Текст книги "DOMINI ПАНЕЛЬ"

Автор книги: Марк Турбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Марк Турбин
DOMINI ПАНЕЛЬ

1– часть

Серебряные

ряды.

О, не верьте этому Невскому проспекту! Н. В. Гоголь «Невский проспект»

От польских студентов несло иной жизнью.

Тяжёлые снеговые облака, с утра затянувшие Ленинградское небо, к обеду расступились, и в образовавшейся бирюзовой проруби засверкало румяное зимнее солнце. Яркие лучи его, вспыхнув в высоких окнах гостиницы «Европейской», нестерпимым золотом сыпанули с противоположной стороны проспекта прямо в глаза Антону. Оторвавшись от работы, художник глянул по сторонам, подышал на окоченевшие кончики пальцев. Невский проспект шумел. Толпа прохожего люда деловито месила ещё свежий, но уже тронутый тёплым дыханием весеннего тлена, снег. В теневой стороне проспекта, под аркадой бывшей Государственной Думы, всегда неуютной и сумрачной, казалось, стало ещё зябче. Нахохлившиеся художники, стоявшие под одной из арок, молча курили, пристально, по-волчьи поглядывая по сторонам. Время от времени кто-нибудь из компании, нерешительно шагнув к тротуару, поёживаясь от промозглой стужи и пряча за спиной дымящийся окурок, предлагал зазевавшемуся прохожему:

– Портретик не желаете? Недорого!

– Нет-нет! – вежливо отвечал прохожий и, виновато улыбаясь, добавлял: – Со временем, понимаете ли!.. Извините!

– Я скоренько! Не успеете замёрзнуть! – кричал вслед удаляющемуся человеку художник, на что тот, уже издалека, прощально махал ему рукой.

В этот час в деле был лишь Тошка.

Перед ним, откинувшись на высокую спинку кресла, сидела белокурая синеглазая полька. Перебирая прозрачными пальчиками складки носового платка, она, не меняя позы, поглядывала на своего парня, молодого «шляхтича», хлюпающего посиневшим от холода носом.

Часы на башне били два пополудни. Поляк, пританцовывая на морозце и зябко поёживаясь, косился на рождающийся «шедевр».

– Цо там? – спрашивала "Брунгильда".

– Ницо! – отвечал позеленевший "шляхтич".

От польских студентов несло совсем иной, неизвестной Антону жизнью.

От польских студентов несло совсем иной, неизвестной Антону жизнью. Откуда-то издалека, из насмерть смёрзшихся галактик, поскрипывая подошвами зимних ботинок, приковылял грек Христофор. Шумно сопя в густую чёрную бороду, легонько настучал на плече Антона барабанный этюд, тяжко вздохнул и величаво, по– медвежьи виляя задом, удалился. Тут же, как сорока, подлетела Ленка. Присев на корточки и спрятав ладошки в плотно сжатые колени, пропела:

– Не ссы, купят! Трояк займёшь?

– К кассе по звонку, – неохотно отозвался Антон: занять Ленке трояк – всё равно, что кинуть его в Лету.

– Поняла, буду рядом, – по-деловому, с хрипотцой прошептала девушка и растаяла, как льдинка.

С левого боку, щекоча лицо мёрзлой бородой и обдавая Антона сладковатым сивушным перегаром, простужено загудел спившийся скульптор Прохор:

– Тоха, пятёра нужна. Срочно! И кончай вылизывать

– выдавай на-гора.

– Откуда вы берётесь? – сквозь зубы процедил Антон.

– Сам наплодил – увесисто ответил Проша и отполз прямо в стену. Туда же, воровато прижав уши, шмыгнул странного вида мордастый кот.

«Всё, сдаю работу и, – спать! – дыша на заледеневшие кончики пальцев, тревожно думал художник, – бегом спать!» – и повернул портрет лицом к модели.

– Цо, то я? – удивлённо воскликнула польская красавица.

– А цо, то, може, я? – воскликнул, скачущий на месте "шляхтич".

– Матка боска!..

– Плати по тарифу! – вмешалась подоспевшая к месту событий Ленка.

– Не лезь, – срезал её Тошка. – Не нравится – не берите, ваше право! – добавил он, хмуро глядя на студентов.

– Ага! Ты тут жопу морозил, а им – не плати?! – чуть пританцовывая, художница в упор смотрела на Антона круглыми немигающими глазами.

– Цо, пану: злотые, доллары, альбо рубли? – вежливо поинтересовался молодой поляк.

