355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад » Жюстина » Текст книги (страница 25)
Жюстина
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 17:31

Текст книги "Жюстина"


Автор книги: Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад



сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 50 страниц)

В пятом Мольдан содомировал сына, лобзая ягодицы Виктории, я перед ним содомировал его дочь.

В шестом мы слились в один клубок: Мольдан содомировал дочь, я Мольдана, Сюльпис – меня, Виктория прочищала задний проход Сюльпису, вооружившись искусственным фаллосом.

Не имея более сил на седьмой акт, мы сосали друг друга: Мольдана обсасывал сын, я сосал юношу, Жозефина – меня, время от времени я целовал ее ягодицы, Виктория лизала зад очаровательной дочери Мольдана, которая, благодаря своей позиции, подставляла свою задницу поцелуям искусного распорядителя этих сладострастных оргий. И мы извергнулись в седьмой раз. Затем последовал обильный ужин, и восстановив силы, мы испробовали еще несколько позиций.

Мольдан собрал нас всех вокруг себя; он содомировал дочь, сын сношал его, сам он облизывал зад Виктории, я же обсасывал ему мошонку. Скоро о его поражении возвестили крики боли и сладострастия: он кончил кровью, и его пришлось унести.

– Друг мой, – сказал он мне , выходя из своей комнаты, – я оставляю тебя здесь полновластным хозяином, если ты счастливее меня, и природа даст тебе новые силы, растрать их без остатка с этими тремя прелестными созданиями, а завтра поведаешь мне о своих удовольствиях.

Виктория снова возбудила меня: я насытился ею меньше, чем остальными; я вторгся в ее зад, приняв в свои потроха член Сюльписа и целуя анус Жозефины. На этом я остановился, потому что был выжат досуха.

Как только семя вновь закипело в моих сосудах, я отказался от своих прежних планов. Черт побери, подумал я, разве ожидал я встретить такого выдающегося папашу! С таким человеком я никогда не смогу отомстить за наслаждение, доставленное мне его детьми. Я хотел погубить их, но вместо того, чтобы надеть на них тернии, я короновал их миртовым венком. Ну что ж, продолжал я, попробуем добиться от супруги Мольдана того, что мне не удалось сделать с его помощью, но нельзя отказываться от роли предателя, которая так приятна для меня. Мадам де Мольдан в возрасте сорока лет была честной уважаемой женщиной, исполненной религиозного рвения и всяческих добродетелей, и я открою ей гнусные утехи ее супруга и детей, попрошу ее держать все в тайне и в то же время принять соответствующие меры и, конечно, добьюсь своего... Однако среди моих будущих жертв была одна, которую мне не хотелось губить... Жозефина! Только не подумайте, что здесь была замешана любовь! Ничего подобного! Это чувство не способно проникнуть в мое сердце, но Жозефина могла мне пригодиться: я собираюсь путешествовать, я возьму ее с собой, я ее использую и сделаю состояние благодаря нашим мошенническим проделкам. Славно придумано, Жером, ах, как славно! Слава Богу, природа наделила тебя всем необходимым для того, чтобы ты стал незаурядным негодяем, так что пора оправдывать ее надежды, пора действовать.

В восторге от таких мыслей, я пришел к мадам де Мольдан и, попросив ее хранить в самом большом секрете все, что она услышит, сдернул покрывало и рассказал все.

– Я был вынужден способствовать всем этим ужасам, мадам, – продолжал я, – так как мне пригрозили самыми суровыми карами, если я не подчинюсь; ваш супруг воспользовался своим положением, чтобы выковать для меня кандалы, сама моя жизнь была бы под угрозой, вздумай я пожаловаться вам. О мадам, умоляю вас положить этому конец: честь, природа, религия и добродетель делают эту обязанность священной. Вытащите своих детей из пропасти, в которую готово ввергнуть их распутство их отца, вы должны это сделать перед миром, перед Богом, перед самой собой, и малейшее промедление будет тяжким грехом.

