания.

– А что теперь с ней делать? – с недоумением спросил Кардовиль.

– Пусть ею займется правосудие, – откликнулся Дольмюс. – Она все равно умрет, но мы не должны быть к этому причастны. Надо привести ее в чувство и отвезти в тюрьму.

Однако совсем не так рассуждали Нисетта и Зюльма. Подчиняясь только своим страстям, они настоятельно требовали смерти своей жертвы: им это было обещано, и больше они ничего не желали знать. Их братья пытались вразумить их.

– Она умрет в любом случае, – сказал Брюметон, – и мы насладимся ее последними мучениями.

– Но не мы предадим ее смерти.

– Разве не мы будем ее причиной?

– Но это не одно и то же! – обиженно сказала Зюльма. – Злодейство закона – эти чужое злодейство.

– Но ведь мы вынесем приговор.

– Зато не приведем его в исполнение, не запятнаем себя ее кровью, а это огромная разница.

Жюльен по приказанию Кардовиля приводил Жюстину в чувство и промывал ей раны.

– Теперь уходите, – сказал ей Дольмюс, когда она несколько пришла в себя, – и жалуйтесь.

– Ну, милый мой, – заметил Кардовиль, – благоразумная наша Жюстина не занимается сутяжничеством: накануне казни от нее уместнее ожидать молитв, а не обвинений.

– Пусть она воздержится от того и другого, – сказал Дольмюс, – судьи останутся глухи к ее обвинениям, а ее мольбы нас не тронут.

– Но вдруг я расскажу... – робко начала Жюстина.

– Все равно это дело вернется к нам, – перебил ее Кардовиль, – и уважение и почет, коими мы пользуемся в этом городе, сразу отметут всяческие инсинуации, а ваша казнь после этого будет более жестокой и продолжительной. Вы должны понять, ничтожное существо, что мы потешились вами по той простой и естественной причине, которая заставляет силу унижать слабость.

Жюстина хотела сказать еще что-то, хотела броситься в ноги этих чудовищ, чтобы разжалобить их или попросить немедленно предать ее смерти. Ее просто-напросто не слушали: девушки ее оскорбляли, мужчины ей грозили; ее препроводили обратно, бросили в темницу, тюремщик встретил ее с тем же таинственным видом, который у него был, когда она отсюда выходила.

– Ложитесь отдыхать, – сказал ей Цербер, втолкнув ее в камеру, – и если вы задумаете сказать хоть слово о том, что произошло с вами этой ночью, помните, что я буду вас опровергать, и это бесполезное обвинение ничего вам не даст.

– О небо! – воскликнула Жюстина, оставшись одна. – А я-то так боялась смерти, боялась покинуть этот мир, состоящий из великих злодеев! Так пусть рука Всевышнего, сию же минуту вырвет меня отсюда любым способом – я буду только счастлива! Единственным утешением, которое остается несчастным, рожденным среди столь диких зверей, служит надежда поскорее уйти от них.

На следующий день Жюстину навестил коварный Сен-Флоран.

– Ну и как? – осведомился он. – Вам понравились мои друзья, которым я вас порекомендовал?

– О сударь, это – монстры!

– Но вам надо было расплатиться за их протекцию, я вас предупреждал об этом.

– Я сделала все, что они хотели, но они все равно погубят меня.

– Ну я могу допустить это: вы заставили их пролить слишком много спермы, а нет ничего опаснее, чем последствия отвращения. Так вы говорите, что они и не думают спасти вас?

– Со мной все кончено!

– Давайте поглядим, как они вас отделали. – И он оголил ее. – Ага, черт меня побери! Тогда все понятно: не надо было позволять им такие вещи. Знаете, я хочу поговорить с вами, по-дружески, я знаю, что по причине чрезмерности ваших преступлений вас собираются сжечь заживо: вот какую казнь вам готовят. Значит сейчас надо думать не о спасении вашей жизни, а о том, чтобы они ограничились повешением вместо сожжения.