– Баксы, баксы бери, – зачастила Ленка. Притянув Антона за рукав, аспидом зашипела в самое ухо: – У меня "мажор" свой, круто обменяет. Ну?.. На хрена тебе злотые. В Польшу собрался?

– Целее будут!

– Трояк забыл? Ты обещал!.. И Проша тут тёрся… Баксы, говорю, – не унималась девушка. Студенты с интересом уставились на художников.

– Доллары – решился Антон и, получив в руки новенькую, будто разглаженную волшебным утюжком, зелёную десятку, пожал протянутую поляком руку. – Дзенькую, бардзо, – вежливо поблагодарил он, изобразив на лице некое подобие улыбки: улов тянул на месячный оклад инженера.

– Добро, добро! – закивал поляк.

Неожиданно в дело вмешалась сама модель – указав своему парню на портмоне, она изящным движением руки выдернула оттуда такую же породистую, как предыдущая десятка, пятидолларовую купюру, и мягкими, тёплыми подушечками пальцев вложила её в испачканную сангиной ладонь художника.

– На таком морозе и так рисовать!.. – на чистом русском языке, произнесла она.

«Как – так рисовать? – подумал Тошка, – да и мороз, чтобы не очень».

– Рот закрой! – раздался сбоку хриплый девичий голос.

Антон щёлкнул зубами, не глядя сунул в закоченелую Ленкину ладошку заработанные доллары, и медленно обернулся на характерный сап за спиной: там, широко расставив ноги и выпятив вперёд огромный каменный живот, стоял дядя Казимир.

– Вот болячка! – молвил старый мэтр, глядя вслед Ленкиной шапке, поплавком скачущей в толчее прохожих, – ни хрена долги не отдаёт: дважды попался, как школьник!

– И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим! – густым басом пропел Антон.

– Долги наша!.. «Наша долги» непременно к вам перекочуют, к молодым! – скорбно улыбнулся дядя Казимир и, взглянув на подошедшего к Антону Прохора, язвительно произнёс:

– Проблемы, Проша?..

Уставившись воловьим взором на Антона, Прохор гнусаво простонал:

– Тоха!..

Антон также тускло глянул на него:

– Лена зузы принесёт – получишь, распишешься. И, Проша, касса на этом закрывается, – мне самому, вот как!.. – сказал он, махнув ладонью у подбородка.

– Не дай пропасть, болярин! – Прохор полез своею грязной пятернёй под бороду: – Полыхает!

– Я, между прочим, тоже этой ночью не молочко кушал! – пробурчал Антон.

– Ты смотри, что делают! – гаубицей забухал у самого Тошкиного уха голос дяди Казимира. – Ты погляди! – мэтр тряс перед собой жирным, как сосиска, пальцем.

В дальнем конце колоннады хохот стоял невообразимый: обкуренные подростки задирали подол молодой, черноглазой, стыдливо сжавшейся в комок девушке, двое из них нагло тянули из её рук сверкающую чёрным перламутром дамскую сумку.

– Вот даёт пехота! – воскликнул мэтр. – И никакой на них управы. А? Каково?..

– А кому нужда с ними связываться? – почёсывая бороду, хрипло пробасил Проша. – Клея нюхнули, вот и бузят! Им сейчас сам чёрт не брат!

– Времена!.. – печально констатировал Казимир Иванович, поднося к своему выдающемуся, покрытому тонкой паутинкой фиолетовых капилляров, носу громадный клетчатый платок. Смачно дунув в него, липко прошептал: – Ух, хорошо!

– Гнать их отсюда!.. – неожиданно подал голос возившийся с этюдником Антон, – иначе сядут они нам на шею, вспомните мои слова. И будем мы здесь сами вроде проституток – только глазками отсвечивать.

– Истину глаголешь, боярин! – горько усмехнулся Прохор, – и не за горами сей скорбный день!

– Вот-вот! Уже видны его сияющие зори! – с усмешкой добавил Антон.

– А ведь верно! – вдохновился дядя Казимир. – Может, она и есть эта самая проститутка! А? Шлюшка. Вы как, братцы? Тогда понятно, за что мучат девку: это они мзду с неё дерут, крохоборы.

– Не, – мотнул головой Прохор, – ты глянь, Иваныч, какая она проститутка? Одно пальтишко на ней чего стоит! И не ловят они здесь. Спорим, не проститутка?!