Растерянная мадам де Мольдан стала заклинать меня представить ей доказательства, дать ей возможность увидеть собственными глазами гнусности, о которых я рассказал, и это было совсем не трудно. Несколько дней спустя я предложил господину Мольдану провести следующую оргию в комнате детей, я посадил его супругу перед щелью, которая служила мне, которой пользовался сам Мольдан, и несчастная женщина смогла сполна убедиться в правдивости моих слов. Я уклонился от участия, сославшись на мигрень, таким образом в глазах бедной супруги я остался поборником строгих нравов, а единственными виновниками оказались, ее муж и гувернантка ее детей.

– Какое чудовищное зрелище, сударь! – сказала она мне, едва увидев начало. – Как бы я хотела не видеть и не знать этого!

Эти слова, о чем мадам де Мольдан даже не подозревала, показали мне образ ее мыслей. Я понял окончательно, что это – робкая женщина, не способная обеспечить успех моим планам, и это открытие заставило меня тотчас изменить сектор обстрела своих батарей.

– Одну минуту, мадам, – живо прервал я ее, – позвольте я скажу кое-что вашему супругу: он опасается, что ему могут помешать, я пойду успокою его на этот счет, тогда он будет чувствовать себя свободно, и вы увидите, на что он способен. Я вышел.

– Друг мой, – обратился я к Мольдану, уведя его в соседний кабинет, нас раскрыли, надо немедленно принять меры. Ваша жена, очевидно побуждаемая какими-то подозрениями, тайком пробралась в мою комнату, хотя ключ по-прежнему находится у меня в кармане, она услышала шум, заметила щель, которую вы хорошо знаете, и когда я вошел, она смотрела на ваши утехи. "Жером, – сказала она мне, – молчите, или я вас погублю..." Так что время не терпит, Мольдан, эта женщина чрезвычайно опасна, мы должны опередить ее.

Я даже не думал, что мой рассказ до такой степени воспламенит Мольдана. Он был возбужден до предела, когда я помешал ему: волнение нервных флюидов быстро разжигает пламя в печени, пожар разрастается, и вот, потрясая вздыбленным членом, взбешенный Мольдан бросается на тонкую перегородку, пробивает ее и на глазах детей наносит жене около двадцати ударов кинжалом в сердце.

Но Мольдан, обладавший только гневом злодея, но не его энергией, испугался того, что совершил, а крики и слезы окружавших его юных созданий довершили его окончательное смятение, и я подумал, что он сойдет с ума.

– Уходите, – сказал я ему. – Вы – трус: вас ужаснул поступок, который принесет вам счастье и спокойствие. Забирайте с собой своих детей, ничего не говорите слугам, скажите только, что ваша супруга уехала к подруге и пробудет там несколько дней. Мы с Викторией займемся остальным.

Потрясенный Мольдан ушел, за ним ушли его дети, и мы принялись наводить порядок.

Надо ли говорить вам, друзья мои? Да, да, разумеется: вы хотите, чтобы я раскрыл перед вами всю мою душу целиком, и я ничего не буду скрывать. Что-то вспыхнуло в моих жилах при виде тела, у которого только что благодаря мне была отобрана жизнь: искорка непостижимого каприза, который, как вы увидите, вскоре полностью овладел мною, зажглась в моем сердце, когда я увидел несчастную и все еще прекрасную женщину. Раздевая ее, Виктория представила мне прелести необыкновенной красоты, и я обезумел от желания...

– Я хочу сношать ее, – заявил я гувернантке моих воспитанников.

– Но она уже ничего не почувствует, сударь.

– Ну и что? Разве есть мне дело до ощущений предмета, который мне служит? Конечно, нет: неподвижность этого трупа сделает мое удовольствие еще острее. Разве это не моих рук дело? Что еще надо, чтобы я насладился успехом своего коварства?..