– Но что для этого требуется, сударь?

– Прежде всего целиком положитесь на меня, тем более что больше всего возбуждает мои чувства мысль насладиться женщиной, приговоренной к смерти. Я не был этой ночью вместе с друзьями только потому, что боялся, как бы они вас не пощадили. Теперь, когда я уверен, что вы умрете на эшафоте и что под вопросом только способ казни, вы меня невероятно возбуждаете, посему покажите ваш зад.

– О сударь!

– Ну что ж, тогда вас сожгут...

И несчастная, чтобы избавиться от ужаснейшей смерти, покорно повиновалась. Никогда в жизни этот распутник не был так разгорячен, невозможно описать все изощрения, которые он употребил, чтобы сильнее насладиться девушкой, обреченной на смерть благодаря его интригам. В какой-то момент Жюстина попыталась напомнить ему о помощи, которую он ей обещал, она соглашалась на все, чтобы ей спасли жизнь. Но Сен-Флоран, который блаженствовал оттого, что отправляет ее на смерть, ответил, что сейчас не время об этом, и завершил сцену с редкой жестокостью. Потом позвал тюремщика:

– Пьер, сношай эту тварь на моих глазах. Какая невероятная удача для грубого мужлана! Он не заставил просить себя дважды, Сен-Флоран спустил ему панталоны и содомировал ключника, пока тот громадным инструментом терзал жертву.

– Достаточно, – сказал Сен-Флоран, когда залил спермой мерзкую задницу надсмотрщика. – А теперь, шлюха, – обратился он к Жюстине, – даже не думай, что я хотя бы пальцем пошевелил ради тебя: напротив, я попрошу судей сделать приговор как можно более суровым. Надо было вовремя соглашаться на мое предложение и не показываться мне на глаза. Да, я уверен, что тебя поджарят, и приложу к этому все усилия.

Монстр вышел и оставил несчастную девушку в оглушенном состоянии, похожем на небытие смерти, которая скоро накроет ее своей тенью.

На другой день допросить ее пришел Кардовиль. Она не смогла сдержать дрожь, увидев, с каким хладнокровием негодяй смеет исполнять правосудие тот самый отвратительный на свете злодей; тот, кто вопреки всем законам этого самого правосудия, вопреки всем его правам, которыми был облачен, так жестоко растоптал накануне невинность и несчастье. Она вложила в свои оправдательные речи весь пыл, который дает человеку правота, но искусство этого бесчестного чиновника превратило все ее оправдания в отягчающие обстоятельства. Когда обвинения были доказаны по мнению этого единственного судьи, он имел наглость спросить ее, не знает ли она некоего уважаемого в городе человека по имени Сен-Флоран. Жюстина ответила, что знает его.

– Хорошо, – сказал тогда Кардовиль. – Большего мне не нужно. Этот господин де Сен-Флоран, который по вашему утверждению вам знаком, также знает вас прекрасно; он входит в число ваших обвинителей, он заявил, что видел вас в шайке разбойников, и вы первая отобрали у него деньги. Ваши товарищи хотели пощадить его, и вы одна настаивали на его смерти, тем не менее ему удалось спастись.

Жюстина в отчаянии стала кататься по полу и оглашать своды душераздирающими криками; она билась лбом о каменные плиты, будто желая покончить с собой. И не найдя сочувствия своим неописуемым мукам, она вскричала:

– Подлец! Я все передам Господу, и он отомстит за меня; он докажет мою невиновность и заставит тебя раскаяться в твоих гнусных делах и злоупотреблениях властью.

Кардовиль позвонил в колокольчик; он велел тюремщику увести обвиняемую, объяснив, что ее ярость и раскаяние не позволяют продолжать допрос; однако обвинения подтверждаются, поскольку она призналась во всех преступлениях. И после этого чудовище спокойно удалилось!.. И молния не поразила его!..