– На Тошкину пятёрку? – осклабился мэтр. – Проститутка она, Прошенька, проститутка. У меня чутьё на них, фибры, так сказать!

– Вот мы их сейчас проверим, эти твои фибры! – вытирая тряпкой запачканные руки, мрачно проговорил Антон.

– Ты что удумал?! – взволнованно воскликнул дядя Казимир. – Куда?.. Тебя же вот, только заштопали!

– Тох,      действительно,      оно      тебе      надо?      –      загудел Прохор.

– Это ж бесенята! – крикнул вслед ему мэтр, – ещё жизни не видели, цены ей не знают!

Антон, не оборачиваясь, махнул рукой.

«А Проша, кажется, прав», – думал Антон, любуясь прекрасным лицом незнакомки: из-под чёрной беретки её, на высокий чистый лоб спадали густые пряди тёмно-каштановых, почти вороных волос, пальто из прекрасного кашемира цветом под стать головному убору сидело изящно, чуть прикрывая красивые округлые колени. Весь облик молодой

девушки был вылеплен основательно, со знанием дела. Чувствовалась порода.

«Кто ты?» – думал Антон, с интересом вглядываясь в тёмные, как ночь, глаза незнакомки. Девушка смотрела на Антона одновременно сосредоточенно и пусто, как будто пыталась что-то вспомнить или понять, но не могла.

– Ты смотри Антоша, девочка-то! А? – вдруг, послышался у самого уха Антона вкрадчивый голос Христофора. – Дай-ка я! Ты не против?

«Зацокал, зацокал!..» – усмехнулся Тошка, и не сдержавшись, с язвительной улыбкой произнёс: – Уж, будьте любезны, милейший, покажите им кузькину мать. Уважьте обчество!

В ответ Христофор широко оскалился ровным строем идеально белых зубов и, напустивши на себя серьёзного виду, с места в карьер накинулся на мальчишек: – Вы что тут устроили, забыли, где находитесь? – грозно возгласил он.

«Ну, ну!.. Покажет тебе сейчас Наташка девчонку в алмазах!» – злорадно подумал Антон, поймав в боковой прицел стоящую в толпе подругу Христофора.

К греку немедленно подскочил чумазый, с наглыми слюдяными глазками заморыш:

– А тебе, дяденька, может, яички подрезать? – присев на одну ногу, по-стариковски прошепелявил он. – Тоньче голосок будет! А? Ты не боись, я хурург, у меня и ножичек есть. Я операцию не больно сделаю: чик, и ты чик-чирик, чик-чирик! – беспризорник по– воробьиному, на одной ножке запрыгал вокруг Христафора. Вся орава покатилась со смеху.

– Погоди! – осадил вмиг вспыхнувшего грека Антон. – Свисток! – окликнул он, стоявшего в сторонке, одетого в несуразно длинную куртку, мальчугана: – Пади-ка сюда.

– Ну, чего тебе? – не сдвинувшись с места, вильнул бедром беспризорник.

– Выгуливаешь? – показал глазами на расшумевшихся сорванцов Антон.

– А то!..

– Не устали?

– А тебе что за интерес? – задравши нос, Свисток неприязненно смотрел на художника сквозь, осенённые редкими ресницами, полуопущенные веки,

– не то в начальниках тут?

– Куда уж мне, – недобро усмехнувшись, проговорил Антон, – такого ферзя как ты, во всей округе не сыщешь!

– И чего тогда?

– Так, ничего, – улыбнулся Антон. – Валить бы тебе отсель, твоё величие, пока есть на чём!

– Грозишь? – хищно оскалился беспризорник. Но, неожиданно глазки его затравленно забегали: к месту противостояния потянулись угрюмые бородатые художники. И вдруг зло, с остервенением, мальчишка выкрикнул: – Кровью умоешься, вы все здесь умоетесь!

– Дуй отсюда! – сквозь зубы процедил Антон, – и бригаду свою не забудь – расчирикались!..

– Мы-то, может, и пойдём, а вот Невский-то, он тесный! – прищурившись, ухмыльнулся Свисток. – Айда пацаны! – махнул рукой, – здесь тухлятиной

завоняло! А кому-то жить надоело! – закричал он хохоча.

– А кому-то жить надоело! – подхватила толпа сорванцов. – А кому-то жить надоело!

«Кто вы? – печально думал, глядя вслед удаляющимся мальчишкам, Антон. – Откуда? Куда идёте? Кому вы нужны? Кто ответит? Господи, может, ты? А!» – он крепко сжал зубы и резко повернувшись, увидел перед собой лоснящееся от удовольствия лицо грека. «Утешитель хренов!» – в сердцах подумал Антон и резко дёрнул товарища за рукав.