И я приготовился... Но пыл моих необузданных желаний обманул мои ожидания, меня погубило излишнее возбуждение: едва рука Виктории коснулась моего члена, как я исторг сперму, которую не мог более сдерживать, и гувернантка окропила ею неподвижные прелести прекрасной супруги моего хозяина. Потом мы продолжили прерванное занятие, смыли водой следы крови, залившей комнату, и спрятали труп в цветнике, окаймлявшем террасу рядом с моей комнатой. На следующий день Мольдан получил поддельное письмо, в котором подруга его жены сообщала ему, что эта достойнейшая супруга только что заболела у нее в доме и что она просит прислать Викторию ухаживать за ней. Девушка исчезла с хорошим вознаграждением, обещала молчать и сдержала слово. По истечении нескольких дней выдуманная болезнь мадам де Мольдан настолько обострилась, что оказалось невозможным привезти ее домой. Виктория периодически сообщала новости, Мольдан и дети якобы целыми днями молились о выздоровлении жены и матери. Наконец честнейшая супруга скончалась, и мы надели траур. Однако Мольдан не обладал ни твердостью, требуемой для великих злодейств, ни умом, необходимым для успокоения угрызений: раскаиваясь в своем преступлении, он возненавидел его причину; он больше не притрагивался к своим детям и упросил меня вернуть их заблудшие души на путь истинный, с которого их отвратило наше беспутство. Как вы, наверное, догадываетесь, я сделал вид, будто согласен, и пообещал сделать все возможное.

Тогда я понял, что для достижения цели мне надо снова поменять средства. И я взялся за Сюльписа: представил ему весь ужас преступления, совершенного его отцом.

– Такой монстр, – сказал я, – способен на все. – Да, друг мой, продолжал я, воодушевляясь, – теперь и твоя жизнь в опасности; мне известно, что совсем недавно, стремясь уничтожить следы своего злодеяния, он запер Викторию под замок... Он хочет посягнуть и на твою свободу, а для верности, когда ты окажешься взаперти, он тебя отравит... И твою сестру тоже... Бежим, Сюльпис, предупредим новые преступления этого жестокого человека, но прежде пусть он падет под нашими ударами. Если бы его поступок стал известен, на него обрушилась бы вся сила законов, и их меч покарал бы его, так давай будем столь же справедливы и избавим мир от этого опасного злодея. Он никого не допускает к себе, кроме тебя, так как сделался нелюдим и подозрителен, и ему кажется, что все, кто к нему приближается, держат в руке кинжал возмездия. Возьми же сам это оружие и вонзи его в грудь преступника, отомсти за свою мать, чья страждущая душа летает над тобой, и раздирающие сердце крики жертвы будут звучать в твоих ушах, пока твоя рука не принесет искупительную жертву... Знаешь, друг мой, я и на тебя буду смотреть как на чудовище, если ты поколеблешься хотя бы на минуту: тот, кто не осмеливается покарать преступление, если это в его силах, столь же виновен в моих глазах, сколь и тот, кто его совершает. Обращаться к правосудию бесполезно, поэтому тебе ничего не остается, как действовать самому: торопись же, умоляю тебя, или ты недостоин жить на этом свете.

Несколько дней подобных инсинуаций, как и следовало ожидать, затуманили голову юноши; я дал ему яд, он схватил его с жадностью и скоро запятнал себя ужаснейшим из злодейств, думая, что служит добру.

Поскольку у Мольданов остались лишь очень далекие родственники, был учрежден опекунский совет, доверие которого я настолько завоевал, что меня назначили хранителем состояния и оставили воспитателем сирот. С тех пор все деньги в доме проходили через мои руки, и тогда я приступил к исполнению последней стадии своего плана.

Я решил, что для его осуществления следует обработать Жозефину точно таким же образом, как это было с успехом сделано в отношении Сюльписа.