Ход дела был ускорен; -'с судьи, подстегиваемые ненавистью, мстительностью и похотью, быстро вынесли Жюстине приговор.

– О небо! – простонала она, услышав о приближении казни. – Под какой же звездой я родилась, что любой добрый порыв моей души тотчас навлекает на меня бесчисленные беды и злоключения? Как случилось, что это проницательное Провидение, чью справедливость я боготворила всю жизнь, карая меня за добродетельность, дает мне в судьи тех, кто всегда мучил меня своими пороками?

Знатная дама и богатый человек, которых я встретила в детстве, посягнули на мое счастье и мою девственность; за свою неудачу они отомстили тем, что привели меня к подножию эшафота, они наслаждаются роскошью, а меня едва не повесили. Потом я попала к разбойникам и убежала от них вместе с человеком, которому спасла жизнь, в благодарность он меня изнасиловал и избил до бесчувствия. Я встретилась с развратным господином, который хотел принудить меня зарезать свою мать, этот злодей сумел свалить на меня собственное преступление: я сбежала, а он продолжает процветать. Затем судьба столкнула меня с хирургом – убийцей и кровосмесителем, – я пыталась предотвратить ужасное детоубийство, но оно свершилось, и меня заклеймили как преступницу: фортуна осыпала истинного убийцу дарами, я оказалась в страшной нищете. Другой злодей развлекался тем, что топил детей, рожденных от его семени, я воспротивилась этому, за что попала в его лапы, и негодяй намеревался держать меня до конца моих дней в своей крепости. Меня попросили впустить к нему шайку разбойников, предать одну из моих подруг... Я согласилась по собственной слабости, и вот я на свободе, мне улыбается счастье за то, что я позволила себе совершить жестокий поступок. Обещание участвовать в злодействе вызволило меня из заточения у Бандоля, куда увлекла меня добродетель. Я захотела причаститься, припасть к ногам Предвечного, который был причиной всех моих бед, и высший суд, от которого я ждала очищения во время одной из самых священных наших мистерий, стал кровавым театром моего бесчестья: тот, кто осквернил меня и унизил, поднимается к высшим постам в своем ордене, а меня преследует злой рок. Я пожалела женщину, которая рассказала мне о своих несчастьях, а она привела меня на настоящую живодерню, и там, как никогда доселе, я поняла, что злая рука судьбы будет терзать меня до конца жизни. У д'Эстерваля я испытала на себе множество преступлений и ни в одном из них не участвовала: меня держало там пылкое желание увидеть торжество добродетели, и я была вынуждена способствовать злодействам, чтобы предотвратить их. И вот наконец одна жертва спасается благодаря моим хлопотам – это был Брессак, тот самый монстр, что обвинил меня в убийстве своей матери... В награду за мои старания он привел меня к другому злодею, чье безумство не в силах представить даже фурии. Я попыталась спасти одну из жен этого чудовища, но потерпела неудачу; тогда я вознамерилась помочь сбежать другой его жене – и вот за этот поступок судьба отплатила мне тем, что я едва не умерла самой мучительной из смертей. У этого отвратительного господина я встретила еще одного антропофага, который предложил мне травить людей ядом, я отказалась, и он швырнул меня в зловонное болото. Затем я увидела того, кого моя доброта спасла от бандитов, кто изнасиловал меня в знак благодарности: преследуемая нищетой, я молила его о милосердии, и он предложил мне его в обмен на участие в самых мерзких своих делах – он захотел, чтобы я искала для него жертвы. Возмутившись таким предложением, я с гневом отвергла его, тогда мстительный развратник еще раз заставил меня послужить своим мерзостям. Я сбежала из Лиона и первым человеком, которого встретила, оказалась женщина, просившая милостыню; я сжалилась над ней, она заманила меня в подземелье, где на меня обрушились новые беды и новые гнусности. Как условие моей свободы от меня потребовали совершить кражу, я отказалась, я выдала злодея и вот он счастлив, а я наказана. Наконец обязательство участвовать в новом злодеянии разбило мои оковы – только после этого улыбнулась мне фортуна. Избавившись от всех этих негодяев, я направилась в Гренобль, увидела лежащего без сознания человека и пришла ему на помощь – неблагодарный заставил меня, как скотину, крутить колесо и утолять его прихоти; кроме того, этот сумасшедший захотел, чтобы я его повесила: второй раз оказавшись хозяйкой его жизни, я пожалела его, а он живьем бросил меня в яму с двумя сотнями трупов. Все его желания были удовлетворены, а я приготовилась умереть на эшафоте за то, что меня вынудили работать в его доме. Одна ужасная женщина, которую послало мне небо, захотела соблазнить меня и отобрать то немногое, что я имела, за то, что я хотела спасти сокровища ее жертвы... один добрый человек собрался стереть из моей памяти все несчастья, утешить меня, предложив мне руку и сердце – и вот он умирает у меня на руках, так и не успев сделать это. Мои слезы хотел высушить его друг, но моя преследовательница жестоко мстит: все змеи преисподней должны были растерзать меня за мою добродетельность. Меня похитили и увезли к человеку, который страстно любил рубить головы. Я избежала этой опасности, судьба вновь охранила меня, и мне показалось, что теперь-то все будет хорошо. Но вот загорается дом, я бросаюсь в огонь, чтобы вырвать из него невинного ребенка женщины, которую дали мне в спутницы. Я всегда была жертвой моих благодеяний, и погубила меня та, кому я оказала услугу. Брошенная в темницу, обвиненная в немыслимых преступлениях, я молила о помощи одного священника: он подверг меня своей гнусной похоти и ушел, оставив меня в тюрьме. Я обратилась к человеку, которому спасла состояние и жизнь – он отдал меня своим друзьям-распутникам, среди которых я испытала ужасы, каких не знала за всю жизнь. Они, как свора диких зверей, думали ускорить мою погибель после того, как истерзали меня до полусмерти. Сейчас они наслаждаются подарками судьбы, а я ожидаю казни.