– Тебе чего? – нехорошо сверкнул глазами Христофор.

– Так, ничего, – с безразличным лицом произнёс Антон, – тут Наташка тобой любуется.

– Где? – не смея глянуть по сторонам, прошипел мгновенно изменившийся в лице грек.

– У колонны, не      видишь? Поздоровайся хоть, изменщик.

– Тоха, спасай!

– Дуй      отсюда,      –      процедил      сквозь      зубы      Антон,      – прометёшь – для меня старался.

– Не поверит!..

– Вали уже – не поверит!.. А ты?.. – повернулся он к оставшейся в одиночестве девушке, – чего ждёшь? Ещё хочется?

– Нет! – кротко ответила она и, печально вздохнув, нерешительно направилась к выходу на проспект, однако, не сделав и трёх шагов, вдруг остановилась и, повернувшись лицом к Антону и глянув на него

своими      большими      лучистыми      глазами,      тихо произнесла:

– Понимаете, мне совсем некуда идти.

Если бы человека скрестили с котом, это улучшило бы человека,

но ухудшило кота.

Марк Твен.

Всё, что так щедро даёт братьям нашим меньшим мать природа, как известно, идёт им только в дело. Так что ничего дурного, не считая легкомысленного любопытства и излишнего азарта, в нём не было. Он был здоров, насколько может быть здоровым молодой уличный кот, и удачлив, немало благодаря своей, частью врождённой, но большей частью приобретённой, логике. Хотя, нельзя сбрасывать со счетов и благосклонного отношения к нему его величества Господина Случая (кошачьего, конечно). Век уличного кота, как известно, короток.

В его крови гуляли все, кому не лень: и сибиряки, и британцы, и палевые, и серо-буро-малиновые, и Бог весть кто ещё, но рождён он был простой русской кошкой, простым русским котом. Отсюда даже возможно допустить, что прадедушку его, такого же дымчато-серого кота, мордастого и вальяжного, гладил по головке сам дедушка Крылов, сидевший, бывало, в жаркий полдень у распахнутого окна второго этажа будущей Щедринки, вежливо раскланивающийся с проходившей мимо публикой и коловший маленьким, красного дерева молоточком,

искусно поджаренные на чугунной сковороде, кедровые орешки. Всё может быть!

Мягкой серебристой шкуркой растянувшись на тёплой магистральной трубе и свесив с неё натруженные за ночь лапки, он сладко спал.

В подвале было темно и тихо.

…Кто-то, неизвестный в нём, крутил для него сны. Кадры кувыркались, меняли друг дружку. Сейчас ему снились тяжёлые, шаркающие ступни прохожих.

Но вот у самого носа Дивуара (официально это имя он получит у нас в конце романа, но применим мы его сейчас, из соображения удобства повествования), так вот, у самого носа Дивуара вспорхнул воробей, его лапы рефлекторно дёрнулись, и он проснулся.

Создатель! Какие странные характеры встречаются на Невском проспекте!

Н. В. Гоголь, «Невский проспект».

Антон молча указал девушке на кресло, покопавшись в сумке, достал свитер, накинул ей на колени:

– Грейся.

– Спасибо!

– Коньяк?..

– Нет!      –      чуть      дрожа,      прошептала      незнакомка,      – спасибо.

– Как знаешь, – пробормотал он, – а вот я выпью.

Чёрт! – воскликнул, тряхнув фляжкой, – выдули!

Девушка неуверенно взглянула на него:

– Я у вас ненадолго, я ещё чуть-чуть побуду и уйду, хорошо? – говорила она тихо, как говорит хотя и выздоравливающий, но ещё слабый, недавно перенёсший тяжёлый кризис, человек.

– Как хочешь… – равнодушно пожал плечами Антон.

– Вы понимаете, я… – её глаза, ещё хранившие следы недавно перенесённой бури, смотрели на Антона мягко и в то же время требовательно, – мне надо позвонить.

– Уж чего проще! – усмехнулся Тошка, – автомат за углом.

– Мне в Москву, – совсем по-девичьи, склонив набок голову, тихо произнесла она.

«Вот, только бантиков тебе не хватает!» – сосредоточенно копаясь в сумке, думал Антон.