– Итак, – заявил я прекрасному невинному созданию, – у вас нет и не будет иного средства быть счастливой, кроме как избавиться от брата: я знаю, что как раз в эти минуты он замышляет против вас заговор и с намерением унаследовать самому все состояние он предлагает заточить вас на всю жизнь в монастырь. Пришло время, Жозефина, раскрыть перед вами всю гнусность этого человека: он один виновен в смерти вашего отца и вашей матушки, он один замыслил этот чудовищный план, он один привел его в исполнение, и скоро вы тоже станете его жертвой, вы умрете в течение недели, если ему не удастся заточить вас на всю жизнь... Стоит ли говорить еще чего-нибудь? Он уж спрашивал меня, где продаются яды, которые способны укоротить жизнь человека. Вы знаете, что я ему не скажу, но он может обратиться к другим, поэтому надо опередить его, надо мстить тем, кто покушается на вас, и в этом нет никакого злодейства. Кстати, насчет яда, который просит у меня Сюльпис: что, если я предложу его вам, Жозефина, чувствуете ли вы в себе силы употребить его?

– Да, – ответила моя ученица, обнаружив тем самым больше характера в себе, чем я предполагал, – я верю всему, что ты сказал мне, Жером. Некоторые речи Сюльписа говорят о том, что ты прав, считая его виновником смерти отца, и я хочу отомстить за эту смерть. Скажу больше, Жером: я тебя люблю и не возьму в мужья никого другого, кроме тебя; тебе доверяют наши опекуны, проси у них моей руки, я поддержу тебя, если же нам откажут, захвати с собой как можно больше денег, уедем в Швейцарию и поженимся там. Имей в виду, что только при этом условии я пойду на преступление, которое ты мне предлагаешь.

Ее слова слишком совпадали с моими намерениями, чтобы я не согласился сразу. Как только Жозефина мне поверила, она стала действовать; все свершилось за завтраком: она сама подала брату шоколад, бросив в чашку два зернышка аконита, который я ей дал. Сюльпис издох на следующий день в жесточайших конвульсиях, за которыми Жозефина наблюдала с большим хладнокровием, чем я в ней предполагал: негодница не отходила от изголовья кровати брата, пока он не испустил дух.

"О Жером! – возликовал я про себя. – Итак, ты торжествуешь, и твое коварное обольщение наконец внесло великие беды в семейство твоего единственного друга, единственного твоего покровителя! Не успокаивайся на этом, Жером, нельзя стоять на месте, если хочешь стать злодеем: жестокое поражение ждет того, кто не проходит до конца путь порока, единожды ступив на него"... Я всю ночь провел с Жозефиной; злодеяние, которым она запятнала себя, вернуло ей в моих глазах все очарование, которое она утратила в результате наших долгих совместных утех. Через два дня я ее уверил, что в самом деле просил у опекунов ее руки, но что явное различие нашего социального положения и материального состояния повлекло за собой отказ.

– Хорошо, – сказала мне Жозефина, – тогда бежим, планы мои не изменились: только тебя я вижу своим супругом, только для тебя хочу жить.

– Легко сделать то, что ты предлагаешь, – ответил я бедной дурочке, вот чек на сто тысяч экю, который вручил мне опекунский совет для приобретения земли для тебя, возьмем эти деньги и исчезнем.

– Я готова, – сказала Жозефина, – но обещай мне выполнить одно условие.

– Назови его.

– Ты никогда не забудешь жертв, которые я принесла ради тебя... И ты никогда меня не оставишь.

Вы понимаете, друзья мои, каким сладко-лживым тоном произносил я клятвы, выполнять которые не имел никакого желания.

Мы исчезли. На седьмой день нашего путешествия мы достигли Бордо, где я собирался провести какое-то время, прежде чем уехать в Испанию, страну, которую Жозефина избрала для нашего убежища и для заключения брака. Погода становилась все хуже день ото дня, поэтому, не надеясь на то, что мы сумеем пересечь горы до весны, моя спутница предложила мне завершить путешествие в этом городе.

– Ангел мой, – ответил я этой невинной душе, – предлагаемая тобою церемония представляется мне совершенно бесполезной, и мне кажется, что для успеха наших дел гораздо лучше, если нас будут считать не супругами, а братом и сестрой, тем более что оба мы расточительны, и ста тысяч экю нам хватит ненадолго. Давай лучше торговать твоим телом, Жозефина, и пусть твои прелести дадут нам средства к существованию.

– О друг мой, какое чудовищное предложение!