Вот что претерпела я от людей, вот чему научила меня их жестокость. Так удивительно ли, что душа моя, изъязвленная несчастьем, возмущенная бесчинствами, истерзанная несправедливостями, мечтает лишь о том, чтобы проститься с многострадальным телом!

Не успела Жюстина завершить эти тягостные размышления, как вошел тюремщик с заговорщическим видом.

– Выслушайте меня внимательно, – начал он вполголоса, – вы внушаете мне доверие и сочувствие, и если вы сделаете то, о чем я вас попрошу, я спасу вас от смерти.

– О сударь, объясните скорее...

– Видите того толстяка, погруженного в свои страдания? Он, как и вы, ожидает казни, у него есть бумажник с большими деньгами... Видите, торчит уголок из его кармана?

– И что дальше, сударь?

– Что дальше! Я знаю, что в данный момент он озабочен только тем, как передать эти деньги своей семье: украдите у него бумажник, принесите его мне, и вы свободны. Но держите язык за зубами: независимо от того, согласитесь вы или откажетесь, вы никому не скажете, что я вам предлагал... Итак, решайтесь...

– О Боже! – вздохнула Жюстина, вновь оказавшаяся между пороком и добродетелью. – Неужели путь к счастью открывается передо мной только тогда, когда я соглашаюсь на гадости?.. Да, сударь, да, я согласна; вы предлагаете мне злодейство, и я совершу его... Да, я это сделаю, чтобы избавить от другого злодеяния, еще более чудовищного, людей, которые обрекли меня на смерть.

Тюремщик удалился, время шло, где-то уже раздались первые мрачные удары колокола, который извещает обреченных о том, что им остается жить несколько мгновений {Этот обычай существует почти во всех южных провинциях. (Прим. автора.)}. Наша героиня незаметно подошла к своему собрату по несчастью, вытащила у него кошелек, отдала его стражу, который тотчас отворил ей двери и дал на дорогу один луидор.