– Так, это на Грибоедова, – сказал, подняв на девушку удивлённый взгляд. – Хотя… можешь слетать на Дворцовую, или на Московский.

– Только не вокзал! – чуть побледнев, дрогнувшим голосом воскликнула она, – а что, здесь совсем близко?

– На канале межгород, в железнодорожных кассах. Это рядом. Правда, там всегда очередь.

– Всё равно лучше на Грибоедова, – сказала девушка.

– Вы… Вы… проводите меня? – она так невинно посмотрела на него из-под смоляных своих бровей, что только и осталось ответить:

– Не вопрос.

– Только… – она смущённо улыбнулась, – у меня нет денег. Совсем.

«Скоро же ты нагружаешь!» – подумал он и уж хотел было съязвить по этому поводу, но, заметив в её глазах неожиданно больно кольнувшую его тревогу, вдруг тихо произнёс: – Ничего, найдём!

– Хорошо бы! – ободрилась она. – Я отдам! Я обязательно отдам. Как только…

– Конечно, отдашь! – прервал её заверения Антон. – Ты лучше скажи: чего это они в тебя так вцепились, эти пехотинцы? Здесь, в серебряных рядах, всякое бывает: иные чуть верхом на иностранцах не ездят. Бывает, клея нюхнут, орут во всё горло, бузят, но, чтобы издеваться, так откровенно!..

– Не знаю, – недоумённо пожала плечами она, – наверное, сумку хотели отнять. А что?

– Сумку? – насмешливо прищурился Тошка, – а ты, вообще, в курсе, что недурна собой? Я бы сказал, до неприличия.

– Спасибо, конечно! – вымученно улыбнулась незнакомка. – Хотя, Ваше «до неприличия», признаюсь, жутковато звучит!

– Ну, да, жутковато, – согласился Антон. – А для щеглов это, может, единственная возможность выпендриться. Да ещё перед такой!

– Перед какой «такой»?

– Я уже говорил… да к тому же одна! Тебе бы с янычаром каким ходить, чтобы два метра ростом и с саблей наголо.

– А я вот, с Вами! – неожиданно задорно улыбнувшись, сказала девушка, – уже не одна!..

– Господи, – покачал головой Тошка, – какие же вы все!..

– Дуры?      –      поспешила      закончить      его      фразу незнакомка.

Вместо      ответа,      протянув      ей      руку,      он      вежливо представился:

– Антон.

– А я, всё-таки, Марселина, – она мило улыбнулась и вложила в его ладонь свои тонкие, обжигающие холодом, пальчики, – можно просто Марси.

– Красиво! – усмехнулся Тошка, – но отчего же не Диана?

– Она собака на сене, – явно повеселев, отвечала она.

– Зато ей достался Отавио, – улыбался он.

– Она эксплуататор.

– Ух ты! Выходит, ваш папочка ортодоксальный коммунист? – Антон вдруг почувствовал, как стремительно глупеет: «Господи… какой «папочка»? Что я несу?..»

– И мамочка тоже, – тряхнула кудрями девушка. – А вы ещё и прозорливы, – по-детски ехидно добавила она.

– Нисколько!

«А она быстро восстанавливается, – отметил про себя Антон, – уже неплохо!»

– Скажите, а вы талантливый художник? – в глубине черничных глаз Марселины вдруг заплясали озорные девичьи смешинки.

– А вам знакомы не талантливые? – улыбнулся в ответ Тошка.

– А вы всегда отвечаете вопросом на вопрос? – с интересом глянула на него она.

– Нет, – отвечал он, – только когда меня провоцируют.

– Так выходит, я вас провоцировала?

– Выходит.

– И на      что      же я      вас,      по-вашему, пыталась спровоцировать?

– Глупо объяснять провокатору цели и методы его же провокации, – весело ответил Антон. – И, давай на «ты», – сам я редкий нахал – всё делаю без спросу.

– Ты ничего так, приятный нахал, –      улыбнулась в ответ Марси.

– Польстила,      ничего      не      скажешь!      –      рассмеялся Антон.

– Это за «недурна собой»!

– Ты ещё и мстительна?!

– Это кроме того, что я дура?

– Твои слова, – язвительно заметил художник. – И отчего ты всё время дрожишь? – он давно заметил странный, изредка, будто волнами, накатывающий на девушку озноб. – Ты не больна? Может, у тебя жар?

– Нет-нет! – она испуганно замахала рукой, – никакого жара! Всё нормально! Со мной бывает! Не обращай внимания!