– Но это самое разумное, которое поможет нам выжить, я увез тебя только для того, чтобы осуществить этот план; любовь – это химера, дитя мое, реальностью является лишь золото, и его надо заработать любой ценой.

– Так вот какова цена твоих клятв!

– Пришло время, Жозефина, открываться перед тобой, знай же, что я никогда не испытывал ничего похожего на любовь; я наслаждаюсь женщинами, но я их презираю, более того, я начинаю их ненавидеть после того, как утихнет моя страсть, я терплю их рядом с собой, пока они полезны для моего благополучия, но когда они заговаривают о чувствах, я их прогоняю. Поэтому не требуй от меня другого и предоставь мне заботу о твоем пропитании: я лжив, хитер, изворотлив, я поведу тебя от одной авантюры к другой, и благодаря моим советам ты станешь самой знаменитой блудницей, какую знал мир.

– Чтобы я стала блудницей!

– Разве не была ты ею для своего отца или брата? Не была моей шлюхой? Вот уж здесь твое целомудрие совсем неуместно.

Глубокие вздохи и потоки слез то и дело прерывали страдальческие фразы, которые хотела произнести Жозефина, ее приступ отчаяния был ужасен, и когда она увидела, что я тверд в своем намерении, что нет никакой надежды меня разжалобить, несчастная, которая не хотела, по крайней мере, терять надежду остаться радом со мной, ибо она еще любила меня в своем безумии, согласилась на все, и мы перешли к обсуждению моего восхитительного плана.

Да, друзья мои, именно восхитительного: что может быть приятнее, чем обеспечить себе роскошную жизнь за счет глупости и доверчивости других? Не надо бояться ни бурь, ни ураганов со стороны природы, и глупость человеческая, вечная и неизменная, приносит тому, кто на нее рассчитывает, богатства, какие не смогут дать все рудники Перу. Я чувствовал в себе необычайный подъем для того, чтобы вести вперед наше новое судно, Жозефина имела все, чтобы крепко держать в руках штурвал, и мы пустились в плавание.

Роскошно обставленный дом, множество лакеев, лошадей, первоклассный повар – одним словом, все, что ослепляет богатых людей, привлекло к нам немало идиотов. Первым объявился старый еврей, негоциант, известный как своим богатством, так и распутством, Жозефина вела себя прекрасно, и сделка была заключена незамедлительно. Но у этого Креза были свои фантазии, и поскольку он платил за них десять тысяч франков в месяц, от нас требовалось абсолютное повиновение.

Вот в чем заключалась мания этого бравого потомка Савла.

Абрам Пексото хотел, чтобы две красивые девушки, которых он приставил в услужение Жозефины, ласкали ее на его глазах в будуаре, обставленном зеркалами, принимая самые разные позы. В это время Пексото возбуждали два очаровательных педераста; эта первая сцена продолжалась около часа, после чего юноши содомировали горничных, а Пексото содомировал содомитов. Достаточно возбудившись предварительными упражнениями, он приказывал положить свою любовницу на пол, как будто она была мертва, еврея привязывали веревками за руки и за член, и оба юноши два или три раза проводили его вокруг неподвижного тела с криками: "Она умерла, блудница! Она умерла, это ты убил ее!" Девушки шли следом и подгоняли его розгами. Затем родич Иисуса Христа останавливался и восклицал: "Поднимите же ее, раз она умерла". Тело укладывали на край дивана. Еврей совершал содомию, и пока он трудился над тем, чтобы сбросить сперму в анус якобы мертвой женщины, оба ганимеда, чтобы ускорить извержение, подставляли ему свои зады для целования и не переставали вопить: "Да! Да! Она умерла, спасти ее нельзя!" А девушки продолжали рвать розгами костлявое седалище селадона.