– Бежим! Бежим! – повторяла бедняжка. – Скорее вон из этой страны, где вожделенное счастье с таким усердием и постоянством отворачивается от меня.

Наступила ночь; темнота благоволила к ней, и скоро Жюстина уже шла по дороге на Париж, куда влекла ее неожиданная надежда разыскать свою сестру, разжалобить ее своими злоключениями и найти в ней хоть какое-то участие в своем жутком нищенском положении.

Такие мысли питали нашу Жюстину до самых окрестностей Эссона.

Было около четырех часов вечера; она шагала по обочине дороги, когда заметила очень элегантную даму, которая безмятежно прогуливалась в эту чудную погоду в сопровождении четверых мужчин.

– Меня поразило лицо этого создания, аббат, – обратилась дама к одному из спутников. – Можно вас на одну минуту, мадемуазель? Будьте добры сказать ваше имя... Кто вы?

– Увы, мадам, перед вами самая несчастная из женщин!

– Но скажите же ваше имя.

– Жюстина.

– Жюстина! Уж не дочь ли вы банкира Н?

– Да, мадам...

– Друзья мои, это моя сестра... да, моя сестра скрывается под этими жалкими лохмотьями. Впрочем, такой и должна была быть ее участь – я сама предсказала ее. Она была кроткой и послушной, так разве могло у нее получиться иначе? Пойдем, дитя мое, пойдем ко мне в замок, я сгораю от любопытства узнать, какой случай снова свел нас вместе.

Когда они пришли, Жюстина ослепленная роскошью, которую увидела, горько воскликнула:

– Я с трудом добываю себе пропитание, а вас, сестрица, окружает такое богатство!

– О глупая дева, – ответила Жюльетта, – не надо удивляться: я давно тебя предупреждала. Я шла по дороге порока, милое дитя, и находила на ней одни лишь розы; у тебя нет много философского ума, твои проклятые предрассудки ослепили тебя химерами, и вот куда они тебя завели! Аббат, продолжала блестящая и знаменитая сестра нашей героини, – пусть ей дадут приличную одежду и приготовят для нее прибор за нашим столом, завтра мы послушаем ее рассказ о пережитых горестях.

На следующий день Жюстина, отдохнувшая, пришедшая в себя, рассказала обществу о приключениях, изложенных в этой книге. Хотя прекрасная дева была истощена и измучена, она всем понравилась, и наши распутники, рассмотрев ее как следует, не могли не отдать ей должное.

– Да, – заметил один из них, тот самый, кто скоро будет фигурировать в приключениях сестры Жюстины, – да, друзья, вы видите перед собой "Злоключения добродетели", а это, – продолжал он, показывая на Жюльетту, это, дорогие мои, "Торжество порока".

Остаток вечера посвятили отдыху, наутро Жюльетта объявила своим друзьям, что желает рассказать сестре свою историю, дабы, прибавила она, бедняжка осознала, как надежно небо защищает и всегда вознаграждает порок и в то же время попирает и унижает добродетель.

– Послушай меня, Жюстина. А вас, Нуарсей и Шабер, я не призываю еще раз выслушивать подробности, к которым вы слишком причастны, чтобы не знать их. Проведите несколько дней в деревне, а когда вернетесь, мы решим, что делать с этой девушкой. Вас же, маркиз, и вас, дорогой шевалье, я прошу послушать мой рассказ, чтобы вы могли убедиться, что не зря Шабер и Нуарсей говорят, что на свете очень мало таких выдающихся женщин, как я.

Они прошли в великолепный салон. Компания разместилась на диванах, Жюстина села на простой стул, и Жюльетта, улегшись на оттоманку, приступила к повествованию, которое читатели найдут в следующих томах.