Неожиданно, громкие восклицания девушки были прерваны высоким, блеющим дискантом дяди Казимира:

– Что? Тяжко денежка даётся?..

Марселина      недоуменно      уставилась      на величественную фигуру Казимира Ивановича, чёрной тучей нависшую над молодыми людьми.

– Боже правый! – прошептала она, чуть подавшись к Антону, – кто это?..

– Это? – злорадно усмехнулся Антон. – Это всего лишь господин Желтковский! В общем, не опасен, но!.. – художник многозначительно взметнул вверх испачканный сангиной указательный палец, – пока дело не касается красивых женщин и золотых дублонов! Уж тогда это сущий дьявол! Брр… вот, в прошлом месяце…

– Кончай хамить, Паладьев, – капризно забрюзжал дядя Казимир, – я же шутя.

– И я, шутя! – нехорошо усмехнулся Антон.

– Ладно! – примирительно произнёс дядя Казимир, – признаю: пробелы, так сказать! Приношу, как говорится, свои глубокие, искренние…

– Вы прощены, рыцарь! – прервав готового разразиться длиннющей тирадой старого мэтра, торжественно произнесла Марселина, и протянула ему словно для поцелуя свою узкую, смуглую руку. Не ожидавший такого поворота, дядя Казимир, густо покраснев и по – стариковски крякнув, с наигранным трепетом приложился испанской своей бородкой к длинным, ухоженным пальчикам Марселины. – Так что, мир, Паладьев? – глянул он на Антона лукавым глазом.

– Вот уж дудки! – рассмеялся Тошка, – капитуляция, Иваныч,      только      капитуляция!      Притом, безоговорочная!

– Ну, что ж, раз надо для дела, тогда капитуляция! – так же весело воскликнул дядя Казимир, – но без контрибуций! – добавил он и, обволакивая Марселину липким взглядом, сладко пропел: – Так, о работе ни слова?..

– Кстати о контрибуциях… – перехватив инициативу, не без сарказма произнёс Антон, – Вы бы, дядюшка, чем людей бодать, лучше коньячку бы раздобыли. У вас явно булькает в закромах. И слюнки, слюнки!..

– Да-да, я всё понял, Паладушка, а булькает во мне вчерашняя отрыжка! – старый художник затрясся в беззвучном смехе. – Хотя могу предложить господам горячий кофе – у меня термос. – Дядя Казимир ловко шаркнул ножкой.

– Тащи!..

Казимир Иванович, неопределённо хмыкнув в густые усы, присел у своей сумки.

– А это ещё кто? – появившаяся под колоннадой Ленка в упор глядела на недавнюю жертву, – это не тебя сейчас малолетки под аркой тромбили?

– Ты, Лена, как сама неожиданность, да ещё вся в жёлтом!.. – язвительно заметил Казимир Иванович, подавая потерпевшей кофе.

– Ну, ё-моё!.. – напевно произнесла Ленка, со вниманием оглядывая компанию, – какие мы здесь все белые да пушистые, да!..

– Зузы принесла? – прервал её восклицания Антон.

– Твой гонорар, – протянула деньги Ленка, – трояк, что ты мне обещал, я уже отщипнула и ещё комиссионные оставила. Мелочь… ты же не против?

– А, как насчёт подоходного налога? – с усмешкой произнёс Антон. – А ещё за бездетность!..

– Что, уже жаба душит? – зло огрызнулась художница, – а, Паладьев? Нешто сдавила?..

– Сдохла! – подняв кверху руки, рассмеялся Антон. – Тебя увидела и!..

– Гад! – констатировала Ленка.

– Может, пойдём? – тревожный взгляд Марселины вернул Антона к действительности.

– Всё! – спохватившись, воскликнул тот. – Идём! Лена, солнце, – проворковал, ласково глядя на художницу, – посмотри за вещами. Я скоро! Одна нога!..

– Знаю вашу ногу, – отрезала Ленка, – изучила!

Казимир Иваныч и мне кофейку, если можно!

– Вот заноза! – пробасил дядя Казимир.

– Ну, вперёд! – воскликнул Антон и почти неслышно добавил: – Аквила нон каптат мускус1.

Они встали и, лавируя между мольбертами, направились к выходу на проспект. Девушка, обеими руками прижимая к груди сумочку и близоруко щурясь, шла вслед за ним.

– Так ты, значит, аквила, а я, выходит, всё-таки, не мускус? – произнесла она с весёлой иронией.