Услышав о прихотях старика, Жозефина немного всплакнула, но когда я убедил ее, что она должна быть рада отделаться так легко и что в избранном ею ремесле бывают приключения посерьезнее, что сто двадцать тысяч ливров ренты, прибавленных за такую услугу, стоят того, чтобы согласиться, она смирилась. Песото сам привел двух педерастов и двух субреток, отдельно заплатил за их обустройство и питание и на следующий день перебрался и сам. Считая меня братом Жозефины, он не испытывал никакой ревности, и в продолжении года мы вели за счет Абрама жизнь, менее всего соответствующую израильским законам.

По прошествии этого времени Жозефине показалось, что ее любовник не относится к ней с прежним энтузиазмом.

– Нельзя допустить пресыщения, – тотчас встревожился я, – но если больше нечего рассчитывать на Пексото, надо выдоить из него все возможное.

Я знал, что еврей, до некоторой степени доверявший мне, недавно получил полтора миллиона ливров в виде векселей. Я устроил так, чтобы Жозефины не было в доме в то время, когда она обычно обслуживала его.

– Где твоя сестра, Жером? – спросил он, не найдя ее.

– Сударь, – ответил я, – она только что ушла к вам в большой печали; она распорядилась, чтобы, если вы придете в ее отсутствие, вам подали ужин, а она скоро вернется. Однако, сударь, причина ее печали очень серьезная, Жозефина так спешила увидеться и поговорить с вами, и я боюсь, что не встретив вас, она может что-нибудь сотворить с собой от отчаяния.

– Беги туда, – сказал мне Абрам, – не теряй ни минуты; если ей нужны деньги, вот тебе бланк с моей подписью на моего кассира, поставь там необходимую сумму – двадцать... тридцать тысяч франков, – не стесняйся, дружище, я знаю, что ты человек разумный и не станешь злоупотреблять моим доверием.

– О сударь!

– Ступай, друг мой, скажи ей, что я сяду ужинать и буду ждать ее к десерту.

Наш добрый благодетель и не догадывался, что все было приготовлено: дом отдан внаем, мебель продана, слуги уволены, и ужин, который ему готовили, должен был стать последним для него в нашем доме. На набережной Шартрон нас ждала почтовая карета, в ней сидела Жозефина, и сразу после получения денег мы должны были покинуть Бордо. Я пришел к еврею домой и обратился к его служащим, которые хорошо меня знали.

– У нас сидит партнер господина Абрама, – сказал я. – Он немедленно требует сумму, которую передал вчера вашему хозяину, вот документ, прошу вас поскорее отдать бумажник.

– Ага! – сказал первый служитель, – я понимаю, о чем идет речь: меня предупредили, что в этом деле могут быть кое-какие изменения, но я не знал, что встреча состоится у вас в доме. Возьмите то, что просит хозяин, только если не возражаете, я добавлю выше его подписи: "Передать господину Жерому бумажник, полученный вчера".

– Разумеется.

– К вашим услугам, господин Жером. – Ваш преданный слуга, господин Исаак. И вот я в карете. Восемь дней мы ехали, почти не останавливаясь, и только на берегу Рейна, почувствовав себя в безопасности, зашли, смертельно уставшие, на дрянной постоялый двор, чтобы немного передохнуть.

– Вот так, мой ангел, – сказал я Жозефине, пересчитав деньги, – теперь ты видишь, как хорошо у нас получается; еще немного мужества и нахальства, и все у нас будет прекрасно! Эта дорога ведет на Берлин, Пруссия – неплохая страна, там правит король-философ, едем туда: надо пощипать немецких баронов, а не только еврейских богатеев, и откуда бы ни пришли к нам деньги, если они пришли, можно быть уверенным, что они принесут счастье.

– Вряд ли, – возразила Жозефина, – если ты будешь тратить их быстрее, чем мы их зарабатываем. И что имею я от этой прибыли? Несколько новых платьев и побрякушек, остальные ты растратил на жадных шлюх и педерастов, твои извращенные забавы не уступают по масштабу твоим мошенническим проделкам; ты пользовался такой репутацией, что если бы эта авантюра не заставила нас оставить Бордо, мне кажется, нас выгнала бы полиция, ведь ты не довольствовался тем, что брал девиц по их доброй воле: многих ты бил, увечил, а может быть, хуже того...