– Конечно, нет! – ничуть не смутившись, ответил Антон, – какая же ты муха! Христо! – окликнул он

оживлённо жестикулирующего перед неподвижным лицом Натальи Христофора, – посмотри за вещами! Через полчаса буду!

Христофор, не отвлекаясь от разговора, махнул рукой:

– Иди уже!..

В тот же миг перед Антоном, словно из-под земли, появился весь всклоченный, огнём дышащий Прохор, страшно ворочая глазными яблоками, свирепо зарычал:

– Тоха – пятёра… ты обещал! – его русая, в мелких завитках, борода вся выпрямилась, и теперь торчала в разные стороны, как старая, выметенная до черенка метла.

– Господи, г-гаф! Откуда? – по-гусарски грассируя, воскликнул немедленно развеселившийся Антон, – из каких кгаёв?!

– Некогда! – хватая из его рук пятирублёвую купюру, сипло прохрипел Проша, – я тут… там!.. Я, это!.. А! – махнул рукой. – Потом! – и исчез, как испарился.

– Каков типаж! – воскликнула Марселина, – это же чудо типаж!

– Глыба, матушка, глыба! – торжествующе улыбался Антон, – ты посиди тут на Невском, та…

В ту же секунду тошкины плечи будто взорвались изнутри, Антон было рванулся, но тут же новая боль согнула тело пополам. Через мгновение он уже сидел в милицейском Газике.

«Однажды Ф. М. Достоевский, царство ему небесное, поймал на улице кота. Ему надо было живого кота для романа».

Даниил Хармс

Фортуна.

Это было во вторник, в самом зените лета, в час небывало жаркого заката. В небольшом кафе на Поварской, с говяжьей печёнкой в зубах, был застукан молодой, начинающий вор по кличке Дивуар. Взяла его прямо на «скачке» смешливая, круглолицая официантка Тося.

Судила его тоже Тося, приговор исполняла она же (молодая девушка, добрая по натуре, сама не ведая того, уверенно следовала железным принципам печально известного плантатора Чарльза Линча2). И хотя, по известным причинам, гражданских прав у Дивуара было меньше, чем, скажем, у беглого раба из штата Виргиния, вздёрнут на первом попавшемся суку он всё-таки не был, а лишь натыкан мордою в доверху наполненную густыми, жирными помоями, кастрюлю.

После недолгой, но унизительной (даже для уличного кота) экзекуции, добрая девушка сунула незадачливого воришку в пыльный, пропахший гнилой картошкой мешок, а ближе к ночи передала молчаливому, угрюмому человеку по имени Терентий. Тот не глядя кинул своё приобретение в заваленный грязным тряпьём багажник старого разбитого «Запорожца», и вместе с помоями свёз к

себе домой, в небольшую, накрепко вросшую в густой хвойный лес, деревню.

Дом принял Дивуара довольно холодно, как говорится, без реверансов: получив увесистый пинок под хвост, он мигом понял поставленную перед ним оперативную задачу и с места в карьер кинулся в бой с обнаглевшими от беззакония мышами. Война была короткой, но беспощадной: через пару дней он уже праздновал победу – ушли даже крысы.

И зажил….

А в избе Терентия чистота, порядок, печь в изразцах, хозяйка ласковая. И всё герою дозволено.

Жизнь пошла!..

И, то ли от нечего делать, то ли от ненасытности или шкодливости своей, начал, шельмец, коз сосать: с утра заплывёт в овин, приметит какую козу, нырнёт, ей под вымя и сосёт, чуть не треснет, потом раскинется на соломе и дрыхнет… и так сладко! Ну а когда мух начал ловить, слава о делах его покатилась по окрестным улицам и проулкам. Хозяйка уж не знала, что и делать с негодником: кругом коты как коты, а этот насосётся молока, выспится всласть и давай скакать как полоумный. И раскушал-то он их походя: махнул лапой масла из кринки, а там муха. Чёрная, жирная. И началось…! Прыгал до одури. Однажды коготком за тюль зацепился, а дело было на кухне и вместе с треснувшей занавеской окорочками своими на разделочную доску и сел, ну та и поехала: на скалке лежала. Так с комфортом в громадную кастрюлю с дрожжевым тестом и въехал. Хвостовой своею частью. Хозяйка забегает,

а из опары котова башка торчит и тюль на ней, венцом, как у невесты. Глаза выпучил…!