– Хуже? Честное слово я ждал этого, – перебил я Жозефину. – Продолжай, радость моя, продолжай мой панегирик, он очень красиво звучит в твоих устах.

– Он звучит ужасно...

– Ах ты, шлюха! Я взял тебя с собой не для того, чтобы ты читала мне мораль, а затем, чтобы служила моей алчности, распутству и моим капризам; имей в виду, что твои преступления дают мне большую власть над тобой, не забывай, что, объявив о них, я могу завтра же погубить тебя, что если я брошу тебя на произвол судьбы и не буду помогать тебе своими советами, ты станешь дешевой потаскухой ценой в двадцать четыре су и скоро сдохнешь от нищеты. Посему; Жозефина, оставайся моей послушной сообщницей и надежным орудием моих злодейств и помни, что у меня всегда есть при себе пара пистолетов, чтобы вышибить из тебя мозги при первом же неповиновении.

– О Жером! Я думала, ты меня любишь; вспомни, что ты обещал, обольщая меня.

– Я? Люблю женщину? Я уже тысячу раз повторял тебе, детка: ты глубоко ошибаешься, если подозреваешь во мне подобную слабость. Что же до средств, которые я употребил, чтобы соблазнить тебя, так поступают все совратители: надо обмануть добычу, чтобы заполучить ее, не зря рыбаки насаживают на крючок вкусную наживку.

Жозефина плакала, я даже не пытался утешить ее. Нет на свете человека, закаленнее меня в отношении женских причитаний, я часто забавляюсь ими, но никогда их не разделяю. Между тем в моих чреслах было достаточно твердости, дорога славно меня подогрела, и рядом не было никого, кто мог бы утолить мою похоть, поэтому я резко повернулся к своей спутнице и вставил член ей в зад, где наслаждался до тех пор, пока не сбросил туда два или три заряда.

Не успел я покинуть потроха Жозефины, как мы услышали сильные удары в ворота постоялого двора, которые объявили о приезде важных гостей. Я открыл двери, и тут же раздался крик:

– Он здесь! Здесь! Это он, мы преследуем его от самого Бордо.

При этих словах Жозефина едва не упала в обморок, я же, оставаясь спокойным, каким был всю свою злодейскую жизнь, взвел курок пистолета и, спускаясь, спросил:

– Не меня ли ты ищешь, дружище?

– Да, негодяй! – Это был Исаак, который отдал мне бумажник Пексото. Да, мерзавец, именно тебя, и я сейчас же тебя арестую!

– Только попробуй, наглый мошенник, – твердо ответил я. – Хозяин, обратился я к владельцу гостиницы, – пошлите за местным жандармом, и я объясню ему, кто этот наглец.

Исаак, растерявшись от приема, которого он совсем не ожидал, Исаак, который, полагаясь на свои силы, потому что он был прав, а я нет, не принял никаких мер, чтобы доказать мое преступление: ни поручительства, ни юридических бумаг, ни свидетелей, – так вот, Исаак изменился в лице и спокойно сел возле камина, выговорив:

– Это мы еще посмотрим. Пришел судебный чиновник.

– Сударь, – начал я первым, – это негодяй, который должен мне сто тысяч экю, он, как и я, занимается торговлей в Бордо. Когда я пришел к нему за деньгами, которые были мне нужны для путешествия, он мне отказал, я стал его преследовать по закону, он объявил себя банкротом. Тогда я собрал все свои средства и уехал. Как только этот разбойник узнал, что меня в городе нет, он объявил, что причиной его банкротства были деньги, которые находились при мне, что часть их даже мне не принадлежит, что я их украл, и ему взбрело в голову поехать следом за мной. С этим он и явился сюда, но клянусь честью, господин судья, он получит мой деньги только через мой труп!

– Что вы имеете на это сказать? – спросил судейский чиновник Исаака.

– Я отвечу, – сказал еврей, совершенно смешавшись от моей наглости, что вы имеете дело с самым ловким мошенником в Европе. Но я допустил оплошность, приехав сюда без доказательств, поэтому уезжаю назад. Только пусть этот подлец знает, что я захвачу с собой все, что нужно, и найду его даже в аду. Прощайте.