Вынули, конечно… Вид - даже скотный двор не признал паразита. Индюки чуть насмерть не заклевали, козы шарахались, как от бодливой коровы. К вечеру хозяйка сжалилась – выстригла крупные комки теста из его шерсти, и стал он совсем нехорош: весь в сосульках, в плешинах, прямо пёс шелудивый!

Дивуар тогда чуть с тоски не помер, был бы человеком, удавился. А хозяйка всё поглядывала на любимца своего и ласково так приговаривала: мухолов ты наш несчастный, козосос-то сраненький! Звали его тогда Василием, это у нас он Дивуар.

Через пару дней посадили Ваську в лукошко - и в город. Там, на вокзале, сбежал…

Белёсый, с широким веснушчатым носом сержант методично тыкал в Антона мягким, словно подушка, кулаком и по-ребячески грозно рычал:

– Где валюта? Валюта, спрашиваю, где?

– Валюта? – тяжко кряхтел Антон.

– Валюта! – тяжко сипел потный блюститель порядка.

– Какая валюта?! – шипел Антон.

– Баксы! – хрипел экзекутор, – валюта.

– Господи! – зашёлся в густом кашле Антон. – Вы хотя бы с обыска начинали! Чего сразу колотить? Где презумпция? Логика, гуманизм! Где понятые?

– Будет тебе и логика, и гуманизм тебе тоже будет, – бурчал, орудуя кулаками, сержант.

– У нас правовое государство, товарищи! – получив очередной удар под дых, взвизгнул художник, – сам по радио слышал!

Капитан повернул к Антону большое лобастое лицо:

– Диссидент, что ли? – и, не услышав ответа, удовлетворённо произнёс: – А ну, добавь-ка ему ещё, Лёша.

– Он ещё, сука, учить нас будет! – обиженно сопел Алексей, но темпы избиения почему-то снизил: – Где валюта, спрашиваю!?

«Подустал, бедняга», – подумал Тошка. – Валюта, валюта! –нервно поджимая к животу колени, повторял он, – валюта, где же ты? Ага! Вот! Знаю! – вскричал вдруг, – знаю! Поехали!

– Куда?! – дружно ахнули милиционеры. Жирные глазки капитана горящими стрелами вонзились в беззащитное тело Антона. Даже водитель Газика обернулся, отчего фуражка его съехала набок, а машина пьяно вильнула задом.

– Адрес, быстро! – хрипло пролаял капитан. Антон держал паузу.

Держали паузу и блюстители порядка. Напряжение нарастало. И вдруг во всю мощь голосовых связок Тошка заорал: – В сбербанк Союза ССР! Я точно знаю: там есть!

– Ах ты сука!.. – удары посыпались на него с новой силой.

«Менты явно не местные, похоже командированные и по морде не бьют, значит, выпустят, – с надеждой думал Антон, вновь и вновь получая тумаки. – Найдут, не найдут, а выпустят. Главное, чтобы Марселина не исчезла».

– Вот! Только деревянные!.. – протягивая капитану советские рубли, уныло произнёс сержант.

– Я же говорил, в сбербанк! – с трудом скрывая накатившую радость, бурчал, поправляя на себе одежду, Антон, – а вы сука, сука!..

– Да пошёл ты!.. – незлобиво откликнулся сержант.

– Ну, Свисток! – зло протянул капитан, – сволочь мелкая!

– Вроде взрослые дядьки, а на какого-то щегла повелись! – с нескрываемым ехидством проговорил Антон, – и зачем сдаёте – чтобы от меня отгрёб?

– Молчи уж, умник! – оборвал его милиционер и, уже обращаясь к водителю, ласково добавил: – Витя, на Литейном останови. Столько времени зря потратили! Тут дел по бакенбарды!..

Машина, свернув с Невского и проехав ещё метров сто, резко затормозила.

– Выметайся, Пикассо! И чтобы больше я тебя не видел! Давай, я сегодня добрый, – сержант стоял у открытой двери милицейского Газика. – Ты понял?

– Я понял, ты добрый, деньги верни! В кабине весело зареготали:

– А за проезд?

– Не жирно?

– Не жирно! Всё по тарифу! И, значит, так: дуй отсюда, а то обратно полезешь!

Антон молча развернулся и зашагал по хрустящему, подмерзающему снежку к Невскому проспекту.

Любовь, что и понятно,

В ущерб себе не раздаёт наград бессчётно и бесплатно.

Мигель де Сервантес Сааведра.

И,      всё-таки,      она

его

настигла.

Завертела,

закрутила,      понесла

по

чердакам,