– Ну уж нет, сукин ты сын! – так сказал я, хватая Исаака за шиворот. Ни в коем случае! Так просто ты не отделаешься, раз уж ты у меня в руках: я должен забрать у тебя свои деньги или хотя бы те, что имеются при тебе.

– Это справедливо, – заметил представитель закона. – Господин говорит, что вы должны ему сто тысяч экю, так что придется заплатить.

– Гнусный лжец! – возмутился Исаак, кусая губы. – Слыхана ли подобная наглость?

– Ах ты, племянничек Моисеев! – закричал я. – По крайней мере я не такой нахал, как ты: я требую только то, что принадлежит мне, а ты смеешь покушаться на то, что тебе никогда не принадлежало.

Исаак был окончательно побежден. Я вывернул все его карманы и извлек пятьдесят тысяч франков и несколько кредитных билетов, выписанных на берлинские банки на сумму двести пятьдесят тысяч ливров. Я щедро заплатил судье, хозяину гостиниц и свидетелям, приказал заложить лошадей, и мы с Жозефинон покинули убежище, в котором не приходилось ожидать ничего хорошего.

– Держу пари, – сказала мне Жозефина, когда лошади пустились вскачь, что я опять не получу ни единого су из этой добычи, между тем как ты получил ее только благодаря моей заднице: ты как раз выбирался из нее, когда этот болван пришел и оказался в ловушке, которую приготовил для тебя.

– Разве я не говорил тебе, что задница приносит удачу? Если бы я сношал тебя во влагалище, я бы попался.

– Так что я буду за это иметь?

– Десять тысяч франков.

– Ах, какая щедрость!

– Но зачем тебе деньги, Жозефина? На тряпки? А мне они нужны на задницы, на мужские члены. Видишь, какая большая разница!

За такими и подобными им разговорами мы прибыли в Падерборн, так ни разу и не сойдя на землю после встречи с Исааком.

Лейпцигекая ярмарка привлекала много путешественников на эту дорогу, гостиницы в Падерборне были переполнены, и нам пришлось делить одну комнату с богатым торговцем из Гамбурга, который ехал вместе с супругой на знаменитую ярмарку, о которой я упоминал. Торговца звали Кольмарк, его двадцатилетняя жена была самым прекрасным созданием на свете, и признаюсь, что эта очаровательная женщина вскружила мне голову не меньше, чем очень пухлый чемодан, который они тщательно заперли в один из шкафов комнаты. Желание обладать обоими названными предметами сделалось во мне настолько неодолимым, что ночью я не сомкнул глаз. По причине поломки экипажа супружеская чета должна была остаться в гостинице, и я, чтобы не упускать их из виду, придумал какие-то дела, которые также задерживали меня в Падерборне еще на один день. Итак, стало ясно, что раз уж мы проведем вместе тридцать шесть часов, завязать знакомство было делом естественным. Жозефина быстро подружилась с молодой женщиной, завтракали и ужинали мы за одним столом, вечером были на спектакле, и по возвращении, за ужином, я подстроил ловушку для своих жертв. За обед платил Кольмарк, поэтому расходы за ужин должны были нести мы. Под этим предлогом я рано ушел из театра и пришел один в гостиницу якобы для того, чтобы заказать стол.

– На другом конце города, – сказал я служителям, – я должен захватить приятеля, с которым ночью уезжаю в Берлин, и я прошу вас немедленно приготовить мой экипаж и отправить его в место, которое я укажу.

Эта предосторожность объяснялась просто: все мои вещи находились в карете, я не забыл положить туда же аккуратно завернутый чемодан, который извлек из шкафа посредством отмычки. Затем я сказал кучеру:

– Жди меня у берлинских ворот, я приду туда с женой и другом, это будет лучше, чем заезжать за ним домой: по крайней мере, ты успеешь выпить, ожидая нас, там неподалеку есть трактир.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю